Семейные тайны

Чингиз Абдуллаев, 2012

Молодая немка Эмма Вихерт пригласила знаменитого сыщика Дронго в Потсдам на юбилей своей пожилой родственницы. Эмма знакома с Дронго уже много лет и прекрасно осведомлена о его уникальных способностях. Именно потому она больше других была заинтересована в том, чтобы международный эксперт присутствовал на юбилее. Как говорится, на всякий пожарный. Потому как женская интуиция подсказывала Эмме, что на банкете может произойти нечто из ряда вон выходящее. И молодая женщина не ошиблась – в самый разгар застолья виновница торжества Марта была отравлена смертоносным ядом. Дронго немедленно приступает к расследованию и сразу понимает, что убийца… ошибся.

Глава 3

Ночью он все-таки решил покопаться в Интернете и поискать сведения, какие можно найти на знакомых и родственников Эммы Вихерт. Поразительно, как много данных иногда можно найти в Интернете. Набираешь фамилию знакомого человека, и неожиданно появляется информация, что он был связан с преступными организациями и подозревался в мошенничестве. Сразу возникает статья с конкретным указанием на этого человека. Не зря Интернет называют паутиной. Она связывает людей друг с другом и выставляет на всеобщее обозрение их пороки, ошибки и просчеты, допущенные в жизни.

Семья Вихерт прибыла в Германию из Казахстана уже в новом веке, тогда как семья Крегеров оказалась в Германии в начале девяностых. Самая большая информация была на Берндта Ширмера и его банк. А про Арнольда Пастушенко говорилось о том, что он подозревался в валютных операциях еще в конце восьмидесятых. Причем тогда он работал в Киеве, а родился в Целинограде в Казахстане. Дронго отметил эту информацию, продолжая читать дальше. Нигде не было сказано о возможной болезни Сюзанны Крегер, которая лечилась в клинике для душевнобольных. Очевидно, кто-то из родственников внимательно следил за подобными сообщениями, появлявшимися на информационных сайтах. В эту ночь Дронго заснул намного позже обычного. Утром он принял горячий душ, побрился, оделся и спустился к завтраку. Ресторан выходил окнами на Курфюрстендамм, самую известную улицу Западного Берлина. Отсюда было удобно наблюдать за прохожими.

Он постарался закончить свои дела к половине шестого и вернулся в отель. Ему уже привезли заранее заказанный букет цветов, благо цветочный магазин был недалеко от отеля. В шесть часов вечера Дронго уже ждал Эмму, которая обещала за ним заехать. Минуты тянулись медленно, как обычно бывает в подобных случаях. В восемнадцать пятнадцать он нетерпеливо посмотрел на часы, а в восемнадцать двадцать достал телефон и набрал номер Эммы. Телефон был отключен. Дронго убрал мобильник в карман, продолжая сидеть на диване. В половине седьмого он решил, что нужно предпринять какие-то действия. Женщина не просто опаздывала, скорее всего, с ней что-то случилось.

Нужно вернуться в свой номер и попытаться найти адрес дома семьи Крегеров, проживающих в Потсдаме. Не хотелось думать, что с Эммой могло произойти что-то плохое. Но она не перезванивала Дронго, ее телефон упрямо молчал, и на часах было уже без двадцати пяти семь.

Он уже собирался подняться в свой номер, чтобы уточнить адрес семьи родственников Эммы, когда она с виноватым видом появилась в холле отеля. Он поднялся, шагнул к ней. Женщина опоздала ровно на сорок минут. Дронго выразительно смотрел на нее.

— Извините, — жалобно пробормотала Эмма, — у меня телефон упал в реку, и я пыталась его достать. Поэтому и опоздала. Не могла вам перезвонить. Какой прекрасный букет! — быстро добавила женщина, не давая ему возможности что-либо сказать. — Это для меня?

— Нет, — ответил Дронго, — для свекрови вашей сестры. Вы говорили, что собираетесь на ее день рождения.

