Следующий год в Гаване

Шанель Клитон, 2018

Более 2500 отзывов на Amazon.com! Выбор книжного клуба Риз Уизерспун. Роман о семейном наследии и любви, которая ничего не боится. Шанель Клитон родилась во Флориде. С детства она обожала рассказы родных о прошлом своей семьи, пережившей кубинскую революцию. Сегодня Шанель Клитон – автор бестселлеров New York Times, USA Today и книжного клуба Риз Уизерспун. Кроме того, она имеет степени бакалавра по международным отношениям и магистра в области глобальной политики. Именно поэтому ее книги не только увлекательны, но и достоверны. «Следующий год в Гаване» – тому подтверждение. Колоритные описания Кубы, неожиданные переплетения судеб, исторические события, навсегда изменившие жизни героев, – все это писательница превращает в путешествие, которое обязательно должно случиться с каждым. «Всеобъемлющая история о любви, мужестве и семейном наследии, охватывающем поколения». – Entertainment Weekly «Следующий год в Гаване» напоминает нам о том, что, хотя любовь сложна и порой душераздирающа, она всегда стоит того, чтобы рисковать». – NPR: National Public Radio Куба, 1958 год. Революционное движение в стране набирает обороты. Девятнадцатилетняя Элиза, дочь сахарного барона, даже не подозревает, что совсем скоро ее жизнь навсегда изменится, и причина тому – любовь. Америка, 2017 год. «Когда я умру, отвези меня на Кубу». И вот Марисоль выходит из здания международного аэропорта Хосе Марти, чтобы исполнить последнюю волю бабушки: «Развей мой прах над землей, которую я любила. Ты поймешь, где это сделать». Там, где кипела революционная кровь, горели глаза и разбивались сердца, встретятся две удивительные истории любви, и это будет прекрасно.

Глава 3

Элиза

Гавана, сентябрь 1958

Идеальное платье для сегодняшнего вечера — элегантное, но не слишком вычурное, в отличие от платьев, которые мама заказывает нам из-за границы, с декольте чуть более дерзким, чем я обычно ношу, с подолом, обнажающим икры, загоревшие у бассейна в загородном яхт-клубе «Гавана Билтмор».

Я достаю из шкафа белое платье от Мане, мои пальцы скользят по кружеву. Пышная юбка, узкая талия, лиф украшен нежно-розовыми цветами. Я купила его в прошлом месяце, когда мы с Беатрис ездили за покупками в Эль-Энканто, и ждала удобного случая, чтобы надеть его. После того как мама с отцом уехали в Варадеро, я стащила из ее шкафа пару бледно-розовых туфель, которые будут отлично сочетаться с цветами на лифе.

Я быстро одеваюсь, с трудом справляясь с крошечными пуговицами на спине. Надев платье, я роюсь в ящике деревянного туалетного столика в углу спальни, выбираю пару сережек и смотрю на свое отражение в тройном зеркале, висящем над столиком. Я выбираю один из стеклянных флаконов, стоящих на столике, брызгаю духами на запястья, наношу капельку за уши. Этим ароматом я пользуюсь в особых случаях.

— Ну что, готова? — Моя сестра Изабель шипит с порога моей комнаты, не спуская глаз с коридора. Никто из слуг, вероятно, не донесет на нас, но вот насчет Магды я бы не была так уверена. Няня считает себя почти что членом семьи, и ее так же заботит репутация фамилии Перес, как и нашу маму. А сегодня мы собрались на вечеринку, которая отличается от тех, что мы обычно посещаем, наряженные в бальные платья, с длинными белыми перчатками на руках и тяжелыми бриллиантовыми ожерельями на шее.

Рассматривая наряд Изабель, я выразительно поднимаю брови. Похоже, я не единственная, кто совершил набег на гардероб нашей матери. Это платье наша мама уже надевала на вечеринки — черное, приталенное и гораздо более смелое, чем все то, что она когда-либо позволяла нам носить. Если это выбор Изабель на сегодняшний вечер, то я могу только догадываться, в чем появится Беатрис.

