Уж замуж невтерпеж

Черненко Галина Григорьевна, 2022

Эта книга, продолжение моей автобиографической повести, которая уже есть на Литрес, и называется " Из бабочки в гусеницу". Речь там идет о девятнадцатилетней девочке, которая попала под поезд. Она очень долго восстанавливалась и выздоравливала, физически. И вот, ее выписали из больницы. И оказалось, что теперь все по другому. Друзья исчезли, знакомые не очень рады тому, что они ее знают, люди вообще не очень хотят общаться с одноножкой. Мама, это единственный близкий человек. Но когда тебе двадцать, хочется общаться не только с мамой. Хочется любви, романтики, поцелуев, но эти простые радости не доступны юной инвалидке. Она мечется по жизни, старается найти любовь и понимание. Но получается очень плохо. Мужчины не готовы женится на безногой девочке. А жизнь то продолжается. Вот об этой сложной жизни и пишу в этой книжке.

Глава 1. Рай на земле

Я перешагнула через порог, и потихоньку, как могла, пошла к дому. Все здесь было замечательным, цветы, сирень, морковка на грядках, деревянные настилы. Даже деревянный туалет в глубине двора казался сказочно красивым. Кроме центральной калитки, которая вела к дому, была ещё одна, она вела на залив. Открываешь калитку, делаешь десять шагов, и можно купаться! Только водичка здесь была холодноватая, из Ангары, как никак. Все было аккуратным и ухоженным, во всем виделась любовь и забота. А ухаживали за всем этим только две хрупкие женщины, так как один сын в то время защищал диссертацию, а второй сидел в ЛТП.

Потом мы пошли в дом. Домик и снаружи и внутри был малюсеньким. С небольшой веранды мы сразу попадали в сени, где стояла железная кровать, застеленная жакардовым покрывалом, здесь можно было спать. Дальше мы попадали в малюсенькую кухню, где стоял обеденный стол, столик для приготовления еды, и часть кухни занимала печка. После кухни мы попадали в комнату, где царил минимализм. Часть комнаты занимала печка, далее стоял диван, на котором предстояло спать мне, потом, между двух окон стоял комод, и далее две железных кровати, завершал картину круглый стол, который стоял посередине.

Как здесь было светло и уютно, не смотря на то, что мебель была старая, кровати с панцирными сетками, и сама комната маленькая. Все было устелено скатерками и салфеточками, а на полу лежали самовязанные половики. Хотелось сесть перед окном и никогда не уходить отсюда. А ещё здесь была волшебная кладовка, которая была с низу до верху завалена журналами"Роман-газета", и"Иностранная литература", у меня дух захватило, когда я это увидела!

Пока мне проводили экскурсию, мама разгрузила машину, притащила весь мой скарб, попрощалась и уехала в город на том же железнодорожном микрике. А мы остались разбирать сумки, чего там только не было! Мама капитально подготовила меня к проживанию у чужих людей. Но здесь в те времена не было холодильника, поэтому все продукты хранились в ямке, вырытой у веранды. Подпол делать здесь смысла не было, вода была совсем рядом. Но мама то об этом не знала, зато она старалась, чтобы мы втроём не умерли с голоду.

В общем нам надо было сильно постараться, чтобы разместить продукты так, чтобы они какое то время могли сохранится в свежем виде а это было сложно. Ведь в сумках было и мясо, и молоко, и сметана, и фрукты, и овощи, масло сливочное, масло растительное, мука, крупы, и всякая бытовая дребедень, типа мыла и порошка. В общем на устройство моего быта ушло полдня. Когда мы с Валентиной Александровной разобрались с моим расселением, Елизавета Константиновна уже испекла пирог к ужину.

Ужин был шикарный, надо было быстро съедать все, что могло испортиться. На столе был пирог, пара салатов, морс, и много чего ещё. Мои дорогие девушки ели не очень, а я налегала, мне надо было толстеть. За ужином мы говорили на общие темы, хотя я чувствовала, что меня очень хотят спросить о поезде, но не решаются. Потом мы помыли посуду и пошли на крыльцо, мы втроём просто сидели на ступеньках, наслаждались запахом сирени, а Елизавета Константиновна рассказывала о своей жизни в артели золотоискателей.

Ночь пришла неожиданно, раз, и все накрыла темнота. Не смотря на то, что рядом была вода, было тепло, ведь было начало лета. Мы не стали сопротивляться, и решили идти спать, ведь ночью спят. Это была моя первая ночь вне больницы, я заснула, как убитая.

Проснулась я от того, что в доме пахло свежей выпечкой и всю комнату заливало солнце. Господи, это было счастье, проснуться не в больнице и вдыхать аромат свежих булочек! Я встала и пошла во двор умываться. Ходила на костылях я ещё плоховато, запиналась за все подряд, но все прошло удачно. А потом я просто села на завалинку и наслаждалась летним утром. Меня ласкало солнце, надо мной цвела сирень, моя завалинка просто была раем на земле. Как обидно, что раньше я этого не понимала.

