Туркменский парадокс

Шмиэл Сандлер

Тотальный контроль над обществом: подавление инакомыслия, образ врага, военная мощь, нищета, дворцы и золотые унитазы… А что если это часть плана мировой элиты, заинтересованной в модернизации человека, как биологического вида? Кто зомбирует туркменский истеблишмент, готова ли Россия к наступлению эпохи искусственного интеллекта, или она застряла в прошлом и отброшена на обочину истории? Обо всем этом в новой повести Шмиэла Сандлера «Туркменский парадокс». Книга содержит нецензурную брань.

1

Было утро, когда мы прилетели.

Видя, как я страдаю от холода, Скот взялся нести тяжелые баулы. Это не было актом великодушия c его стороны. Я знал: позже он вспомнит о своем благородстве и взвалит на мои плечи что-нибудь потяжелее дорожных баулов.

Поздняя осень полыхала на улицах Ашхабада, бодрящий утренний морозец пощипывал уши и нос. Согнувшись под тяжкой ношей, Скот шаркал армейскими ботинками по мерзлому асфальту, сметая сопревшую листву и сочиняя тезисы для своей будущей книги, которую он условно назвал «Размеры значения не имеют».

Я зябко втянул голову в меховой воротник куртки, стараясь дыханием согреть лицо и уши.

На улице Сапармурата Ниязова мы подошли к стоянке такси. Расторопный водила услужливо открыл перед нами дверцу старенькой «Волги» и сказал по-туркменски:

— Хуш гельдингиз!¹

В салоне тачки было тепло. Я с наслаждением вытянул замерзшие ноги и расстегнул отсыревшую куртку.

Таксист, мужик с красной рожей и хитрыми глазками, смотрел на нас в зеркальце и приценивался, «кинуть» ли нас на трешку или включить счетчик и потерять на этом два рубля; маршрут был нам знаком и больше чем на рубль не тянул.

— Ну, — обернулся водила к Скоту, — куда едем, брат?

Скот в тепле заметно повеселел, и в нем проснулось чувство юмора.

— Шеф, — сказал он, — а есть тут у вас приличный бордель?

Таксист оценивающе оглядел Скота.

— Я француски не панимаю, — сказал он с легким восточным акцентом.

Скот пояснил ему значение слова «бордель».

— А, — сказал водитель, — так у нас вся страна бардель, тавариш.

— Хм, — со значением хмыкнул Скот, — ну, тогда жарь на проспект Туркменбаши. Трешку в зубы, если доставишь с ветерком.

Таксист ему понравился, Скот ценил людей с чувством юмора. Водилу он отнес к таким остроумцам, хотя большого остроумия в ответе таксиста я не нашел, равно как и в вопросах Скота. Однако оба они чувствовали удовлетворение от удавшейся «перестрелки» и с уважением взирали друг на друга.

Скот не был великим юмористом и шутил на уровне пациента, страдающего лобным синдромом². Однако мое скептическое отношение к своим шуткам он расценивал как отсутствие понимания комического дара у отдельно взятой личности.

— Тот, кто смеется последним, — утверждал Скот, — возможно, не понял шутки…

Таксист доставил нас на площадь Сапармурата Ниязова и помог извлечь из багажника баулы, рассчитывая на то, что мой партнер раскошелится на чаевые, как и обещал в порыве театрального великодушия. Его расчеты оправдались: на Скота вдруг накатило вдохновение, и он широким жестом кинул водителю на чай целый рубль.

Не часто можно было видеть такой феномен природы, как бросание Скотом денег на чай, и я с интересом наблюдал за представлением, которое разыгрывал мой компаньон.

Таксист, привыкший к импровизациям загулявших командировочных, почтительно вытянулся, поблагодарил Скота и, лихо развернув тачку, растаял за поворотом. Я подхватил тяжелые баулы, и мы пошли к дому нашей бабули.

По дороге Скот прятал нос в теплый шерстяной шарф и глухо ворчал. Видимо, вдохновение оставило его, и он злился, что дал таксисту слишком много на чай; не мог же он дуться на мороз — не в правилах Скота было злиться на абстрактные вещи. Он шел легко и пружинисто, пиная модными ботинками желтые листья и сухие ветки под ногами.

