Мемуары уфимского школьника

Шамиль Валеев

Книга уфимского журналиста и общественного деятеля Шамиля Валеева посвящена классической триаде современного человека – детству, отрочеству, юности и их воплощению во взрослой жизни. Внимательный читатель сможет ещё раз войти в пространство своего прошлого, но теперь уже с внимательным и понимающимся проводником.Вспомнить всё чудесное, что было с тобой в прекрасное время жизни, увидеть красоту места, где живёшь, – вот девиз этой книги.

Ужасы младшего студента

Что я делал на истфаке БашГУ — до сих пор для меня загадка (по крайней мере, до «экватора»). Год я вообще не понимал, как меня туда занесло, и находился в перманентном ужасе. Вроде домашнее задание не проверяют на каждом уроке. Но какие-то закорючки ставят в кондуит на семинарах.

На самом деле меня туда навострила учительница истории Сан Санна Миняева, супруга основателя знаменитой учительской династии Германа Константиновича [cм. «Университеты школы №49». — Авт.].

На фоне моих однокурсников, которые в школе запойно читали В. Яна, Ф. Энгельса, В. Костомарова, Б. Грекова и других, я был какой-то поверхностно нахватанный.

Мне было жутко неинтересно, кто кого воевал (это вообще тощища — ну армия этого двинулась туда, армия того заняла такой-то город), особенно не нравилось знать, где какая династия правила. И даже забавные казни Сыма Цяня не очень забавляли.

Знакомая по школьному учебнику и «Клубу путешественников» египетская древность оставила в голове ровно одно представление: царско-храмовое хозяйство. Типа, из-за Нила земля была до того плодородной, что людей надо было чем-то занять. Например, пирамидами. Там и сейчас со жрачкой хорошо, особенно с овощами, пять урожаев в год, разве что говядины маловато.

Любимое по «Айвенго» Средневековье оказалось беспросветным кошмаром про каких-то безземельных крестьян и совсем не про благородных любовников и рубак.

Любимая по легендам и мифам, персеям и гераклам Греция — «и ты, Брут!» — приобрела очертания в моём удивлённом мозгу лишь в середине нулевых, когда услужливый Голливуд начал визуализировать все эти сказочки, шутка ли: мама Александра Великого — Джоли, богиня хищной красоты. Самое интересное было, что во время просмотра этого кино про Античность я всё время знал, кто это на экране, какие у него ресурсы и повадки и что будет дальше.

В принципе, несколько курсов древняка и средняка можно бы заменить хорошими сериалами, типа Rome (HBO, 2005). Но с обязательным разбором полётов на «коллёквиуме». Общее ощущение от первого курса — я здесь по ошибке. Забоялся ехать в МГИМО. Ни черта не понимаю в том, что рассказывают на лекциях. Зябко в 215-й. Занимаю чужое место. Перестройкой тут и не пахнет: сплошные, беспросветные классики МарЛена⁴.

Хотя конкурс был 4,5 на место, в моём 1990 году уже партийной, политической карьеры было не сделать. И основу курса составляли разночинцы, а не номенклатура. И были ребята, которым на самом деле было интересно про всяких меровингов и каролингов. И мне от этого вдвойне было стыдно.

История не давала ответа на вопрос: ну и что? Ну, было и прошло. Разве есть какие-то законы, цикличность?

Игнорируя всякие грюнвальдские битвы (1410 год?), басилевсы и северные царства, мозг всё же цеплялся кой за что. Например, за факты и суждения, обнажающие структуру, методологию, систему. То есть мне всё же нужны были правила, закономерности. Которых было крайне мало в безумной куче цифр, названий и имён, большинство из которых я потом тоже не слыхивал. Ну и чему учит история? Тому, что она ничему не учит.

На удивление было нечто для меня интересное в схоластических предметах (об этом особо — на следующем уроке) этнографии, хотя мне жутко не хватило филологических подходов в изучении народов и собственно запрещённой науки этнологии. Я даже законспектировал энгельсово «Происхождение семьи, частной собственности и государства» и, найдя там некую методу, нанизывал на неё описательные, повествовательные предметы. Кроме того, внимание выхватывало всё, что связано с технологиями завоевания и отправления власти, пропаганды, поведением политических элит (как правило, вероломным, предательским, циничным и антигосударственным), и то, что связано с региональностью, царской властью и этнопсихологией. И это здорово пригодилось потом, при демонтаже региональной этнократической (как мне казалось тогда, на самом деле она была аграрной) тирании, которую идейно строили примерно такие же истфаковцы, как я. Но это — уже другая история. Ненаписанная.

Самое главное, что я с болью и кровью усвоил в первые два курса: если не хочешь погибнуть под завалами информации, — ищи систему, закономерность. Хотя как грюнвальдская битва повлияла на позицию Гильфердинга по поводу эстетики баухауса, я так и не понял, Иван Дмитриевич!

Второе самое важное: мы все ничтожные микробы, и нельзя ни из кого и ни из чего делать культ, поскольку всё проходит.

И третье: никому не верить. Ни либералам, ни демократам, ни консерваторам, ни тиранам. Вообще никому.

Четвёртое: ты для всякой современной политики даже не врач, а скорее патологоанатом. Поскольку и это пройдёт.

