Голос ненависти

Шая Воронкова, 2017

Кайрис никогда не думала, что возьмет в руки меч. Что убьет. Восемнадцатая весна должна была стать для нее лучшим из дней, но вместо этого стерла всю жизнь в мелкую труху. Но когда все разрушено, не остается ничего, кроме как отстраивать заново. Обрезать волосы, переодеться в мужчину, примкнуть к наемным убийцам и самой стать чудовищем, чтобы больше никогда их не бояться. Только вот путь воина никому не дается легко, и молодому волчонку придется тягаться не только с кроликами, но и с матерыми волками. Раньше Кайрис бы просто сдалась, но не теперь. Невозможно остановиться, когда тебе поет сталь, и это – голос ненависти. Содержит нецензурную брань.

Глава 5. Как танцует сталь

695 год, Похолодник, 4

Когда, спросив у торговки шерстью, она узнает, что казнь и правда была, — почти не удивляется. Только остро колет в груди: колет и пропадает. Кайрис стоит еще несколько мгновений, не шевелясь, а когда женщина окликает ее, поворачивается и медленно идет к воротам, где ее должны будут забрать Давия со своим мужем.

В голове крутится только одна мысль: это все правда. Не бред, не морок, не безумие. Серп говорил с ней, но не ясно, почему Крия никогда не упоминала, что он колдовской. Даже во всех сказаниях и легендах о ворожеях нет ни слова о говорящем оружии. Что это: живая душа, вплавленная в металл, или человек, превращенный в оружие заклятием? Проталкиваясь сквозь толпу, Кайрис думает, как легко было бы в ней навсегда затеряться, но что-то удерживает, не давая на это решиться. Она не может уйти, не разобравшись с Улыбкой Змея. Пока не может.

Обратно едут совершенно молча: похоже, Давия только сейчас понимает, к чему была вся эта поездка, когда не видит этого ворочающегося свертка у Кайрис в руках. И стоило бы что-то чувствовать, но Кайрис одолевает полное безразличие. Только говорящий серп остается единственным, что вызывает интерес, но он больше не откликается, и с каждым разом Кайрис приходит в комнату все реже и реже, а потом и вовсе перестает. И собственная жизнь перестает ее интересовать окончательно. А потом вновь наступает весна.

696 год, Посадник, 6

У дома кузнеца мальчишки кидаются камнями в Костолома. Кричат, подначивая друг друга, и кривляются. Кайрис видит, как тяжело вздымаются бока огромного пса, когда тот прыгает, пытаясь достать обидчиков, но только клацает в воздухе зубами. Цепь натягивается до предела и дергает его обратно, прямо в пыль. Кажется, что звенья в любой момент лопнут, но пока что они держатся.

Самый крупный из мальчишек поднимает с земли камень и взвешивает на руке, а потом понимает, что Кайрис смотрит. Он останавливается, ожидая ее реакции, но Кайрис только безразлично скользит по собаке взглядом, и мальчишка успокаивается. Пихнув одного из своих подельников в бок, он замахивается и отправляет снаряд в полет. Просвистев в воздухе, камень ударяется псу прямо в лоб. Костолом рычит, обнажая зубы, поднимается на лапы, но второй мальчишка следует примеру приятеля. Пес дергается, срывается на скулеж и, прижавшись к земле, прыгает.

Его огромное черное тело мелькает перед глазами Кайрис, но та даже не моргает. Цепь звякает, и рухнувший на землю Костолом заходится хрипом. Зверь не способен понять, что металл сильнее. Мальчишки хохочут, но все равно немного отступают. Знают, что стоит подойти ближе — и собачьих зубов не избежать. В пса опять летят камни, и он начинает пятиться. Люди могут спрятаться, а ему — некуда. В темных глазах мелькает что-то почти человеческое.

Дверь отворяется, и наружу выходит недовольный кузнец. Мальчишки тут же роняют камни и кидаются врассыпную, пока вслед им летят ругательства. Когда они убегают слишком далеко, кузнец чешет затылок и оглядывается. Наткнувшись взглядом на Кайрис, он сплевывает и уходит, бормоча себе что-то под нос. Кайрис бросает на Костолома последний взгляд и продолжает свой путь.