— Да, конечно. Какой вы внимательный! — восхитилась Эмма. — Только не обижайтесь, но у вас такое лицо, словно я опоздала на три дня.

— Вы опоздали на сорок минут, — сообщил Дронго. — Учитывая, что вы не позвонили, ждать было довольно утомительно.

— Я все понимаю и поэтому извинилась, — быстро произнесла Эмма. — И вы должны меня понять. Я ведь не нарочно это сделала. Представьте себе, что мы фотографировались с Анной, когда она случайно задела меня рукой, и телефон полетел вниз. Она сама так переживала. А я забыла номер вашего телефона, ведь он был записан именно в моем мобильнике. И вообще не представляю, что мне теперь делать. Все мои контакты были в том телефоне, а память у меня дырявая, и я ничего не помню. Представляете, как мне теперь будет сложно!

— Ужасно, — согласился Дронго без тени иронии.

Эмма подозрительно взглянула на него:

— Вы издеваетесь?

— Нет. Пытаюсь осознать весь трагизм вашего положения без вашего мобильника. Иногда даже полезно бывает остаться в одиночестве без средств связи. Поверьте, что такие разгрузки нужно иногда себе позволять.

— Только не мне. Честное слово, я ужасно переживала и действительно хотела достать утонувший телефон. Целых полчаса мы пытались выудить его из воды, даже позвали какого-то парня, который согласился поискать за пятьдесят евро. Но он так ничего и не нашел.

— Мы будем стоять в холле или поедем к вашей сестре? — поинтересовался Дронго.

— Конечно, поедем. Просто я хотела объяснить, что именно со мной произошло. Спасибо, что вы меня дождались.

Дронго взял букет, и они прошли к ее автомобилю. Машина была заляпана грязью. Эмма с виноватым видом пожала плечами:

— Я торопилась сюда, боялась, что не успею.

Усевшись в автомобиль рядом с женщиной, он положил букет на заднее сиденье и пристегнулся.

— Я доехала к вам за двадцать минут, — призналась Эмма, — боялась, что вы уйдете. Представляю, сколько штрафов мне выпишут.

— Ваши родственники уже собрались?

— Конечно. Все уже в сборе. Нужно было видеть их лица, когда я сказала, что приеду к ним со своим новым другом. Это было подобно эффекту землетрясения. Они не могли мне поверить. Я еще не успела оформить развод с прежним мужем, как обзавелась любовником. Представляете, что они обо мне думали?

— Могу себе представить, — пробормотал Дронго. — И тем не менее вы решили взять меня с собой.

— Я подумала, что так будет правильно, — призналась Эмма. — Или вы уже пожалели, что решили связаться с такой взбалмошной особой, как я?

— Пока нет. Но если вы будете опаздывать на сорок минут и терять свои телефоны, то я могу подумать, что вы просто решили испытать мою нервную систему.

— Я уже извинилась, — напомнила женщина.

— А я уже сел в машину, приняв ваши извинения, — ответил Дронго.

Оба улыбнулись.

— Как получилось, что ваша сестра умудрилась выбить у вас из рук телефон? — поинтересовался Дронго.

— Мы делали снимки на мой мобильник, — пояснила Эмма. — Анна нервничала с самого утра. У нее напряженные отношения со свекровью, как это обычно бывает. Конечно, Крегеры, которые переехали сюда довольно давно, мечтали о том, что их любимый сын женится на настоящей немке.

— А вашу сестру они не считают немкой? — спросил Дронго.

— Не совсем. Не забывайте, что у нас мама не немка, а потом мы приехали гораздо позже их и считаемся немцами третьей волны. Ну и вообще она хотела бы полностью оборвать все связи своей семьи с бывшими соотечественниками из Казахстана. Она родилась в тридцать седьмом, и их сослали в Казахстан, когда ей было только три года. Ее отца и дядю расстреляли, и, очевидно, эти воспоминания подсознательно на нее давят.

