Край Вечности

Шон Смакер, 2018

Жизнь Абры была самой обычной. Пока девочка не узнала о существовании Древа Жизни. И теперь её миссия – найти и уничтожить Древо, выросшее в городе под названием Край Вечности. Это город, отделяющий мир живых от Великой Воды, места абсолютного покоя. Город, попасть в который можно через семь Врат, разбросанных по всему свету. Однако попав в Край Вечности, Абра начинает понимать, что прежде всего необходимо запечатать Врата, иначе в наш мир вырвутся могущественные существа, способные уничтожить абсолютно всё. Абре нужна помощь. Но может ли она доверять новым знакомым? Или ей придётся действовать в одиночку и, возможно, идти на огромные жертвы?

Часть II

Исчезновение Руби

Только глупцы не боятся.

Мадлен Л’Энгл. «Излом времени»

3

В тот самый день, когда исчезла его сестра, и за несколько часов до того, как прошагать по Новому Орлеану до кладбища Святого Людовика, Лео Джардин, затаив дыхание, прятался в чулане. Пытаясь успокоиться, он перебирал в кармане отмычки — длинные тонкие стержни из набора взломщика, который подарил ему двоюродный дед. Правда, Лео его почти не помнил. Он погладил железки пальцами. Одни были изогнутые, другие прямые. Лео их все выучил на ощупь.

Вот эта — прямая, как стрела, — для взлома замков.

Эта — с зубцами — чтобы дотянуться и захватить.

Эта — с крючком на конце — как ответ на вопрос.

Отец вместе с доктором был наверху, в комнате сестренки Лео. Доктор — чья фамилия начиналась на «Н», но Лео так и не удалось ее расслышать или увидеть, как она пишется, — напоминала тонкую прямую отмычку из набора. Твердая, решительная и разговаривала всегда без сантиментов. Быстро приходила и уходила, выбирала только кратчайший путь и никогда не смотрела по сторонам.

Лео прислонился к стенке чулана, что примыкал к столовой, где отец и доктор после осмотров всегда обсуждали состояние здоровья Руби. Лео ждал, пока они спустятся.

В доме Амоса, отца Лео, была куча дверей. Массивная парадная дверь выходила на широкую террасу, укрытую сенью древних раскидистых платанов, чья кора осыпалась большими пластами, словно обгоревшая кожа. По обе стороны этой двери располагались два окна с плотными тяжелыми портьерами, надежными, будто ангелы-хранители. Когда портьеры задергивали, в дом не проникало ни единого лучика света.

Еще была дверь бокового входа. Она висела на хорошо смазанных петлях и отворялась совершенно бесшумно. Весьма гостеприимная дверь: каждый незнакомец спокойно стучался в нее или приоткрывал на несколько дюймов, прежде чем позвать хозяев.

Задняя дверь вела из кухни прямо в заросший азалиями двор. За рядами азалий возвышались кедры, наперегонки устремляясь прямо к солнцу. Нижние ветки их высохли и обломались, и только на макушке, так высоко от земли, будто боялись ее, красовались зеленые иглы.

А в самом доме было еще больше дверей, и за некоторые Лео ни разу не заглядывал. Например, та, что вела в отцовский кабинет. Да он бы никогда в жизни не посмел туда войти! Последствия были невообразимы. Оттуда часто доносились странные звуки и приглушенные разговоры. Выдвигались и звонко закрывались картотечные ящики, звякали замки, мягко жужжал циферблат сейфа. Щелк-щелк-щелк-щелк-щелк-щелк-щелк…

А еще была дверь на чердак, которая вела наверх, в пыльный сумрак. Отец никогда не запрещал туда подниматься — Лео просто не нуждался в подобном запрете. Чердачное помещение наводило на него ужас, Лео жутко боялся того, что мог там обнаружить.

Пожалуй, самой необычной дверью была небольшая крышка в полу кладовки в гостевой комнате. Лео ни разу не захотелось ее открыть. Когда он впервые обследовал дом, то заметил маленькое круглое кольцо и потянул незапертую дверцу, но она казалась совершенно безобидной, самой обыкновенной и скучной.

Иногда ему приходила в голову мысль узнать, что скрывается за той крышкой, но в удивительно неподходящее время — например, посреди ночи или когда Лео жил у матери. Но дома у отца, где дверца была в свободном доступе, ему ни разу не захотелось ее открыть.

Еще были двери спален и двери кладовых, тяжелые раздвижные двери и застекленные французские окна.

А самое главное — в коридоре, прямо у парадного входа, имелась дверь в чулан под лестницей. Скошенный потолок этого закутка постепенно спускался до самого пола. Там и затаился мальчуган. Застоявшийся воздух отдавал плесенью. Гладкие и неустойчивые доски деревянного пола могли в любой момент заскрипеть и выдать Лео, который вытянулся в струнку и прижался ухом к стене.

Дверь стояла чуточку приоткрытой: Лео было всего десять лет, и он еще боялся темноты. Боялся того, что скрывается в мрачных, недоступных взгляду глубинах. Если дверь закрыть, вдруг она больше не откроется?

В последнее время Лео начал сомневаться в историях, которые всегда принимал за чистую монету, — о королях и драконах, ангелах и демонах, тайных мирах и людях-невидимках. Даже в свои десять лет он знал, что вера от него ускользает. Уходит, просачивается, как мед сквозь трещину в кувшине. Но в чулане Лео внезапно снова поверил, что все это может оказаться правдой. Может быть, дело в темноте или тишине? Или в ощущении, что вокруг полно живых существ, невидимых глазу?

Лео выглянул в щелочку двери, и косой золотистый луч пересек его лицо.

Дом отца был старым, он весь охал и скрипел, когда по нему ходили люди. Один из тех домов, что беседуют с вами, если вы остаетесь с ними наедине, и вздыхают, вспоминая обо всех, кого когда-то знали. Столько происходило в этом доме, кое-что даже представить немыслимо, а иные события могли бы показаться вам совсем незначительными — вроде всхлипа, что знаменует окончание дружеских отношений, или взгляда, зажегшего пламя любви. Этот дом напоминал старика — немного чудаковатого, слегка сварливого, но в основном тихого и задумчивого. А еще дом ждал. Всегда ждал.

Лео почуял появление отца и доктора еще до того, как услышал их шаги, когда они начали спускаться по длинной лестнице с третьего этажа на второй, а потом на первый. Шаги отца были шаткими и неустойчивыми, без малейшего ритма. Охваченный суевериями, медицине отец не слишком доверял. Когда он куда-то шел, то всегда торопился и размахивал руками.

Вслед за отцом спускалась доктор. Ее шаги были совершенно непримечательными, она ступала твердо и расчетливо. Темп походки этой леди был настолько размеренным, что дирижер мог бы использовать ее вместо метронома, руководя симфоническим оркестром. Проходя мимо чулана, где прятался Лео, доктор помедлила и остановилась. Лео замер на месте. Ему померещилось, что она втягивает воздух, пытаясь уловить запахи, но он тут же подумал: «Какая чушь!».

Люди не принюхиваются, как животные.

Правда же?

Двое прошли мимо чулана по небольшому холлу и расположились в столовой. Лео затаил дыхание, чтобы лучше слышать.

— Мне очень жаль, Амос, — сказала доктор. Ее голос впитался в стены и побежал по дубовым плинтусам. Он звучал словно издалека и казался приглушенным.

— О чем это вы? — устало и хрипло переспросил отец.

Лео не видел его, но по звуку догадался, что отец при разговоре закрывает рот рукой, будто старается сдержать вопросы, иначе ему придется узнать диагноз, который он совсем не хотел слышать.

Доктор вздохнула.

— Мне жаль, — снова повторила она. — Ваша дочь не идет на поправку. По сути, девочка угасает. Я почти ничего не могу сделать.

Последнее предложение она произнесла очень быстро, словно пыталась быстрее вытолкнуть слова изо рта. Звуки снова впитались в стены. Лео стало любопытно, куда они деваются и можно ли найти их снова. А если процарапать штукатурку достаточно глубоко, отыщутся ли под ней все слова, что когда-либо слышали эти стены? Лео вдруг вспомнил о крышке в полу кладовки комнаты для гостей. Представил, как открывает ее, тянет тяжелую дверцу за маленькое кольцо, и из этой ловушки, как летучие мыши из пещеры, вырываются мощным потоком слова.

— Хорошо. Я отвезу ее в другую больницу. Найду кого-то, кто сможет помочь. Специалиста с квалификацией повыше вашей!

— Почти ничего больше нельзя сделать, — сказала врач. Она вовсе не рассердилась, услышав упрек Амоса.

Женщина говорила так же размеренно и прозаично, как ступала. Ни гнев, ни печаль отца ее не пугали. Своим ответом она отмахнулась от его чувств, как от роя надоедливых мух.

В доме снова повисла тишина, гораздо более впечатляющая, чем крик. Лео изо всех сил старался не издать ни звука. Когда Руби заболела, отец сделался очень раздражительным. Ей было всего пять лет, а дышала она хрипло, как старуха. Кожа стала бледной, почти прозрачной. Руби почти все время спала, и ее тошнило всем, что бы она ни съела.

— Если хотите, — предложила доктор, — я встречусь с вами и вашей женой, расскажу о состоянии девочки, и мы рассмотрим варианты.

Отец Лео засмеялся.

— Нет-нет, так не пойдет, — сказал он, а затем замолчал, будто подбирая слова. — Мать Руби в отъезде. Она уехала еще на прошлой неделе, но все случилось очень быстро. Не стоит ее беспокоить.