В ней не осталось ни капли сочувствия для пса. Тем более, Кайрис и так здесь слишком задержалась, а Крия не любит ждать. По пути она чуть не врезается в Велису. Та кривит рот в улыбке и собирается что-то сказать, но Кайрис не останавливается и даже не оборачивается. Какая разница? Это все не имеет значения.

Крия оказывается на кухне — вместе с одним из деревенских мужиков, который объясняет что-то про то, что у него не кашель, а чей-то наклик. Духи, мол, злые одолевают. Крия слушает молча, не меняясь в лице, и Кайрис отлично знает, что поступит она, конечно же, по-своему. Кайрис равнодушно здоровается с мужчиной и тут же перестает его замечать, обращаясь к ворожее:

— Дэр Крия, Селия благодарит за настойку и просит еще каких-то трав, чтобы крыс отпугивать.

Крия кивает.

— Отлично. Отнеси ей ядуницу, только пусть много не кладет. И не задерживайся, — говорит она, даже не оборачиваясь и продолжая выслушивать мужика.

Кайрис вздыхает, но у нее нет никакого выбора, кроме как послушаться. Если она выполнит и это поручение, можно будет подремать до обеда, все равно Крия будет занята. Только надо идти побыстрее… Приближаясь все ближе к дому старейшины, Кайрис начинает замечать, что сегодня в деревне необычайно шумно и людно. Прямо напротив здания собралась целая толпа, шум чужих голосов такой громкий, что слышно издалека. Кайрис невольно замедляет шаг, пытаясь понять, что происходит.

Пару мгновений она задумчиво глядит на толпу, а потом, поколебавшись, начинает пробиваться вперед. На нее шикают, кто-то даже поминает Зилая, но Кайрис не останавливается, пока не оказывается в первых рядах. Разглядев, что происходит внутри кольца, она невольно застывает от удивления. В центре круга танцует жилистый парень с бритой головой — гибкий, как прут. На нем нет ничего, кроме широких, чуть закатанных до колен штанов: грудь и ноги обнажены, поэтому отлично видно перекатывающиеся мышцы. В руках танцора мелькают, сверкая на солнце, два узких легких меча. Кайрис не верит своим глазам. Она чуть наклоняется к стоящему рядом парню и спрашивает:

— Что здесь делает Танцующий с Мечами?

Парень смотрит на нее недовольно и даже брезгливо, но, видимо, ему тоже хочется почесать языком.

— Ты что, не знаешь? — отвечает он, явно радуясь, что может первым рассказать эту новость. — У него прошлой ночью лошадь издохла. Вот старейшина и разрешил остаться — даже лошадь одолжить обещал, если мастер представление покажет.

Тут танцующий кувыркается через голову, заставляя толпу восторженно загудеть, и парень тут же забывает о Кайрис. Она тоже переводит взгляд на мастера, и его то плавные, то резкие движения очаровывают ее, приковывая к себе все внимание. Кайрис никогда раньше не видела подобного. Мечи в чужих руках порхают, точно крылья, так непринужденно двигаясь в воздухе, будто танцор управляет ими силой мысли, не чувствуя веса. Временами, когда танцор ускоряется, его руки движутся так быстро, что изящные взмахи сливаются одну линию, которая вьется по воздуху, словно лента. А стоит парню замедлиться, как мечи будто застывают, рассекая воздух, как масло. От этого невольно захватывает дух. Кожа танцора вся блестит от пота, а в воздух то и дело взметаются облака пыли, но он ни разу не сбивается.