Мы сели завтракать, чай с горячими булками казался волшебным. Да для меня в этом мире пока все было новым, неопознанным и сказочным. А мои спасительницы казались ангелами хранителями. Я ела булку с сахаром и снова чувствовала немой вопрос о том, что со мной приключилась. Я прекрасно понимала, что мои соседки по жилью и по завтраку просто стесняются в открытую спросить меня об этом, они думают, что мне больно вспоминать об этом. Но за четыре месяца в больнице я десятки раз рассказала свою историю, от начала до конца со всеми подробностями. И после каждого рассказа я понимала, что меня отпускает какой то зверь, грызущий меня внутри, мне становится легче. А когда я смотрю на людей, которые говорят, что не хотят вспоминать травмирующую ситуацию, мне их жалко, и хочется сказать:"Дурак ты, то, о чем ты не хочешь говорить сожрёт тебя изнутри, рано или поздно".

Я начала рассказ сама, и для собственной пользы, и для того, чтобы между нами не было недоговоренностей, все для всеобщего блага. Рассказ длился минут сорок. Даже сейчас, сорок лет спустя, моё тело ещё реагирует на рассказ о поезде. А тогда, это вообще было свежее воспоминание, кровь бросалась мне в лицо, дыхание становилось частым и поверхностным, сердце стучало с бешеной силой, на лбу выступали капельки пота. Но где то в глубине я знала, что все это мне на пользу, с каждым рассказом реакция будет слабее и слабее.

Воспоминания были очень болезненными и яркими, ведь с травмы прошло только 4 месяца. Я рассказывала все это эмоционально, иногда прерывая рассказ, потому что перехватывало дыхание. Мои слушатели переживали вместе со мной, я это видела по их лицам. Мои эмоции и переживания, которые я ещё не прожила до конца, снова проживались мной, я жестикулировала, повышала голос, бледнела. Снова сорок минут я провела на рельсах, в реанимациях, операционных. За время моего рассказа слушательницы не произнесли ни слова, ни задали ни одного вопроса.

Я замолчала, мой рассказ закончился, мои слушатели сидели ошеломленные, я это видела по их лицам. Они прожили вместе со мной весь тот ужас, который я сейчас им рассказывала. А они были женщины взрослые, прожившие жизнь, повидавшие на своём пути много, и хорошего и плохого. В общем, после моего рассказа мы стали очень близкими людьми. Рассказывая свою боль и свой ужас, я открылась и доверилась им, и они приняли меня вот такой безногой и беспомощной, и так мы стали жить дальше.Вообще, надо сказать, что есть люди, с которыми просто легко. Я, скорее всего к таким людям не отношусь, особенно в свои 59. А те взрослые леди, которые с утра слушали мой ужастик, были именно такими. Не знаю, где они научились так жить, но они этим сильно упрощали жизнь, и себе и мне. И тот месяц, проведённый в деревеньке Мельничная падь, я вспоминаю до сих пор, как самый счастливый вый период в моей жизни. Спасибо вам, дорогие мои, Валентина Александровна и Елизавета Константиновна. Вечная вам память.

Советская деревня с лесопилкой, это место, где свое снабжение, свои прибамбасы и своя жизнь, поэтому на тот момент это был отдельный маленький мирок под боком у большого города. Так как снабжение здесь было замечательным, то и общение было соседским доверительным. Не надо было биться за банку тушёнки, килограмм колбасы, того, что привозили в Деревенский магазин, хватало всем. Деревня то была малюсенькая, её когда то родил леспромхоз. Поэтому в деревеньке жили специалисты лесопилки и их семьи, чужих было мало.

А место, где располагалось деревня, было просто сказочным, на берегу залива, в сосновом бору. Вся деревня была засажена, сиренью, черёмухой и рябинами, у каждого дома был полисадник с цветами, в те годы, это было невероятно красивое и уютное место. Все тут друг друга знали, знали, кто живёт здесь постоянно, кто приезжает на лето, кто бывает наездами, кто сдаёт домик в аренду, в общем, секретов в этой деревне не было. Поэтому новости по трём улицам разлетались с бешеной скоростью. Соседка соседке через забор крикнула, и вот уже в магазине обсуждают последние известия.

Поэтому, новость о том, что к Валентине Александровна привезли безногую девочку, разлетелась по деревне в тот же день, когда меня привезли к ней из больницы. А на следующее утро все знали, зачем меня сюда привезли и сколько я здесь буду жить. Так же знали, как меня зовут, сколько мне лет, и как я хожу с одной ногой. Все это можно было просто увидеть и домыслить. Но людям хотелось знать больше, поэтому не успели мы закончить вкусный ароматный и познавательный завтрак, как к нам пошли гости, даже мои роднули удивились гостю в девять часов утра.