— Я уже готова.

Я беру со столика клатч и провожу пальцами по бусинкам.

— А где же Беатрис? — спрашиваю я, стараясь говорить очень тихо. Магда обладает сверхъестественной способностью подкрадываться к нам в самый неподходящий момент. Этот урок Мария усвоила лучше всех — есть свои недостатки в том, чтобы быть самой младшей в семье.

— Жду тебя в машине.

Машина была поводом для еще одного сражения с нашей мамой, которое Беатрис в конце концов выиграла.

Изабель снова посмотрела в коридор.

— А Мария? — спросила я.

— Она спит.

Скрыть эту вылазку от младшей сестры для нас было так же важно, как скрыть ее от Магды. Мария научилась шантажировать так виртуозно, что ей мог бы позавидовать президент Батиста. А цена за то, что она не расскажет родителям о нашем побеге на вечеринку, наверняка будет несоизмеримо выше той, что мы готовы заплатить. В прошлый раз, когда Мария застукала Изабель пробирающейся в дом после свидания, она потребовала себе ее любимые жемчужные серьги и платье, привезенное из Парижа.

Я иду следом за Изабель по коридору, наши каблуки стучат по мраморному полу. Этот дом был построен в середине восемнадцатого века родоначальником семьи Перес, французским корсаром, который сколотил состояние за счет доходов, добытых нечестным путем, и удачно женился на девушке из хорошей семьи с безупречным происхождением. Он построил для нее особняк, считавшийся одним из самых больших и роскошных в Гаване, который в течение многих лет ремонтировался и обновлялся различными представителями семьи Перес. В результате получился просторный дом, богато отделанный сусальным золотом и мрамором. Я всегда считала, что у корсара денег было больше, чем вкуса, но учитывая, что после свадьбы он получил в придачу титул, этого было достаточно, чтобы наша мать с гордостью называла его своим предком.

Богатство нашей семьи зародилось на контрабанде и других, более гнусных делах, которыми промышлял корсар. Но со временем его дети и внуки начали привносить свой вклад в семейное состояние, и благодаря одному выгодному браку в конце девятнадцатого века Пересы превратились в сахарных баронов.

Сахар определил судьбу Кубы, и это было ей на благо, но одновременно привело ее к гибели.

Сейчас корсар смотрит на нас сверху вниз, пока мы на цыпочках проходим через зал, и хотя остальные наши предки, похоже, не одобряют этот маленький мятеж, сидя на своих масляно-холщовых насестах, я думаю, что будь жив наш предок-пират с его темными волосами и еще более темными глазами, в которых горит озорной огонек, он от всей души одобрил бы то, что мы сейчас делаем.

Перед тем как ступить на лестницу, мы одновременно разуваемся. Несмотря на то, что сегодня тепло, ногами я ощущаю холодный мрамор. Луна бросает на ступеньки лучи серебристого света. Мы замираем, когда слышим звуки, доносящиеся со стороны кухни и распространяющиеся по всему дому.

Неужели одна ночь свободы стоит того, чтобы так рисковать? Какое наказание нас ждет?

На какое-то время нас вышлют из города. Заставят посещать чаепития и обеды, вечеринки, на которых сын одного из деловых партнеров нашего отца будет сменять сына другого. Иными словами, обычная жизнь.

Они сейчас воюют в восточных провинциях Кубы. В Ориенте — мальчики, которые ненамного старше меня и которые должны были учиться в университете, если бы Батиста из-за своего страха не закрыл Гаванский университет много лет назад. Революционеры сражаются по всей стране, штурмуют президентский дворец, стремятся свергнуть правительство, покончить с коррупцией Батисты, но за высокими стенами нашего дома в районе Мирамар царят старые порядки. У моей матери нет времени на революции; по всей стране хаос, а у нее балы и чаепития.

