Это ужасное поместье

Шон Уильямс, 2020

Получив приглашение из самого загадочного поместья в округе, Альманах и Этта отправляются навстречу лучшей жизни, но становятся жертвами древнего проклятия! Теперь дети рискуют никогда больше не покинуть стен этого странного дома… Чтобы отыскать путь к спасению и выбраться из ловушки, Альманаху и Этте придётся встретиться с призраками, раскрыть главную тайну особняка и побороть сильнейшее колдовство! Удастся ли детям спасти не только себя, но и других обитателей поместья?

Глава 9

К тому времени, как Этта вернулась с грудой припасов, Альманах познакомил завалявшиеся у него в кармане спички с избранными гостями из дровяной корзинки и развёл огонь. А ещё наполнил чайник дождевой водой и поставил на плиту. Почти вся зола была уже вычищена, кроме нескольких размазанных пятен на полу в углу. С ними можно было обождать и до завтра.

— Там уйма еды, — заявила Этта, сгружая добычу на рабочую стойку. — Я приготовлю фриттату. Это быстро. Уго, а ты хочешь? Олив?

В трубах дважды простучало.

— Олив говорит, нет, — перевёл трубочист. — Два стука — нет, один — да. И я отвечу так же, с самыми сердечными благодарностями. Очень любезно с твоей стороны спросить.

— О чём разговор, — отозвалась она и принялась с жаром кромсать овощи и вбивать яйца в молоко. Желудок не позволял сейчас думать ни о чём другом. С вопросами, на которые ей ещё хотелось получить ответы, можно обождать, пока блюдо не отправится в духовку. Возможно, стоило получше присмотреться к приглашению, прежде чем убегать из дома. Но сейчас, занимаясь хоть чем-то полезным, а не изводя себя мыслями, стоило ли вообще сюда приходить, она сразу почувствовала себя гораздо лучше.

Пока они с Альманахом сосредоточились на работе, Уго рассказал, как сам оказался в поместье. Он был из бедной семьи бродяг, причём самым младшим и мелким, никаких перспектив в жизни у него не было, так что он с радостью ухватился за предложение пойти в трубочисты. Не очень-то шикарная работа, но всё лучше, чем сточные канавы выгребать.

— Эх, — вздохнула Этта. — А Олив?

— Сбежала от нежеланного жениха, — объяснил Уго. Одиночный выразительный стук подтвердил его слова. — А теперь, по-моему, счастлива замужем за котлом.

Из трубы донёсся тихий смешок, а потом череда постукиваний.

— Она говорит — вздор!

Скоро кухню наводнили ароматы стряпни. Теперь, когда в камине весело пылал огонь, а ближайшее будущее обещало вкусный ужин, этот уголок особняка начал казаться почти уютным. Этта придвинула к плите табурет. Альманах последовал её примеру, грея пальцы рук и ног в волнах расходящегося тепла. Когда же из духовки появилась фриттата — восхитительно ароматная, с коричневой корочкой по краям, оба набросились на неё, черпая деревянными ложками прямо из судка с двух сторон и останавливаясь лишь для того, чтобы подуть на дымящийся кусок и немножко охладить его перед тем, как запихивать в рот.

— Вкуснотища! — восхищённо протянул Альманах. Непривычная тяжесть в желудке наполнила его невероятным блаженством. — С ума сойти, как вкусно!

— Угу-у-ум-м-м.

Говорить Этта не могла, потому что рот у неё был забит.

— А завтра ужин приготовишь?

— Если ты потом всё помоешь.

— Замётано! — Такая договорённость Альманаха очень устраивала. — А торт печь ты, случайно, не умеешь?

— Ещё как умею!

Альманах прикрыл глаза от восторга. В сиротском приюте торты были редким лакомством, насладиться которым доводилось лишь раз в году на общем дне рождения.

— Кажется, я мог бы к такому привыкнуть.

— Я и сама о том же подумала. Никто меня не критикует, никто не указывает.

— Жаркий огонь, собственная постель, да если ещё и торт! — Альманах вздохнул. — Кого волнует какая-то старая тайна-другая?

— В каждом доме имеется своя тайна, каждая семья — лабиринт, — вставил Уго. — Так говорил мой дедушка.

— Ручаюсь, тут твой дедушка никогда не бывал. — Этта дочиста вылизала ложку. — Кстати, ты так и не рассказал нам, как открыть ворота. Не думай, что я забыла.

— А почему вы хотите, чтобы я вам рассказал?

— Потому что хотим прочитать надпись спереди на воротах и выяснить, как это место называется.

— А почему это так важно-то?

Из-за этой уклончивости охватившее Альманаха довольство жизнью начало слегка улетучиваться. Да расскажет Уго им хоть что-нибудь или нет?

— Потому что нам надо знать!