Кайрис смотрит, будто даже переставая моргать. Что-то делается с ее сердцем — оно начинает колотиться в ритме танца, то ускоряясь, то замедляя свой стук, и от этого кружится голова. И именно потому, что Кайрис наблюдает так внимательно, на один миг ей удается поймать взгляд танцора — и он, пожалуй, навсегда отпечатывается в памяти. В глубине чужих глаз будто взметаются искры и плещется сила вперемешку с шальным весельем. Когда бродячие барды пели о пламенных взглядах, Кайрис не могла понять, что они имели в виду. Но четко поняла это сейчас. Кажется, вместо крови в венах танцора течет настоящее пламя.

Время словно останавливается, и Кайрис не может разобрать, как долго смотрит на этот танец. Чужая дикая и жестокая красота захватывает ее настолько, что она будто и дышать забывает. Когда танцор, пронесшись ураганом, в котором мелькают полоски стали, кувыркается спиной назад и замирает с возведенными над головой клинками, Кайрис не сразу понимает, что его выступление окончилось. Грудь парня вздымается тяжело и сильно, как у лошади, бежавшей галопом, но, несмотря на это, он улыбается. Облизнув губы, танцор кланяется, но толпа еще пару мгновений молчит, прежде чем взорваться восторженным ревом и хлопками.

Кайрис моргает, медленно приходя в себя. Она стоит, прижимая руки в груди и чувствуя, как продолжает неровно биться сердце. Щеки горят, и жар перекидывается на все остальное тело. Впервые за долгое время она не чувствует ни усталости, ни страха, даже появляется странное желание вернуться в дом и вышить танцующего парня. Кайрис жадно вдыхает воздух, чуть не начиная кашлять от висящей в нем пыли, как вдруг кто-то задевает ее плечом, и незнакомое чувство тут же тает. Кайрис досадливо опускает голову: ощущает, как возвращаются безразличие и усталость, — и плетется к дому Селии, надеясь, что не задержалась слишком надолго.

Где-то совсем рядом вздыхает, фыркая, лошадь. Беспокойно переступает с места на место, цокот копыт так и стоит в жарком воздухе, который будто обволакивает кожу плотной пленкой. Кайрис почти ничего не видит в мутной темноте — только дергающиеся тени и фигуру, закрывающую от нее все — дверь, стены, потолок. Чужая тяжесть давит на грудь, мешая нормально вдохнуть, но пошевелиться совершенно невозможно, даже когда чужие пальцы дергают за ткань платья, и та с треском рвется. Все это повторяется. Снова и снова, будто какое-то проклятие. Вкус крови во рту, боль и полная беспомощность.

Кайрис рвано вздыхает, и воздух с хрипом втягивается меж зубов, но так и замирает, не достигая легких, трепыхаясь на губах, будто влажная марля. От страха скручивает внутренности, но она не чувствует ни пальцев, ни конечностей, и может только смотреть, как чужая фигура нависает сверху, как впивается ногтями в кожу и смеется, будто демон. Прикосновения оставляют на коже липкую дорожку, и Кайрис готова кричать от поглощающего ее сознание ужаса и биться в чужих руках, будто пойманная птица, но ее тело ей не принадлежит. Когда же это кончится? Если бы можно было хоть что-то сделать… Если бы…

Голова кружится, и перед глазами мелькают яркие всполохи. И Кайрис погружается вглубь сознания, пытаясь хоть как-то отстраниться и нащупать то, на что можно отвлечься, притупляя чувства. Она делает это каждый раз, но обычно словно бьется о закрытую дверь, вновь и вновь возвращаясь к фигуре и темноте. Но в этот раз что-то меняется, и память подбрасывает какие-то цветные картинки: взметающиеся в воздух лезвия, пыль, солнечные блики, скачущие по стали, будто языки пламени. Кажется, она где-то это видела. Вот только где?

Грудь сдавливает от навалившегося чужого веса, но теперь Кайрис этого будто не замечает: она пытается ухватиться за воспоминания, разглядеть получше, и из темноты проступает силуэт парня, танцующего с двумя мечами в руках. Воспоминание словно будит что-то в груди, и жар расходится волной по всему телу, пока не захватывает и голову. Теперь уже конюшня становится ненастоящей, а танцор все четче и четче предстает перед глазами. Сердце начинает стучать в ритм его дикому танцу, и Кайрис на какое-то мгновение отчетливо ощущает другой запах пыли в воздухе. Резко втягивает его носом и неожиданно ощущает, что тело вновь ее слушается.

