Идея Ирана. Толкование к истории искусства и архитектуры

Ш. М. Шукуров, 2020

Книга исследует правила организации изобразительных образов и композиций в искусстве Ирана. Изобразительное искусство средневекового Ирана рассматривается на широком фоне иных проявлений культуры: литературы, философии, ремесла. Прослеживается логика движения искусства, его трансформации на пути перехода от графических форм художественного выражения до сугубо изобразительных. Особенное внимание уделяется персидской поэтологической терминологии, а также современной терминологической оснастке истории и теории искусства, риторики и литературной поэтики. Заключает работу серия практических разработок, исследующих правила формирования отдельных образов и композиционных схем, базирующихся на теоретических выводах в основном тексте исследования. В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

Введение

Итак, очевидно, что риторика не касается какого-нибудь отдельного класса предметов, но как и диалектика [имеет отношение ко всем областям], а также, что она полезна и что дело ее не убеждать, но в каждом данном случае находить способы убеждения; то же можно заметить и относительно всех остальных искусств, ибо дело врачебного искусства, например, заключается не в том, чтобы делать [всякого человека] здоровым, но в том, чтобы, насколько возможно, приблизиться к этой цели, потому что вполне возможно хорошо лечить и таких людей, которые уже не могут выздороветь.

Аристотель. Риторика

Визуальная риторика, так, как она постулируется нами, призвана вовсе не убеждать, а, согласно Аристотелю, находить способы, возможности для убеждения. Ars rhetorica способствует «обучению, движению и восторгу» (docere, movere, delectare). Визуальная риторика разделяется на два модуса: то, что существует, то есть пребывает в наличии; а также то, что предполагается, то есть существует в намерении^[2]. В нашей книге мы будем иметь дело с обоими модусами визуальной риторики. Если в первом случае объектами нашего интереса будут пространственно-временные, цветовые, композиционные решения средневековых мастеров, то во втором случае нас будут интересовать существующие идеи, возникающие концепты, темы, мотивы структурированной (а также диаграмматической) целостности, все они тесно связаны с обоими модусами наличия всего того, что мы можем знать или видеть.

По этой причине риторика является наукой репрезентации, наукой обо всем, что можно увидеть, услышать, прочувствовать. Однако репрезентация отлична от презентации тем, что первая отображает, а не изображает полученную информацию. Визуальная риторика, в свою очередь, способна не только воспроизвести полученную художником информацию, но и изменить все воспринятое в своих целях. По этой причине сферой репрезентации оказывается не просто воображение, но и ясное представление о судьбе образа или формы^[3]. Особенно отчетливо репрезентативные функции проявляют себя при переходе к образам и терминам суфизма. В этом случае особенно явственно высвечиваются глубинные трансформации обычных образов и четко выявляется новая реальность.

Для визуальной риторики, так же как и для классической риторики, большое значение имеют тропы. Надо признать, что тропология визуальной риторики может существенно отличаться от классической тропологии. По мере развертывания нашей книги мы увидим новые формальные и смысловые тропы. Они играют огромную роль в нахождении путей убеждения в риторике в древности, в Средневековье; в настоящее время в визуальной риторике эта функция принадлежит, например, метафоре^[4]. Именно метафора прокладывает путь от логоса к этосу и к патосу. Собственно патос, прокламирующий постоянное «движение» и чувство «восторга», располагает много более деятельным характером, нежели упорядоченные логос и этос. В иранской культуре такая метафора обозначается словом «majāz».

Арабо-иранские представления о риторике исходили из текстов Платона и Аристотеля: в первую очередь следует учитывать вклад ал-Фараби (872–950) в его трактате «Риторика» ('Илм ал-Мантик) и небольшой трактат Абу 'Али ибн Сины (Авиценны)^[5]. Убеждение, поясняет Фараби^[6] вслед за Аристотелем, берется в следующем значении: «вещь выделяется как часть целого, что считается достаточным, даже если рассмотреть [вещь] расширено»^[7]. Риторика, говорит Фараби, — это наука о вещах, предназначенных для составления о них мнения^[8]. Причем это мнение, повторим, может оказаться интенсивным, и даже, как мы увидим в книге, суггестивным. Образ, о котором составляется мнение, может вызвать у подготовленного читателя дополнительные, аналитические чувства.

Если точкой отсчета в нашем случае является иранская культурная среда, то любые увещевания по поводу визуальной вещи, будь то изобразительное искусство, архитектура или ремесло Большого Ирана, должны предусматривать, что вещь есть только часть этой среды. В книге мы встретимся со значимым примером того, как часть превосходит целое; для подобного сдвига необходимо время — в нашем случае несколько столетий. Небольшая по размерам вещь способна намного перерасти себя, приобрести отчетливые черты феномена всей культуры, за счет репрезентативности визуальной культуры Ирана. В данном случае мы говорим о креолизации текста рукописной книги в тот момент, когда в ней появляется миниатюра. (См. об этом, а также о метатексте и диаграмматических свойствах рукописной миниатюры в главе III). Напомним, что репрезентативность визуальной культуры Ирана влечет за собой внешнюю и внутреннюю переорганизацию той же миниатюры.