Этта предостерегающе положила руку ему на локоть.

— Кажется, я начинаю понимать. Уго, тебе о чём-то не разрешено нам рассказывать?

— Будь оно так, подозреваю, я не мог бы ответить на этот вопрос, — последовал немедленный ответ.

— Ага. — Она кивнула, принимая его слова за подтверждение своей теории, а не за очередную увёртку. И, встретившись глазами с Альманахом, многозначительно прибавила: — Скорее всего, какие-то чары, верно?

Тот кивнул, уловив идею и смекнув, к чему она клонит. Этта считает, что на всех в поместье наложены чары, из-за которых их никто не видит. Но, может, на самом деле заклинание куда более могущественно. Может, Уго и все остальные не в состоянии даже говорить о чарах — и о чём-либо с ними связанном!

Но какое отношение чары имеют к надписи на воротах?

Спросить напрямую нельзя, потому что Уго не сможет ответить. Придётся находить путь в обход, наугад, выясняя, что позволено, а что запрещено. И в конечном итоге попытаться выяснить, кто эти чары наложил, для чего они служат и как самим избежать участи всех остальных и не подпасть под действие заклятия.

Альманах любил правила, но это не значило, что он боялся их нарушать. Пускай правила, по которым работают чары, на первый взгляд казались однозначно чёрно-белыми, но вдруг вокруг остались какие-то серые области, в которых можно обсуждать то, что с этими чарами связано. Совсем как в тот раз, когда попечительница запретила мальчикам играть в помещении мячом, так что Джош стал играть апельсином. Он вроде и послушался, а вроде в то же время и не послушался.

Смысла спрашивать Уго о библиотеке просто так напрямик не было: благодаря чарам ответа не дождёшься.

Однако доктор Митили очень кстати обеспечила им дополнительную зацепку.

— Граммофон, — щёлкнул пальцами Альманах. — Уго, ты знаешь, где он?

— Ну разумеется! За третьей панелью справа на веранде. Панель открывается, если на неё нажать.

Этта схватила подсвечник и в мгновение ока вылетела из кухни. Альманах ринулся за ней. Тени плясали вокруг. Прибежав к северному крылу, где находилась застеклённая веранда, они начали отсчитывать панели.

— Один, два, три! — Этта поставила подсвечник на ближайший стол и надавила. Панель со щелчком вошла в углубление на стене, но не открылась.

— Может, надо сдвигать? — предположил Альманах.

Этта нажала на панель обеими ладонями и толкнула влево. Панель легко отъехала по тонким деревянным рельсам. За ней обнаружилась прямоугольная ниша, выложенная алым бархатом.

В нише, как и обещалось, хранился граммофон — затейливо украшенный, чёрно-серебряный аппарат с фетровым вращающимся диском, тонкой иглой и большим изогнутым рупором.

— Наконец-то! — Этта удовлетворённо посмотрела на него. — Но что теперь?

Альманах пошарил в памяти, вспоминая слова Этты. Что там ещё сказала доктор Митили?

— «Найди граммофон и поверни направо». «Поверни направо». Звучит не очень сложно.

Однако когда Этта встала перед нишей с граммофоном и повернулась направо, там оказалась лишь стена. Ни буфета, ни коридора, ни двери. Дети перенажимали все панели вокруг, но ни одна не щёлкнула и не поддалась.

Граммофон-то они отыскали, но тут же упёрлись в очередной тупик.

— Да как вообще библиотека могла бы находиться тут? — спросил Альманах, заметив расположение витражных окон, на каждом из которых красовался подмигивающий лев. — Это же наружная стена.

— Ой, ну я не знаю. — Этта тяжело рухнула в мягкое кресло. К глазам подступали слёзы, а ей не хотелось расплакаться перед Альманахом. Когда она почти уже нашла долгожданный ответ, его снова выдернули прямо у неё из-под носа. Словно кто-то играл с ней в непонятные игры, пытаясь выставить её совсем маленькой и глупой. — Я не могу думать, слишком устала.

— Я тоже. — Альманах видел, что она расстроена. Глаза покраснели, сама вся бледная в дрожащем свете свечей. — Пойдём спать. Утро вечера мудренее. Может, утром найдём ответ.

— А может, никогда, — горько произнесла она.

— Думаешь? Я-то понятия не имею, как работает магия.

— Очень ты мне этим помогаешь, уж позволь сказать.

— За ночь ничего не изменится, — прошептал Уго из затейливо украшенного камина. — Не бойтесь.

— С какой стати нам тебе верить? — отрезала девочка, смахивая случайную слезинку с правого глаза.

— Если он не может говорить о чарах, — заметил Альманах, — справедливо предположить, что и лгать о них он тоже не может.