Она осторожно шевелит рукой, и пальцы подрагивают, подчиняясь все охотнее и охотнее с каждым мгновением. Кайрис резко вырывается, необычайно легко сталкивая чужое тело и тут же вскакивая на ноги. Страх медленно разжимает свои когти, совсем пропадая от нахлынувшей волны энергии. Впившись в темную фигуру глазами, Кайрис вдруг бросается вперед и смыкает пальцы на чужой шее. Чудовище дергается, но внезапно оказывается слабым и каким-то… напуганным? Сопротивляется так бессильно, что Кайрис этого почти не замечает, продолжая стискивать и стискивать пальцы. Глаза застилает пелена, и злая радость будоражит кровь сильнее алкоголя.

Кайрис впивается в чужую кожу ногтями и, услышав сиплый стон, сжимает горло еще сильнее. С губ тени срывается резкий хрип, оборвавшийся присвистом, и Кайрис, сама не замечая, начинает смеяться. Тень издает смазанные булькающие звуки, и они только подкидывают дров в костер злости. Что-то темное, всколыхнувшись в груди, захватывает все мысли Кайрис, заставляя душить чужую фигуру, не останавливаясь. Душит все сильнее и не разжимает начинающие неметь пальцы — даже когда тело обмякает и повисает в ее руках. Пальцы все еще впиваются в кожу, будто когти дикого зверя, и по ним начинает течь кровь — горячая и скользкая. Все это — улыбка, смех — болезненное и неправильное. Но если выбирать между этим и собственным бессилием — тут и думать нечего.

Кажется, тень шевелится все реже и реже, пока не обмякает окончательно. Раздается влажный хруст, и Кайрис резко распахивает глаза. Над головой расплывается свод потолка, будто покачиваясь туда-сюда. Она лежит, не шевелясь и вслушиваясь в ночные шорохи, пытаясь как следует запомнить только что испытанные чувства. Запомнить, каково это — когда нет страха. Но чем дольше она лежит, тем быстрее это ощущение тает, оставляя после себя пустоту. Значит, это был сон? Всего лишь сон? Поморщившись от досады, Кайрис резко садится на кровати, сжимая челюсть. Нет. Она не может опять все потерять. Она готова жить ради одного только шанса, что этот сон повторится.

В тот же день Кайрис впервые просит у Крии иглу и ткань. Когда начинает вышивать спустя столько времени, с непривычки роняет иголку — раз, другой — но не бросает. В этот раз на белом полотенце нет ни летних цветов, ни диковинных птиц: из-под руки Кайрис появляются алые всполохи, блеск стали и темные фигуры, танцующие уже иной танец. Тот, который может быть уродливым и грязным, потому что сражаются они не за признательность публики, даже не за свою жизнь, а за чужую смерть.

Чем дольше Кайрис вышивает, тем быстрее и точнее становятся ее движения, спеша запечатлеть не то фантазию, не то недосягаемую мечту. Кайрис выплескивает всю накопившуюся злость, свой восторг от танца мечника, свою новообретенную жажду. Закончив, она долго разглядывает полотно на вытянутых руках, в итоге оставаясь довольна результатом. Это совсем не похоже на старые работы, но рисунок кажется живым — вот-вот запахнет пылью и раздастся звон стали. Налюбовавшись, Кайрис складывает полотно и прячет его подальше, не в силах избавиться от ощущения, что ее посвятили в какую — то тайну.

И если тогда, стоя перед храмом, она поняла, что разрушила последний мост, то сейчас строит новый, и никто не знает, куда он приведет.