В этом состоит суть родства риторики и поэтики, наша книга сводит их отношения к проблеме текста и иллюстрации^[9]. В поэтике и в риторике вещь (стихотворение, проза) рассматривается, во-первых, как единственная ценность и целостность. Во-вторых, поэтика является частью теории литературы и призвана заниматься исключительно правилами организации отдельных образов и целостной композицией в поэзии и прозе. Только в последние десятилетия появляются сочинения о поэтике искусства и архитектуры.

В числе важнейших возможностей убеждения, тем более при метафорическом складе мышления иранцев, выступают воображение и память. Зрительная память художника невозможна без обращения к воображению. Другими словами, мнемоника оказывается проницаемым порогом между памятью и воображением, прошлым и будущим. Немецкий разработчик современной риторики Остеррайх справедливо считает, что воспоминание конституирует появление различного рода образов, знаков^[10]. Скажем более определенно: визуальная риторика основывается на мнемоническом приеме — художников и его зрителей объединяют память и воображение. Человека такой культуры можно справедливо назвать homo rhetoricus^[11]. Визуальная риторика, надо понимать, имеет отношение не только к изобразительному искусству или архитектуре. Вовсе не случайно в настоящее время широко развивается и риторика культуры, что можно охарактеризовать следующей энтимемой: искусство риторично, поскольку оно входит в сферу действия культуры homo rhetoricus. Аристотель в первой же главе трактата «Риторика» сказал об этом следующее: следствием наличности определенного факта бывает наличность другого, отличного от него факта, такое заключение называется энтимемой. Наша энтимема, как говорит Аристотель, имеет характер необходимости, а не случайности.

Однако Платон в диалогах «Теэтет» и «Федр» словами Сократа подвергает искусство риторов критике, поясняя, что «знание вовсе не есть истинное мнение»:

«Т е э т е т. Как? И что же это за искусство?

С о к р а т. Искусство величайших мудрецов, которых называют риторами и знатоками законов. Дело в том, что они своим искусством не поучают, но, убеждая, внушают то мнение, которое им угодно. Или ты почитаешь их такими великими учителями, что не успеет утечь вся вода, как они досконально изложат всю истину тем, кто не присутствовал в то время, когда кого-то грабили или еще как-то притесняли?»

(Теэтет)^[12]

В противоположность риторике, ее методу убеждения Платон словами Сократа предлагает изучение истины:

«Мне сдается, будто я слышу, как некоторые из них подходят сюда и свидетельствуют, что красноречие не искусство, а далекий от него навык. Подлинного искусства речи, сказал лаконец, нельзя достичь без познания истины, да и никогда это не станет возможным».

(Федр)^[13]

Мы находим существенный резон в словах Сократа по отношению к риторике. Читатель увидит в нашей книге, что визуальная риторика, кроме разработки правил видения вещи, настроена на серьезную работу со смыслами, и довольно часто с тем, что составляет неочевидные семантические, и, как мы покажем, этимологические пласты изображений и архитектурных зданий. Таким образом, визуальная риторика, как искусство убеждения, действует и по горизонтали, и по вертикали, вглубь, по словам Платона, к истокам, к «истине».

Вот пример тому. Как известно, визуальная культура ислама не знала поклонного образа, искусство иконопочитания было глубоко чуждо мусульманам. Тем не менее по отношению к каллиграфическому искусству все чаще и чаще используются значимые для искусства христиан термины икона (icon) и иконичность (iconicity^[14]). Надо помнить, что под терминами «икона» и «иконичность» не следует понимать разнородные вотивные образцы в христианстве или буддизме. Греческое слово «ει'κών» (образ, изображение) никак не предусматривает того ореола святости, что привнесло христианство.

Характерной особенностью иранской архитектуры является распространение каллиграмм по всей поверхности построек. Каллиграммами являются геометрические по форме и сакральные по сути каллиграфические надписи, начертанные в виде почерков куфи, насх, сульс. Все они предстоят по отношению ко всей культуре, освящая собой и каллиграфию, и архитектуру и весь исламский мир. В первой же главе книги читатель прочитает об идее Авиценны по поводу каллиграфической точки, именно точка движет письмом, она предстоит письму. Ибн Мукла сказал то же другими словами: точка является мерой всего письма и его же составляющим компонентом.

Смысл визуальной риторики состоит также в активном восприятии и креативном приспособлении к нормам новой культуры, что влечет за собой трансформативные процессы в области семантики и формы^[15]. Хорошим примером в области осваиваемой мусульманами иранской культуры является изменение иранцами плановой структуры мечети: переход от гипостиля арабской мечети к крещатому плану дворовой мечети — весьма знаменательное обстоятельство.

Книга посвящена периоду с IX–X по XIX вв. в пределах всей толщи культуры Большого Ирана (Greater Iran). Другими словами, идет речь о путях сложения изобразительного искусства от династии Саманидов до династии Каджаров. Нас будут в особенности интересовать механизмы сложения визуальной наррации в устойчивых композиционных схемах; эта работа была начата в нашей недавней книге «Хорасан. Территория искусства» (М., 2016). Сочетание вещей и их предварительных оценок в книге «Хорасан…» будет радикально пересмотрено в контексте визуальной риторики. По этой причине многие примеры, использованные нами, так или иначе связаны с книгой «Хорасан…».