Лео вообразил, как мама где-то в другом городе ждет посадки в самолет. Вот она в своей форме, с фирменной сумкой. Мама тоже всегда шла напрямик, четко ставила цели и знала кратчайший путь к их достижению. Однако Лео легко мог представить, как она грызет ногти, гадает, все ли в порядке с ее детьми, и безотрывно смотрит на часы, следя за движением секундной стрелки. Лео уже видел подобное раньше. Интересно, о чем она думала, глядя, как уходят секунды?

Мать безумно любила Лео. Он не сумел бы объяснить, откуда это знал — просто знал, и все. А вот отцовская любовь как-то угасла, Лео это чувствовал. Руби заболела, и Амос стал одержим ее здоровьем. Больше для отца ничего не существовало. Он сидел рядом с дочерью, не обращая внимания на Лео, — тот мог болтать любой вздор, но отец только кивал и моргал в ответ, не отрывая взгляда от Руби. Иногда, входя в дом, Лео заставал отца, уставившегося на трещину в стене, дверную ручку или на полоску света. Сын словно перестал для него существовать, осталась только Руби и ее болезнь. Если долго смотреть на солнце, перед глазами у вас расплывается пятно, выжигая все прочее, так и Амос — он просто больше ничего не видел.

— Амос, — повторила доктор, будто его имя могло изменить ситуацию, повернуть ключ в замке и открыть дверь переменам к лучшему. Голос женщины звучал тише, спокойнее. — Амос, что вы намерены делать?

Странный вопрос. Лео услышал самый невозможный звук в мире — всхлип отца. Мальчуган едва не вышел из чулана на это посмотреть. Невероятно. Отец никогда не плакал — Лео думал, он даже не умеет.

Мальчик подался вперед, пытаясь рассмотреть, что происходит в столовой, и под ним скрипнула половица. Он затаил дыхание и перестал моргать, будто движение век могло его выдать.

Отец и доктор замолчали. На долю секунды Лео решил, что его обнаружили.

— Это какое-то проклятие? — пробормотал Амос. — Я что-то не так сделал? Навлек злые чары на малышку?

— Вряд ли… — начала доктор, но отец Лео ее перебил:

— Дело в этом доме? На нем какие-то древние чары? Если я сожгу его, моя дочь поправится? — Он говорил все громче и настойчивее, перебирая самые невероятные варианты исцеления. — Вы же знаете этот город, док. Сами представляете, на что способны местные. Повсюду тьма!

Женщина промолчала.

— А если мы убежим? Улетим? Тогда всё останется позади?

Когда отец произнес «всё», Лео понял, что он имеет в виду: болезнь, город, мать Лео.

И самого Лео тоже.

Отец готов был бросить все, включая сына.

Лео снова припал к дверной щели: сквозь нее он увидел еле различимую фигуру доктора, ее бледную светлую кожу, сложенные на столе руки, переплетенные пальцы. Одним из них она все постукивала и постукивала по руке. Люстра в столовой висела низко, прожектором освещая стол.

— Если вы хотите исчезнуть — я имею в виду исчезнуть по-настоящему, — сказала доктор, — я знаю кое-кого, кто мог бы помочь.

Амос снова засмеялся, и звук отцовского смеха испугал Лео. Он опять сунул руку в карман и стал перебирать все десять отмычек длиной примерно с его мизинец. Кусочки проволоки были разной толщины, и каждая изогнута по-своему. Набор взломщика открывал перед ним почти все двери. Холодный металл, острые наконечники, знакомые изгибы успокаивали Лео.

— Моя жена найдет нас, док. Не важно, в какую глушь мы забьемся. Уж поймите, вы не знаете ее, как знаю я. Мне никогда не будет покоя, ведь она нас из-под земли достанет, и что тогда? Меня посадят за похищение ребенка, или чего похуже.

— Поверьте, она никогда вас не найдет. К тому же там, куда вы отправитесь, у вашей дочери появится надежда.

Теперь голос Амоса звучал рассерженно:

— Надежда? Откуда? Вы же сказали, что ничем помочь не можете!

— Я так сказала, потому что это место… место, куда вы отправитесь, находится у Края Вечности. Если вы туда уйдете, то никогда не вернетесь. Никогда.

4

— И где же это? — вдруг жадно поинтересовался Амос. — Далеко?

Доктор ниже склонилась к нему и искушающе, будто того и добивалась, произнесла:

— Расстояние не имеет значения. Вам нужно изменить способ мышления. Там все иначе. Расстояние не имеет смысла. Места, подобного этому, не существует. Вы должны усвоить главное: там ваша дочь может выздороветь. Однако если вы все же туда отправитесь, обратного пути не будет.

— О чем вы? Оно находится за пределами нашей страны? У меня нет загранпаспорта.

Доктор устало потерла виски.

— Оно находится на Краю Вечности, Амос, — повторила она. — Вы оба — вы и ваша дочь — должны будете исчезнуть. Навсегда. Возвращение невозможно. Представьте, что за вами закрылась дверь, а ключ потерялся. Второй раз ее открыть нельзя.

— Что нужно делать? — без колебаний спросил Амос. — Я готов на все, чтобы забрать Руби отсюда и не дать ей умереть. Вы знаете, что бывшая жена грозилась отнять у меня обоих детей? Мне предстоит воевать за опеку над умирающим ребенком, вот мое будущее… — Его голос сорвался, следующую фразу он буквально выдохнул: — Нужно убираться подальше отсюда.

— Почему она оставила детей с вами?

— Да у нее не было выбора! — выплюнул Амос. — Все решилось в последнюю минуту. Она изо всех сил пыталась найти няню, чтобы присмотрела за детьми, но ничего не вышло. Говорю вам: их в последний раз оставили со мной. Вы ее просто не знаете!

Вздохнув, доктор поднялась на ноги и задернула тяжелые шторы на всех трех окнах. В полумраке ее бледная кожа стала серой. Доктор несколько раз прошлась вперед и назад, затем снова села и подалась навстречу Амосу.

— Есть одна женщина… — начала она.

— Да-да? — поторопил ее Амос.

— Есть женщина, — снова повторила доктор, — ее имя — Мария Лаво.

Помедлила, вглядываясь в лицо Амоса: не знает ли он, о ком идет речь? Тот определенно ничего не понимал, поэтому она продолжила:

— У нее есть ключ. — Доктор замолчала, словно передумала. — Если я расскажу вам все, пути обратно не будет. Вы не сможете сдать назад. Узнав тайну, вы уйдете, или все станет намного хуже.

— Я хочу уйти, — решительно заявил Амос.

— Дайте бумагу, я кое-что напишу.

— Конечно-конечно, — пробормотал Амос, и его стул заскрипел по деревянным доскам пола, а потом ударился об стену.

Отец прошел мимо двери чулана, на миг загородив свет своей тенью. Лео потрясенно замер. Против исчезновения отца он не возражал, однако не представлял жизнь без Руби.

Развод родителей, болезнь сестры — все это посеяло в Лео семена ужасной печали, которая росла и ширилась, пока не заполнила мальчика до отказа. Лишь присутствие Руби его поддерживало. Лео казалось, он любит ее потому, что она — его сестра, малышка, которая преданно ходила за ним по пятам. Но нет, любил он ее потому, что только Руби поддерживала в нем веру. Сестренка озаряла его жизнь как маленькая фея, и Лео задумывался — а вдруг (ну а вдруг?) самые невероятные сказки на самом деле правдивы?

Отец порылся в ящике стола в коридоре, а потом быстро прошел обратно в столовую мимо Лео, оставляя за собой шлейф запаха несвежего табака, одеколона «Стетсон» и пота. Летний день выдался жарким, и тягостное безмолвие давило на стены дома.

Доктор взяла у Амоса бумагу и ручку и набросала несколько предложений.

— Так ее зовут, здесь вы ее найдете, — приговаривала она с каждой строчкой, — а это вы должны сказать — слово в слово.

Она не отводила взгляда от Амоса, пока тот читал записку.

— «Мне нужно уйти, — решительно прочел Амос. — Позвольте…»

— Стойте! — закричала доктор, озираясь. Кажется, она рассердилась — впервые за все время. — Не произносите это вслух. Еще рано. Это глупо! Идите туда, — велела она, указывая на пункт в записке, — и скажите там. Но не раньше, не вслух и не здесь!

Амос откашлялся. Снова наступила тишина, но совсем ненадолго.

— Когда я должен туда пойти?

— Как можно скорее. Прямо сейчас. Нельзя, чтобы кто-то, обладающий этим знанием, расхаживал по городу. Вы рискуете не только собой. Если об этом проведают — пострадаете не только вы.

— Но мне нужно упаковать вещи, нужно…

— На Край Вечности с собой ничего брать нельзя. Только ту одежду, что будет на вас. Там все есть. Объяснять нет времени. У вас нет времени.

— Да подождите же. Вы не говорили…

— И не показывайте Марии свою дочь, по крайней мере не сразу. Не знаю, пропускала ли она когда-нибудь ребенка. Но если она откажется, скажите, мол, это я вас отправила и объясните, что девочка больна. Тогда Мария, может быть, смилостивится. Она ведь тоже когда-то была матерью. Помните об этом. — Сказано было так, словно доктор сама себя убеждала, что прием подействует. — У нее была дочь.

Тишина… Часы на каминной полке пробили шесть раз.

Дзин-нь-дзин-нь-дзин-нь-дзин-нь-дзин-нь-дзин-нь…

— Сегодня же! — вставая, сказала доктор и задвинула стул под столешницу. — Вы должны отправиться сегодня вечером, иначе теперь, когда вам все известно, ситуация в разы ухудшится. Те, кто владеет этой тайной, долго в Новом Орлеане не проживут.

Они немного постояли в тишине, глядя друг на друга. Ни один не произнес ни слова.