Иней лежал на выцветшей, пожухлой траве по краям арыков и на лысеющих ветвях деревьев, которые, прикрываясь редкой, еще не успевшей опасть листвой, смотрелись сиротливо, будто их обидели и насильно раздели.

До бабкиного подъезда баулы нес я, а на третий этаж поднимать их решил Скот. Еще не взявшись за дорожную ношу, он бурно задышал, испуская из широких ноздрей густой пар, чтобы показать мне, как непросто ему нести груз и как много он вкладывает в копилку нашего партнерского союза.

А вот и бабкина обитель. Здесь мы жили в наши редкие наезды в Ашхабад.

Бабушка открыла нам двери. Она, похоже, была со сна — вся сиплая и злая. Седые космы нечесаны, на лице глубокие морщины много повидавшей в жизни женщины.

— Какого хера надоть? — деликатно спросила она Скота.

Бабуля нас не признала, смотрела недобро, и было видно, что ей очень хочется погавкать.

В этом доме кухня была общая, и женщины по утрам, выясняя отношения, поливали друг друга бранью в духе холодной войны между СССР и США. Для жильцов дома привычный незлобивый утренний лай был сродни первой программе туркменского радио, по которому беспрерывно крутили новости о великом и непревзойденном туркменбаши³ Сапармурате Ниязове — государственном деятеле и выдающемся руководителе Туркменистана. Между тем вздорный характер старушки выдвигал ее в первые ряды мастеров художественного лая и отнюдь не способствовал дружбе народов и взаимопониманию между соседями старого дома.

Скот, зная склонность бабушки к многоэтажным матерным конструкциям, не дал ей размяться:

— Бонжур! — сказал он по-французски, внес баулы в прихожую, поставил их в угол и, тяжело отдуваясь, выпрямился во весь рост.

Только теперь бабуля узнала его.

— Банжур! — радостно проскрипела она, не замечая, что приветствует нас также по-французски. Мы щедро платили ей за постой, и старая готова была приветствовать дорогих гостей хоть на японском.

Бабка поставила на плитку чайник, и через минуту он зашипел, словно кот, пытающийся выяснять отношения с более удачливым в любви соперником.

Мы разделись, сели за стол, и Скот в ожидании завтрака продолжил развивать тезисы своей будущей книги, согласно которым ценность мужчины идентична размерам его полового органа. Он полемизировал со мной на том основании, что я был дальним родственником итальянского еврея и криминального антрополога Чезаре Ломброзо и с честью носил его фамилию. Мой далекий предок утверждал, что черты лица и строение черепа человека определяют, станет ли он законопослушным членом общества или быть ему по жизни насильником и уркой.

Я, разумеется, поддерживал теорию своего знаменитого предка, а Скот активно возражал мне, доказывая, что именно размеры члена влияют на модель социального поведения человека в частности и этноса в целом.

— Вот, к примеру, возьмем грузин, — сказал он. — Статистически установлено, что средний размер полового органа мужского населения Грузии достигает семнадцати с половиной сантиметров. Этим объясняются их самоуважение, гордость, независимый дух и симпатия, которой они пользуются у женщин. Если брать во всесоюзном масштабе, то на одного грузина приходится три целых и пять десятых поклонницы.

— У Гитлера и Наполеона поклонниц было побольше, — парировал я, — а размеры поменьше — семь и четыре сантиметра, то есть на двоих они не тянули даже на одного среднестатистического грузина!

Но Скот уже принялся громко напевать тирольские песни, звонко поигрывая голосом, шевеля густыми усами и положив свой большой аргумент на мои серьезные доводы. Он был в хорошем настроении сегодня, потому что на несколько дней уехал от жены, которая изводила его пустыми упреками за то, что другие, «нормальные» мужья, зарабатывают побольше и живут поприличнее, а он только и умеет, что распевать тирольские песни и шевелить тараканьими усами.

Шаркая старыми тапками по скрипучим лакированным половицам, бабка принесла нам чай и вчерашнюю гречневую кашу.

