Женщины без мужчин

Шахрнуш Парсипур, 2020

«Женщины без мужчин» – культовый роман иранской писательницы Шахрнуш Парсипур, изданный в 1989 г. в Тегеране и перевернувший немало судеб. Истории нескольких женщин: Махдохт, Фаезэ, Мунэс, Фаррох-Лаги и Заррин-Колах – переплетаются друг с другом, превращаясь в громкий протест против положения женщины в Иране. Книга впервые публикуется на русском языке в переводе Юлтан Садыковой.

Фаезэ

В четыре часа вечера 16 августа 1953 года Фаезэ после долгих дней сомнений и раздумий приняла решение. Молчать уже было бессмысленно. Если бы она и дальше ждала, всё могло накрыться медным тазом. Она должна была пойти и отстоять своё право. Однако, несмотря на всю силу, проснувшуюся внутри, Фаезэ понадобился целый час, чтобы одеться.

Она медленно натянула чулки. Сняла домашнее платье и надела летнюю блузку и хлопковую юбку и всё это время нет-нет да и подумывала: вдруг там будет Амирхан? А мысль о том, что там будет Амирхан, обдавало всё её тело жаром. Если там будет Амирхан, она, конечно же, не сможет спокойно сказать, что хотела. Вообще не сможет говорить. Ей придётся снова всё затаить в сердце, снова мучиться. Потому что всякий раз, когда она хотела выговориться, что-то случалось, и за этим неизменно следовали сомненья и раздумья о сказанном и несказанном.

Перед зеркалом, припудриваясь, она сказала себе: «Я старею». Шёл двадцать восьмой год её жизни. Двадцать восемь лет и два месяца. Старой, конечно, она не была, была, скорее, измождённая.

Фаезэ надела туфли. Взяв сумку, устремилась вниз по ступеням.

Мать сидела во дворе на кушетке и смотрела на пруд. Стук каблуков Фаезэ заставил её отвлечься. Она спросила:

— Идёшь куда-то?

— Да.

— Не ходила бы, дочка, по всем улицам народ бушует.

У соседей было включено радио, и его шум доносился во дворе. Фаезэ замялась. Мать была права. Мать вздохнула:

— Чадру хотя бы накинь.

Фаезэ молча вернулась в дом. Из-под сложенной одежды выудила чёрную чадру, которую надевала в траур, и, глядя в зеркало, накинула её на голову. Тяжёлые складки шёлкового джерси превратили её в нечто наподобие неправильного куба, на который следует смотреть только с одного бока. Если Амирхан там будет, обязательно её высмеет. Фаезэ нравилось, когда Амирхан её высмеивал, но не по таким поводам. Одно дело, когда высмеивает за то, что она замуж не выходит. Но если из-за чёрной чадры — это хуже некуда. Вдруг Фаезэ расплачется? Нехорошо будет плакать перед Амирханом. Фаезэ подумала, будь что будет, выхода нет. Она снова спустилась по лестнице, на этот раз в чадре.

Мать больше ничего не говорила. Она уже давно не командовала.

Фаезэ вышла из дома. Жили они в узком переулке. Рёв толпы доносился издали, но, к счастью, здесь была не главная улица, к тому же, очень быстро подвернулось такси. Фаезэ села в машину. Сказала:

— На улицу Сазавар.

Водитель посмотрел на неё в зеркало заднего вида. Такси тронулось.

«Не боитесь? — спросил таксист. — Везде беспорядки».

— Ничего не поделаешь.

— Придётся сделать небольшой круг. Я по главной не могу. Опасно.

— Ничего.