Настоящее издание подготовлено на основании нашей ранней книги «Искусство средневекового Ирана. Формирование принципов изобразительности» (М., 1989). Книга была значительно переработана и дополнена, а также теоретически обогащена, об этом мы много говорили выше. Внимательный читатель должен обратить внимание на отсутствие в книге таких выражений, как «искусство или культура ислама». Каждая культура самобытна, даже оставаясь в лоне унифицирующих все и вся религиозных представлений. Вместо указанных словосочетаний в данной книге мы предпочитаем выражение «иранское искусство в мире ислама», «иранская культура в мире ислама».

Автор выражает глубокую признательность его превосходительству, чрезвычайному и полномочному послу Исламской Республики Иран в Российской Федерации Мехди Санаи, К.Х. Идрисову и Э.Х. Идрисову за деятельное участие в судьбе книги. Наша признательность адресуется также С.Ю. Кавтарадзе, именно он подтолкнул нас к необходимости теоретической и методологической переоценки текста «Хорасан…». Весь текст данной книги впервые прочитал Г.В. Вдовин, первые замечания исходили также от него, свою дружескую благодарность за нелегкий труд мы направляем и ему. Мы глубоко благодарны Хусраву Нозири (чрезвычайному и полномочному послу Таджикистана в Египте). Мы глубоко признательны директору Государственного музея архитектуры им. Щусева Е.С. Лихачевой за великодушное разрешение пользоваться коллекцией музея.

Примечания

2

Об этом см. подробнее: Sonja K. Foss. Framing the Study of Visual Rhetoric: Toward a Transformation of Rhetorical Theory // Defining Visual Rhetorics / Ed. A. Charles. Hill, Marguerite Helmers. Mahwah, NJ: Lawrence Erlbaum, 2004. P. 303–305.

3

О репрезентации см.: Ямпольский М. Ткач и визионер. Очерки истории репрезентации, или О материальном и идеальном в культуре. М.: Новое литературное обозрение, 2007.

4

О метафоре и патосе в осуществлении ars rhetorica см.: Oesterreich P.L. Homo rhetoricus // Culture and rhetoric / Ed. by I. Strecker and S. Tyler. New York; Oxford: Berghahn Books, 2009. P. 64–65.

5

Фараби. Риторика // Ал-Фараби. Логические трактаты. Алма-Ата: Наука, 1975; а также см.: Parens J. Metaphysics as Rhetoric: Alfarabi’s Summary of Plato’s «Laws». New York: State University of New York Press, 1995; Lahcen E. Ezzaher. Avicenna’s Book of Rhetoric: An English Translation of Avicenna’s Commentary on Aristotle’s Rhetoric // Journal Advances in the History of Rhetoric. 2008. Vol. 11/12.

6

«Риторика действительно не имеет своего, специфичного для нее предмета, относительного которого необходимо убеждение, но она добивается убеждения во всех родах вещей» (Фараби. Риторика. С. 468). Слова Фараби вполне могут использоваться для современных теоретических обоснований визуальной риторики. Личности Фараби и, как мы увидим, Авиценны формировались далеко не только под воздействием Аристотеля, но и Платона (о Фараби как «метафизическом неоплатонисте» см.: Parens J. Metaphysics as Rhetoric. P. 18).

7

Фараби. Риторика. С. 442.

8

Там же. С. 468.

9

Женнет Ж. Работы по поэтике. Фигуры. Т. 1. М.: Изд-во Сабашниковых, 1998.

10

Oesterreich P.L. Homo rhetoricus universalis: Die Entdeckung des rhetorischen Geistes in den Wissenschaften // Die Rede von Gott und der Welte: Religionsphilosophie und Fundamentalrhetorik / Hrsg. K. Giel, R. Breuninger. Ulm: Humboldt-Studienzentrum, 1996. P. 55.

11

См. об этом: Oesterreich P.L. Homo rhetoricus…

12

Платон. Сочинения в четырех томах / Под общ. ред. А.Ф. Лосева, В.Ф. Асмуса. Т. 2. СПб.: Изд. СПб. университета, Изд. О. Абышко, 2007. С. 313.

13

Платон. Т. 2. С. 203.

14

Irvin Cemil Schick. The Iconicity of Islamic Calligraphy in Turkey // Anthropology and Aesthetics. 2008. No. 53/54, Spring — Autumn. Тема автора касается не только турецкой каллиграфии, но охватывает и каллиграфию исламского мира в целом. Много подробнее на основании авраамических традиций и многого другого см.: Elias J. Aisha’s cushion: religious art, perception, and practice in Islam. Cambridge, MA; London: Harvard University Press, 2012.

15

См. более подробно: Helmers M. Framing the Fine Arts Through Rhetoric // Defining Visual Rhetorics / Ed. Ch.A. Hill, M. Helmers. Mahwah, NJ: Lawrence Erlbaum, 2004. P. 84.