Наконец доктор нарушила молчание:

— Вы все запомнили?

— Да, все.

Она вытащила из кармана коробок и чиркнула спичкой. Та зашипела, озарив полумрак столовой. Доктор подожгла записку. Темным обещанием заструился неровный дымок. Даже в чулане Лео учуял этот запах — запах гари, запах конца.

— Есть еще кое-что, — предупредила доктор.

Удивительно, но ее слова прозвучали еще отрывистее и серьезнее прежнего. Каждый слог казался жестким, как металл:

— Это вы возьмете с собой.

Она полезла под стол и достала что-то оттуда, держа обеими руками. Это оказалось небольшое растение размером с волейбольный мяч, похожее на орхидею. У него был ярко-зеленый, почти неоновый стебель, с которого свисали три бледных, словно луна, бутона. Когда доктор показывала горшок, тот громыхнул об деревянный стол, будто каменный.

Амос, как зачарованный, потянулся к ростку.

— Что это? — прошептал он так тихо, что Лео с трудом расслышал. — Что это такое?…

Доктор засмеялась, и ее смех звучал очень странно. Он казался счастливым, но в нем таилось что-то еще. Он был жадным, этот смех, словно создание, выползающее из-под вашей кровати посреди ночи.

— Это ключ к исцелению вашей дочери.

Амос неуверенно протянул к горшку руку.

— Подождите, — остановила его доктор. Отец замер и отпрянул. Женщина заговорила вновь: — Я должна еще кое-что вам объяснить. Никому нельзя позволить узнать об этом растении. Ни здесь, ни по ту сторону двери. Никому.

Амос кивнул.

— Вы должны отнести этот росток в чаше в центр города. Посадите его в высоком здании. Разожгите возле чаши огонь. Вот спички. Дерева там вокруг много.

Амос снова кивнул, и его лицо приняло какое-то тоскливое выражение.

— А потом — это очень важно — вы должны проколоть Руби палец и капнуть каплю ее крови на корни растения.

Амос с ужасом воззрился на собеседницу. Он потряс головой, будто пробуждаясь от сна.

— Что?!

— Слушайте меня, Амос. Здесь — ее исцеление. Из веточки проклюнется Древо, и его листья вылечат вашу дочь. После того как вы разожжете огонь и накормите Древо, оно вырастет довольно быстро. Посадите его в самом высоком здании и охраняйте. Время вкусить плоды наступит позже, для начала — листья, Амос. Листья! Слышите? Не ешьте плоды! Ждите, пока я не пришлю кого-нибудь. Листья исцелят Руби.

Плечи Амоса уныло поникли.

— Не знаю, смогу ли я все это запомнить.

Доктор вздохнула, едва не крича от злости или разочарования, но лишь тихо выдохнула. Затем встала и обошла стол. Шаги ее на сей раз почему-то были не слышны. Она опустила свои бледные белые руки на плечи Амоса и замерла. Так они стояли долго.

Зрелище показалось Лео странным: незнакомка, которая кладет руки на плечи отца. Амос и доктор уставились на маленький росток.

Женщина вдруг подняла руки и крепко сжала голову Амоса, но быстро убрала. Лео гадал — не привиделось ли ему это.

— Вы все запомните, — тихо сказала она.

Доктор снова обошла стол, подняла чашу с ростком, поставила в черную сумку и потерла ладони одну о другую, будто очищая от грязи. Потом вздохнула, и все ее слова тотчас растворились в невидимом тумане. Лео моргнул, крепко зажмурился, а потом снова распахнул глаза.

Что произошло? Он почти не помнил.

— Сегодня вечером, — повторила доктор. — Уходите сегодня же вечером. Выбора у вас больше нет.

Твердо печатая шаг, она прошла по коридору, открыла парадную дверь (которой никто никогда не пользовался), вышла и тяжело захлопнула ее за собой. Створка громыхнула, как далекий гром.

5

Лео сполз по стене на пол, стараясь не издавать ни звука. В какое такое место, которое никто не сумеет отыскать, решил отправиться отец? Что за человек может знать о подобных местах? Лео нащупал отмычки и принялся перебирать их одну за другой, словно в коротких проволочках скрывался ответ. Ответ на все вопросы.

Щель в двери загородила тень, будто облако закрыло солнце. Большая ладонь коснулась ручки и приоткрыла створку на несколько дюймов.

— Лео… — вздохнул Амос, одним лишь именем сына передав целую речь: тут были и объяснения, и уговоры, и грусть. Для верности Амос повторил трижды, не зная, что еще сказать: — Лео, Лео, Лео…

Лео почудилось, будто замер сам воздух в доме, а в чулан направлен прожектор. Пойманный на месте преступления, Лео прищурился от яркого света.

— Давно ты там прячешься? — спросил Амос, но сын не издал ни звука. — Похоже, слишком давно.

Со стороны все выглядело так, будто отец беседовал с воображаемым другом и не ждал ответов: в них попросту не было необходимости. Это был односторонний разговор.

Амос устремил взгляд вдаль, будто чулан простирался на многие мили вперед.

— Разумеется, ты понимаешь, что должен сегодня вечером остаться дома. Мне очень жаль, сынок. Ночевка в чулане — занятие не из приятных, но утром — как обычно, чуть свет, — вернется твоя мать. Никак не может оставить нас в покое. Я не буду запирать заднюю дверь, так что твоя мама сумеет попасть в дом. Сам знаешь, как она заходит — с порога начинает кричать на меня из-за какой-нибудь ерунды, даже не сняв туфель. Никогда туфли не снимает, всю грязь домой тащит!

Лео на какой-то миг показалось, что отец передумал. Он говорил, будто человек, который минуту назад болтал во сне, потом проснулся и понял, что несет полный вздор. Впрочем, это продлилось недолго.

Отец продолжил:

— Но меня здесь не будет, и Руби тоже.

— Нет! — Лео вдруг обрел голос. — Не забирай ее, не надо, она же моя сестра!

— Если я ее не заберу, она умрет. Ты этого хочешь?

Долго — им обоим показалось, что очень долго, — отец и сын не сводили друг с друга взгляда и размышляли об одном и том же человеке, который для каждого из них был самым дорогим на свете, — о Руби.

Маленькая пятилетняя девочка, центр их вселенной.

— Но если ты ее заберешь, то никогда не вернешься. И она для меня все равно, что умрет, — прошептал Лео.

— Но на самом деле Руби будет жива и здорова, а это главное, — возразил Амос, и прозвучало это так, будто он сам себя убеждает. — У меня нет выбора. Утром явится твоя мать, откроет замок и выпустит тебя. Просто покричи, и она услышит. Вы останетесь друг у друга! Но для Руби это единственный шанс! Иного выхода нет.

Дверь Амос закрыл медленно, словно в глубине души хотел, чтобы сын ему помешал, снял с плеч груз выбора. Но створка поддалась легко, без малейшего сопротивления, и золотистая полоска света погасла. В темноте раздался громкий щелчок, и Лео понял, что он заперт. К счастью, обошлось без взбучки — именно тогда Лео и осознал, что отец действительно уходит навсегда. Обычно Амосу было несвойственно проявление доброты.

Еще час Лео слушал, как отец носится по всему дому, открывает ящики, хлопает дверцами и ищет, ищет, ищет… Интересно, почему же так долго? Доктор ясно выразилась: с собой ничего брать нельзя. Чем же занят Амос?

Лео нащупал в кармане отмычки: он знал, что может быстро выбраться из чулана, но только сделать это нужно после ухода отца, иначе тот запихнет его обратно, да подопрет чем-нибудь дверь. Или еще что похуже.

Поэтому Лео сидел и ждал.

Наконец в доме наступила полная тишина: наверное, отец поднялся на третий этаж за Руби. Для своего возраста она была маленькой и хрупкой. Лео переживал, что сестренка не перенесет задуманного отцом путешествия. Ему очень хотелось, чтобы она выжила.

Лео прижался лбом к двери и принялся вполголоса молиться, молиться всерьез. Никогда еще Лео не просил так истово. Дверь была очень холодной. Интересно, если молишься в темноте, нужно закрывать глаза?

Даже после молитвы Лео повсюду все еще царила тишина, будто просьба осталась без внимания. Может быть, ее услышал дом, может, почувствовал? Или Кто-нибудь другой, Кто-нибудь за пределами дома, за пределами этой тьмы. Сущий где-то Там.

Где-то за Краем Вечности.

Слова доктора эхом звучали в памяти Лео. Край Вечности. Что это означает? Где это место?

Снова раздались шаги отца на лестнице, медленные и неторопливые. Должно быть, он нес Руби. Лео подождал, пока хлопнет створка боковой двери, и воткнул одну из коротких отмычек в отверстие замка — настолько большое, что сквозь него виднелся коридор. Лео знал, как работает такой замок. Чувствовал, как кончик отмычки приспосабливается к механизму, проникает туда, скользит сюда. А потом в одно мгновение он оказался в сердцевине замка, нащупывая края, решая головоломку, вопрос.

Наконец послышался щелчок-ответ — и дверь распахнулась.

Лео вырвался в коридор и выбежал на улицу. Уже наступили сумерки, свежий воздух был просто изумительным. Все вокруг казалось полным жизни, особенно после сидения в душном чулане. Этот поздний час, когда птицы еще не начали свой вечерний концерт, пронизывала надежда.