Только спустя много лет (а уже двадцать прошло, оказывается) я понял, что иного образования (широкого политического) мне и не нужно было особо. Здоровый докторский цинизм, приобретённый во время раскопки унылых косточек и щупанья нестрашных черепов, здорово помогает видеть за происходящим чуть большее.

И все остальные гуманитарные науки мне кажутся у́ же и схоластичнее, «болтологичнее». Там ведь меня никто не учил думать — типа, думай так, а потом вот так, и это называется «силлогизм». Просто вываливали то, что считали нужным, мне на голову так, чтобы я имел стимул и шанс приспособиться к переработке кучи, казалось бы, бесполезной информации.

Кто ж, кроме футуристов и фукуям, знал, что в XXI веке, ровно через пять лет после чуть не потерянного по пьянке диплома, этот навык — вычленять главное в любой куче «говн мамонта как исторического источника» — окажется самым важным в моей работе и жизни.

УРОК №2

«Барминизм» — вспомогательная дисциплина для юного историка

Я продолжаю публиковать-собирать в одном месте свои заметочки на полях интернета, разбросанные мной по нулевым годам. Тогда было очень туго в Башкортостане с письменной рефлексией (по крайней мере, на русском языке) — В отличие от сего дня не было ни открытых виртуальных площадок, ни живых пространств, ни аудитории, ни обратной связи.

Я писал эти и подобные заметочки тридцатипятилетним «политтаджиком» [профессиональное арго: гастарбайтером в области политтехнологий. — Авт.], сидя в Москве прямо на Садовом кольце, во время офисных дежурств, возникших из-за обширности нашей великой Родины, разделённой десятью часовыми поясами. Склонившись над Google map, я проливал слезу над маленькими и зачастую новодельными достопримечательностями нашей малой родины, над масштабными и наполненными свистом ветра в ковыле её пейзажами, скучая на «хорошей» московской зарплате клерка по тугому и тёплому степному ветру. Виртуальная угроза потери Башкирии так обнажила мою эмоциональную связь с ней, что счастье возвращения (уже в июле 2009 года) наполняет меня до сих пор.

Этот текст был опубликован в группе истфака БашГУ соцсети «ВКонтакте» в конце марта 2009 года, поскольку я выпускник 1995 года дневного отделения исторического факультета Башкирского государственного университета им. 40-летия Октября. Специализировался у доктора исторических наук, академика АН РБ Н. А. Мажитова, на кафедре археологии, древней и средневековой истории. Много читателей и отзывов не собрал из-за особенностей этой платформы, но те, кто отозвался, меня поощрили, вдохновили и обрадовали.

Публикуя его здесь, я некоторым образом рискую не угодить широкой аудитории нашими цеховыми и кастовыми делишками (ну кому интересно, кто кого за косичку дёргал, кроме непосредственных участников школьного флирта восьмидесятых, например), но смысл публикации — сохранение рукописи (клавописи), которая может учахнуть и быть потёртой вместе со всей подростковопиратской соцсетью.

Итак,

все истфаковцы БашГУ конца XX века н.э. так или иначе прошли через цикл предметов, объединённых на студенческом языке общим понятием «БАРМИНИЗМ». Преподаватель Зинаида Владимировна Бармина работала на «янгузинской» кафедре этнографии/истории Отечества советского периода (названия менялись год от года), вела в семидесятые-девяностые годы целый ряд очень лёгких и совершенно вспомогательных дисциплин. Встреча с этим преподавателем происходила если не в каждом семестре, то на каждом курсе, кроме пятого. Если не считать того, что в те времена на пятом курсе можно было подбирать хвосты и пересдавать тройки за первый — четвёртый курсы.

В результате её деятельности примерно 1/5 студентов дневного отделения исторического факультета (то есть один сборный курс, 75—90 человек) находились на грани отчисления (© И. Д. Чигрин, 1 сентября 1990 года). (Список предметов, которые преподавала ЗВБ в 1990—1995 годах, приведён в разделе «Справочная информация», см. ниже.)

«Барминизм» через страдание делает тебя посвящённым, членом тайной масонской истфаковской ложи. На истфаке принято гордиться мучениями, связанными со «вспомогательными предметами»: «Я семнадцать раз сдавал Бармину!» (© В. Завьялов, 1989—94).

Спектр эмоций, которые вызывают упоминание или воспоминания о Зинаиде Владимировне Барминой у бывших студентов истфака, широк: от ненависти до восторга. Её отношение к предмету, манера вести лекции и семинарские занятия, неподкупность и требовательность, отношение к студентам делали её своего рода становым хребтом исторического факультета в течение двух десятилетий. Несмотря на массу разговоров и реминисценции, «феномен ЗВБ» мало изучен. Она психологически выполняла функцию «злого сержанта», которому всё равно, «кем вы были в прошлой жизни». Одновременно сдача очередного «барминизма» — это своего рода квалификационный рубеж, отделяющий зелёного приготовишку от зрелого истфаковца.

Для историка предметы цикла «барминизма» были чем-то вроде ОФП для офицера милиции, который должен был не разжиреть при сидячей работе и находиться в тонусе в ожидании ежегодной аттестации. Ей было всё равно, каким секретарём какого партийного комитета является ваш дядя. На фляге бортевого мёда, четверти копчёного кабана и уже тем более на четырёх палках сыровяленой конской колбасы и бутылке кумыса к ней подъехать было тоже невозможно.