696 год, Посадник, 19

После того дня жизнь Кайрис становится бесконечным ожиданием, но сон больше не повторяется. Кошмары тоже пропадают — теперь Кайрис с трудом может вспомнить, снилось ли ей что-то вообще. Совсем недавно она готова была руку на отсечение за это отдать, а сейчас не находит себе места. Тот сон будто разворошил в груди осиное гнездо, и Зилай его знает, кого осы ужалят первыми: окружающих или саму Кайрис. Однажды она все-таки набирается смелости и спрашивает Крию про ее серп. Они как раз сидят и перебирают запасы ворожеи, а серп лежит рядом на стуле.

— Он такой странный. Будто не очень удобный для сбора трав, — подает голос Кайрис.

— Мой серп создан для битв, — Крия почему-то выглядит настороженной. — Так что ты права.

Ворожея припечатывает проницательным взглядом и опять склоняется над засушенным пучком. Кайрис нерешительно мнет свой в пальцах.

— Я слышала, — говорит она, подбирая слова и чуть покусывая губу от нетерпения, — что все воины из легенд давали оружию имена.

— Что тебя удивляет, девочка? — уголки губ ворожеи дергаются будто нервно, но тут же расслабляются, и ее лицо опять начинает напоминать маску. — Это даже дети знают. Воины и сейчас так делают, и не только они. Имя моего серпа — Улыбка Змея.

И Кайрис едва не выкрикивает: «я знаю». Просто — чтобы Крия впервые удивилась и восхитилась ею. Но вместо этого приходится придержать язык и кивнуть. В этот раз Кайрис даже почти не удивляется. Похоже, серп и правда заколдованный, но Крия, конечно же, ни за что об этом не расскажет. Почему же серп не хочет говорить с Кайрис опять? Это бы хоть как-то скрасило ожидание.

Но солнце поднимается и падает за горизонт, а долгожданный сон все не повторяется. Поэтому, когда Крия отправляет ее отнести мазь Крысятнице, Кайрис не чувствует ничего, кроме раздражения. Проходя по деревне, она то и дело пинает комья земли и гоняет кур со свиньями, но настроения это не улучшает. Дом Крысятницы виден издалека и — возможно, из-за жаркого марева — кажется совсем хрупким, а стены тонкими, будто тряпичными.

Кайрис проходит внутрь, заставляя себя не морщиться от запаха крысиного помета и прелого сена. Доски под ее ногами прогибаются, словно вот-вот развалятся. Крысятница сидит на кухне за столом, горблясь так, что кончик белой ленты в волосах, почти неотличимой от седых прядей, елозит по скатерти. Услышав шаги, она поднимает голову с худым подбородком и узким длинным носом. Кайрис не знает, что старуха делала до того, как она пришла, но смутно догадывается: морщинистые пальцы перебирают шелуху, роясь в глубокой глиняной миске.

— А, Кайрис. Присядь. Я почти закончила.

Кайрис делает пару шагов, но остается стоять. Ножки табуретов такие тонкие, что явно выдержат только вес сухонькой Крысятницы. Пока та копается в шелухе, Кайрис оглядывается, но вокруг нет ничего интересного: какой-то ссохшийся веник под потолком, посеревшее полотенце с красными угловатыми цветами, полупустой мешок в углу.

Вдруг мимо проносится что-то серое и, быстро вскарабкавшись по юбке Крысятницы, забирается на стол. Кайрис все же кривится. Крыса облизывает лапки и проводит ими за ушами. Ее грязно-розовый хвост, дрогнув, замирает, как и все тельце — только глаза блестят. Старуха довольно улыбается. Кайрис отворачивается — меньше всего ей хочется любоваться причиной клички безумной старухи. Хотя таковой она совсем не выглядит — слишком ясные глаза.

Закончив, старуха медленно поднимается с табурета, и кажется, будто она скрипит, как старое дерево на ветру. Крыса прыгает ей на плечо и устраивается там, свешивая хвост. Кайрис ждет, пока Крысятница сходит за деньгами, притоптывая ногой от нетерпения, но старуха, как назло, тщательно отсчитывает каждую монету.

— Видала Танцующего с Мечами? — вдруг спрашивает она, склоняясь над столом.