Для кубинцев наступило странное время — мы чувствовали, что что-то происходит, мы слышали грохот, но продолжали жить так, будто все идет своим чередом. Еще более странное время наступило для кубинских женщин — у нас появилось право голоса, но какой смысл в голосовании, когда результаты выборов предрешены? Женщины нашей семьи учатся в лучших школах, растут в окружении преподавателей, каждый из которых изрядно от нас натерпелся, особенно от Беатрис. Но женщины семьи Перес не должны работать, как бы им этого ни хотелось. Мы — бесполезные птицы, сидящие в золотой клетке, пока наши землячки служат в правительстве, а некоторые даже затевают революцию. Времена изменились на нашем маленьком острове. Небольшой костер превратился в огромное пламя, охватившее всю Кубу, между тем наши поместья — словно преграда на пути модернизации, перемен и свободы.

Вот почему мы время от времени совершаем чрезвычайно глупые поступки — например, тайком выбираемся из дома глубокой ночью. Когда стоишь рядом с пламенем, пожирающим все вокруг тебя, искры от огня обязательно попадут на подол твоей юбки.

Мы добираемся до входной двери, один раз останавливаясь, чтобы пропустить служанку, которая завершает свои ночные обязанности, напевая себе под нос какую-то песенку. Как только горничная заканчивает вытирать пыль со стола в прихожей, Изабель выходит первой, а я иду следом и, поморщившись, закрываю за собой тяжелую входную дверь. Я снова надеваю мамины туфли и замираю при виде Беатрис, которая стоит, прислонившись к своему кабриолету.

Ее платье выглядит так, словно оно нарисовано на ее роскошном теле. Я не знаю, где она его купила или где прятала, но такое платье надевают, когда хотят устроить скандал. Беатрис в этом поднаторела.

Из всех дочерей Эмилио Переса Беатрис самая эпатажная. Она просто обожает ходить по острию ножа. Спорит с нашими родителями о поступлении в университет, хочет изучать право, цитирует философов и радикалов. Именно она настояла на том, чтобы мы улизнули сегодня ночью.

— Ну что, вы готовы? — спрашивает Беатрис. Ее взгляд скользит по мне. Она не говорит ни слова, и я немного расслабляюсь. Элегантный вкус Беатрис признают все в Гаване.

— Я думала, мы говорили о благоразумии, — ворчит Изабель рядом со мной. — Не очень-то благоразумно с твоей стороны припарковать свою машину перед домом, где все могут ее увидеть.

— Никто ничего не скажет, — усмехается Беатрис. — Они слишком боятся нашу маму, чтобы обсуждать эту тему.

Отец управляет своим бизнесом, но мать управляет нашим домом твердой рукой, усыпанной драгоценными камнями.

— Ты слишком беспечна, — парирует Изабель.

Я отключаюсь от их перебранки — это обычное дело для нас. Мой взгляд скользит по высоким каменным стенам и останавливается на доме моей лучшей подруги Анны. Я считаю окна так, как делала уже много лет, пока не добираюсь до второго этажа и не останавливаюсь на третьем. В ее спальне горит свет…

— Элиза!

Изабель садится на заднее сиденье машины и машет мне рукой, в то время как Беатрис, несмотря на свое тесное, сковывающее движения платье, проскальзывает на водительское место.

Я отправляюсь в ночь вслед за сестрами.

Вечеринка проходит в доме в Ведадо, в нескольких кварталах от университета Гаваны. Хозяин дома — друг Альберто — молодого человека Изабель. Беатрис выбирает место для парковки, и как только она останавливается, мы выходим из машины. Я иду следом за ней и Изабель. Гости выходят из дома на улицу, а сам дом, наполненный шумом и музыкой, сотрясается от смеха.

Он представляет собой довольно симпатичное двухэтажное строение, выкрашенное в чистый белый цвет. На втором этаже есть балкон, на который выходит все больше гостей. С первого взгляда становится понятно, что мы перестарались с нарядами. В этом нет никаких сомнений. С таким же успехом мы могли бы просто объявить всем присутствующим, что мы не отсюда, что мы из другой части города. Наша главная задача сегодня — остаться неузнанными; наши имена и лица довольно хорошо известны, но я сомневаюсь, что те, кто пришел сюда сегодня, проводят много времени за чтением светской хроники в Диарио-де-ла-Марина.