Комната была тесной, завалена рухлядью и пахла чердачной пылью. Потолок по углам затянут паутиной. Из одной стены торчал репродуктор — радио в виде тарелки, а на другой криво висела картина с изображением подстреленного оленя. В глазах умирающего зверя билась напряженная мысль и, казалось, вот сейчас он решит теорему Пуанкаре и помрет, не оставив Перельману никакого шанса на разгадку гипотезы французского математика⁴.

Неподалеку от умирающего оленя стоял могучий дуб, за которым прятался круглоголовый охотник. На поляне более ни души, так же, впрочем, как и за ее пределами, но стрелок, хоронясь за раскидистым деревом, выглядывает оттуда с опаской, будто ждет от оленя неадекватных действий. Глаза охотника, на голове которого пестрая бухарская тюбетейка, подозрительно поблескивают в темной чаще леса, где и травинки-то не видно живой, и непонятно, что в этой дикой глуши искал несчастный олень.

В руках у незадачливого стрелка советский самозарядный пистолет Макарова, что наводит на мысль о том, что он, возможно, не охотник, а сотрудник милиции, с перепоя принявший оленя за агента иностранной разведки, тем более что в глазах у животного — полное отрицание постановлений Двадцатого съезда КПСС.

По замыслу автора полотна, мигрант из Центральной Азии был заброшен в Брянскую область для борьбы с демографическим кризисом в России. Картину создавал художник, живший у бабки и страдавший от запоев. Платить за постой ему было нечем, вот он и рассчитался шедевром.

Кроме прочего обветшалого скарба, в комнате были старинный комод с зеркалом, ржавый умывальник и расписное полотенце на крючке. Скот утверждал, что вышитые красной нитью каракули на полотенце — это библейская заповедь: «Не возжелай жены ближнего своего».

Бабка налила нам чаю в пиалы, а к постной каше подала сухари и огурцы слабого посола.

— Ешь, милок, — сказала она Скоту. — Чай, проголодался с морозу-то.

Было очевидно, что между ними установились взаимопонимание и симпатия.

Старушка не стала вмешиваться в нашу беседу, а пошла на кухню, откуда вскоре послышался ее скрипучий старческий голос:

— Клавка, б… ть, опять спалила мою кастрюлю!

Клавка, или тетя Клава, была соседкой бабки по коммуналке и каждый раз без спросу пользовалась чужой посудой на общей кухне.

Расправившись с постной кашей, мы приступили к чаепитию. Скот, не любивший стеснять себя светскими условностями, шумно втягивал в себя теплый чай и составлял программу сбора денег за фотки, которые мы раздали детям в прошлый заезд.

— Сначала — дело, — сказал Скот. — Надо объехать пять садиков и зайти в школу за бабками. На это откинем полдня.

— Не в деньгах счастье, Синицин, — раздался вдруг ворчливый женский голос за стенкой.

Это была та самая тетя Клава — соседка, которая жила в смежной комнате и часто встревала в семейные разговоры жильцов. Каждое утро она начинала с уроков финансовой грамотности, в которых никто не нуждался, включая саму Клаву.

— Нельзя гоняться за деньгами, — наставительно сказала она, — надо идти к ним навстречу.

— Заткнись, тетка, — отмахнулся Скот, — тебя не спрашивают.

Он загнул мизинец левой руки, отпил чаю из пиалы и приготовился загнуть безымянный палец, но тетя Клава не унималась:

— Деньги сравнивают любое неравенство, — важно заявила она и наконец заткнулась, как и было предложено Скотом.

Скот, верный своей привычке игнорировать неразрешимые вопросы, не удостоил Клаву ответом.

— По моим подсчетам, мы соберем пять кусков, — сказал я.

— Три куска на план, — подтвердил Скот, — значит, две тыщи рэ левые, по куску на нос.

— А социалистические обязательства? — напомнил я. — Два куска сверх плана обещали Барбосу.

— Я не намерен пахать на Барбоса, — заявил Скот, — у меня другие задачи.

— Какие еще задачи? — сказал я.

Скот печально возвел очи к небу и благоговейно произнес:

— «Когда я закончил писать первую и вторую книги „Рухнама“⁵, я попросил Аллаха о том, чтобы тот, кто сможет эту книгу прочитать трижды, у себя дома, вслух, час на рассвете, час вечером, — чтобы он сразу попадал в рай».

