Забытый сон

Чингиз Абдуллаев, 2005

Тщательно подготовленное преступление расследовать очень трудно. А если оно произошло одиннадцать лет назад, то разоблачить преступника почти невозможно. Арманд Краулинь покончил с собой – такова официальная версия. Но его жена не сомневается – его убили. Она обращается к эксперту-аналитику Дронго. Никаких улик, свидетельствующих о хладнокровии и расчетливом убийстве, нет. Кроме, пожалуй, одной маленькой вещицы, которую она отдает Дронго.

Глава 5

Остановив машину, Дронго уселся на заднее сиденье и попросил отвезти его по указанному адресу. Водитель согласно кивнул. И едва они отъехали, спросил:

— Вы там живете или едете в гости?

— Еду в гости, — ответил Дронго. Он обратил внимание на русский язык водителя. Тот говорил с южным акцентом.

— Вы, наверное, не местный, — предположил водитель, — я уже тридцать лет работаю в такси и сразу узнаю, когда человек местный, а когда — нет. А на Рупницибаса это самый известный дом бывших сотрудников партийного аппарата. Вам нужен именно этот дом?

— Да, этот.

— Известное место. Тогда в Риге еще не строили столько домов, сколько сейчас. И таких богачей не было. Посмотрите, какие виллы они построили на нашем побережье.

Дронго не ответил, он смотрел в окно, на спешащих под дождем прохожих.

— Мы приехали сюда в Ригу тридцать лет назад, — продолжал между тем словоохотливый водитель, — у меня мать русская, а отец — азербайджанец. Нас четверо детей и двое разных отцов. Мой отец умер, когда я был совсем маленьким, и мать вышла замуж за туркмена. Она потом шутила, что имела сразу двух мужей мусульман. Как гарем наоборот. Мы жили в Небит-Даге, затем в Ашхабаде, потом решили переехать сюда. Тридцать лет назад. Тогда здесь было совсем по-другому. Я здесь женился, у меня выросли дети, появились внуки…

Дронго повернул голову и посмотрел на водителя.

— А теперь мне не дают гражданства, — с ожесточением сообщил тот. — А таких, как я, половина Латвии. Они говорят, что мне нужно сдавать специальный экзамен. А я не собираюсь этого делать. Не пойду сдавать никакого экзамена. Я прожил здесь тридцать лет, всегда честно работал, никого не убивал и не грабил, ни разу не был под судом. Почему мне не дают гражданства? Почему они считают меня человеком второго сорта?

Дронго молчал.

— Мы приезжали сюда жить и работать, — горько сказал водитель, — а теперь выяснилось, что все мы оккупанты. И я тоже оккупант. Говорят, что нужно было в свое время уехать в Россию. А кто меня там ждал? Кому я там был нужен? И как мне уехать, бросив дом, семью, детей, внуков? Куда ехать и на какие шиши? Кто мог уехать, уже давно в Англии или в Германии. И молодежь наша уезжает, не может устроиться здесь на приличную работу.

— У вас нет паспорта? — поинтересовался Дронго.

— У меня есть паспорт, что я не гражданин, — ответил водитель. — Вот такая петрушка. — Он повернул налево и мягко затормозил. Затем обернулся к Дронго: — Вас подождать?

— Спасибо, не нужно. — Дронго расплатился и вылез из машины. — Удачи вам, — пожелал он водителю.

— И вам, — ответил тот, довольный оставленными чаевыми.

Когда машина отъехала, Дронго подошел к дому и нашел нужный подъезд. Дверь оказалась с кодом. Он оглянулся по сторонам. Как попасть в этот дом? Рядом никого. Нужно подождать кого-нибудь из соседей безо всякой уверенности, что здесь появится какой-нибудь прохожий в такое время суток. Черт возьми, как все это обидно! Часы показывали половину девятого. Он достал телефон и набрал номер Яковлевых. Никто по-прежнему не отвечал. Но если он правильно помнит, то они жили на первом этаже с правой стороны. И там сейчас горел свет в окнах, выходящих на балкон. Может, попытаться пройти по газону и бросить какой-нибудь камешек на их балкон? А если они не услышат? И вообще, где гарантия, что они по-прежнему живут в этом доме? Ведь прошло столько лет… Пиесис говорил, что Яковлева еще жива. Неужели жива? Она ведь тяжело болела в конце восьмидесятых.

Влезать на балкон, конечно, нельзя. Его просто не поймут и в лучшем случае сдадут в полицию. Он услышал чьи-то шаги и обернулся. К нему подходил молодой человек лет восемнадцати с пакетом в руках. Очевидно, парень ходил в магазин. Было видно, что он несет хлеб, кефир, какие-то продукты. Незнакомец подошел к дверям подъезда, собираясь набрать код.

— Извините, — шагнул к нему Дронго, — вы не знаете, здесь живут Яковлевы?

— Какие Яковлевы? — насторожился молодой человек.

— Они жили на первом этаже с правой стороны, — показал Дронго.

— Это наша квартира, — ответил молодой человек, вглядываясь в гостя, — а кто вы такой?

— Здесь живет Сюзанна Силивесторовна? — уточнил Дронго.

— Вы из Баку? — вдруг спросил молодой человек. — Я, кажется, вас узнаю. Но мне было тогда четыре года. Я Юрис, ее внук. Вы меня помните?

— Помню, — кивнул Дронго. — А ваша бабушка еще жива? — Он не надеялся услышать положительный ответ.

— Она очень болеет, — ответил Юрис. — Она болеет уже много лет.

— Она в больнице?

— Нет. Сейчас дома.

В такую удачу невозможно было поверить. Юрис открыл дверь, и они вошли в большой светлый подъезд. Поднялись по лестнице и свернули направо. Юрис позвонил, дверь открыла молодая женщина, очевидно, его старшая сестра.

— Это из Баку, — сказал Юрис, называя Дронго по фамилии. Молодая женщина улыбнулась и приветливо кивнула.

— Заходите, пожалуйста. Как вы нас нашли? — Она говорила с заметным латышским акцентом.

— Мне помог Юрис, — улыбнулся Дронго, снимая куртку. Он сильно волновался. В девяносто пятом Дронго пролетал через Ригу и уже тогда был уверен, что подруги его матери нет в живых. Досадуя на себя, что не успел взять цветы или конфеты, он вошел в большую гостиную с балконом. На диване лежала Сюзанна Силивесторовна. Рядом стоял стул с лекарствами, водой, лежали коробочки с таблетками, в общем, обычный набор тяжелобольного и пожилого человека. Но глаза! У нее были прежние глаза — умные, наблюдательные, внимательные, добрые, энергичные. Увидев Дронго, она всплеснула руками.

Конец ознакомительного фрагмента.