Кайрис вздыхает, готовая собственными руками вырвать монеты и убежать, но только кивает, стараясь дышать сквозь зубы. О, Зилай, как же тут воняет! Воздух стоит тяжелый и душный, а жара только усиливает наполняющие его ароматы.

— Мы начали забывать, что такое настоящие танцы с мечами… Вот раньше-то его только наемники танцевали.

— Наемники? — Кайрис переспрашивает машинально, разглядывая собственные ногти на руках.

Глаза Крысятницы подергивает мечтательная дымка, и она погружается в воспоминания, устремляя взгляд куда-то на потолок.

— Да. Только те, кто продает свои жизнь и меч, могут исполнить его правильно.

Кайрис слабо дергает плечом, дожидаясь, когда старуха наконец отдаст ей деньги, но та не спешит, продолжая буравить своими блестящими глазами, будто чего-то ждет. Понимая, что та не оставит ее в покое, Кайрис спрашивает:

— И почему же?

Выходит намного более заинтересованно, чем хотелось бы: разговор невольно начинает увлекать. Все-таки тот парень с мечами оставил слишком яркое впечатление, чтоб оставаться безразличной. Крысятница начинает рассказывать, медленно поглаживая зверька на своих плечах костяшками пальцев.

— Наемник всегда победит благородного, как усердно бы того не учили. Как волк загрызет пса. Сейчас уже все не то… совершенно не то…

Кайрис невольно фыркает.

— Что, не осталось наемников?

Крысятница, улыбнувшись, опускает голову.

— Наемники были и будут, как и войны. Но как танцевать разрешили всем — выступать стали все бродяги и странники. Неплохо, но совсем не так.

Кайрис чуть вытягивает шею и спрашивает слишком быстро, выдавая свою заинтересованность:

— И кто может стать наемником?

— Кто угодно. Только сначала нужно учиться…

Крысятница рассеянно смотрит на стол и сгребает монеты в горсть, чтобы протянуть их Кайрис. Та соображает не сразу. Заторможенно отдает мазь и, спрятав монеты в мешочек на поясе, отправляется обратно. Сердце бьется часто-часто, будто птичка в клетке, потому что Кайрис внезапно осеняет. Зачем ждать сна, чтобы вновь испытать радость боя, если есть путь намного проще? Она станет самой сильной, насладиться этим, а потом, однажды, сможет и отомстить. Ей нечего терять, потому что у нее ничего и нет, а смерть Кайрис давно не пугает. Если это плата — она готова платить.

В доме почти оглушающая тишина. Настолько, что, если уронить иголку, этот звук прогремит в голове колоколом.

Кайрис стоит напротив окна, и слабый ветер колышет занавески, искажая вышитые на них символы, и проникает внутрь, обжигая своим касанием лицо. Почти пугающе тихо. Даже за окном слышно только, как слабо шелестят листья. Кажется, Кайрис даже может различить суматошное биение собственного сердца, почти болезненно ударяющегося о ребра. Она стоит, прикрывая глаза, и веки мелко дрожат, как и пальцы, сжимающие деревянную рукоять ножа. Самого обычного, кухонного, которым режут хлеб и чистят картошку. Кайрис делает глубокий вдох, и он застывает на ее губах. Может, еще есть время передумать?

Пальцы крепко сжимаются вокруг рукояти, и она понимает, что уже давно все решила. Лезвие скользит вверх, следуя за ее рукой, мимо груди, мимо шеи, пока не замирает у затылка. Раз, два… главное не свернуть назад. Кайрис жмурится, натягивая волосы второй рукой, и начинает резать. Сперва это получается с трудом. Рука дрожит, и нож срывается, криво скашивая половину. Но, приноровившись, Кайрис начинает орудовать ножом все быстрее и быстрее, жалея, что у Крии нет ножниц. Темные пряди падают на пол витками-змеями, и ворсинки облепляют кожу. Несмотря на испытываемые неудобства, Кайрис чувствует только радость. Это следовало сделать еще давно.