Это была знаменитая цитата президента Туркмении Сапармурата Ниязова, которого Скот ценил и часто цитировал, порою без всякой связи с повседневной реальностью.

— Согласен, — сказал я, — если сам президент договорился с Аллахом, это надежный способ туркмену попасть в рай. Однако данный факт ни в коей мере не подтверждает твою гипотезу о том, что ценность хомо сапиенс определяется размерами его полового органа.

— Ты опять про Наполеона? — с усмешкой спросил Скот.

— И про Гитлера тоже. Каждый из них имел параметры, не превышающие десяти сантиметров.

— Не вижу противоречий, — сказал Скот. — Личность с физическим дефектом прилагает титанические усилия, чтобы реализовать себя в политике и бизнесе, я уж не говорю о военном поприще. Светлейший князь Голенищев-Кутузов, например, любил малолетних девочек, которые сопровождали его в походах, одетые в казачью форму.

— Ну и что? — сказал я. — Это что, повлияло на ход войны?

— Не знаю, — осторожно высказался Скот, — но русская армия отступала почти до самой Москвы.

— Не вижу связи, — сказал я, — а при чем тут забавы Кутузова?

— А при том, — воодушевился Скот, — что их сиятельство граф Голенищев-Кутузов вряд ли вошел бы в историю как полководец и победитель Наполеона, если бы не комплекс малых величин.

— Заблуждаешься, — сказал я. — Сам Лев Николаевич Толстой с уважением отзывался о Кутузове.

Но упоминание о Толстом не впечатлило Скота: он тупо продолжал настаивать на том, что лишь размеры известного органа определяют судьбу и достижения исторической личности:

— Антропометрические данные педофилов всегда скромны, — настаивал он. — Для Фрейда это стало поводом открыть Эдипов комплекс, а для меня — закон малых величин…

Скромное упоминание Скота об открытии им нового закона означало, что мы слишком высоко парим и пора спускаться на грешную землю.

— А скажи-ка ты мне, Синицын Скот, — сказал я с намерением отвлечь товарища от темы, — а мозги, согласно твоему закону, являются ли аргументом успешности человека?

— Отнюдь, — возразил Скот, — наличие мозга — это дополнительная нагрузка на позвоночник. Я утверждаю, что только сантиметры известного органа служат важнейшим фактором успешности человека в социуме и вне его.

— То есть жизнь не удалась, если член короче, чем ум? — сказал я.

Мы покончили с чаем и вернулись к обсуждению предстоящей коммерческой операции.

Скот подцепил вилкой сморщенный огурец на блюдечке, надкусил и зачавкал.

— Работу закончим в пять, — сказал он. — Что дальше?

— А дальше можно развлечься, — ответил я.

Скот, оказывается, ждал, когда я об этом заговорю.

— Вечером мы устроим бал с полковыми дамами, — сказал он, дрогнув левым оком.

— Где ты возьмешь дам? — поинтересовался я. — В каком полку?

— Будет вечер, — беспечно заявил Скот, — будут и дамы.

— Не говори «гоп», — возразила тетя Клава за стенкой, — пока не прыгнешь…

От неожиданности вилка с огурцом в руках Скота застыла в воздухе.

— Что это было? — сказал он, дрогнув правым оком.

— Идиома, — пояснила тетя Клава. — «Гоп» — это поощрительный возглас при прыжке. Так говорят тому, кто преждевременно радуется успеху, когда еще неизвестно, хорошо ли все кончится.

— Не умничай, тетка, — сердито бросил Скот.

Он прожевал огурец, позвал нашу бабку и торжественно вручил ей сто рублей:

— Купи закусь, бабуль. Ну там колбасу, консервы — сама знаешь, сдачу можешь оставить себе.

Старушка бережно приняла деньги, сухо кашлянула в детский кулачок и зачастила скороговоркой, ласково заглядывая Скоту в глаза:

— А есть ли у тебя новые матерные слова, касатик? А то старые уж не справляются с ситуацией.

Я подивился странной прихоти бабки, но из уважения к ее сединам черканул на бумажке пару матерных выражений.

Скот по-своему уважил старуху и предложил ей крупную желтую таблетку, которую неспешно извлек из склянки, лежавшей в его правом кармане.