Лео знал, что матери звонить нет смысла, — она до сих пор в пути и домой доберется в лучшем случае поздно ночью или даже утром. Да и вообще, он не представлял, по какому номеру телефона можно с ней связаться. Лео внимательно осмотрел улицу и среди машин и горстки людей заметил отца, идущего по тротуару. Амос нес Руби, прижав малышку к груди. Голова девочки покоилась у него на плече — наверное, сестренка еще спала. Отец шагал быстро, но не слишком торопился, явно не желая привлекать к себе лишнее внимание. Он даже слегка помахал каким-то людям, мимо которых проходил, мол, смотрите: обычный отец после долгого дня несет домой маленького уставшего ребенка, чтобы пораньше уложить чадо в постель.

А еще отец нес черную сумку, и Лео вспомнил, как видел во сне, что в той сумке — растение. Саженец довольно странного вида со слишком зеленым стеблем, маленькими листьями и поникшими белыми бутонами. Ткань сумки оттягивала тяжелая каменная чаша.

Лео пошел следом за отцом и Руби. Выбравшись из чулана, он успокоился, но еще больше успокоился, когда увидел отца. Лео решил, что будет идти за ним, сколько ни потребуется, проследит, куда они пойдут, а утром расскажет все матери. Та непременно спасет Руби, и отец отправится в тюрьму. Они наконец снова останутся втроем — Лео, мама и Руби. Жаль, что отца посадят за решетку и Лео долго его не увидит. Но Амос пугал Лео. Он ни за что не вернется в тот дом, пока отец и доктор разгуливают на свободе, похищают детей и болтают о месте, откуда нет пути обратно.

Они шли и шли. Наконец послышался отдаленный шум машин на шоссе. Услышав эти звуки, звуки, означающие скорость и спешку, Лео сразу занервничал. Мальчику вдруг показалось, что весь смысл его жизни сосредоточен в руках отца. Все, что в ней было хорошего. Лео начал переставлять ноги быстрее, ему стало плевать, заметит его отец, или нет. Нужно помешать Амосу! Лео поискал взглядом какое-нибудь оружие и задумался: хватит ли у него духу напасть на отца, даже если это означает спасти Руби. Лео овладели сомнения, он был вовсе в этом не уверен.

Лео приближался к отцу и Руби. Сто ярдов, пятьдесят… Улицы становились все шире и шире. Солнце садилось, начали зажигаться фонари. На охоту вылетели комары, тени деревьев слились в непроглядную черноту. Высоко-высоко, прячась, как звезды, в верхушках деревьев, горели огни Нового Орлеана.

Лео шагал за отцом вдоль выцветшей ограды из кирпича и бетона. Он знал, куда они забрели — ему случалось проезжать здесь на велосипеде. Это был тихий квартал, где царили тайны и суеверия. Неподалеку жили несколько одноклассников Лео, поэтому мальчик имел четкое представление, что находится по ту сторону высокой ограды. Ему сделалось страшно, и он задрожал.

Отец резко повернул направо и скрылся из вида. Лео добежал до того места, где он исчез, и застыл перед незапертыми воротами. Впереди раскинулось кладбище.

Кладбище Святого Людовика.

6

Лео придержал ворота и аккуратно прошел за ограду, постаравшись, чтобы те не захлопнулись, ведь любой десятилетний мальчишка знает: когда идешь на кладбище, главное, не оказаться там запертым. Если же это случится — вам ужасно не повезло. Кому хочется провести ночь на земле среди могил, где повсюду покойники? К тому же неизвестно, в котором часу утром приходит смотритель.

Если вас заперли на обычном кладбище — страшно, но в целом ничего, однако кладбище Святого Людовика было далеко не обычным.

Гробы здесь не закапывали в землю, а складывали в склепы, построенные прямо на поверхности, как миниатюрные домики. Некоторые представляли собой просто прямоугольные коробки, другие же были украшены остроконечными крышами и вычурными дверями. Иные скрывались за высокими железными воротами, прочих можно было коснуться рукой. Они выстроились один за другим так тесно, что затрудняли проход. Большинство были белыми, но попадались и гробницы из крошащегося кирпича или отделанные яркой штукатуркой — персиковой, розовой, лимонно-зеленой. Ряды между усыпальницами были длинными и прямыми.

Лео потерял отца из виду, поэтому направился в глубь кладбища, стараясь держаться поближе к ограде, ныряя за большие склепы и прячась за ними. Надвигалась ночь. На кладбище не было фонарей, но свет с улицы и близлежащих домов проникал за высокие стены, отбрасывая во все стороны угловатые тени.

Обычно Лео был не слишком набожным, но этой ночью вера в нем была сильна.

Тени извивались, как живые. Конечно, Лео был очень напуган, но вместе с тем и очень взволнован — ведь то, во что он верил, находилось поблизости. Наверное, именно потому многие так любят ужастики, подобные фильмы напоминают, как верить в незримое.

Над городом высоко взошла луна. Лео крепко сжимал отмычки в кармане, чтобы они не звенели. Впереди, неподалеку от пересечения двух основных проходов, мерцал тусклый свет. Лео прижался к гробнице молочного цвета — высокой и большой, почти десяти футов в длину. Из трещин на крыше торчали крохотные пучки травы. Лео рассмотрел гробницу. Посетители оставили у подножия маленькие склянки с цветами и записки, и даже несколько сгнивших фруктов. Стены усыпальницы покрывали надписи.

Отец шел по проходу напротив, Лео сжался в клубок и затаил дыхание. Амос все еще держал Руби на руках, словно младенца. Вид у него после долгого пути был измученный. Руби хрипло и надрывно дышала, ее ручка безвольно свисала вниз, как маятник остановившихся часов. Отец по-прежнему нес тяжелую сумку.

— Кто здесь? — окликнул Амос, свернув между двумя усыпальницами, и Лео сначала подумал, что отец направляется к нему.

Он весь сжался, готовясь бежать или вступить в схватку. Сможет ли отец быстро двигаться с сестренкой на руках? Но Амос снова заговорил, и Лео понял: на кладбище кроме них есть кто-то еще.

— Вы Мария?

— Да, — прозвучал волшебный, мягкий, словно шелк, женский голос, похожий на тающий шоколад.

Было в нем что-то глубокое и древнее, как свет звезд, мерцающий сквозь ветви столетних деревьев. Лео с трудом подавил желание вскочить и подобраться к загадочной женщине поближе.

— Мне нужно уйти, — сказал Амос. Судя по голосу, он плакал, однако фраза прозвучала заученно, и Лео догадался, что отец повторяет слова, записанные доктором. — Позвольте взять ключ?

— Я слышала, что ты появишься, — неторопливо ответила женщина, — потому и ждала. Но спустилась ночь, и я решила, что ты, наверное, передумал.

— Нет-нет, — испуганно запротестовал Амос. — Я иду, я готов!

Лео выглянул из-за угла склепа. Отец стоял спиной. Напротив него горел маленький костер, такой крошечный, что казался неправдоподобным, зато давал много света.

Но Лео уже не разглядывал ни отца, ни сестру. Он пытался понять, откуда исходит прекрасный голос.

Сначала Лео не увидел ничего, одни лишь тени и мерцающий свет пламени на фоне меловой белизны усыпальниц, вздымающихся к ночному небу. Они выглядели выше, чем ему помнилось, будто сам он уменьшился до размеров мышонка.

Затем в круг оранжевых отблесков костра ступила Мария.

И без того высокая, она казалась еще выше из-за белого шарфа, намотанного на голову. Он возвышался неряшливо уложенной кучей. То тут, то там проглядывали красные полосы — одни широкие, другие узкие, словно поверх шарфа набросили паутину.

Массивная и вместе с тем изящная фигура куталась в узорчатую красную мантию светлого шелка, которая шелестела на ветру. Или, возможно, развеваться ее заставлял тот небольшой огонь?

Под мантией проглядывали черные одежды, что сливались с кладбищенскими тенями, и оттого тело Марии временами выглядело так, будто в воздухе, в колеблющихся отблесках пламени, сама по себе парит красная мантия.

А ее лицо! О, это лицо! Мария была прекрасна. Кожа ее была цвета карамельной ириски, из-под шарфа выбивались небольшие угольно-черные прядки, закручиваясь в тугие локоны возле круглых карих глаз. Нос и губы были мягкими и полными.

Мария вздохнула, и Лео вдруг захватило дыхание, как бывает, когда мальчик впервые видит женскую красоту. В нем пробудились стыдливость и любопытство, и все же Лео не мог заставить себя отвести взгляд.

— Запрещается брать с собой малышку, и сумку тоже придется оставить, — с печалью в голосе сказала Мария. Она разговаривала с Амосом, как взрослый говорит с ребенком, который заявляет, что хочет полететь на Луну. — Там не место для маленьких. Возможно, когда-нибудь это изменится, но пока нельзя.

Амос покачал головой — сначала медленно, а потом решительно:

— Моя дочь очень больна. Мы идем лишь за исцелением. Здесь она долго не протянет, я должен отнести ее туда. Доктор сказала… — Не выпуская малышку из рук, он порылся в карманах и вытащил толстую пачку банкнот. Несколько из них упало на землю. Амос сжал в кулаке деньги и в отчаянии простонал, почти крича: — Плачу вдвойне! Я взял много! Заплачу за нас обоих…

Мария протянула руку. Возможно, погладить Руби или забрать деньги — Лео не видел. А может, оттолкнуть то и другое. Но в итоге она ничего не предприняла, просто отступила.

— Кто подсказал тебе меня найти?

— Доктор. Моя подруга, — торопливо и взволнованно выпалил Амос, словно боялся чего-то не сказать или, напротив, выдать слишком многое. — Ее зовут…

Мария внезапно перебила его.

— Стой! — поспешно воскликнула она. — Не произноси здесь ее имя. Никому она не подруга, а если пришла к тебе на помощь, то лишь потому, что хотела помочь себе. Когда-то давным-давно она и мне помогла. Ох, и помогла!