Беатрис пробирается сквозь толпу, покачивая бедрами. Очевидно — она вышла на охоту. Она так настаивала на том, чтобы мы приехали сюда сегодня вечером, что мне начинает казаться, что Изабель — не единственная, кто встречается с мужчиной, которого не вполне одобряют наши родители. С другой стороны, если бы Беатрис встречалась с кем-то неподходящим, она бы ни за что не стала держать это в тайне. Наоборот, она бы с гордостью всем его представила и усадила бы за большой обеденный стол — его наша мама привезла из Парижа, чтобы посоревноваться со своей конкуренткой и по совместительству лучшей подругой, которая свой обеденный стол привезла из Англии.

Из проигрывателя доносится мелодия Бенни Море, там и тут я вижу танцующие пары. Дистанция между телами чуть меньше, чем это принято на официальных вечерах, которые организует наша мама, руки танцующих спускаются чуть ниже, пальцы сжимают ткань, щеки прижаты друг к другу. Женщины танцуют с той свободой, которую я жажду, их бедра изгибаются, их движения не оставляют сомнений в том, что эти женщины вовсе не стесняются той женственности, которой наградил их Бог. Воздух переполнен страстями, они проникают во все щели и углы, прячутся за сцепленными руками, парят над склоненными головами. Это просто какое-то безумие, от которого нет спасения.

Толпа поглощает Изабель и Беатрис, и я остаюсь одна. Я стою в своем слишком официальном платье и ощущаю себя словно на задворках вечеринки. Я ищу хоть одно знакомое лицо, кого-то, кто, как и я, оказался там, где не должен находиться. Меня переполняют чувства — я разрываюсь между дискомфортом от грубых и непристойных эмоций, царящих здесь, и легкой зависти.

Я беру один из напитков, которые щедро предлагаются гостям, ром кажется мне слаще и крепче, чем все то, что я обычно пью. Я нахожу удобное место у стены, откуда могу наблюдать за всеми. В такой семье, как моя, быстро привыкаешь следить за происходящим, оставаясь в тени. Я никогда не была такой, как Беатрис, для которой нет большего счастья, чем риск. И я не такая, как отчаянно влюбленная Изабель, или как Мария, склонная к вспышкам гнева. Мне более чем достаточно просто стоять, время от времени делать глоток рома, слушать музыку и смотреть, как танцуют пары. По крайней мере до сегодняшнего дня было именно так.

Пока я не увидела его.

Странно то, что сначала я заметила костюм, а только потом мужчину, который был в него одет. Кубинское общество скромностью не отличается; мы щеголяем своим богатством и статусом, как павлины. Этот мужчина павлином не был. Его костюм не был скроен безупречно, он не сидел идеально по фигуре, и он не был предназначен для того, чтобы произвести впечатление. Это был практичный, абсолютно черный костюм, надетый на высокое худое тело. Именно эта простота меня привлекла — я уже порядком устала от павлинов.

Незнакомец разговаривал с двумя другими мужчинами, засунув руки в карманы и опустив глаза. У него было суровое лицо — волевой подбородок, острые скулы и удивительно полный, сочный рот. Его кожа была на пару оттенков темнее моей, а черные волосы вились беспорядочной копной.

На его лице не было улыбки.

Я потягивала ром, наблюдая за ним и пытаясь угадать его возраст. Большая часть гостей выглядит немного старше меня — возможно, им чуть за двадцать — и, хотя облик незнакомца довольно строгий, он не кажется сильно старше остальных.

Он говорит быстро и активно жестикулирует.

Я постукиваю ногой в такт музыке и в такт биению моего сердца в те моменты, когда смотрю на него. Я хочу, чтобы он тоже посмотрел в мою сторону и заметил меня.

Чудесным образом так и происходит. Может быть, мое платье немного волшебное.