Таксист ехал боковыми улицами. На каком-то из перекрёстков дорогу им ненадолго перекрыли. Кто-то стоял посреди мостовой и руками подавал знак остановиться. Несколько машин выстроились друг за другом. Потом этот мужчина с мостовой неожиданно перескочил на тротуар. Чуть ли не побежал. Кто-то гнался за ним. Мужчина свернул в переулок и больше не появился. Машины поспешно тронулись с места. Какой-то незнакомец вскочил сзади на такси Фаезэ. В руках у него был нож, и он стучал этим ножом по заднему стеклу. Фаезэ не смотрела на него. Согнулась, уткнула лицо в колени. Вдруг пожалела о том, что вышла из дома. Водитель резко затормозил. Фаезэ ударилась головой о переднее сиденье. Водитель со всей силы нажал на педаль газа, и Фаезэ отбросило назад. Незнакомца на багажнике швырнуло на мостовую.

Водитель выпалил: «Говорил же, опасно. Вас довезу — и больше никаких пассажиров на сегодня!»

Фаезэ не ответила.

«Собака, чёрт бы побрал твоё любопытство! Несчастный! Сто раз тебе мать говорила, Мостафа, не выходи из дому!» — продолжал водитель.

Фаезэ не ответила. Ей было неприятно, как мужчина таращится на неё всю дорогу в зеркало. Ей хотелось поскорее выйти.

Наконец они доехали. Фаезэ положила таксисту в ладонь двухтуманную купюру. От прикосновения его руки ей стало так противно, что она не стала дожидаться сдачи. Открыв дверь машины, выскочила. Нужный дом был недалеко. Здесь тоже доносились крики и шум, по-прежнему издали. Фаезэ позвонила в дверь и две мучительные минуты угощалась ожиданием, как ядом.

Дверь открыла Алие, служанка. Как будто только со сна.

«До сих пор спала? Ну ты, матушка, даёшь!» — пожурила её Фаезэ.

Алие поздоровалась и отступила назад, пропуская гостью.

Фаезэ спросила:

— Мунэс-ханум дома?

— Дома.

— Где?

— В гостиной, наверное.

Фаезэ пошла в гостиную. Делая первый шаг, про себя сказала: «Он дома». Делая второй шаг, сказала: «Его дома нет», — и так поочерёдно говорила, пока не подошла к двери. То был пятый шаг. Она сказала: «Дома», — и открыла дверь. Мунэс сидела одна возле радио и внимательно слушала. Амирхана не было. Фаезэ подумала, может быть, он наверху спит. Поздоровалась:

— Салам!

Лицо Мунэс будто расцвело.

— Глазам своим не верю! Как поживаешь, ханум? Ну ты, конечно, молодец, сто лет тебя не видели!

С этими словами, Мунэс потихоньку поднялась с места и убавила громкость радио.

«Кто бы говорил, ханум. Это от тебя ни ответа ни привета. Молодец — не то слово!» — ответила Фаезэ.

Женщины расцеловались и, обмениваясь дежурными любезностями и неразборчиво щебеча, сели друг рядом с другом у радио. Фаезэ спросила:

— Ты одна?

— Да, милая, одна. Родители в Мешхеде.

— Да ты что? Почему же ты мне не сказала?

— Да вот два дня назад только уехали.

— Ну и ну! А… Амирхан чем занят?

— Его нет дома, на работе он.

— Батюшки, в такое-то время? Когда повсюду толпы…

— Ну, он когда выходит из дома, говорит, что на работу… А так, мне откуда знать.

— Подумать только!

— Подумать только! Кто знал, что сегодня такая красота к нам заглянет!

— Ну что ты, зачем ты льстишь мне…

— Где же тут лесть? Чай будешь?

— Спасибо, с удовольствием, если тебе не затруднительно.

Мунэс поднялась с места, чтобы принести чая, и Фаезэ тем временем выключила радио. Радио могло помешать им говорить. Слишком долго она сомневалась и раздумывала — дольше, чем было допустимо. Вскоре Мунэс вернулась и молча села напротив подруги.