Cлово «помогла» Мария выплюнула как проклятие.

Они стояли в тишине и мерцании маленького костра. Наконец Мария со вздохом тихо сказала:

— Я не могу позволить тебе взять туда малышку. Иди, если хочешь, но один. Я возьму дитя, отведу, куда скажешь, и оставлю там.

Мария воззрилась на Амоса, и ее взгляд полнился удивительной силой. На Руби Мария смотрела так, будто та уже принадлежала ей, будто она собиралась забрать собственного ребенка. Но кроме силы в ее взгляде таилась и доброта. Лео не знал, что и думать об этой странной женщине по имени Мария.

— Мне незачем отправляться без дочери, — тихо проговорил Амос, подчеркивая каждое слово. — Она умирает. Единственная надежда… унести ее на Край Вечности. Я не могу оставить Руби.

— Ну что ж, — сказала Мария, шагнула вперед и приподняла мантию. Затем занесла босую ногу над огнем, словно хотела его затоптать.

— Подождите! — крикнул Амос, и весь мир будто замер. — Стойте. Разве вы сами не мать? Довелось ли вам держать в объятиях собственное дитя?

Мария молча уставилась на него.

— Ухаживали ли вы за своим ребенком, когда он болел? Не приведи господь видеть, как ваш малыш умирает!

Мария не шелохнулась.

— Мне больше нечего терять, — еще тише произнес Амос. — Дитя скоро уйдет. Позвольте мне войти! Взгляните на мою дочь — она все равно долго не протянет.

По улице за высокой стеной проехала машина. На ночном небе горело несколько тусклых звезд, чей свет затмевали огни Нового Орлеана. Снова проехала машина, и тени метнулись из стороны в сторону, как океанские волны. Когда авто скрылось, тени сгустились, набрали силу и потянулись к костру.

— Довольно! — воскликнула Мария, и Амос отшатнулся на шаг.

Сердце Лео лихорадочно колотилось в груди. Он едва сдержал порыв закричать и выйти на открытое пространство. Казалось, Мария обладает властью даже над тенями, и на секунду Лео подумал, что им-то она и адресовала приказ.

— Слушай очень внимательно, — сказала Мария, бросая несколько щепок в догорающий костер. Она заговорила быстро, и речь ее акварельной краской сливалась в единый поток. Акцент усилился, согласные отбивали барабанную дробь. — Последнее время Проход стал коварен. Твоя подруга-доктор посылает через Врата все больше людей. Но на той стороне ты найдешь все необходимое для себя и малышки.

— Куда мы пойдем? — нетерпеливо спросил Амос. — Куда вы нас отведете?

Мария вздохнула, попыталась было что-то сказать несколько раз, но у нее ничего не вышло. Лео показалось, что она не знает, с чего начать.

— Я никуда вас не поведу, — наконец ответила Мария. — Просто отопру дверь и направлю на нужный путь, покажу, в какой стороне находится Край Вечности.

Она замолчала и воззрилась на Амоса, ее глаза велели ему бежать. Тот не сдвинулся с места, и она ткнула палкой в огонь. Вверх полетели искры.

Откуда-то Мария достала ключ и пошла прямо к усыпальнице, за которой прятался Лео. Ключ был белым, как кость, и большим, размером с предплечье Марии. Она держала его за кольцо наверху, ниже шли квадратные выступы, стержень был длинным и прямым, а зубьев на самом конце Лео насчитал пять или шесть. Они высились, как очертания призрачного города.

Лео отполз за угол, скрылся из виду, прижавшись к гробнице в форме дома, и прислушался. Раздался глухой скрежет, похожий на далекие раскаты грома за горизонтом. Склеп содрогнулся, будто от землетрясения.

Послышался громкий скрип, затем удары камня о камень. Лео был твердо уверен, что соседняя гробница разрушилась до основания. Но затем он снова услышал — нет, почувствовал — скрежет ключа, сильный и неприятный, прозвучавший будто где-то в недрах земли. Там, где ждут своего часа землетрясения и горячая лава, где оживает сама история.

— Будь осторожен, — предупредила Мария. — Береги малышку.

Что же произошло? Лео внезапно очнулся, стряхнул оцепенение и вдохнул полной грудью. Ему показалось, что до того он и не дышал вовсе. Лео чуял лето, надвигающийся дождь, город. Жизнь бурлила вокруг даже здесь, на кладбище Святого Людовика.

Почему он так долго ждал у склепа? Почему не подбежал, не выхватил сестру и не сказал той женщине, что она права: нельзя позволять отцу забирать малышку. Почему не боролся?

Почему ничего не сделал, а просто смотрел?

Лео еще раз выглянул из-за угла, и костер погас, взорвавшись снопом искр, похожих на падающие звезды. Тьма обрушилась на кладбище и усыпальницы. Больше вокруг никого не было.

7

Лео пробежал несколько рядов в одном направлении, поскальзываясь на дорожках, а потом припустил обратно и выскочил в главный проход. Посмотрел в одну сторону, в другую…

Мария исчезла.

Ни ее, ни Руби, ни Амоса не было видно. Ни развевающейся красной мантии, ни белого шарфа, ни отца, который нес дочь и тяжелую, оттягивающую руку, черную сумку с чашей и саженцем. Лео казалось, он выпал за борт корабля: волны вздымаются и опускаются, судно пока видно, но оно уплывает все дальше.

Лео снова подбежал к темной стороне склепа и принялся искать дверь — какую-нибудь ручку, набалдашник или щеколду. Его окутывал запах дыма, угольки костра постепенно тускнели и гасли. Лео сверху донизу ощупал шершавый белый камень и наконец нашел. Сначала показалось, что это всего лишь небольшая выемка размером с шариковую ручку, но потом Лео проследил ее очертания и выяснил, что она прямоугольной формы. Трещина была явно не природная. Она появилась в камне не просто так.

Лео вытащил из кармана отмычки, но впопыхах уронил, и они со звоном ударились о бетонную плиту. Лео выбрал самую толстую и приступил к делу. Хотя уже сгустилась ночь, он закрыл глаза и сосредоточился на острие проволоки, пытаясь его почувствовать. Усердно царапал им в дыре, цеплялся за стенки, но не находил ничего, что можно было бы сдвинуть с места или прижать. Лео как следует вдавил отмычку в отверстие.

Щелк! И она сломалась.

Тогда он взял другую. Лео изо всех сил пытался успокоиться и почувствовать внутренности замка, как это происходило обычно, но ничего не получалось.

Щелк! Еще одна отмычка сломалась.

Щелк!

Щелк!

Щелк!

У него осталась последняя надежда. Последний ответ. Лео поднял отмычку и посмотрел на нее на фоне неба. Это была заколка, согнутая в виде молнии. Он нашел ее на церковной стоянке, где искал мелочь, которую обронили растяпы. Внезапно ему вспомнилась Руби, и Лео на миг задумался — может быть, лучше оставить их с отцом в покое? Возможно, там, куда они отправились, сестренка вылечится. А вдруг доктор права? Так кто он такой, чтобы им мешать?

Однако все это было неправильно. Вообще все. Вся эта секретность, воровство малышки, поспешное бегство. И конечно, боковая дверь в склепе. Нет, сестра должна быть здесь, с Лео.

Он вставил отмычку в отверстие, но затем сообразил, что скважина слишком глубока для такой короткой проволоки. И все же Лео еще раз прощупал стенки впадины в поисках каких-нибудь зазубрин или выступов. Во всех замочных скважинах, где ему приходилось ковыряться, тоже была пустота, однако Лео всегда удавалось обнаружить уязвимое место и понять, как действует механизм. А после замок покорялся легкому нажатию и неохотно, но все же поддавался.

Щелк!

Сломалась последняя отмычка.

В сердцах Лео ударил по усыпальнице ладонями, уперся в нее и выкрикнул имя сестренки. Он упал на колени и прижался к камню спиной.

— Руби! — в последний раз закричал Лео, уткнулся в ладони и расплакался.

Что натворил отец?

Все хорошее для Лео закончилось. Тени, окружавшие кладбище Святого Людовика, подобрались к нему, словно лужи черной воды, бездонные, ненасытные.

В этот полночный час само время исчезло. Была ли это игра воображения Лео или морок, наведенный Марией, никто никогда не узнает.

Но если бы Лео носил часы, он увидел бы, что проходят минуты, может быть, даже часы, а секундная стрелка не движется. Вероятно, он бы заметил, как она повернула вспять, к некоему древнему началу, а минутная стрелка мчится вперед, нисколько не сдерживаясь. Таково влияние горя и потерь. Время, под гнетом глубокой скорби, сбивается с пути.

Лео дремал у гробницы, оперевшись на нее спиной, пока небо не посветлело на востоке. Только тогда он встал. Его снова охватило оцепенение. Он обернулся на склеп, возле которого заснул, склеп с прямоугольной замочной скважиной, и увидел небольшую табличку:

«Эта усыпальница в классическом греческом стиле считается местом захоронения Марии Лаво».

Лео долго таращился на надпись.

Мария…

Он повернулся и пошел к воротам кладбища Святого Людовика. Те по-прежнему были открыты, и Лео боком протиснулся в щель. Ему стало наплевать, увидят его или нет. В доме через дорогу на кухне какой-то мужчина варил кофе. Интересно, что он подумает, увидев в окно Лео? Примет ли его за мальчика или все же за призрака?

Тем же путем, что добрался сюда, Лео пошел обратно. Он рассматривал трещины в тротуаре, впервые заметив, что формой те напоминают сломанные отмычки.

