Золотая империя

Шеннон А. Чакраборти, 2020

Дэвабад пал. Город лишился своей магии. У власти тиран, который не может сдержать собственных демонов. Нари и Али скрываются в Каире среди обычных людей, но полны решимости вернуться и спасти своих близких. Они понимают, что для того чтобы изменить мир, им, возможно, придется сражаться с теми, кого они когда-то любили… и встать на защиту тех, кому они когда-то причинили боль. Финал «Трилогии Дэвабада» – возвращение в магический мир джиннов.

Моим родителям, которые сделали все, чтобы подарить своим детям возможность мечтать, и всегда оставались рядом, как бы далеко и надолго меня ни заносила дорога.

Пролог

Манижа

Бану Манижа э-Нахид взирала на родной город, стоя у зубчатых стен испокон веков принадлежавшего ей дворца.

Залитый звездным светом, Дэвабад был прекрасен: ломаные линии башен и минаретов, куполов и пирамид, как россыпь драгоценных игрушек, с высоты поражали своим великолепием. Озеро за белой полосой пляжа мерцало рябью, дрожа в черных объятиях гор.

Она положила ладони на каменный парапет, широко расставив пальцы. Манижа была лишена этой красоты, когда находилась в повиновении у Кахтани. С юных лет она вселяла в них беспокойство своей непокорностью. Недюжинные способности Манижи и несомненная благосклонность дворцовой магии к даровитой юной Нахиде подписали девочке приговор еще до того, как она поняла, что стражники, сопровождавшие ее и днем, и ночью, были приставлены к ней отнюдь не для защиты. Один-единственный раз она поднималась сюда, по приглашению Гасана, вскоре после того, как тот стал королем. Манижа ясно помнила, как они любовались городом, за который гибли и убивали друг друга их семьи, а потом Гасан взял ее за руку и мечтательно заговорил о том, как их народы объединятся и они смогут начать все с чистого листа. О том, что он любил ее с самого детства и как же больно было ему от собственного бессилия всякий раз, когда его отец мучил и истязал Манижу и ее брата. Она ведь понимает, не может не понимать, что у Гасана не было иного выбора, кроме как хранить молчание.

Перед ее мысленным взором до сих пор стояло полное надежды лицо Гасана, залитое ярким светом луны. Они были молоды; он был хорош собой. Обаятелен. «Какая пара», — сказали бы люди. Кто же откажется стать королевой и возлюбленной могущественного короля джиннов? И действительно, она переплела свои пальцы с его и улыбнулась — в те дни она еще не разучилась этого делать. Ее взгляд задержался на свежей печати Сулеймана на лице Гасана.

А затем она перекрыла ему дыхание.

Но хватило ее ненадолго. Гасан оказался проворнее, чем ожидала Манижа, и по мере того, как иссякали ее силы, ослабевало и давление на его горло. Гасан был в ярости, его лицо побагровело от такого вероломства, как и от нехватки воздуха, и Манижа подумала, что он ударит ее. Или сделает что-то еще более страшное. И даже если она закричит, это не будет иметь значения, потому что он стал королем и никто не посмеет ему перечить.

Но этого не случилось. Гасан поступил иначе. Манижа ранила его в самое сердце, и Гасан ответил ей тем же, не размениваясь на пустяки: заставил ее смотреть, как он избивал до полусмерти ее брата. Он ломал Рустаму кости, давал им срастись, а затем повторял все вновь и вновь, истязая его, пока на том не осталось живого места и Манижа не упала на колени, моля Гасана о пощаде.

Когда он наконец смилостивился, ее слезы разозлили короля даже больше, чем ее первоначальный отказ.

— Я хотел, чтобы между нами все было иначе, — произнес он с укоризной. — Не стоило меня оскорблять.

Воспоминание накрыло ее с головой, так что ей пришлось сделать глубокий вдох. «Он мертв», — повторяла она про себя. Манижа долго не сводила взгляда с окровавленного трупа Гасана, запечатлевая в памяти эту картину, убеждая себя, что ее мучителя действительно больше нет. Но она не торопилась отправлять его на костер — рано. Она намеревалась тщательно обследовать его тело, надеясь найти в нем ключ к разгадке обладания печатью Сулеймана. От Манижи не укрылось, что у него отсутствовало сердце — оно было вырезано из груди с такой хирургической точностью, что в том, чьих это рук дело, не оставалось сомнений. Отчасти она была благодарна за это. Несмотря на все, что она говорила Нари, Манижа плохо представляла, как кольцо с печатью переходит от одного владельца к другому.

