Знай мое имя. Правдивая история

Шанель Миллер, 2019

Январским утром 2015 года Шанель Миллер очнулась в больнице после изнасилования. Так она стала Эмили Доу – это имя должно было сохранить ее анонимность во время следствия и суда. Преступник был приговорен к небольшому сроку и вскоре отпущен. Спустя полгода Шанель опубликовала открытое письмо, рассказав о пережитых месяцах борьбы со стыдом и страхом. В первые же дни его просмотрели миллионы людей, его перевели на множество языков и зачитали в Конгрессе. Этой книгой Шанель Миллер возвращает себе настоящее имя и бросает вызов обществу, готовому оправдывать преступников и обвинять пострадавших от насилия. На русском языке публикуется впервые.

Глава 2

Пало-Альто — это кремовое буйство магнолий, это густая синева почтовых ящиков, это словно нанесенные кисточкой оранжевые пятна апельсинов в гуще листвы. Пало-Альто — это город, где температура не опускается ниже двадцати градусов, где можно учуять запах солнца, когда в его лучах поджариваются разбросанные везде тонкие полоски коры эвкалиптов. Пало-Альто — это тяжело дышащие от жары собаки, ищущие укрытия в пятнистой тени безупречно чистых парков. Это тупиковые улочки с домами Эйхлера^[14], деревянными гаражными воротами и японскими кленами. Это аккуратно вымощенные тротуары и еще велосипеды, на которых дети спешат в школу, а взрослые — на работу. Это город, где у каждого есть если не научная степень, то по крайней мере диплом, и где все очень ответственно относятся к окружающей среде.

Я работала в команде одного стартапа, мы занимались разработкой образовательных приложений для детей. Наш офис состоял из одной рабочей комнаты — где за плотно придвинутыми друг к другу столами сидели одиннадцать человек — и нескольких переговорных со стеклянными стенами. Стартап был моим первым рабочим местом после института; я ходила туда уже примерно полгода. Мне нравилось создавать видимость взрослой жизни: рано просыпаться; не ходить на все вечеринки подряд; заказывать картриджи для принтеров; вносить даты встреч и дней рождения в онлайновый календарь, отмечая самые важные кружочками — или цвета лаванды, или цвета мандарина. Получив первую зарплату, я купила себе белоснежный и блестящий дорожный велосипед и назвала его Тофу. Кроме того, я активно работала над собой, стараясь свести к минимуму количество восклицательных знаков в официальных письмах.

В мире, который я пыталась выстроить, у меня был свой лексикон: «Тойота Приус», электронная таблица, греческий йогурт, кредит на строительство, поездки в Напу, исправление осанки, — но в нем не было места таким словам, как изнасилование, жертва, травма, ссадины, адвокат. Возможно, я создавала не взрослую жизнь, а пародию на нее; возможно, она скорее напоминала зефир на палочке, но, несмотря на всю хрупкость этой жизни, она была важна для меня.

— Как выходные? — спросила коллега. — Хорошо провели время с сестрой?

В субботу я пошла на вечеринку. Воскресенье провела в больнице и полицейском участке. В понедельник ела утку по-пекински.

— Да, было отлично!

Я стояла под лампой дневного света на офисной кухне, в микроволновке крутился мой штрудель. Я скрестила на груди руки и заметила странные тени на локтях. При ближайшем рассмотрении это оказались синяки — расцвели, как утренние цветы. Я закатала рукава и на внутренней стороне обнаружила еще больше фиолетовых пятен. Надавила на них — под моим большим пальцем они побелели. Это завораживало. Я словно наблюдала, как превращаюсь в совершенно иное существо. Помню, как в первом классе обнаружила по бокам рук серебристые разводы и тут же сообщила на ухо подруге: «Я русалка». Она объяснила, что это просто грифель — следы от карандаша на бумаге. Какое простое и скучное объяснение. Уверена, у нынешних синяков было такое же. Я сфотографировала каждый — хотела удостовериться, что они настоящие. Потом опустила рукава. К чему разглядывать, если обо всем уже позаботились. Штрудель сгорел, из микроволновки повалил дым, и мне пришлось хлопать по ней кухонным полотенцем, чтобы запах не просочился в офис.

Когда тем вечером я вернулась домой, банка, которую я отнесла в подвал и засунула в самый дальний угол своей памяти, ждала меня в центре комнаты. Забавно, как она тут оказалась? Я взяла ее, открыла дверь, спустилась по лестнице и снова заперла там, где ей следовало быть.

Проснулась я в абсолютной тишине в четыре утра. За окном все еще было темно. Надев жесткий шлем из вспененного полистирола, я оседлала своего Тофу и выкатила на улицу. Я ехала на велосипеде по длинным гравийным дорожкам вдоль раскидистых дубов и мимо маленьких деревянных мостиков, а когда въехала во внутренний двор, уже возвращаясь домой, увидела в кухонное окно отца. Взъерошенный, босой, в стареньком синем халате, он готовил кофе.

— Ты уже проснулась? — ошарашено спросил он.

— Пробовала новый велосипед, — ответила я. — Понравился. Клевый.

После горячего душа и особенно лосьона кожу жгло и покалывало — словно невидимые пчелы вгрызались маленькими острыми зубками в мою беззащитную плоть. Но на зуд я не обращала внимания — главное, ничего не было сломано. Едва мой разум начинал погружаться в прошлое и перебирать самые тревожные ситуации, я говорила себе: «Хватит. Всё позади. Я дома. Тиффи тоже». Тем не менее я не переставая спрашивала себя, почему мои руки покрыты этими пятнами цвета лаванды. В голове крутились слова: надеюсь… подозрительно… А глубоко внутри зрела тревога.