Руководство факультета, очевидно, понимало полезность такого эталонного в плане антикоррупции преподавателя и ссылалось на неё как на явление природы при разговоре с высокопоставленными родителями или покровителями очередного бестолкового студента. Более того, я уверен, что, например, Иван Дмитриевич Чигрин⁵ сам приложил руку к поддерживанию и раздуванию мифа «О великом и ужасном Суккубе Истфака».

Несмотря на все кошмары, которые рассказывались о ЗВБ, у меня, например, особых проблем со сдачей цикла её предметов не было. Ну, пару раз попересдавал библиографию. Всё-таки, как мне кажется, тут было больше народного творчества и тревожных ожиданий студней. Никаких необычных требований и зверств у неё в наше время не было. И назвать кого-то, кто поломался на «барминизме», я назвать из потока 1990—95 годов не могу. Надо ходить на лекции, участвовать в семинарских занятиях и немного всё-таки втыкаться в тему, а не откладывать всё на последнюю ночь. Бывали и покошмарнее преподаватели.

Инициацией являлся предмет «Библиография», который ввели не в первом семестре, как следовало бы с учётом того, что студент в начале первого курса приучается к библиотеке, а во втором. Видимо, руководство факультета опасалось, что немногие перваши смогут преодолеть встречу с феноменом ЗВБ с наскока. Или, испугавшись, разбегутся по мотострелковым дивизиям и вечерним отделениям.

На истфаке существует масса мифов, преданий и прочих неписьменных, нематериальных источников, которые раскрывают будущим поколениям сущность духа истфака, воплощением которого в семидесятые-девяностые годы, несомненно, являлась Зинаида Владимировна. Например, классические для студфольклора народные сказания поведали о журнале «Свиноводство», который на её домашний адрес выписывали студенты, премного благодарные за науку.

Существуют и предания о гробах и другом погребальном инвентаре, который якобы возлагался к её дверям мстительными двоечниками перед уходом на центральный сборный пункт Башвоенкомата. Есть эпос и о студенте, которому пришлось поехать в город-герой Москву, чтобы сдать зачёт Зинаиде Владимировне, которая в это время, разумеется, занималась в библиотеке (хорошо, что не в Мавзолее!) им. В. И. Ленина или в Центральном госархиве. Вот ещё одна быль: «Моему однокурснику (дело было гдето в 1986—1987 годах) пришлось идти сдавать ей зачёт на дом. Так она разговаривала с ним через дверную цепочку, а дверь так и не открыла, и он вынужден был стоять и отвечать на вопросы в подъезде» (препод.грок.ру).

«Туманно, туманно…» — эта характерная фраза З. В. Барминой, произнесённая на экзамене или зачёте, означала пересдачу. Не менее зловеще звучало и восклицание: «Лондонский туман у вас в головах, товарищи!»

Славилась З. В. Бармина и феноменальной памятью на лица и фамилии студентов, что делало жизнь прогульщиков предсказуемо тоскливой.

Сдать предмет барминистического цикла методом простой усидчивости и зубрения было трудно или почти невозможно. Случаи везения типа «получил зачёт автоматом» были нечасты, и рассказы о них передавались из уст в уста. Поэтому НИ ОДИН студент не чувствовал себя уверенно, переступая порог аудитории, где шла сдача «барминизма». Прагматичные студенты и особенно почему-то студентки делились, возможно, единственным «ключом» к сердцу строгого преподавателя вспомогательных дисциплин. Оказывается, Бармина ценила в студентах «изюминку» и «блеск глаз» при рассказе об одном из этих предметов, довольно схоластичных (по сравнению, например, с Древним миром в цветастом и образном герменевтическом изложении Е. А. Круглова) для ребёнка, выросшего на исторической беллетристике (были на истфаке дети, читавшие Энгельса в восьмом классе или загонявшиеся по рыцарям и половцам, но большинство составляли исторические пофигисты вроде меня).

Курс «Количественные методы» (или «мат. методы»), в котором излагались основы математической статистики, не без оснований считался вершиной «барминизма», постичь который гуманитарию, забившему болт на алгебру ещё в девятом классе, реальным не представлялось: «коэффициент корреляции», «двоичная матрица» — этими понятиями можно загнать в глубокий религиозный транс любого без исключения обитателя второго этажа главного корпуса БашГУ. Тем более что в применении колметодов в своей научной практике можно уличить ну о-о-очень редкого башкирского историка.

Сама Зинаида Владимировна обладала, без сомнения, блестящим образованием, полученным за пределами БАССР (кажется, она и С. Ш. Овруцкая учились вместе в каком-то историко-архивном вузе, а детство её прошло в г. Дзауджикау, так назывался в 1944—54 годы г. Орджоникидзе — ныне Владикавказ), развитым системным и абстрактным мышлением, что несколько вредило её коммуникациям и доступности изложения. Например, фраза: «Вы должны найти ответ на этот вопрос через Что-то, а потом через То-то в финале прийти к Такому-то выводу, чтобы понять То-то», — вгоняла аудиторию в летаргию. Не каждый уроженец Южного Урала мог проследовать за таким полётом абстрактной мысли.