Теперь же, благодаря Нари, Манижа знала, что первым делом нужно лишить принца джиннов сердца — но сначала их, конечно, предстояло найти.

Манижа снова перевела взгляд на город. Стояла пронзительная тишина, навевая странный флер на всю картину. Словно в Дэвабаде царил покой, и безмолвный ночной город мирно спал, как и прежде — под защитой своих законных правителей.

Фантазия разбилась об очередной вопль, послышавшийся вдали. Повсеместно крики уже начинали затихать, и ярость ночи уступила место исступленному страху. Когда люди напуганы, когда они загнаны в тупик, они не кричат. Они прячутся сами, прячут своих близких, ищут любого укрытия, молясь, чтобы опасность прошла их стороной. Все в Дэвабаде знали, что следует за взятием городов. Они росли на рассказах о кровавых расправах беспощадного неприятеля: в зависимости от того, откуда они были родом, они слушали леденящие кровь истории о варварском захвате Дэвабада или Зейди аль-Кахтани, или Дараявахаушем э-Афшином по прозвищу Бич Кви-Цзы, или о бесчисленных разорениях человеческих городов. Нет, криков не будет. Жители Дэвабада спрячутся по углам и будут беззвучно плакать, крепко прижимая к себе детей, и внезапная утрата магии покажется им лишь одной из многих трагедией этой ночи.

Они решат, что к власти пришел новый Сулейман. Любой разумный джинн пришел бы к такому выводу. Не с того ли начался великий суд Сулеймана, что он лишил всех джиннов магии предков? Сейчас все наверняка боялись того, что их жизнь окажется разбита на осколки: что их разлучат с семьями, и, в бессилии, они будут вынуждены служить очередному человеческому господину.

Бессилие. Манижа сильнее прижалась ладонями к холодному камню, остро желая почувствовать магию дворца. Зажечь танцующий огонек или выпустить пелену дыма. Казалось невероятным, что ее способности просто исчезли, и она могла только вообразить себе количество раненых в лазарете, раненых, которых она теперь не могла исцелить. Для женщины, у которой отобрали все, что она когда-либо любила — застенчивого провинциального дворянина, который мог бы стать ее мужем; новорожденную темноглазую дочь, которую она так жаждала снова подержать на руках; брата, которого она предала; саму свою честь, год за годом преклоняя колени перед Кахтани, — потеря способностей оказалась худшим испытанием. Ее магия была ее жизнью, ее душой — фундаментом силы, которая позволила ей пережить все остальное.

«Что ж, возможно, это справедливая цена за использование целительной магии для убийства», — нашептал голос в ее голове. Манижа отмахнулась от него. Сомнения сейчас не помогут ни ей, ни ее подданным. Нет, лучше полагаться на гнев и ярость, закипавшие в ней при мысли о том, как одна юркая шафитка на корню загубила все планы, которые она вынашивала долгие годы.

Нари. Вызов в темных глазах. Слабый, с оттенком сожаления, взмах плеча, когда она надела самое драгоценное сокровище их рода на палец недостойного пескоплава.

Я бы отдала тебе все, дитя мое. Все, чего ты только могла пожелать. Все, чего всегда была лишена я.

— Празднуешь победу?

От насмешливого голоса Аэшмы сводило скулы, но Манижа не подала виду. Она давно имела дело с ифритом и знала, как с ним обращаться — с ним и со всеми другими. Нужно просто никогда и ни перед кем не давать слабину. Никаких сомнений. Никаких союзников и близких. Манижа продолжала смотреть вперед, и он присоединился к ней у стены.

— Как долго я ждал, чтобы лицезреть город Анахид. — В его голосе звенели нотки жестокого торжества. — Но это совсем не те райские кущи, о которых слагали песни. Где шеду, которые-де надзирают за всем с небес, где сады с деревьями-самоцветами и реки вина? Где раболепные мариды, украшающие радугами водопады, где библиотеки, хранящие секреты мироздания?

У Манижи все сжалось внутри. Исчезли, навеки. Когда она штудировала историю своих великих предков, то рисовала перед собой совершенно иной Дэвабад, совсем непохожий на то, что она видела перед собой.

— Мы вернем их.

Она бросила на него быстрый взгляд и отметила хладнокровно-довольное выражение, исказившее его огненное лицо.

— Она любила это место, — продолжал он. — Оазис для тех, кого она собрала под своим крылом, тщательно взращенный рай, в котором не было места грешникам.