— Полагаю, что они давили бы на любого человека.

— Верно. Но не у всех такие сложности, как у них в семье. Ее сестра даже не помнит отца, которого расстреляли, когда ей было несколько месяцев. Это ужасно, расти всю жизнь с осознанием того, что в государстве, где ты живешь, твоего отца сочли врагом народа и убили. Мне всегда бывает жалко немцев, родившихся в двадцатые — тридцатые годы и живших тогда в Советском Союзе. Если всем остальным приходилось несладко, то можете себе представить, как сложно было немцам. Особенно в начале войны, когда слова «немец» и «фашист» стали синонимами, а Илья Эренбург тогда написал свою знаменитую статью «Убей немца». Я, конечно, понимаю чувства советских людей, на которых напали немцы. Мама говорила, что немцев ненавидели все ее родственники, и в доме был даже скандал, когда она хотела выйти замуж за моего отца. Хотя это были уже восьмидесятые годы и после войны прошло тридцать пять лет.

— Почти каждая советская семья потеряла кого-то во время войны, — напомнил Дронго. — Лично у меня погибли двое братьев моего отца. Он сам тоже воевал, будучи восемнадцатилетним офицером. Я думаю, вы не обидитесь, если я скажу, что мой отец до конца жизни не мог слышать немецкую речь. А умер он уже на девятом десятке лет. Эти сильные чувства неприятия всего того, что связано с немцами, сохранялись у многих фронтовиков до конца жизни, и с этим ничего нельзя было поделать.

— Я знаю, — кивнула Эмма, — даже наших ребят в школе иногда дразнили фашистами. Это в Казахстане, где обычно была самая интернациональная среда и в классах учились не только казахи, но и русские, украинцы, немцы, прибалты, в общем, полное смешение всех народов и национальностей. Но стереотипы восприятия немцев были еще сильны. Многие воспользовались ситуацией после объединения Германии и вернулись на свою историческую родину. В начале девяностых Германия стала единой страной, а СССР начал распадаться. Многие не хотели ждать лучшей жизни, бросали все нажитое и уезжали в Германию. Но все равно ужасно, когда я вспоминаю, как мучили немцев Поволжья, когда выселяли их в Северный Казахстан. Всех немцев объявили чуть ли не пособниками Гитлера и врагами народа. А ведь там было много достойных и порядочных людей. Этот сталинский режим был таким кровавым… — вздохнула Эмма.

— Не нужно мыслить так шаблонно, — посоветовал Дронго. — Это я говорю не в оправдание сталинских репрессий, когда убирали политических противников, фактически ни в чем не виноватых, только лишь за то, что они были не согласны с генеральной линией самого Сталина. Репрессиям подвергались не только немцы, но и многие другие народы, проживающие в нашей прежней стране. Но если говорить о переселении немцев в Казахстан, то стоит вспомнить о том, как после нападения японцев на американцев в Перл-Харборе один из самых популярных президентов Соединенных Штатов — известный демократ и либерал Франклин Рузвельт распорядился создавать специальные концентрационные лагеря, куда сгоняли всех граждан США японской национальности. У них отнимали имущество, дома, бизнес и отправляли в эти лагеря целыми семьями. Стариков, женщин, детей… Их единственная вина состояла в том, что они были японцами. И это происходило не при кровавом сталинском режиме, а при демократическом американском строе. Как видите, иногда суровая необходимость диктует свои правила даже в самых демократических странах.

Эмма искоса посмотрела на Дронго.

— Вы оправдываете преступления сталинского режима?

— Ни в коем случае. Но я считаю, что правда не может быть односторонней. Если вспоминать о депортации немцев в Северный Казахстан, то нужно вспоминать и о концентрационных лагерях для японцев — граждан США во время войны.

— Я не слышала про японцев, — призналась Эмма.