Тусклые звезды померкли, уличные фонари погасли. Утро почти вступило в свои права, когда Лео вновь оказался у отцовского дома. Мальчик доплелся до передней двери и вошел внутрь. Лео не стал запирать ее за собой. Он поднялся по лестнице на три пролета в комнату Руби на верхнем этаже и уснул в кровати сестренки. Та ему и приснилась. Они все бежали куда-то вдвоем по нескончаемому городу, по узким улочкам и переулкам, промозглым подвалам заброшенных складов. Но куда бы брат с сестрой ни направились, их преследовал звук чьих-то шагов или легкое постукивание по потолку. А когда они с Руби наконец оторвались от погони и вышли на свет, путь им преградила красавица Мария с суровым взглядом.

Разбудил Лео голос матери.

— Амос! — нерешительно окликнула она.

Ей явно не хотелось входить без разрешения, сначала нужно было хотя бы дать о себе знать. Каждый из родителей Лео и Руби жил собственной жизнью, и привычной свободы, когда входишь в дом без стука, для них уже не существовало.

— Амос! — снова крикнула она, но у Лео не хватило духа пойти к ней.

Мама заметно волновалась: отец никогда не бросал дом незапертым и никуда не выходил в столь ранний час. Амос был совой, из тех, кто трет глаза и жалуется на слишком яркое солнце в девять утра, плотно задергивая шторы.

— Лео! — почти в панике позвала мама. — Кто-нибудь есть дома?

Он хотел закричать в ответ, но первая попытка провалилась, и крик превратился в рыдание.

«Руби, куда же ты исчезла?…»

Лео сделал глубокий вдох, откашлялся и попробовал снова.

Горло болело от слез.

— Мама!

Раздались быстрые шаги вверх по лестнице, легкие, словно ноги едва касались ступеней. Затем открылась дверь, и появилась мама. Вид у нее был очень встревоженный. Найдя взглядом сына, она немного успокоилась, но совсем ненадолго, таким несчастным было его лицо. Мама посмотрела на пустую постель Руби.

— Руби?

Вот и все, что она сказала, всего одно слово. О, эта власть единственного оброненного слова, власть имени!

Лео покачал головой.

— Ее нет, — выдавил он, пряча лицо в ладони.

За окном мелодично пели птицы.

Мама уселась на пол рядом с Лео, словно подспудно все время ожидала такого подвоха, а теперь, когда несчастье случилось, ее охватило неестественное спокойствие. Возможно, это был просто шок. Казалось, на то, чтобы заговорить, потребовались все ее силы.

— Нет? — переспросила она.

— Он ее забрал, — прошептал Лео.

— Куда? Лео, куда он ее забрал?

Он посмотрел прямо в лицо матери.

— Не знаю. Я не знаю.

— В каком смысле «не знаю»?

Лео почти равнодушно пожал плечами, но по его щеке скатилась одинокая слеза.

— Не знаю, — повторил он. — Отец запер меня в чулане, но мне удалось выбраться. Я пытался за ним проследить.

На Лео вдруг навалилась вся усталость от прошлой ночи, и он зажмурился. Мама наконец пришла, она обо всем позаботится. Уж мама-то знает, как найти Руби, уж она-то ее вернет. Лео открыл глаза и посмотрел на мать. Та словно вынырнула из глубокого омута и возвратилась к жизни.

— Машину он не взял, — сказала мама. Ее голос снова набирал силу. — А такси вызывал?

Лео покачал головой и снова повторил:

— Он запер меня в чулане, я выбрался и попытался за ним проследить.

Только это он и сумел ей рассказать о прошлом вечере. Только это он и будет твердить в полиции, когда его станут допрашивать. Так Лео пытался заблокировать все, что видел, все необъяснимое. Он не мог заставить себя сказать больше.

Да что он, по сути, видел? На самом деле, ничего. Только женщину у затухающего костра. Сестру отец держал к Лео спиной. Куда они отправились с кладбища, он не разглядел. Только слышал глухое эхо удара камня о камень и поворот древнего ключа в замочной скважине. А видеть он не видел ничего.

Вряд ли мама поверит, если он расскажет о своих догадках, о том, что отец прошел с сестрой в дверь усыпальницы, которую открыла прекрасная темнокожая женщина по имени Мария. Скорее всего та самая Мария, чье имя и было выбито на табличке этой усыпальницы. Да никто не поверит в такую чушь! Лео и сам себе с трудом верил.

— Они не могли уйти далеко, — сказала мама, вскакивая и направляясь к двери.

— Мам, он ушел давно. Еще вчера вечером. Очень давно.

Та сразу пала духом, замерла, схватилась за дверной косяк и прижалась к нему, будто старалась удержать дом, будто боялась, что само здание обрушится.

— Лео, — снова повторила она, на сей раз не пытаясь найти ответ, а просто желая, чтобы хоть кто-то слушал ее вопросы, — куда он ее забрал?

8

Девочка почти умирала. Воздух вдруг стал прохладным. Отец занес ее в кромешную тьму, прочь от маленького костра, и немного постоял неподвижно. Кругом царил черный смоляной мрак. Непроглядный, безмолвный, подобный тому, какой живет в норах или бездонных пещерах. Малышка услышала грохот, похожий на оползень, только начавшийся внезапно, без всякого предупреждения. Звук был резким и окончательным. Она попробовала поднести руку к лицу. Пришлось потрогать глаза, чтобы убедиться, что те открыты.

Тьма была осязаемой, ее можно было пощупать и попробовать на вкус. Девочка вдыхала тьму, как воздух, и та оставляла налет у нее на языке, а потом обратилась в Существо, что шептало малышке на ухо на неизвестном наречии, которого ребенок не понимал.

Тьма заполонила пространство, подобно воде или дыму.

Девочка все гадала — не ослепла ли она? Отец пошел вперед. Малышка раскачивалась у него на руках в неровном ритме шагов и смотрела в том направлении, куда они двигались. Вдали показалась точка света, словно одинокая звезда на бескрайнем небосводе. Девочка опустила голову на грудь отца и задремала.

Шло время. Дни? Недели? Они с отцом нескончаемо куда-то шли по длинной прямой дороге. Это был единственный путь. Под ногами лежала земля, иногда попадались завалы камней, но в основном дорога была твердой и ровной, будто до них ее исходили миллионы людей, превратив почву в бетон.

Иногда мелькали небольшие заброшенные домишки, с дырами проемов под окна и двери, что смахивали на лица с широко распахнутыми глазами и зияющим ртом.

В сумерках или на рассвете, пока свет был еще тусклым, малышка смотрела вдаль и там, куда вела дорога, видела город, возвышающийся над деревьями.

Небо всегда было окрашено в красный.

Именно во время того пути отец начал разговаривать сам с собой, пусть и шепотом, но таким отчетливым, что иногда девочке мерещилось, будто он ждет от нее ответа. Казалось, от звука его голоса она должна была чувствовать себя не так одиноко, но происходило наоборот, и ей хотелось, чтоб отец замолчал. Малышка понимала, что умирает. В свои пять лет она не сумела бы этого объяснить (просто не знала нужных слов), и все же глубоко внутри себя ощущала, как что-то разрушается, исчезает. Что-то важное.

Но главное, она не знала, что смерти нужно бояться. Ее не преследовали видения ангелов и демонов, картины улиц, выстланных золотом, или бездонных огненных ям. Девочка ничего об этом не думала и не испытывала страха или неуверенности. В столь юном возрасте смерть означала облегчение, надежду, что дышать когда-нибудь вновь станет свободно, и жар уйдет. Поэтому малышка не противилась.

Однако противился папа. Всем своим существом он противился смерти дочери, так что даже когда та сдалась, ее поддерживала его воля.

— Нет-нет-нет, — шептал он, — еще слишком рано. Мы почти достигли Края Вечности, мы почти там. Все будет хорошо. А потом, потом… Вот увидишь!

Он выдохнул слова, как воздух, и черная сумка, свисавшая с его руки, ударила девочку по ноге. Отец спорил с кем-то другим. Малышка не знала, куда они направляются, но чем дальше они шли по дороге, тем яснее она понимала: папа тоже не знает.

— Здание в центре города, — бормотал он. — «Отнеси это туда. Там вы найдете все, что нужно, — так сказала доктор. — Все, что вам нужно!»

Он сплюнул на землю и сердито прибавил шаг. Так они шли и шли, пока красное небо не темнело. Тогда отец относил девочку недалеко от дороги в лес и прислонял спиной к дереву. Потом собирал опавшие листья и мягкие ветки растений, укладывал малышку на этот холм из свежей зелени. Амос зарывал в нее дочь, и девочку окутывал запах плодородной почвы и листьев.

— Нужно согреть ее, — бормотал он, — согреть. Если она не будет шевелиться, мы справимся. Пусть она только лежит спокойно и отдыхает, тогда все будет хорошо.

Отец исчезал в лесу, оставив малышку совершенно неподвижной. Порой девочка размышляла, быть может, она уже умерла? Или все это лишь сон, и наутро она проснется в своей постели на третьем этаже отцовского особняка в Новом Орлеане, в окно будут заглядывать теплые солнечные лучи, птицы — распевать песни на карнизе, потом в комнату войдет мама, поднимет малышку и заберет домой. Ее и брата… Да, брата. Чудесного Лео. Умного счастливого мальчика, который всегда находил время выслушать сестренку.

С тех пор как они прошли через дверь, мир словно опустел.

Никак иначе это не назвать. Путники ни разу никого не встретили. Не видели даже животных и насекомых. Небо все время было красным, менялся только оттенок к концу дня и на рассвете. Небеса то становились огненными, как угли костра, то тусклыми, как краски заката, то яркими, малиновыми, как полоски на шарфе той женщины, которую девочка видела через плечо отца, когда они вошли во тьму.