— Ты как будто завидуешь.

— Завидую? Три тысячи лет мы вместе с Анахид скитались по двуречью, наблюдая за тем, как отступает вода и наступают люди. Вместе мы воевали с маридами и вместе летали на ветрах пустынь. И все это было вмиг позабыто из-за ультиматума одного человека.

— Вы предпочли по-разному выстраивать отношения с Сулейманом.

— Она предпочла предать свой народ и самых близких ей друзей.

Она спасла свой народ. И я намереваюсь поступить так же.

— А я-то думала, мы наконец забудем об этом и заключим мир между нами.

Аэшма фыркнул.

— И как ты себе это представляешь, бану Нахида? Неужели ты думаешь, я не знаю, как пропали твои силы? Боюсь, в настоящий момент ты даже искру высечь не можешь, не говоря уже о том, чтобы выполнить свои условия соглашения. — Он раскрыл ладонь, и между его пальцами зарезвился язычок пламени. — Жаль, что у твоего народа не было в запасе трех тысячелетий, чтобы освоить магию иного толка.

Манижа изо всех сил старалась не смотреть на огонь, но голод разъедал ее душу.

— Какая удача, что ты можешь научить меня.

Ифрит рассмеялся.

— С какой вдруг стати? Я помогаю тебе уже много лет, но что это мне дало?

— Ты увидел город Анахид.

Аэшма ухмыльнулся.

— Тут не поспоришь. — Он широко улыбнулся, сверкнув острыми как бритва зубами. — И прямо сейчас я могу добиться еще большего. Я могу сбросить тебя с этой стены и избавиться от ее самого одаренного потомка.

Манижа даже не дрогнула, она слишком привыкла к угрозам мужчин.

— Тебе никогда не сбежать от Дараявахауша. Он выследит каждого уцелевшего ифрита, будет истязать и убивать их на твоих глазах, а потом потратит целое столетие на то, чтобы убить тебя самым мучительным образом, который только можно представить. Тебя убьет магия, которую ты так страстно желаешь.

Это задело его за живое: глумливая ухмылка мигом сошла с лица Аэшмы. Все как всегда: Манижа знала слабости ифрита не хуже, чем он знал ее секреты.

— Твой Афшин не заслуживает таких способностей, — не сдержался он. — Первый дэв за тысячи лет, освобожденный от проклятия Сулеймана — вспыльчивый, до зубов вооруженный глупец. С тем же успехом ты могла бы наградить такими способностями бешеную дворнягу.

Подобное сравнение не пришлось Маниже по душе — неповиновение и без того слишком явно начинало прорываться из-под слепой преданности, которая всегда так устраивала ее в Даре.

Но она продолжала стоять на своем:

— Если и ты хочешь получить способности Дары, то прекращай сотрясать воздух бессмысленными угрозами и помоги мне вернуть печать Сулеймана. Иначе мне не освободить тебя от проклятия.

— Как это кстати.

— Не поняла?

Он опустил глаза, чтобы вперить в нее взглядом.

— Я сказал, что все это очень кстати, — повторил он с обвинением в голосе. — Я поддерживаю тебя вот уже несколько десятилетий и рассчитываю на твою помощь, но у тебя все время находятся оправдания. Все это очень печально, бану Нахида. Заставляет задуматься, в самом ли деле ты способна избавить нас от проклятия Сулеймана.

Манижа старательно сохраняла невозмутимое выражение лица.

— Это ты обратился ко мне за помощью, — напомнила она. — Я никогда не скрывала, что мне понадобится кольцо. И мне казалось, ты видел достаточно, чтобы понимать, на что я способна.

— Да, это так. Поэтому мысль о том, что ты можешь освоить еще и мою магию, не внушает мне восторга. Особенно если речь по-прежнему идет о призрачных обещаниях некой будущей свободы. Если ты хочешь, чтобы я научил тебя магии крови, взамен мне понадобится нечто куда более осязаемое.

Осязаемое. Манижа вся подобралась. Она потеряла уже так много, и то немногое, что еще оставалось, было ей слишком дорого.

— Чего ты хочешь?

Губы ифрита вновь скривились в ледяной ухмылке, когда он обвел взглядом Дэвабад, и азарт в этом взгляде заставил ее не на шутку встревожиться.