— Американцы живут по принципу «Моя страна всегда права», — пояснил Дронго, — а бывшие советские граждане жили по принципу «Моя страна всегда не права». Сотни и тысячи журналистов специализировались на охаивании истории и политики своей собственной страны. Многие даже не понимали, к чему приведут их «разоблачения», часто тенденциозные и односторонние. Кончилось это распадом страны, которую так мордовали. Один из самых известных диссидентов — Владимир Максимов с горечью признался: «Метили в коммунизм, а попали в Россию». Просто о многом потом не писали газеты. Когда бывшие диссиденты протестовали против политики односторонних уступок Москвы, когда даже Солженицын отказался получать орден из рук Ельцина, когда подобный демарш совершил и другой большой русский писатель, Юрий Бондарев, об этом просто не сообщали ни в России, ни в Казахстане, ни в Германии.

Они выехали на шоссе, ведущее к Потсдаму.

— Вы говорили, что, кроме ваших родственников, там будет еще одна пара, — вспомнил Дронго, — кажется, Арнольд Пастушенко и его супруга.

— Верно, — удивилась Эмма, — как хорошо вы запомнили. Это наши близкие друзья еще по прежней жизни в Казахстане. Арнольд учился с Анной в одном классе. Потом они расстались, он уехал поступать в Киевский институт международных отношений, а мы остались в Казахстане. Но связь поддерживали все время. И он тоже переехал сюда. У него вторая супруга — Леся Масаренко, они познакомились уже здесь. Ему тридцать два, а ей двадцать шесть. Они поженились в прошлом году.

— Я смотрел данные на Пастушенко, — признался Дронго, — там не очень приятная информация.

— О его валютных операциях, — тотчас откликнулась Эмма. — Ну, конечно, что там еще может быть. Он ведь уехал в Киев в конце девяностых. Можете себе представить, как ему было там трудно одному? У него, кроме двоюродной тети, никого не было. И они вместе с товарищем решили открыть пункт обмена валюты, не оформив нужные документы. Просто поставили столик в гостинице и стали обменивать деньги для иностранцев. Ну и, конечно, им не дали работать, ведь у них не было ни крыши, ни достойных покровителей. Арнольд мне сам рассказывал обо всем. И это закончилось тем, что его едва не посадили. Вернее, дали три года условно, и тогда он принял решение уехать из Киева. Сначала перебрался в Варшаву, а уже потом в Германию. Он приехал к нам восемь лет назад и появился такой… ободранный и несчастный. На первых порах мы ему даже помогали. А потом он женился на местной немке, открыл небольшой бар, начал богатеть, открыл магазин, развелся с женой, женился во второй раз и теперь уже является владельцем двух магазинов.

— Значит, деловой человек, — кивнул Дронго.

— Очень деловой и пробивной, — согласилась Эмма, — и он близкий друг нашей семьи. Он всегда помогает нам и помнит о том, как мы его приютили восемь лет назад.

— У них есть дети?

— Пока нет. Они только год как поженились.

— А у сестры Германа Крегера?

— Двое мальчиков. Хотя ей только тридцать пять, что, по немецким меркам, совсем немного. Она вышла замуж, когда ей было двадцать семь. Здесь так принято. У нас в тридцать лет уже чувствуешь себя старухой, а в Германии только начинают жить…

— Интересно, а как чувствуете себя вы? — неожиданно спросил Дронго.

— Глубокой старухой, — призналась Эмма. — Я думала, что после разрыва с мужем смогу обрести прежнее чувство независимости и свободы. Но похоже, что я только обманывала себя. Во мне все еще говорят советские гены. Или казахстанские, я даже не знаю, как правильно сказать. Только после разрыва с мужем начинает казаться, что жизнь уже кончена, ничего хорошего впереди меня не ждет и я закончу свою жизнь где-нибудь в богадельне.

— Не напрашивайтесь на комплимент. Вы великолепно выглядите, на вас оглядываются мужчины. По немецким меркам, вы совсем юная фрейлейн, у которой все еще впереди.