Велосипед, рассвет, работа, закат — так проходили дни. И никакой информации, никаких сообщений. Беспокойство все нарастало, и я продолжила свои ночные вылазки на велосипеде, выбирая длинные дороги вдоль шоссе. Папа волновался, приладил еще один фонарь, и мой руль походил теперь на стробоскоп, излучающий во всех направлениях свет, не дающий мне раствориться в темноте.

У нас раньше был белый кот по кличке Дрим^[15]. Мы любили его двенадцать лет, но однажды, за две недели до Рождества, он исчез. Мы с Тиффани обошли все вокруг, звали его, искали с фонариками по полям, а после Рождества родители сообщили нам, что Дрима сбила машина. Его нашли у дороги несколькими неделями раньше. Потом мать с отцом вручили нам урну с прахом и свидетельство из крематория, в котором под нарисованной радугой было написано «Дрим Миллер». Нам не говорили раньше, так как не хотели портить Рождество. Но при этом нам позволяли бродить ночью по полям, в то время как Дрим лежал в коробке в шкафу, — что мне кажется весьма странным. Теперь у меня появился еще один мертвый кот. Я могла так же спрятать его в шкафу, притворившись, что все хорошо, или признать, что «меня чуть не изнасиловали прямо рядом с нашим домом», и предъявить коробку с прахом. Я решила, что торопиться некуда — зачем «портить Рождество».

Я никогда не надеялась на других. В детстве, когда мать пыталась взять меня на руки, я молотила ногами и орала: «Во цзыцзи цзоу!» (я пойду сама). Сестра, например, стояла как вкопанная, протягивая руки, пока ее не возьмут. Все-таки я была старше. Я видела, как рыдала мать, когда задохнулся один из щенков нашей собаки; видела отца в бирюзовой больничной рубахе, когда у него была эмболия легочной артерии. Тогда меня озарило, что они так же уязвимы, как все люди, и случись что, мне придется заботиться обо всех нас.

В четверг Тиффани, находившуюся в Сан-Луис-Обиспо, вызвали в местный полицейский участок просмотреть фотографии, присланные из полицейского отделения Стэнфорда, чтобы она опознала того агрессивного парня, о котором рассказывала. Ей показывали снимки белых прыщавых парней с сальными волосами — и наконец на экране появилось его лицо. Полицейский отчет начинался так: «Без колебаний Тиффани указала на фотографию номер четыре». Когда ее попросили оценить, на сколько процентов она уверена, сестра ответила, что «на сто», а потом позвонила мне и сказала:

— Я видела его.

— В смысле? — не поняла я.

Я никак не могла сообразить, как полицейские догадались, какой именно парень пытался ее поцеловать. Они что, сделали портреты всех, кто был на вечеринке? Или методом исключения? И почему они были так сосредоточены на нем, а не на том, кто совершил нападение? Все свои сомнения я тут же вывалила на сестру.

— Ну, должно быть, это он и есть, — ответила она.

— Не может быть, — возразила я.

— Парень, который пытался поцеловать меня, вышел сразу следом за тобой. Я облажалась, понимаешь? Черт, это я тебя подвела.

В тот вечер он смотрел ей в лицо.

— Я никак не могу избавиться от него и выкинуть его из головы, — сказала сестра.

Но до сих пор никто не знал его имени. И до сих пор мне никто не звонил.

Каждый раз, когда я думала о том утре, на свет появлялась следующая банка. Теперь в моем сознании их было полным-полно — ставить некуда. Они уже не помещались в подвале и загромоздили собой лестничные пролеты. Я была набита этими запечатанными банками — и уже не могла ни ходить, ни сидеть, ни дышать.

Прошло десять дней. Десять дней пустоты. Я проснулась от звука пришедшей эсэмэски. Сестра прислала скриншот рубрики «Происшествия» из Stanford Daily. Я начала читать заметки:

Как сообщается, пристегнутый велосипед был украден примерно между 15:00 часами пятницы и 10:00 часами субботы.

Воскресенье, восемнадцатое января. Подозреваемый в попытке изнасилования, совершенной в час ночи возле Ломита-Корт, арестован и доставлен в центральный следственный изолятор Сан-Хосе.

Второе сообщение представляло собой единственное доказательство, что все случившееся со мной произошло на самом деле. Однако, если судить по той заметке, меня даже не существовало. Слово попытка я как-то переварила. Видно, у подозрительного типа не получилось. Наверное, он увидел, что я в полной отключке, подозрительно посмотрел на меня, а затем проходящие мимо люди схватили его и оттащили от меня. С одной стороны, я испытывала благодарность за эту публикацию, с другой — мне было грустно. И все? Всего одна фраза, которую легко пропустить среди сообщений о мелких кражах. Если именно так обычно подавалась информация о насилии, то сколько я сама не замечала? В то утро я думала, что интерес прессы к нападению на меня на этом и закончится — на одном предложении, которое поместилось бы в печенье с предсказанием.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

14

Дома Эйхлера — устойчивое выражение, обозначающее популярный тип коттеджей, разработанный в 1950-х гг. в Калифорнии предпринимателем-застройщиком Джозефом Эйхлером вместе с архитекторами его строительной фирмы; эти удобные, компактные и одновременно просторные одноэтажные дома, построенные без цоколя и чердака, с большими окнами и атриумом, были экономичными и потому доступными среднему классу послевоенной Америки. Прим. ред.

15

Dream (англ.) — мечта, сон. Прим. пер.