Тем не менее, перманентно «плавая» в зыбком материале, который излагался З. В. Барминой, и под её влиянием студенты были вынуждены подключать незадействованные до сих пор мыслительные области мозга и имели шанс приобрести системное (более характерное для математика или философа-методолога) мышление, чётко различать, где объект, где субъект, а где предмет очередной науки.

Навыки «непочивания на лаврах», осознание своих крошечных масштабов над островами знания и пропастями незнания и понимание необходимости личного инструментария для просеивания терабайтов информации, полученных при встречах с этим звёздным преподавателем, безусловно, оказались полезны в XXI веке и составили основу для академического образования, которым, в принципе, может гордиться любой выпускник истфака БашГУ.

P.S. Список вспомогательных исторических дисциплин

2 семестр (зачёт): БИБЛИОГРАФИЯ [про то, как правильно оформляются биб. карточки в каталогах (надо писать «С. 178», а не «стр. 178»), что газеты и журналы — это периодически продолжающиеся издания, а название статьи от наименования издания надо отделять // двумя слэшами].

4 семестр (зачёт): ПАЛЕОГРАФИЯ [чем, всё-таки, устав отличается от полуустава, почему гады-летописцы писали одну букву над другой, а некоторые — вообще не писали, и куда девалась ижица, и в каком веке была в моде какая буквица].

5 семестр (зачёт): ХРОНОЛОГИЯ [она же «ХРЕНОЛОГИЯ» — про загадочное «вруцелето», пересчёт дат допетровского и юлианского календаря в наш григорианский, причём даты тогда писали буквами с титлом выше строки — или это палеография? в общем, там надо отнять тыщ пять лет от указанной в летописи цифры, и считать по костяшкам пальцев своей руцы лета и месяцы. Короче, раньше считали от сотворения мира, теперь — от Рождества Христова. И попробуй, чёрт, не сломай ногу обо всё это!].

7 семестр (зачёт): КОЛИЧЕСТВЕННЫЕ МЕТОДЫ [они же матметоды, про коэффициент корреляции, двоичную матрицу сочетаний, про медиану и частность (это типа контент-анализа), рассеяние статистических показателей].

7 семестр (экзамен): ИСТОЧНИКОВЕДЕНИЕ [«верификация» и «кодификация» — это оттуда? Память блокирует всё, что связано с этим предметом; как говаривал Р. К. Хабибуллин, «не знал, да ещё и забыл»].

8 семестр (зачёт): МЕТОДОЛОГИЯ [объект, предмет, что изучает любая наука; в принципе, это раздел философской науки такой].

8 семестр (экзамен): ИСТОРИОГРАФИЯ [это три странички, которые должны быть в каждом труде, называются «история изучения вопроса», типа, кто чего уже успел по этой теме написать. «Кто не может делать историю, тот её пишет, а кто не может писать историю, тот пишет историографию, хи-хи-хи» (© доц. Лукиянов)].

Москва — Уфа, 2008—2013

УРОК №3

Мои некарьеры: препод, военный, лесничий, гроссмейстер, посол

Прочитал сообщение башкирского топблогера nehludoff про монолог Жванецкого, вспомнил, что тоже не стану каперангом и не выведу свою подлодку на «курс океан», «по местам стоять», «с якоря сниматься, рули на погружение, дифферент один, малый вперёд!» и зря учил азбуку Морзе, такелаж — как шкотовый от беседочного отличать, — потому что хриплым шкипером или даже шустрым юнгой уже не стать.

И впервые с детства-юности задумался, стал вспоминать, кем хотел быть и не стал. И надо ли было становиться. И был бы я счастливее или хотя бы полезнее, если бы стал, кем хотел стать в разные периоды времени. Я думаю, многие из тех, кто читает эти строки, не стали теми, кем хотели, и забыли даже думать. И я забыл. Сейчас вспомнил.

Офигенное занятие для очередного затяжного кризиса среднего возраста, которого не существует, но благодаря которому я впервые с детства начал считать себя человеком, достойным любви, внимания и признания моего права на существование. Хотя бы со стороны самого главного человека для человека — самого себя, как утверждает lj-user и психолог Марк re3 Сандомирский.

А я хотел быть…

Микробиологом, чтобы смотреть в окуляры, делать разные пометки и открытия. В одиннадцать-двенадцать лет получил в распоряжение на время настоящий микроскоп. Готовил препараты, знаю многие окружающие любознательного и быстрорастущего юношу, кхм… субстанции не понаслышке. Где сейчас наука России? За рубежом, правильно. Или в жопе. Удивите меня обратным утверждением.

Лесничим. Десять лет подготовки в школьном лесничестве. Думаю, курса тричетыре «Урмана» (не того, другого) мне можно засчитать. Рубка ухода, расчётная лесосека, непарный шелкопряд, буссоль Стефана, меч Колесова. Жил бы бобылём сейчас на кордоне. Сожительствовал бы с медведицей. Пил бы в лучшем случае отвары и настои, торговал бы лесом в Китай. Хорошо, что не пошёл. Хотя лес и зверушек люблю и жалею. И много посадил всяких кустов, деревьев в уфимских лесочках и на бульварах. Сотни.