— Я ведь каждый день вспоминаю то утро. Как бушевала магия, обжигая воздух, и ревела в моей голове. Я не испытывал ничего подобного с тех пор, как Анахид выдернула этот остров из озера. — Он ласково провел пальцами по парапету. — Ничто не сравнится с магией Нахид, не так ли? Руки Нахид возвели этот город, а сколько жизней они спасли, и не счесть. Одной капли их крови достаточно, чтобы убить ифрита. А жизнь Нахиды… Только представь, что можно с ней сделать. — Аэшма не просто вонзил в нее нож, но и прокрутил его. — И что с ней уже сделано.

Тут Манижа, не удержавшись, вздрогнула от внезапно нахлынувших воспоминаний. Запах обгоревшей плоти и липкая кровь на ее коже. Огни города словно исчезли, сменившись выжженной равниной и затянутым дымом небом — тусклый цвет отражался в пустых, невидящих глазах ее брата. Рустам умер с выражением легкого изумления на лице, и это зрелище разбило последнее, что оставалось от сердца Манижи, напомнив ей о мальчишке, которым он был когда-то. Брат и сестра, слишком рано потерявшие невинность, вместе прошли через все испытания, только чтобы в конце пути их все равно разлучили друг с другом.

— Говори прямо.

— Мне нужна твоя дочь, — чеканно произнес Аэшма, отбросив всякое лукавство. — А тебе, после ее предательства, нужно от нее избавиться.

Предательство. Интересное заявление из уст ифрита. Но он не видел дрожащей молодой женщины в изодранном, окровавленном платье. Не смотрел в перепуганные, до боли знакомые глаза.

Она предала тебя. Нет, Нари поступила даже хуже, обманув ее ловкостью рук, более уместной для низкородной шафитской воровки, нежели для Нахиды и целительницы. Но Манижа могла бы ей это простить, да и простила бы, забери Нари кольцо себе. Видит Создатель: не ей судить другую женщину за ее амбиции.

Но нет… Нари поступила иначе: она отдала кольцо — и не кому-нибудь, а Кахтани. Сыну короля, тиранившего Манижу, короля, отнявшего у нее какие-либо шансы на счастье и вбившего последний клин между ней и ее братом.

Этого Манижа простить не могла.

Аэшма заговорил снова, возможно, почуяв сомнение в затянувшейся паузе.

— Тебе нужно сделать выбор, Манижа, — предупредил он угрожающе низким голосом. — Твой Бич одержим девчонкой. Если ей хватило ума, чтобы перехитрить тебя, устоит ли, по-твоему, этот влюбленный кретин, если она решит сыграть на его чувствах?

Едва ли. Манижа не ответила, по-прежнему устремляя взгляд за горизонт.

— Но я и Визареш могли бы научить тебя такому… — Аэшма наклонился ближе. — Тебе больше никогда не придется беспокоиться о верности Дараявахауша. О чьей угодно верности. Но — за определенную цену.

Прежде чем она успела ответить, взгляд Манижи зацепился за какое-то свечение: огненный осколок солнца показался из-за восточных гор, и его лучи застали ее врасплох. Обычно восход в Дэвабаде был не таким ярким, защитная магия отгораживала от него настоящее небо. Но встревожил Манижу не только яркий солнечный свет, а встречающая его тишина.

В Великом храме не били барабаны, джинны не зазывали на азан, и эта безмолвная встреча восходящего солнца вселила в нее больше ужаса, чем кровь, накапавшая с ее незаживающего пальца. Но барабанный бой и призывы к молитве не смолкали никогда: они были вплетены в саму ткань времени Дэвабада.

Пока нашествие Манижи не разорвало эту ткань в клочья. Дэвабад был ее родиной, ее ответственностью, и она вырвала у него сердце. И значит, теперь она была обязана вылечить его.

Любой ценой.

Она закрыла глаза. Манижа не молилась с тех пор, как увидела двух джиннов-разведчиков, истекающих кровью на обледеневшей земле Северного Дэвастана, умирая от разработанного ею яда. Она отстаивала свой план перед Дарой, она пошла в наступление и погрузила Дэвабад в хаос. Но ни разу за все это время она не молилась. Ей казалось, этот мост она уже сожгла.

Манижа знала, что и сейчас Создатель ей не поможет. Но она не видела другого выхода: она проложила эту тропу и не могла с нее сойти, даже если к концу пути от нее самой ничего не останется.

Она старалась говорить так, чтобы голос не дрожал — Манижа не хотела показывать ифриту свою боль.

— Я могу дать тебе ее имя. Ее истинное имя. Имя, которым нарек ее отец.