Вернулся отец и принес две полные горсти лесных ягод. Формой они напоминали чернику, но были терпкими на вкус и наполняли живот, словно добрый ломоть хлеба. Малышка съела всего две или три, а потом задремала под беспрестанное бормотание отца:

— Нам нужно в город. Мы должны добраться до города. Ерунда какая-то. Вокруг полно деревьев, почему бы не посадить росток здесь? Но здесь нельзя сажать, еще рано. В город. Нужно в город. Где бы тот ни был.

Однажды она проснулась среди ночи. В тот вечер они расположились на ночлег неподалеку от дороги, и малышка услышала какой-то свистящий звук, что напомнил ей об автомобилях, которые проезжали мимо отцовского дома в Новом Орлеане.

Издалека пришло тихое шипение, потом звук стал приближаться, сделался громче и наконец промчался мимо. В какой-то миг малышка будто увидела то, что издавало звук, какое-то движение, проблеск мерцающего света и тьмы.

В другой раз она проснулась днем и обнаружила, что отец устал и лег прямо посреди дороги. Малышка лежала на нем лицом вниз. Сумка стояла рядом, она была приоткрыта, и в прорезь выглядывал ярко-зеленый ствол и белый бутон. Отец спал, широко открыв рот, вокруг все словно замерло. Малышка попыталась приподняться и встать, но стоило ей немного сдвинуться, как отец зашевелился, и она прекратила попытки. Девочка лежала ничком на груди спящего отца и ждала, глядя, как легкий ветерок колышет листья на деревьях. Она слышала, как бьется папино сердце.

Вокруг не было никого, ни единой души. Может быть, они последние люди на всей земле? Или первые…

— Большое здание, — бормотал отец во сне. — В центре города.

Все чаще и дольше она оставалась в сознании.

Когда путники только прибыли в эти края, малышке полегчало, будто местный воздух помог ей восстановить силы. Но это быстро прошло. Вскоре она снова ощутила слабость, начала хрипеть и гореть в лихорадке.

Малышка открыла глаза и поняла, что они добрались до города. Большого города, который мог вместить больше жителей, чем она видела за всю жизнь. Повсюду возвышались десятиэтажные дома, устремлялись к небу тридцатиэтажные.

Отец и дочь шли мимо складов, железнодорожных станций и больших университетов. Все пустовало. Они пробирались закоулками и карабкались на крыши зданий, чтобы отец мог осмотреться. Людей было немного, наверное, только горстка. Или так лишь казалось. Однако вскоре малышка поняла, что люди были повсюду, просто надо знать, где искать. Например, когда свет не слепил, из-за стекол за путниками наблюдали лица. Они смотрели сверху вниз с каждого здания с плоской крышей. Малышка видела их в конце каждой улицы, прячущихся в тени.

Примерно около полудня свет начал тускнеть. Тени стали длиннее, вытянулись вперед, убегая от путников. Именно тогда отец с дочерью заметили старуху: она сидела в кресле-качалке на крыльце старого дома и качалась туда-сюда, туда-сюда. Кресло постанывало под ее весом. У крыльца были железные перила, а сам дом построен из красного кирпича с коричневой отделкой и возвышался на три этажа.

Отец малышки ненадолго остановился и заговорил усталым и хриплым голосом:

— Я ищу центр города, нам нужно в центр.

Старуха рассмеялась — звук вышел такой, будто десяток ворон каркает на зимнем ветру.

— Кто ж его не ищет! — выпалила она и снова расхохоталась.

— Не подскажете ли, в какую сторону идти?

Старуха кивнула.

— Идите, как шли. Просто идите вперед. — Она с отвращением сплюнула на крыльцо. — Только не оставайтесь на улице после наступления темноты!

— А что случается после наступления темноты? — спросил отец.

Старуха скривилась. Она было начала говорить, но затем закрыла рот и покачала головой.

— Так что же будет? — снова спросил отец.

Она засмеялась опять, но на сей раз смех вышел сухим и мрачным. Старуха встала и направилась к двери.

— Уж узнаете, — бросила она через плечо. — Смеркается. По ночам на улицы выбираются Бешеные. Скройтесь из вида.

Старуха вошла в дом.

— Бешеные? — выкрикнул ей вслед отец. — Что за бешеные?

Дверь захлопнулась перед их носом, но вскоре отец получил ответ. Сначала послышался звук льющейся воды, большой массы воды. Девочка напряженно прислушалась. Отец затаил дыхание. Они стояли посреди опустевшей улицы, посреди безмолвного и все же полного жителей города и ждали. Шум приближался. Стали слышны отдельные звуки: крики людей, треск дерева, звон бьющегося стекла.

— Боже, — пробормотал отец и двинулся вперед так быстро, как только смог, а потом побежал, все быстрее и быстрее. Голова малышки ударялась о его плечо, тяжелая сумка колотила по ноге. Он споткнулся, но не упал.

Внезапно все звуки заглушил дикий вопль, донесшийся разом со всех сторон, и малышка от ужаса взбодрилась.

— Ты можешь бежать? — простонал отец, и девочка поняла, что на сей раз он обращается к ней.

— Я… я не знаю, — хрипло после долгого молчания ответила малышка.

Крики и звуки разрушений уже раздавались на их улице. Отец свернул в переулок и поставил ребенка на ноги. Ее колени сразу подломились.

— Пойдем, — велел он, — быстрее.

Они побежали вместе в темный переулок, отец тащил ребенка и сумку. Путь преградили старые ящики и доски, и беглецы перелезли через препятствие. Повсюду валялись деревяшки с торчащими гвоздями, кучи ломаного кирпича и камней. Битое стекло скрывала темнота. Переулок оканчивался тупиком, но в стене одного из зданий, примыкающих к нему, чернела дверь.

— Эй! — донесся голос с той улицы, откуда они прибежали. — Там кто-то есть!

Девочка знала, что речь о ней и ее отце.

— Давай, Руби. Быстрее.

Отец толкнул дверь, та открылась, и они ввалились во мрак. Отец вслепую ощупал стену в поисках выключателя и нашел его. Зажглась единственная лампочка без абажура, свисавшая с потолка на шнуре.

Комната была полна всякого хлама. Отцу удалось забить дверь досками, а потом забаррикадировать проход кучей вещей.

Раздался стук. Кулаки лупили по металлу. Железный прут выбил из двери кусочек стекла, в отверстие пытались прорваться чьи-то руки, заглядывали дикие глаза, но створка не поддалась, а дыра вышла слишком маленькой.

Снова послышался грохот. Отец схватил девочку и сумку в охапку и побежал в глубь здания, по коридорам и лестницам, наверх, все время наверх.

«Так вот кто такие Бешеные», — подумала девочка, теряя сознание.

Очнулась она уже на крыше. Вокруг раскинулось тусклое небо. Малышка села. Это здание оказалось самым высоким, из всех, что они пока видели. Отец бродил у края крыши, вглядывался вдаль, что-то бормотал себе под нос, но наконец все же пришел и сел рядом с дочерью. Вид у него был такой же измотанный, как у нее. Она подумала, что папа совершенно выбился из сил — всю дорогу он ее нес, а питались они одними лишь ягодами, которые он находил в лесу, или какими-то объедками из переулков.

Оказалось, что у города нет предместья — девочка сидела довольно близко к краю и видела дорогу, по которой они пришли, — лес начинался сразу у окраины.

Других улиц, кроме грунтовки, ведущей в город, за его границами тоже не было, чащу пересекала единственная узкая и прямая, словно туго натянутая нить, полоса. Девочке померещилось там какое-то движение, и она вытянула шею, чтобы лучше разглядеть. Нет, не померещилось: вдали и впрямь клубилось какое-то облако, катясь все ближе к городу.

Отец тоже это увидел, догадалась по его взгляду малышка.

Но не успели они понять, что это такое, как послышался ужасный звук: вопли, стоны, крики, и все они исходили из центра облака. Девочка смекнула, что оно и есть тот мерцающий свет и тени, которые она заметила несколькими ночами раньше.

Они неслись одним потоком, как бегуны на гонке, и, добравшись до города, не остановились, а продолжили путь. У подножия здания, на крыше которого стояли малышка с отцом, раздался громкий визг. Девочка подумала, что от натиска здание вот-вот рухнет. Содрогнулся даже красный небосвод.

— Там! — ахнул отец. — Да, да, вижу! Я его вижу!

Он схватил дочь, черную сумку и, спотыкаясь, помчался к лестнице. Тело малышки билось о грудь отца, будто они боролись. Он повторял себе под нос одно и то же слово, точно мантру, и его голос эхом разносился по лестнице, убаюкивая девочку:

— Высокое здание, здание в центре…

9

Руби проснулась одна в каком-то странном месте, и кое-что сразу привлекло ее внимание. Во-первых, у нее болел кончик безымянного пальца на правой руке. Разглядев его, малышка увидела крошечную красную точку, смахивающую на дырку от занозы. А во-вторых, она что-то учуяла: чарующий аромат.

— Папочка? — прошептала Руби. — Где ты, папочка?

Сквозь облачка пылинок струился тусклый красный свет. Помещение оказалось большим и темным. Стены, похоже, были сложены из кирпичей. Пол и потолок покрывали голые деревянные доски. Этаж был пуст — Руби все видела со своего места: от стены до стены и даже в темных углах. Все, кроме середины. В центре находилось что-то большое.

Ощутив прилив сил, Руби встала и пошла. Она сделала глубокий вдох — даже среди всей этой пыли дышалось легко и свободно.