Рука начинает неметь, и движения становятся рваными, но Кайрис, сцепив зубы, не останавливается, пока не укорачивает волосы почти под корень. Опустив нож на пол, Кайрис проводит ладонью по лицу — а потом, не утерпев, по затылку. Ощущение непривычное. Голова кажется какой-то легкой, а волосы топорщатся под пальцами, как собачья шерсть. Чувствуется, насколько неровно вышло, но это совсем неважно. Пару мгновений Кайрис просто улыбается, щупая голову, а потом сметает волосы в кучу и бросает в огонь, стараясь не пропустить ни пряди. Она слишком хорошо знает, что способна сделать ворожея всего с одной волосинкой.

Воздух наполняет запах жженого волоса, но Кайрис даже не морщится. Она представляет, как вернется Крия и обнаружит, что произошло. Ноги будто сами собой приводят Кайрис в спальню ворожеи. Там, воровато оглянувшись, она достает из-под подушки зеркальный осколок и пару мгновений не решается взглянуть, пока, наконец, не поднимает его на уровень глаз. Сердце подпрыгивает и ухает вниз. Кайрис себя не узнает. Теперь, когда вместо длинных кос неровные, торчащие волосы короче мизинца, лицо стало еще грубее и угловатее. Так похоже на… мужское.

Она сглатывает, качая осколок в руках, и вдруг, сама от себя не ожидая, негромко поет:

— Выгляни, девица, за порог. Матушка пусть косы заплетет. Не проси ты странствий и дорог. Ведь твой милый рядышком живет.

Незнакомец в зеркале повторяет за ней, и от этого мурашки бегут по спине: такое же чувство, как от очень похожих на настоящих людей деревянных статуй — вроде как человек, но что-то не так. И одновременно с этим чужак в зеркале завораживает. Кайрис никогда не могла похвастаться хорошим голосом, но сейчас она даже не замечает, как некрасиво ее пение.

— Не держать тебе, девица, меч. После битвы пива не попить. Будешь ты очаг хранить, беречь. И под сердцем дитятко носить.

Голос выходит хриплый и какой-то низкий. Кайрис и сама не помнит, откуда знает эту песню. Но продолжает петь, не отрывая взгляда от медленно шевелящихся губ:

— Каждому по жизни свой удел. И судьбы своей не изменить. Кто-то бился, кто-то койку грел. Было так и вечно тому быть.

Песня кончается, оставляя привкус горечи. Кайрис прикрывает глаза и убирает зеркало обратно под подушку. Ей никогда никому не греть койку — разве что его собственной кровью. Поэтому она повоюет за свою судьбу.

Кажется, словно песня ставит точку: остальные сборы проходят быстро, без лишних движений и эмоций. Кайрис забирает старую сумку для трав, которую Крия оставила в доме — пусть денег Крия не хранит на видном месте, некоторые травы всегда можно дорого продать. Правда, Крия все еще не сняла замок с кладовки, но теперь Кайрис не нужно вести себя хорошо, поэтому она просто срывает его, повреждая петли, на которых тот держится, и набивает полную сумку. Потом заворачивает в кусок ткани лепешку и немного сыра в дорогу — и склянку с водой, за неимением фляги.

Теперь остается только выскользнуть наружу и добраться пешком до города. Ну и мужскую одежду раздобыть не помешает. От вынужденного притворства как-то не по себе, но Кайрис не дает себе усомниться. Если единственный способ овладеть мечом — это выглядеть, как мужчина, то у нее нет другого выхода. Зато она испытает это будоражащее чувство из сна наяву и больше никогда не будет беззащитной. Теперь главное — уйти раньше, чем вернется Крия.

Кайрис обвязывает голову платком, перекидывает сумку через плечо и легко касается висящего в ножнах серпа кончиками пальцев. Она могла бы забрать его, но он слишком приметный, да и красть вещь ворожеи — быть совсем уж дураком. Потому она просто гладит сталь. Говорит с каким-то дурачеством:

— Прощай, Улыбка Змея.

И на мгновение Кайрис кажется, что она слышит немного язвительное: «удачи».