— Надеюсь, — улыбнулась она, — может, поэтому я вас и остановила в Баден-Бадене, чтобы обрести прежнее чувство уверенности. Мне показалось, что рядом с таким мужчиной, как вы, я буду чувствовать себя уверенно.

— А вы чувствовали в доме своей старшей сестры себя не очень уверенно, — понял Дронго.

— Не очень, — согласилась Эмма. — К тому же там большой дом, доставшийся семье Крегеров по наследству. Вы, наверно, знаете, что во время взятия Берлина Потсдам почти не пострадал. И поэтому там проходило знаменитое совещание трех лидеров победивших стран. Ну и, разумеется, там сохранилось много нетронутых домов, оставшихся с начала двадцатого века. Один из таких домов и достался Крегерам. Хотя моей сестре он никогда не нравился. Она говорила, что в нем водятся привидения.

— Как зовут сестру Германа?

— Мадлен. Мадлен Ширмер по мужу. Хотя говорят, что в Казахстане ее называли Машей. Но она сама в этом никогда не признается.

— А где их отец?

— Умер три года назад. Ему было уже за семьдесят. Кровоизлияние в мозг. Он был бывшим спортсменом, неплохо выглядел, но получил инсульт и через несколько дней скончался, не приходя в сознание. Говорят, что у спортсменов подобные вещи случаются. Не знаю. Но после его смерти Марта изменилась не в лучшую сторону. Хотя я ее понимаю. Потеряла мужа и повесила себе на шею свою безумную сестру.

— Сестра никогда не была замужем?

— Не была. Старая дева. Наверно, на этой почве и тронулась. Только не считайте меня циником. Я видела ее фотографии в молодости, она была довольно привлекательной девушкой. Но, видимо, не сложилось. А сейчас ей уже за шестьдесят, и думаю, что теперь уже не сложится никогда. Она не буйная, тихая, но иногда происходят срывы, о которых она предпочитает не вспоминать.

— И поэтому вы решили взять меня с собой? Считаете, что я могу быть специалистом и по душевнобольным?

— Не уверена. Просто хочу, чтобы вы были рядом. Разве это так много? Между прочим, еду они заказали в русском ресторане Потсдама, думаю, что будет вкусно. Ой, уже восьмой час, и мы опаздываем! Представляю, как будет злиться Марта.

Эмма прибавила скорости, сворачивая в Потсдам. Почти двадцать лет назад здесь стояли воинские части советского контингента, и Дронго приезжал сюда. С тех пор прошло много лет, и Потсдам неузнаваемо изменился. Хотя ландшафт остался прежним, и в парковых зонах по-прежнему отдыхали не только берлинцы, но и гости, прибывающие в столицу Германии со всего мира.

— Приехали, — сообщила Эмма, мягко останавливая машину. — Только учтите, что мы знакомы с вами уже десять лет и вы мой старый знакомый по Казахстану. В конце концов, это ведь правда.

— Они могут обратить внимание на нашу разницу в возрасте, — напомнил Дронго. — Вам тридцать, и по возрасту я гожусь вам скорее в отцы, чем в друзья.

— А может, мне нравятся солидные холостяки намного старше меня, — предположила Эмма. — И вообще, перестаньте беспокоиться. Вы очень неплохо выглядите для своих лет. Подтянутый, не распускаете животик, следите за формой, почти не поседели.

— Зато полысел.

— Ничего. Это даже украшает мужчин. В общем, я представлю вас как своего друга. Только давайте без этой непонятной клички Дронго. Боюсь, что там просто не поймут, почему вас называют так же, как и птиц.

— Ничего, — ответил он, — можно просто Дронго. Меня обычно так называют.

— Хорошо, — согласилась Эмма, — пусть будет Дронго. Только скажите, что мы знакомы уже давно. Пойдемте. И не забудьте взять свой роскошный букет. Представляю, какое впечатление произведет он на Марту.

Дронго наклонился, чтобы достать букет. И услышал за спиной нетерпеливый голос:

— А раньше вы приехать не могли?