Ближе к центру помещения пол укрывали опавшие листья, Руби ступила на них босыми ногами, и ломкие листья захрустели под шагами малышки. Внутри здания листья выглядели так странно. Вскоре Руби сообразила, что аромат исходил именно от них. Она еще раз глубоко вдохнула и поняла: прилив ее сил тоже порожден листьями. Словно само здоровье струилось по венам.

Руби опустилась на четвереньки, припала носом к полу, к драгоценному крошеву опавших листьев, и вдохнула. Пыль не забила ей ноздри, напротив, каким-то образом расширила дыхательные пути. Руби казалось, она легко пробежит тысячу миль и даже взлетит, если захочет.

Она встала и подошла к странному столбу, что высился посреди помещения. Тот был круглым, огромным — обхватить его смогли бы трое или четверо детишек ее возраста, взявшись за руки, — и тянулся от пола до самого потолка. Поверхность его походила на кусок шоколада с белым налетом, такая же коричневая, пыльная и теплая. Руби дотронулась до нее. На ощупь она была плотной и пружинила, как твердая губка.

Это оказался ствол большущего дерева, которое проросло прямо через пол, но и потолок его не удержал. Руби посмотрела наверх: доски раскололись, чтобы освободить место, и ствол уходил дальше еще на два или три этажа. Ей захотелось узнать, как далеко он идет, поэтому она подбежала к выходу и нашла лестницу.

Следующий этаж тоже оказался пустым, Руби нашла там лишь дерево. Чем выше она поднималась, тем тоньше становился ствол. Поднявшись на два пролета вверх, Руби увидела, что на стволе растут ветки, подбежала к ним и пощупала шелковистые листья. Сорвала лист — хрупкий и нежный, и он сломался у нее в ладонях, испустив субстанцию, похожую на сок алоэ. Запах этого сока дарил пьянящую радость и чувство, что отныне все будет хорошо. Руби лизнула его, и он сразу же утолил ее голод.

Она знала, что исцелилась, как знают все малыши, когда просыпаются одним прекрасным утром после затяжной болезни и понимают, что пошли на поправку.

Руби села к дереву спиной и заснула так крепко, как никогда не спала. Ей приснился сон, тягучий и глубокий. В ее сне по этажам здания гулял ветерок, вороша опавшие листья. А потом Руби увидела плод — с первого раза она его не разглядела, поскольку тот сливался с листьями цветом, но на ветру он качался иначе. Теперь же, приметив его, малышка поняла, что плоды разных форм и размеров повсюду.

— Кто ты? — спросил голос из тени в углу.

— Руби, — пропищала она, и посреди пустого помещения голос показался далеким и слабым. Потерянным.

— Руби, — повторили следом, словно пробуя имя на вкус. — Руби. Как чудесно. А меня называй просто — Би.

Из тени вышла женщина. Прекрасная женщина невысокого роста. У нее были темно-рыжие волосы и мягкие черты лица. Она выглядела такой доброй и заботливой. Руби, не задумываясь, поспешила к ней, оббежав дерево. Под ногами клубилась пыль.

Малышка бросилась в объятия незнакомки.

— Я не знаю, куда ушел папа, — пожаловалась она сквозь слезы. Во сне ее очень тревожило отсутствие отца. — Где же он…

— О, не волнуйся, — ответила Би, прижимая ее к себе и поглаживая по макушке. — Все в порядке.

Руби заглянула ей в глаза. По щекам малышки катились круглые слезы.

— Ты мне нравишься, — заявила она.

— И ты мне, — улыбнулась Би. — Тебе уже легче?

— Намного, — кивнула Руби. — Я хорошо себя чувствую.

— Ну разумеется. Даже лучше, чем просто хорошо!

Отстранив Руби на расстояние вытянутой руки, Би огляделась по сторонам, затем опустилась перед девочкой на колени и заговорила:

— Посмотри на дерево. Разве оно не чудесно?

Руби кивнула, почему-то подумав: а вдруг все это не сон? Малышка не вполне понимала, что происходит, и ей показалось, она может исчезнуть, раствориться в небытии. Руби крепко сцепила ладони перед собой, пытаясь удержаться на месте.

Но дерево по-прежнему росло посреди комнаты. Вспомнив о нем, Руби сорвала с ветки еще один лист, и за рукой потянулась длинная нить сока. Руби слизала сок, с каждой секундой чувствуя себя все более живой, более сильной. Она разорвала лист пополам и снова слизала сок, а потом, не успев толком понять, что делает, сунула остатки в рот и принялась жевать их, как салат. У листа был вкус зелени, причем сладкой. От наслаждения Руби закрыла глаза.

— Оно чудесно! — повторила за женщиной Руби.

— А плоды ты уже попробовала? — спросила Би, срывая плод с одной из нижних веток.

Руби покачала головой. Нет, еще не пробовала.

Би протянула ей плод. А тот, отделенный от ветки, обрел новый вид. На дереве он выглядел блестящим и цельным, но вблизи Руби разглядела внутри какие-то картинки. Под оболочкой кружились странные образы, видения того, что с ней произошло. Руби увидела спальню в отцовском доме! Задний двор, заросший азалиями, своего брата Лео, который гонялся за ней вдоль цветущих грядок.

— Лео… — тихо пробормотала Руби.

В каком сне у нее был брат? В каком мире?

— Знаешь ли ты, что это дерево плодоносит двенадцать раз? — спросила Би. — Одни фрукты поспевают и падают, а другие только завязываются. Они не растут все одновременно, но вызревают постепенно, поэтому за раз можно увидеть на ветках три или четыре вида.

Би благоговейно покачала головой. Руби поняла, что дерево женщине очень нравится.

— Ты когда-нибудь пробовала свои грезы? — спросила она, поднеся ко рту плод и откусывая большой кусок.

Сок стекал ей на подбородок. Би закрыла глаза, восторженно наслаждаясь вкусом.

Руби потянулась к тяжелому плоду, что свисал с ветки возле ее головы. Сорвала его и стала рассматривать, заглядывая внутрь. Промелькнули образы ее матери и брата, потом дамы, с которой отец беседовал на кладбище Святого Людовика. Маленькая ладонь пятилетней девочки держала большой плод. Аромат от него исходил просто замечательный. Ничего в жизни не хотела Руби так сильно, как попробовать его на вкус.

Она замерла и пристальнее вгляделась внутрь. Голос Би был таким ясным, настоящим. Все определенно происходило не во сне. Правда ведь?

В глубине души Руби зарождалось странное ощущение: чувство, будто она делает то, чего делать не должна. Это ей было не в новинку — она часто испытывала подобное. Однако Руби впервые это осознавала. Малышкой овладело желание ослушаться из чистой шалости. Захотелось перехитрить всех.

Она уставилась на женщину, ожидая, что та ее приободрит.

Би кивнула, взглядом завлекая Руби попробовать кусочек.

— Давай же, — сказала она. — Бояться нечего.

Словно желая подать пример, Би сорвала с ветки еще один плод. От дерева к черенку веревкой тянулся сок. Красавица поднесла лакомство к губам, и Руби заметила нечто такое, отчего выронила свой плод прямо на пыльный пол.

Зубы женщины выглядели необычно. Они были заостренными, как зубы акулы, а рот открывался на бо`льшую ширину, чем у нормального человека. Она не откусила плод, а закрыла глаза, сунула его в рот целиком и заглотила, как змея заглатывает мелких грызунов, которые поначалу кажутся слишком большими для ее пасти.

Руби сделала несколько маленьких шажков назад.

Женщина открыла глаза — глубокие, словно бездна, — и посмотрела на Руби. Она заметила, как малышка восприняла поедание плода.

— Ах, детка, прости, — встревоженно сказала она, вытирая зеленый сок с уголков губ рукавом.

Похоже, она смутилась, будто Руби застукала ее за каким-то неподходящим занятием, вроде ковыряния в носу или разговора с набитым ртом.

— Прости, — повторила Би. — Я тебя напугала?

Руби кивнула, отступая еще немного. Это был точно не сон. Все происходило на самом деле, кошмар оказался взаправдашним.

— Бояться нечего, поди сюда, откуси чуть-чуть.

Руби на миг замерла. Конечно, отца не было рядом, зато была эта добрая, заботливая женщина. И все же она пугала Руби — ее острые зубы и жадность, с которой она пожирала плод. Но Руби нравилось чувство, что подарили листья.

Нравилось, что болезнь ушла. Руби наслаждалась этим ощущением. Плоды должны подействовать так же, а может, и лучше.

Она бросила взгляд на тот плод, что уронила. Он покрылся пылью, но Руби подняла и протерла его, однако лакомство уже чересчур размягчилось, кожица слезла, мякоть расползлась на ладони, потом в считаные секунды почернела, стала разлагаться прямо на глазах и рассыпалась в пыль. Просто в пыль. Вдруг Руби услышала какой-то звук, которого раньше не замечала, — мягкий стук. Он раздавался нечасто, наверное, потому Руби и не обратила на него внимания сразу, но теперь, нерешительно замерев в тишине, она отчетливо уловила его справа. Посмотрев туда, Руби увидела, что звук произвел упавший с ветки плод. Меньше чем за минуту он обратился в пыль.

— Видишь? Их нельзя сохранить, — прошептала женщина. — Они быстро приходят в негодность. Иначе мы бы собрали урожай, вывезли на машине и раздали всем снаружи. Каждый мог бы ощутить то же самое! Мы перепробовали все. Но они уничтожают дерево всякий раз, как оно вырастает. Так что давай ешь.

Руби кивнула, потянулась к ветке над головой и сорвала плод.

Она сделала глубокий вдох. Что же ее сдерживает?

Руби поднесла плод ко рту, приоткрыла его, борясь с неуверенностью.

— Руби! — вскричал еще один голос. — Нет!

Это был голос отца.