Фаезэ где-то читала, что, если у человека круглое лицо, значит, он родился дураком. Впервые прочитав это, она молнией метнулась к зеркалу и посмотрела на себя. Она знала, что её лицо не круглое. Ей много раз говорили, что она из лошадинолицых. Говорила это в основном её мать, со своей жалящей интонацией, которая потом годами царапает человеку сердце. Но тогда Фаезэ всё равно побежала к зеркалу, чтобы убедиться в том, что к дуракам не имеет никакого отношения. С тех пор она привыкла оценивать всем лица. У Амирхана лицо было четырёхугольное, с очень сильным квадратным подбородком. Но Мунэс уродилась круглолицей. С лицом круглым-круглым, как полная луна, соперничающая немножко с куриным яйцом.

Вот уже десять лет Фаезэ считала Мунэс дурой, хоть та и была старше неё как минимум на десять лет. Но они по-прежнему были подругами, потому что, невзирая на злополучный изъян, в Мунэс была своя притягательность и дружить она умела. К тому же, очень скоро вырисовалась ещё одна причина: Амирхан. Теперь, если Фаезэ виделась с Мунэс, это было как из-за самой Мунэс, так и из-за Амирхана. «Если бы лицо Мунэс было хоть немножко продолговатым, до неё бы уже давно дошло устроить мою с Амирханом свадьбу», — часто думала Фаезэ. Много раз Фаезэ сокрушалась: «Несчастная, ну почему её лицо такое круглое?»

Алие внесла в гостиную поднос с угощениями. Подруги пили чай, и Мунэс время от времени поглядывала на радио. Хоть она и была старше Фаезэ и находилась у себя дома, включить радио не решалась.

«На улицах шумят?» — спросила она подругу.

— Не то слово! Столпотворение.

— Амирхан велел мне не выходить из дома. Сказал, там головы рубят.

— Да, он верно сказал. Какой-то тип даже запрыгнул на моё такси.

Фаезэ подумала, что не надо уводить разговор в никуда. Спросила:

— Ты с Парвин не виделась?

— Нет, уже месяц как.

— А почему?

— В последний раз у неё ребёнок болел. Сказала, краснуха. Лучше никому не приходить, чтобы потом не разносить повсюду заразу.

— Ну и хорошо тогда, что не встречалась с ней.

Мунэс посмотрела на Фаезэ исподлобья. Фаезэ ждала её слова, чтобы произнести следующую фразу, но та старая дева молча смотрела на цветы на ковре. Фаезэ пришлось снова начать самой:

— Я в жизни своей такого бесстыжего человека, как Парвин, не встречала.

На этот раз Мунэс на неё посмотрела. Глаза её были полны удивления.

— Почему?

Её «почему» прозвучало очень невинно. Фаезэ подумала, господи, что же оно такое круглое-то, лицо твоё. Сказала:

— Она низкая, подлая. Ужасно, когда человек такое понимает после десяти-пятнадцати лет дружбы. Однако же эта ханум порядочно обнаглела. Стыд забыла, достоинство растоптала. Теперь на любую подлость готова.

Глаза Мунэс наполнились ужасом.

— А что Парвин собирается сделать? Хочет развестись? — спросила она.

— Ух, нет, нет! Несчастная! Только этого не хватало: чтоб развестись надумала. Мерзавка. Брата жалко, такой мегере достался.

Мунэс смущённо поджала губы. Ей стало любопытно. Она копалась в мыслях, пытаясь понять, почему Парвин бесстыжая. Ничего не придумала. Ту женщину она чаще встречала у Фаезэ дома. На праздничных ужинах, в траур, в пост. Относились они друг к другу с простым дружелюбием, и Мунэс ничего плохого в Парвин не видела.

Мунэс смотрела на Фаезэ. Ждала, пока та расскажет, в чём Парвин провинилась. А у Фаезэ, пока она вот так сидела, глядя на подругу в ответ, вдруг покраснели глаза и полились слёзы. Отражение слёз Фаезэ сверкнуло в глазах Мунэс, и Мунэс тоже расплакалась. Всегда так было. Кто бы ни плакал, у Мунэс слёзы подступали к горлу. Она сама не знала, почему так происходит. Разжав губы, сморщенные в плаче, она сказала:

— Не плачь, ради Бога, не плачь. Что, в конце концов, случилось?