Офицером сухопутных войск. Военным. Был очень правильный НВПшник, гвардии подполковник Григорий Мартьяныч Солдатов. По «гражданско-октябрятско-пионерско-комсомольской» линии меня из-за тихого голоса и склонности сомневаться в незыблемых вещах не особо продвигали, дальше политинформатора (собственно, чем-то похожим и занимаюсь) не растили. Мартьяныч чётко высмотрел во мне командирские замашки, которые я тщательно скрывал лет до тридцати семи (в том числе и от себя), и начал заряжать меня вместе с парторгом школы в какое-то общевойсковое командное. И чем больше мне лет, тем лучше понимаю, что пойдя по военной линии, я был бы какое-то время счастлив и, возможно, дослужился бы до лампасов.

Уф-ф! Неужели я это написал? Да ещё и публично. Хотя сам от себя скрывал стремление служить Родине в Вооружённых силах и желание принадлежать к офицерскому корпусу. Воевать. Ходить строем. Слушать и отдавать приказы. Заботиться о личном составе, чтобы все были сыты, одеты-обуты и веселы. Слуга Ельцину, отец Иванову, Петрову, Сидорову. Быть частью большой машины, которая всегда идёт в правильном направлении. И даже тогда, когда её гусеницы хрустят твоими костями.

Это было так далеко от семейных установок абсолютного пацифизма, либерализма и антитоталитаризма, привычного образа послушного и робкого малая-книгочея с плохой (по сравнению с одношкольниками, рядом ещё была СДЮШОР №10) физподготовкой, что даже в голове не укладывалось. Карточка огня, взаимодействие подразделений, количество пуль на погонный метр линии фронта. А мне нравилось. Но останавливало то, что в Вооружённых силах чем только в девяностые ни занимались, — но только не огневой, тактической, технической и прочей подготовкой! Ждать конца военной реформы не хотелось. Возможно, сорвался бы из профессии в девяностые, когда наступил бардак. Мне хотелось служить в Советской армии. В итоге — уже даже и не позорный «пиджак лейтенанта», запись в военнике «не служил», тяга к оружию, милитари и военные сны. Зато — жив, без особых пока разочарований, инвалидностей (тьфу-тьфу). У меня были в более зрелом возрасте варианты «служивой» карьеры, но я тогда заглянул в будущее и увидел раннюю персональную смерть. Физическую. Ощутил холод. Не пошел на службу. Живой, с тех пор прошло тринадцать лет — значит, всё правильно выбрано было на той развилке.

Дипработником. Изучил в детстве протокольную практику по книгам. Прочитал лет в десять-одиннадцать несколько раз учебник международного права про двухсотмильные зоны, правила объявления войны и конвенции против пыток и химоружия. Сломал языковой барьер, три школьных года занимаясь с вузовским преподавателем английским «по Бонку». Бегло говорил, нужно было примерно два-три дня погружения, чтобы выйти на хороший темп речи и бегло переводить с русского. Сейчас половина слов уже вылетела из ячеек памяти, а язык стал деревянным. Мне самому перестал нравиться собственный выговор, оттого зажат. Тогда бывали моменты, когда «думал на английском».

В одиннадцатом классе начал собирать документы, характеристики, но зассал (или честно оценил возможности?) ехать в Москву поступать в МГИМО без блата. Потому что второго шанса не будет, в армию заберут, а там дедовщина, и вообще, мама будет переживать. В плюсе — наличие в семейной биографии первого посла СССР в КСА⁶ и Йемене Карима «Красного паши» Хакимова. Я считал, да и сейчас считаю на его примере, что советский и российский патриот по воспитанию и убеждениям, мусульманин и татарин по происхождению очень бы пригодился державе для коммуникаций с арабскими и другими похожими странами.

Сейчас понятно, что широкая престижность кастовой профессии дипработника в СССР была основана на выездах за границу, подержанных иномарках и шмотье. Работа очень специфическая и нудная. Не для всех, если по-серьёзному, а не из-за чеков Внешпосылторга. Нормальных стран на всех не хватает. Годами держать позвоночник в тонусе… На Смоленке (накрайняк, Лубянке) редко вспоминают о твоей стране, а к тому моменту, когда вспомнят, она уже тебе опостылела. Забыл уже, где читал про тоскующих алкашей с синими паспортами. Но если хочешь сидеть в песках и жрать жареную верблюжатину, — есть более лёгкие способы. От пятисот долларов. Прямой вылет из МАП «Уфа».

Отработал карму дипломата, будучи два года собкором «Российской газеты» по Башкирии. Я так понял, что это примерно одно и то же. Свой среди чужих, чужой среди своих. Только отчётов побольше, да ещё все их читают в газете и визжат по утрам по телефону.

Кроме того, за кровную родственную связь с отцом, популярным и уважаемым в Татарстане и татарском мире журналистом, меня изредка тюкали в прежние времена в Башкирии. В основном — обижали недоверием. Иногда хватали за локоток и шипели в ухо, чтобы я «передал своему Шаймиеву» то или иное. Я удивлялся, поскольку не был с ним знаком и не имел связи, но отпираться было бесполезно.

Иногда даже щипали, чтобы досадить Шаймиеву, но в целом относились хорошо. Я почти не обижался, терпел. Ничего личного — только политика. Чем лучше, мудрее себя проявлю на службе, тем больше будут любить и уважать мой народ, говорил себе я. Тем более, что М. Ш. дела никакого до меня не было, о моём существовании он не знал и был от этого не менее счастлив. А я набирал опыт народного дипломата на своей нежной шкурке. Пережито. Навыки пригождаются. Метаться между молотом и наковальней, бегать между струйками — только за большие деньги, сам процесс не очень интересен.