— Прими анальгин, бабуль, — заботливо сказал он и услужливо поднес ей стакан воды.

Бабка послушно приняла таблетку, запила водой и разразилась вдруг пикантным афоризмом в стиле русского постмодернизма:

— Стратегическая цель русского мата, — сказала она, — ошарашить оппонента, приведя его в состояние смятения, из которого можно выйти только после многолетнего посещения психиатра.

— Ну ладно, бабуль, успокойся, — сказал Скот и сунул склянку с таблетками обратно в карман.

Затем он подошел к зеркалу и стал расчесывать свои пышные усы.

Скот имел бравые мушкетерские усы и по настроению зачесывал их концами либо вверх, напоминая тогда испанского кабальеро, ведущего тайный список соблазненных им женщин, либо вниз, и тогда походил лицом на младшего сына Тараса Бульбы, которого тот застрелил за предательство и измену родине.

Лицом номер один Скот пользовался, ухаживая за девушками. Лицо номер два придавало его физиономии грозный вид, и он напускал его на себя, когда в условиях советского дефицита надо было достать что-нибудь без очереди.

Жеманно поигрывая деревянным гребешком, мой партнер бросил взгляд на свое отражение в зеркале и хитро подмигнул мне.

— Усы джигита украшают, — сказал он, как бы соглашаясь с общепринятым мнением о своей впечатляющей внешности.

Скот не считал меня джигитом, усы у меня росли в разные стороны, и каждая усинка торчала жестко, как шило в попе.

К своей внешности я был равнодушен, так же, впрочем, как и к красоте Скота, отличительной чертой которой было то, что у людей подчас возникало спонтанное желание набить ему морду.

— Сначала пойдем в школу за баблом, — сказал я.

— Чао, бамбина, — весело воскликнул Скот, прощаясь с бабкой, и мы вышли на улицу, где он по памяти начал декламировать мне главу из своей книги «Уроки бытового хамства».

Вводная часть его сочинения состояла из краткого обращения к читателю:

«Дорогой читатель, лучший способ осадить хама — это дать ему в тумблер, ибо сказано: «Сначала ударь, потом подавай голос».

Но поскольку мы согласны с моральными авторитетами, полагавшими, что «В начале было Слово», согласимся также, что слово это должно нести в себе моральный заряд, способный разрушить хама».

Такова в целом была методология Скота, и она не убеждала меня в эффективности борьбы с торжествующим хамом, поскольку не наблюдалось в ней того остроумия и изящества, которое придает вкус ответке реагирующего на хамство.

Вот несколько образчиков академических рекомендаций моего компаньона:

1. Поставить женщину на место следует галантно, но строго:

«Какие у вас длинные ноги, мадам, особенно левая».

2. Бабушкам в очереди подходит резкий окрик:

«Ну ты, клизма, знай свое место!»

3. Уладить спор можно добрым старым компромиссом:

«Иди приляг, желательно на рельсы».

4. Огромную ударную силу имеют следующие комбинации:

«Правильно делаешь, что хихикаешь, с такими зубами не смеются».

«Я бы послал вас, сэр, да вижу — вы оттуда».

«Бьюсь об заклад, что вас зачали на спор!..»

Скот продолжал выкладывать свои иронические перлы, но я уже не слушал его.

По бурой земле стелилась поземка, и студеный пронизывающий ветер игриво пытался сорвать с нас меховые шапки. После чая и в теплом исподнем, которое мы извлекли из набитых баулов, нам не страшна была поздняя туркменская осень. Скот шел в пальто нараспашку, пар валил у него из носа, скапливаясь капельками на усах, и те гордо тянулись к небу. Скот был неотразим с мокрыми усами, смелым взором и размером пениса в тридцать четыре сантиметра.

Примечания

1

«Добро пожаловать!»

2

Гипоманиакальное состояние с чертами детского поведения.

3

Туркменбаши — глава туркмен.

4

Гипотеза, сформулированная в 1904 году Анри Пуанкаре, была доказана российским математиком Григорием Перельманом в серии статей, опубликованных в 2002—2003 годах.

5

«Рухнама́» — главная книга туркменского народа, написанная президентом Туркмении Сапармуратом Туркменбаши. Состоит из нравственных наставлений и философских размышлений.