Фаезэ пыталась найти носовой платок и не находила. В итоге вытерла глаза уголком чадры, распростёртой вокруг неё, и как затараторит:

— Знаешь, сколько я добра ей сделала? Думаешь, если бы не я, могла бы она стать такой счастливой? Только недавно, в прошлом году, брат учинил ссору. Она сама же была виновата. Глупая баба собрала котомки и ушла к своей мамаше. Где это видано, чтобы достойная женщина такие фокусы вытворяла? Думаешь, кто их помирил тогда? Бедная я. Такой им ужин закатила, что до сих пор весь город о нём вспоминает, пальцы облизывает. Пошла в лавке Мирханда мяса купила. Два тумана сверху дала, чтоб мне лучшие куски отобрали. Баклажанную подливку сделала. Рисовую запеканку с ягнёнком. Кебаб из цыплёнка. А какой кебаб получился! Замочила его в лимонном соке и мяте, с приправами. Полтора часа простояла над мангалом, на заднем дворе. Замешала простоквашу со шпинатом. А помидоры? Разве помидоры где сыщешь? Собралась, поехала на площадь, найти помидоры. Денщику полковника Сарвбала поручила водки купить, чтоб папаша этой девки глотку залил.

Фаезэ сжимала губы в острой горечи, поднимающейся из глуби всего её существа. Мунэс смотрела на подругу округлившимися глазами. Спросила:

— И что потом?

— А что потом, ханум? Я устроила им вторую свадьбу. Девку отправила обратно домой, к брату. А потом, через два месяца, этой стерве взбрело в голову меня отблагодарить. Хотела насолить мне просто. Званый ужин закатила. Мерзавка, взяла наготовила европейских блюд. Несколько ошмётков дублёной кожи бросила на поднос. Говорит, бифштекс это. То есть, мы все ослы, вкуса не имеем. Тогда-то я и поняла, что она войны со мной хочет. Говорю, такую войну тебе покажу — закачаешься.

Мунэс по-прежнему не верилось:

— Парвин никогда не говорила мне, что хочет войны.

— А что она должна была сказать? Что именно? Что хочет утереть мне нос? Сколько себя помню, каждый, кто пробовал готовку Фаезэ, ахал от восторга. А теперь эта королевишна вздумала объявлять мне войну? Сучьему отродью от сути своей никуда не деться. Рождённый волком, волком станет — даже если будет расти рядом с человеком.

— Верно…

— Что ж, я пошла купила кулинарную книгу. Когда умеешь готовить рисовую запеканку, можешь и бифштекс, и автопокрышку. Я всё выучила.

Мунэс сказала:

— Разумеется, выучила. Это проще простого. По радио каждое утро учат готовить европейскую кухню. И мороки с ней меньше.

— Вот и я хотела это же доказать. Устроила ещё один ужин.

— Когда это ты устроила ужин?

— Да вот месяц назад. Всех их пригласила, сказала, будет европейская еда. Пошла в лавку Мирханда, дала пять туманов сверху, взяла восемь кусков филе, по одному на человека. Консервированный горошек купила. Стручковую фасоль купила, помидоры купила, исламбульскую картошку, приготовила фасолевый плов, да ещё салат. Замешала простоквашу со шпинатом. Ханум, такой соус к филе приготовила, что язык проглотишь! Сходила на площадь, купила самые здоровенные персики, да ещё нектарины и черешню с вишней. Денщику полковника Сарвбала поручила водки купить. Водку налила в графин, графин поставила в лёд. А лёд насыпала в мамину хрустальную вазу для фруктов…

Мунэс смотрела на Фаезэ взглядом, полным оваций. Спросила:

— А это зачем?

Фаезэ улыбнулась.

— А чтобы водка холодной оставалась.

— Ну и ну!

— Да, жалко тебя не было, не увидела всего.

— Так чего ты не позвала меня?

— Ну, Амирхан был в Ширазе. Я подумала, ещё посреди ночи тебе придётся возвращаться одной.

— Понятно.