Журналистом. Мне нравилась в этой профессии универсальность, доступ в разные интересные места типа заводов и фабрик. Отец меня везде с собой таскал, включая обкомы КПСС и режимные объекты. Я помню, как впервые содрогнулся в сладком ужасе, когда, шатаясь по Белому дому, мы натолкнулись на табличку «М. З. Шакиров». Тот самый, которого я видел только раз на День пионерии на стадионе «Нефтяник». Издалека.

На заводах мы общались с разными инженерами и передовиками, комсомольско-молодёжными бригадами про почин, рацухи и бригадный подряд. Я видел ряды девушек, которые срезали ножами наплывы с пластмассовой штамповки, темноватые цеха и токарные станки с ЧПУ, конвейер автосборочного КамАЗа, цех ложек БХО «Агидель» и табло позора «Они упрощают рисунки!». Здорово помогло в профориентации. Чтобы не идти на завод.

В общем, стал пишущим. И даже собкором органа ЦК КПСС, вернее, Совета министров. Ручкой чиркать в блокнотике лучше, чем лопатой в траншее, а по клаве клацать — легче, чем шпиндель раскручивать. Не правда ли?

Шахматистом. Шесть лет еженедельной пытки в школе. Чтобы сдержать слово, данное директору Герману Миняеву мамой. То ли мозг у меня по-другому устроен, то ли преподы попадались мизантропические, но играть толком так и не научился. Зато понял структуру «договорняков». Во время турниров за юношеские разряды можно было набрать на свой третий или четвёртый, а ненужные партии сливать за чики от импортного пива или за подыгрыш другу. Меня интересовало в этой игре всё: я знал партии гроссмейстеров, следил за игрой Карпов — Каспаров по газетам, но, видимо, не нашлось моего наставника, который бы сказал два самых важных слова об игре. Я счёл себя слишком тупым для шахмат и с тех пор доски чураюсь. Хотя страсть к просчитыванию многоходовок осталась. Чужих и своих. Может, из-за моей неудавшейся шахматной карьеры. Что это за профессия — «шахматист», сейчас знаю весьма относительно, сужу по нашим шашистам.

Думаю, если бы даже выковыряли меня из зажима, заставили поверить в себя, поставили на правильную дорогу, вернее, доску, я бы не знал, куда деваться с такой подготовкой. У кого-нибудь есть знакомые шахматисты-профи? Существует ли эта профессия?

Археологом. Из всех истфаковских кафедр мне глянулась археология, поскольку там люди были весёлые, свойские, заняты делом, выезжали в разведку на ГАЗ-66, обладали массой имущества, транспорта и куража. Знакомый миллионер девяностых уговаривал меня не тратить время на ерунду, заработать сначала, а потом копать что хочешь. Я только усмехался.

Мы катались по Башкирии и Челябе, пили портвейн, заедали бараниной и презирали матрасников и прочее турьё за то, что они бродят по природе безо всякой цели, для потехи. Без нормы, квадратов и лопаты штыковой. Намылся котелков и вёдер от горелых кашесупов, навалялся до одурения на сыром матрасе, пережидая дождь (по двадцать — тридцать дней были экспедиции!), приобрёл друзей на много лет. Но так и не понял связи между маханием лопатой (не зубной щёткой, уверяю вас, фанаты Индианы Джонса и прочей беллетристики) и научными достижениями. Видимо, потому, что был лишь частью чьего-то замысла, исполнителем чьего-то открытого листа. И потому, что мои интересы были всегда очень далеки от бронзового и железного века и даже — о Боже! — степей Евразии эпохи Средневековья.

Процедура увлекательная, но её результаты меня не интересовали вообще. Один раз «выстрелила» археологическая подготовочка, когда удалось в середине нулевых с коллегами поднять кипеж вокруг городища Уфа-2, которое начали срывать под кабминовский гараж. Памятник спасли. Ну, ещё тема Башстоунхенджа была.

Писателем. Это никогда не поздно, говорю себе я, — И не пишу очередную книжку, чтобы не выпадать из контекста так, чтобы не захотеть в него вернуться. Сейчас придумал, что нужен стол двухтумбовый зелёного сукна и кабинет домашний с лампой. Отговорки, понимаю. Но слишком много макулатуры вокруг издано — страшно заходить в книжные магазины.

Не хочу работать на полку. Или рано. Само напишется. Материала — полно. Считайте этот текст — тренировочным. Только ещё хочется дачу в Переделкино, пруд, как в фильме «Реальная любовь», или бассейн, как в фильме «Удачный год». Ну, ещё что-то из антуража. Пишмашинка уже есть.

Профессором. Культ учительства в семье царил. Иногда казалось, что преподаватели вузов — лучшие люди мира. А буковки к. ф. н. (философских, разумеется, не филологических) на визитной карточке виделись мне чем-то вроде Esq. на визитке британского повесы, отпрыска знатного рода. Д.и.н., соответственно, никак не меньше, чем Sir впереди имени. Хорошие буквы для соблазнения кадровых служб, говорили мне. («И девушек!», — отзывалось шкодливое жеребячье эхо внутри меня.)