Посреди разговора он поворачивается, и его руки застывают в воздухе. Он становится похожим на дирижера, исполняющего симфонию. Он оглядывает толпу, в глазах та же жесткость, что и в выражении его лица. За этой жесткостью скрывается жажда — жажда, которую я видела раньше, — та самая, с которой смотрят на мир и не боятся сказать, что он недостаточно хорош, не боятся требовать большего, не боятся требовать перемен. Он выглядит как человек, который верен своим убеждениям, что в наши дни очень пугает.

У меня перехватывает дыхание.

Его зрачки расширяются, будто он слышит мое дыхание сквозь мелодию Бенни Море, сквозь веселье и грех, наполняющие вечеринку.

Незнакомец не кажется бессердечным, просто жизненные испытания ожесточили его. Он останавливает на мне свой взгляд, и губы его на мгновение замирают. Он не отворачивается, не делает вид, будто смотрел на что-то другое и случайно взглянул на меня — он не делает ничего из того, что требуют правила приличия. Напротив, он продолжает рассматривать меня, и медленно, очень медленно по его лицу расплывается улыбка, отчего лицо становится неожиданно красивым.

Я замираю, слыша в голове мамин голос — не ерзай, улыбайся — не слишком сильно — расправь плечи, — пока голос не растворяется в шуме вечеринки, которую она никогда бы не одобрила. Через мгновение незнакомец уже стоит передо мной. Он немного выше и немного шире в плечах, чем казался, когда был на другом конце комнаты.

Я сглатываю, поднимаю голову и смотрю в серьезные карие глаза.

— Привет, — говорит он, произнося совершенно обычное приветствие голосом, в котором тоже нет ничего особенного.

— Привет, — эхом откликаюсь я, в промежутке между приветствиями прокручивая в голове тысячу догадок о том, кто он такой, что он делает, почему он пересек комнату, чтобы поговорить со мной.

Уголки его губ поднимаются, а взгляд немного смягчается.

— Меня зовут Пабло.

Я несколько раз про себя повторяю имя незнакомца, чтобы оценить его звучание, и только потом называю свое:

— Элиза.

Кто-то проносится мимо и толкает меня локтем. Я подаюсь вперед, ром из моего стакана выплескивается и едва не попадает на черный костюм Пабло. Он протягивает руку, чтобы поддержать меня, его ладонь прикасается к моей руке.

Я моргаю, пытаясь прийти в себя. Мой стакан — не единственное, что потеряло точку опоры.

— Раньше я не видел тебя на вечеринках у Гильермо, — говорит Пабло.

Гильермо, должно быть, хозяин дома, друг друга друга или что-то в этом роде молодого человека Изабель.

— Я никогда раньше не была здесь.

Пабло кивает, на его лице все то же серьезное выражение, и я пересматриваю свое предположение о его возрасте. Он явно старше, лет под тридцать или чуть больше.

Другой человек толкает меня в спину, и Пабло встает между мной и остальной толпой, он пытается поддержать меня, и его рука слегка сдавливает мой локоть.

Песня меняется, темп ускоряется, гости танцуют под энергичный ритм, а мы остаемся прижатыми к стене. Его рука продолжает поддерживать меня под локоть. Его длинные и тонкие пальцы… Он зарабатывает на жизнь физическим трудом, его поношенный костюм совсем не вяжется с публикой, собравшейся сегодня.

Пабло отпускает меня. Я смотрю вверх.

Его рот слегка приоткрыт, глаза прищурены, как будто он не знает, что делать дальше с девушкой, стоящей перед ним.

Еще одно тело врезается в нас. Ром из моего стакана снова выплескивается.

Пабло наклоняется ко мне, стараясь перекричать громкую музыку и смех. Мое сердце колотится, нервы напряжены, и я замираю в предвкушении его слов.

— Ты не хочешь выйти на улицу? — спрашивает он. — Там гораздо тише.

У меня возникает ощущение, что в целом мире для меня сейчас нет ничего более естественного, чем протянуть ему руку и уйти вместе с ним с вечеринки.