— Пожалуй. — Этта сделала глубокий судорожный вздох. — Исходя из предположения, что чары тут и вправду есть, а он их жертва. Но если он сам стоит за этими чарами, зачем он вообще с нами разговаривал бы? А если никаких чар нет…

— То нам и тревожиться не из-за чего или, по крайней мере, не из-за чего голову ломать. — Альманах улыбнулся с уверенностью, которой на самом деле не испытывал. Уго мог подслушать их разговоры, а потом сыграть над ними какую-нибудь шутку по своим, неизвестным причинам. — Пойдём спать.

Этта кивнула и протянула руку. Мальчик помог ей подняться, и они вместе отправились наверх. Половицы под ногами скрипели, а дом отвечал множеством вздохов и шорохов, точно внимая каждому их шагу. Однако Альманах понял, что его это скорее не пугает, а успокаивает. Он вырос в тёмном доме, где всегда было полно народа. Мысль о том, что во всём особняке нет никого, кроме них, пугала его гораздо сильнее.

Не сговариваясь, они выбрали две смежные комнаты на этаже слуг. Так, если понадобится, можно переговариваться через тонкую стенку.

— Если что-то случится, буди меня, — велела Этта.

— Обязательно. И ты меня, да?

— Да. Ох, Альманах, надеюсь, мы поступаем правильно.

— Посмотри на себя, ты же с ног валишься. И я тоже. Сейчас мы всё равно уже ничего не можем, только спать.

— Знаю, знаю. Спокойной ночи.

Этта вошла в свою спальню и закрыла дверь. На постели лежала аккуратно сложенная ночная рубашка, между простынками — нагретый кирпич. Словно бы кто-то заранее знал, какую комнату она выберет. Это что, тоже магия?

По правде сказать, Этта смыслила в магии немногим больше Альманаха. Катти (Катастрофа) приоткрыла младшей сестрёнке ровно столько, чтобы она вконец извелась от любопытства, но не более того, поэтому основные познания Этта почерпнула из книг и историй да просачивающихся от взрослых редких случайных обрывков новостей. По-настоящему могущественных волшебников в мире было мало, ценились они и среди знати, и среди голытьбы превыше даже учёных, да и при желании пугали гораздо сильнее. У молодёжи способность к магии (или полное отсутствие таковой, как вот в случае Этты) проявлялась, как только ребёнок осваивал искусство письма, отчего учить азбуке детей начинали как можно раньше. Большинство тех, кто продемонстрировал «способности», как это называла тётушка Од, шли в ученичество к ведуньям вроде неё, чтобы освоить азы. Немногих счастливчиков принимали в Университет Чудес, где обучались величайшие волшебники на земле. Рассказывали, что там они шествуют во всём своём величии, и никто не смеет встать у них на пути. Сотворить простую ночную сорочку для скромной горничной было бы для любого из них плёвым делом.

Скользнув в узкую постель, Этта мгновенно забыла обо всём, что её тревожило, и в два счёта заснула.

А вот Альманаху пришлось сложнее. Он не привык ни к новой пижаме, ни к нагретым простыням, ни к непроглядной тьме, обступившей его, когда задул свечи. Все эти разговоры Этты о заклинаниях и волшебстве выбили его из колеи — уж слишком всё происходящее шло вразрез с упорядоченным миром господ и слуг, который он ожидал застать в «Руине посла Осмей», или как там называлось это поместье. С самого первого момента тут он столкнулся со сплошной неопределённостью.

Удручали и мысли о кухне. Завтра с утра придётся первым делом убирать оставленный там беспорядок. А потом… «Как увидишь подвалы, сам поймёшь, что надо делать», — сказала доктор Митили.

В глубине сердца он и правда понимал. С самого начала. Надо привести подвалы в порядок, так что, если мистер Паркер или кто-нибудь ещё не даст ему иных указаний, именно этим он и займётся. И если в этом есть нечто большее — как сформулировала доктор Митили: своя метода в безумии старого мастера Исаака, — то это большее станет дополнительной наградой.

Самое главное, твёрдо сказал он себе, это иметь работу и перспективы на будущее.

Составив чёткий план, он сразу же почувствовал себя куда лучше и через несколько секунд тоже крепко уснул.

Дом вокруг них тоже успокоился, погрузился в безмолвие. Ни единая сова не ухала снаружи, ни единый сверчок не стрекотал. Не возились мыши в подвале, не квакали лягушки в ручье. Стояла могильная тишина.

— Может, у них получится, — пролепетал дрожащий женский голос из тени.

— Молюсь, чтобы вы оказались правы, — отозвался Уго, и из камина высыпалась очередная струйка лёгких, как пушинки, хлопьев сажи. — А то я никогда не прощу вас за то, что вы со мной сделали.

Олив стукнула один раз в знак согласия, и снова наступила тишина.