Уверен, что это — из-за моих родителей, первые городские впечатления которых были связаны с образом профессоров. Тогда те ходили в галстуках и пиджаках, а не в свитерах с катышками. Читали лекции громогласным басом и даже представить не могли, что можно впаривать студням свои монографии по адским ценам, бухáть на кафедре и потом показываться на люди, плющить и сегрегировать своих питомцев по национальному признаку, брать мёд и мясо, лезть к студенткам. Кстати, у них (у студенток, не у профессоров!) и вправду есть стабильная привычка чётче обозначать глубину декольте, цветность макияжа и подчёркивать особенности организации конечностей по мере приближения сессии — проверено социологической наукой за два сезона в авиааспирантуре 96 — 97 годов. Думаю, что из меня получился бы довольно неплохой типаж препода-душки. Иногда ловлю в себе тягу к наставничеству, и если вижу толкового парня или девушку, хочется их растить и растить, как растили иногда меня. Это, видимо, функция такая организма. Но тогда я довольно быстро понял, что занимаюсь не своей темой.

Мне хотелось быть ближе к результату, чем деятель науки и пестователь. Все тебя уважают и благодарят, ты совершаешь открытия со всклокоченными волосами и переворачиваешь мир с немного сумасшедшей улыбкой и светящимися глазами, тебе ставят огромные памятники, на которых рыдают и читают стихи олигархи и президенты — твои ученики. Но — лет через двадцать после внезапной смерти в чистенькой комнате общежития, хорошо, если в чужой, а не в своей.

Я сам не понял, как совершил первый в жизни поступок и, проводя соцопрос Алика Фаизовича Шакирова, попросился на работу в «Башинформ», был протестирован одной заметочкой и принят. А текст получился настолько в тему, что его Озеров в «Советскую Башкирию» поставил, да ещё ко Дню республики. А я даже не знал тогда, когда у нас День суверенитета, и никого, кроме Рахимова, по фамилии не помнил из местных властителей. В общем, жил как нормальный человек. А когда с осмотром в нашу комнатушку аналитиков агентства заглянул вице-премьер Кульмухаметов, я даже подскочил от торжественности момента. То был второй день работы.

Мне нравилось в вузовской системе многое, интеллектуальные и симпатичные люди, каждая беседа с которыми была мне как игра в теннис разрядника с мастером спорта, то есть — на повышение класса. Особенно нравились пережитки средневековой немецкой университетской демократии, чёрные шары, выборы декана и ректора, независимость и братство, взаимное уважение коллег и обращение к студням на вы, без хамства и ругани.

Но там было слишком комфортно для того, чтобы развиваться, и слишком далеко от реального воплощения научных задумок. Ушёл, и правильно сделал. Ближе к результатам, не хочу Коперником и Галилео. Но перед кандидатами и докторами наук немного комплексую. Вернее, радуюсь, когда вижу, что какой-нибудь чиновник ещё и диссер умудрился защитить, желательно самостоятельно и в юности. Но научная, преподавательская деятельность — только факультативно. Науки-то нет сейчас. Или я не там смотрю? в любом случае, пусть ею занимаются те, кто без этого не может жить, не стоило мне занимать чужое место.

Музыкантом. В 1980 году, в августе, мы с мамой ехали в пыльном «икарусе-гармошке» (или жёлтом ЛиАЗе одиннадцатого маршрута?) с автовокзала на Лесопарковую отдавать меня в школу, в первый класс. Давка, жара, я сидел на ступенях и теребил ремень от сумки. Какая-то тётя схватила меня за руки, начала перебирать и разглядывать пальцы и сказала маме, чтобы та обязательно отвела меня к ней на уроки пианино. Я был сильно против и торпедировал путём саботажа попытку сделать из меня ван Клиберна.

На прослушивании-отборе талантов по вокалу в школе нас выстроили рекрутеры в полутёмном актовом зале и сказали мне тогда исполнить фразу «маленькой ёлочке холодно зимой». Я старался, но голос был психологически зажат, вышло примерно так, как выходит в «Ералаше». Больше слушать не стали. А я смирился с тем, что искусству я неинтересен. Обнаружил голос (драматический баритончик) только на втором курсе, когда под влиянием бутылки коньяка я разжался и исполнил целый песенник «Наши песни», которых тогда издавали море. До эпохи караоке мой певческий талант не дожил, пятнадцать лет курения, не поставленное дыхание и респираторные заболевания помогли зарыть вокальный талант в землю. Один раз в десятилетие прорывается — видимо, когда нет других способов выпустить напряжение. Так было на корпоративе углеводородном, когда перед коллегами тогдашними и нынешними был повторён подвиг Сьюзан Бойл. Лет май пипл гоу!

Не знаю, как приводить себя в певческое состояние. Кроме одного способа, которым не хочу злоупотреблять. Являюсь меломаном. Хочу играть в ансамбле на ритм-гитаре, а лучше бас-гитаре, которыми обязательно овладею ближе к пенсии. Могу подпевать на иностранных языках и писать рецензии и тексты для обложек грампластинок. Монтировать клипы.