— Ну так вот, ханум. Ели да восторгались. Ели да восторгались. Чуть ли не пальцы уже себе глотали. И всё это время та баба от зависти готова была лопнуть. Как варёная свёкла сидела.

— Парвин?

— Ясное дело. Кто ещё-то? И знаешь, что она тогда сделала?

— Нет.

— Ни с того ни с сего взяла и сморозила: «Фузи джан!» (эта паршивка меня называет «Фузи джан», тяжело ей рот шевельнуть выговорить «Фаезэ»). Говорит: «Фузи джан, дам тебе один совет. На филе соуса не наливают». Ещё такую звонкость в голос вложила, чтоб все соседи в округе услышали.

— Ничего себе.

— Ты представить себе не можешь, что со мной было тогда. Говорю: «Это кто так предписал, интересно, чтоб на филе соуса не наливали?» Говорит, в одной радиопередаче слышала. Я говорю: «А я в книге прочитала». Говорит, она и в книге тоже читала, что не наливают. Говорю, наверняка твоя книга бестолковая. Жалко, что брат влез. Сказал: «Наливаете или не наливаете, всё равно вкусно». Бабёнка прям надулась вся, что брат за меня заступился. Всё надувалась и надувалась, пока ужин не закончился.

Мунэс была так увлечена этой историей, что Фаезэ пришлось растянуть рассказ ещё на какое-то время.

— В общем, так она надувалась и пухла, пока мужчины не пошли на террасу. Сама осталась, якобы помочь мне убрать со стола…

Фаезэ замолчала, её губы дрожали. Она больше не могла сдерживаться. Слёзы беззвучно потекли по её щекам.

— Боже мой, ради всего святого, не плачь! — взмолилась Мунэс.

Мунэс тоже плакала. Сквозь всхлипы Фаезэ продолжила:

— И вот эта гадина, убирая со стола, поворачивается ко мне и говорит: «Тот, кто по коридорам липнет к Фети, должен не о готовке беспокоиться, а о своей девственной плеве!»

Слёзы лились по всему лицу Фаезэ и скатывались ей на юбку. Мунэс, не отставая от Фаезэ в плаче, смотрела на подругу округлившимися глазами.

— А кто такой Фети? — спросила она.

— Брат Парвин, сукин сын. От дерьма не отличить. Грязь, вылезшая из нужника, ничтожество. И тогда я… Ханум, кровь мне глаза тогда застлала. Сперва подумала, ударить её хорошенько в ухо, так, чтобы перепонка лопнула и она запомнила навсегда. Жалко, что мой братец был там. Потом подумала, раз она меня изводит, я тоже её поизвожу. Говорю: «Во-первых, тот, кто по коридорам с твоим братом обжимается, не иначе как сам ангел смерти Азраил, потому что с позёрством твоего брата, разве что Азраил его в углу зажмёт. Во-вторых, девственность, не плева, а дырка. Троих щенков выплодила, а до сих пор не знаешь, что девственность — дырка, а не плёнка. А ещё про других сплетни разводишь…»

Мунэс больше не плакала. Только пристально смотрела Фаезэ в лицо.

Фаезэ продолжала:

— Говорю, ещё раз откроешь свой поганый рот и скажешь что-то подобное, искромсаю тебя так, что будет не одна Парвин, а сто Парвин. Хорошо ещё, мерзавка боится моего брата. Он-то рядом околачивался. Вот и заткнулась.

Мунэс молча разглядывала цветы на ковре. Фаезэ, вытирая слёзы, настороженно следила за выражением лица подруги. Злость в Фаезэ не унималась:

— Я знаю, что Парвин змея, которая, пока не ужалит, в покое не оставит. Вот зарядилась на меня наговаривать. А мне что с того? Добрая совесть клеветы не боится. Так она разозлила меня, что я даже хотела пойти к ханум Махджебин, медсправку взять, что я девственница, и в рамке повесить на стену у себя в комнате, чтоб гадина от зависти своей задохнулась.

Конец ознакомительного фрагмента.