Социальным инженером. Году в 1986 моя мама, социолог, начала рассказывать про всяких фукуям и ещё про профессию такую, ненашенскую. Называется социальный инженер. Типа социолог, но практик. Может модифицировать поведение людей. Например, без напряга для них заставить говорить своими словами. Или прийти на избирательный участок и опустить бюллетень в урну. Или, как зомби, нажать на кнопку по команде «прошу перепоста!». В общем, я до сих пор толком не знаю, что термин «социальная инженерия» означал тогда и существует ли эта профессия сейчас и в каком виде. Но в душу мне она запала. Думаю о том, как отучить людей мочиться в лифте и срать в подъезде и получить за это никак не меньше Нобеля. В белый цвет, что ли, углы покрасить?.. Зеркала поставить?..

Перечислив несколько профессий, думаю, зачем же человека заставляют определяться с выбором судьбоносной деятельности именно в тот момент, когда он (за редким исключением) ни черта не понимает в том, чего он хочет, в семнадцать-двадцать лет. Да ещё в таком тупом возрасте.

Видимо, заложена какая-то схема, обыденному сознанию неподвластная. Есть же рабочие пчёлы и муравьи-солдаты и прочие генетические распределения ролей. Как люди находят призвание — не пойму. Это же как надо разбираться в психологии, рынке труда, чтобы найти правильное применение своим талантам!

А вы работаете по специальности?

А по мечте? и вообще, помните ли, кем хотели стать?

Счастливы в нынешней

профессии? Не пробовали ту профессию, о которой мечтали?

МУЗЫКАЛЬНАЯ ПЕРЕМЕНКА

ИЗ ЛИЧНОГО АРХИВА

Урок пения в советской школе (76—82.ru)

«Пение» — один из «лёгких» предметов, который преподавался с первого по шестой или седьмой класс. В начальной школе он назывался «Пение», затем «взрослел» и в дневниках начинали писать «Музыка».

И действительно, в начальной школе дети большей частью разучивали песни, а в средних классах преподавались азы музыкального образования, которые, правда, не включали в себя нотную грамоту или игру на каком-либо инструменте. Исключением были учителя-энтузиасты (в основном, сельские), которые собирали школьные хоры, оркестры и ансамбли. Но это — В свободное от учёбы время. Часов на уроки музыкального воспитания отводилось мало — всего один урок в неделю.

Часто на занятиях приходилось заниматься далёкими от музыки вещами — например, записыванием под диктовку учителя текстов малоизвестных, но санкционированных песен. В зависимости от возраста репертуар менялся: от детсадовского «Мишка с куклой громко топает, громко топает…» до подросткового хита «Крылатые качели…», который, впрочем, разучивать не приходилось, поскольку его и так все знали из-за повального увлечения приключениями Электроника.

Отдельно стояли песни военных лет («Ночь коротка») и особенно Гражданской войны — «Орлёнок, орлёнок, взлети выше солнца…» или «Щорс идёт под знаменем, красный командир…», во время которой разрешалось постукивать костяшками пальцев по крышке парты, изображая ритм движения конницы — «тыгдым-тыгдым». Кроме того, в обязательную программу входили строевые песни, которые разучивались к общешкольным смотрам строя и песни.

В восьмидесятые годы была антивоенная патетика («Солнечному миру — да, да, да! Ядерному взрыву — нет, нет, нет!»), и, разумеется, гимн СССР разучивался во все годы и во всех классах.

В качестве уроков самой музыки как таковой школьникам, путём прослушивания пластинок в сопровождении рассказа учителя, класса с четвёртого преподавался классический оперный и балетный репертуар советских театров — «Риголетто» (игривое «Сеердцеее красаавицы склонно к измееене»), «Щелкунчик» (мультфильм на кинопроекторе) и, разумеется, «Лебединое озеро». На примере классического в педагогическом смысле, хотя и довольно сюрреалистического по звучанию произведения Сергея Прокофьева «Петя и волк», малопопулярного за пределами учебных классов, рассказывалось о выразительных средствах разных инструментов: «толстый, грубый, хищный голос у валторн (волк) и весёлый у струнных (Петя)».

Главный инструмент учителя пения — гармошка, как называли аккордеон по незнанию ученики младших классов, хотя в кабинете обязательно было пианино или даже гитара, на которой педагог мог играть только в личное время.

В старших классах ученикам рассказывали про «музыку рабов» — джаз, который появился после Гражданской войны в США из-за того, что освобождённые негры могли по дешёвке купить на распродажах инструменты ставших ненужными военных духовых оркестров.

Музыка — один из немногих предметов, оценка за который выставлялась задолго до окончания курса средней школы, после седьмого класса. А учитель пения — обязательный участник всех внеклассных мероприятий общешкольного масштаба. Его неизменно богатая мимика, кивки головой и движения бровей в качестве дирижёрской палочки всегда вызывали непреодолимый соблазн вслед за Электроником повторить: «Не надо «и…”!»

Впервые опубликовано в проекте www.76—82.ru

SIDE ONE

Примечания

4

МарЛен — марксизм-ленинизм. Термин использовался для обозначения обобщённого и доработанного Лениным учения Маркса (ред.).

5

Иван Дмитриевич Чигрин в 1980—1990-е годы был деканом исторического факультета БашГУ (ред.).

6

КСА — Королевство Саудовской Аравии (ред.).