Это была самая близкая соседка, тоже Галя, она видимо с вечера не могла заснуть от любопытства, поэтому встала, обиходила свое хозяйств, и пришла к нам. А так как это была деревня, то в гости шли с подарками и подношениями. И вот эта соседка Галя зашла в калитку, неся в одной руке банку сметаны, а в другой руке, дары огорода, помидоры, огурцы, редиску, укроп, и многие другие вкусности. Мы честно говоря офигели, и от раннего визита, и от красоты даров природы, поэтому сначала слегка подрастерялись. А потом пригласили её за стол, который не успели убрать.

А Галя то знала зачем она идёт. Она просто пришла произвести разведку. Так как она всю ночь не могла уснуть от любопытства, а с утра идти в гости неудобно, то она и вооружилась таким красивым и вкусным гостинцем, чтобы не выгнали, и не рассердились за ранний визит. После знакомства с Галей пришёл следующий сосед, потом ещё один, и так длилось до вечера. Накрытый с утра на завтрак стол так и простоял до вечера, а ведро булок, испеченных с утра Елизаветой Константиновной, закончились в этот же день.

Мы очень устали от такого общения, всем нужно было уделить внимание, сказать добрые слова, налить чаю, проводить. Но ещё был большой плюс во всем этом, все несли гостинцы, что у кого было. Мед, варенье, овощи, травяной чай, соленья, сушёные сибирские фрукты, в общем, вся маленькая кухня была заставлена подношениями, я чувствовала себя героем дня, все желали мне выздоровления, хорошего протезирования и дарили меня теплом и добротой. Сейчас я конечно понимаю, что они жалели меня, молоденькую калеку, но тогда я не была такой циничной.

Жизнь продолжалась, на улице стояло лето, светило солнце, можно даже было искупаться в заливе. Как мне все нравилось, и погода, и природа, и люди вокруг. Мои сожительницы были очень интересными людьми, я могла целыми днями их слушать. Валентина Александровна преподавала историю КПСС, предмет канувший в лету, но кроме информации по собственному предмету, в её умной голове было столько интересного, что слушать можно было вечно. А в памяти Елизаветы Константиновны было столько рассказов о золотых приисках, о людях, которые мыли золото в её молодости, и как они жили в дремучих лесах, вдали от цивилизации. Каждый вечер мы собирались на крыльце и я слушала сказки на ночь, те вечера остались в моей памяти навсегда.

А ещё, как я уже говорила у них в чулане лежали журналы"Роман-газета"и"Иностранная литература". Это были подписки за несколько лет. Я когда садилась выбирать себе чтиво на ближайшие дни, я просто по макушку погружалась в эти повествования, сложенные здесь ровными стопками. Именно там я научилась читать серьёзную литературу, исторические и политические романы. Это были"Победа"и"Неоконченный портрет"Чаковского,"Вечный зов"Иванова,"Царь рыбу"Астафьева,"Реквием каравану PQ 17"Пикуля. Все это я читала запоем, и хотя сейчас я понимаю, что информация в той, советской литературе была слегка искажена, я не могу сказать, что это была бесполезная трата времени.

Чтение не только расширяло мой кругозор, но и давало мне возможность убежать от своих гнусных мыслей. Не могли мои мысли стать хорошими, ведь нога то не отросла, поэтому я периодически погружалась в ментальное д@рьмо, а книги помогали мне оттуда вылезти. А ещё, меня активно вовлекали в домашние дела и в быт, я мыла посуду, чистила картошку, сидя на опе выкашивала серпом траву на обочинах тропинок, пилила вместе с Елизаветой Константиновной обзол, который выбрасывала на берег волна залива.

А по выходным мы стряпали булочки. Вернее, стряпала Елизавета Константиновна, а мы с Валентиной Александровной, наслаждались запахом и вкусом, потому что стряпать она начинала в 6 утра, а вставали мы в 8, то есть два часа мы наслаждались ароматом волшебной стряпни. Булки были разной формы и много, потому что вечером к нам приходили соседи, чтобы посидеть под яблоней, попить чаю, ну и конечно, поглазеть на меня. Но я тогда этого не понимала, ну и слава богу.

Мы с Елизаветой Константиновной часто оставались одни, Валентина Александровна уезжала по делам. И мы придумывали себе дела, чтобы и размяться и добро сделать, и чтобы Валентина Александровна обрадовалась. Мы складывали дрова в красивые поленницы, вязали из старых вещей половички, делали на окошки узорные бумажные занавески, варили варенье из одуванчиков, носили с залива в дом воду из залива, в чулане стояла деревянная бочка, литров сто, и надо было всегда наливать её до краёв, чтобы не рассохлась. Во всем этом я участвовала, как могла, и старалась изо всех сил.

Елизавете Константиновне в то время было 79 лет, но назвать её бабушкой язык не поворачивался. У неё были седые волнистые волосы, которые она собирала под ободок, и фигура двадцатилетней девушки. Даже в такие преклонные годы она постоянно находилась в движении и стимулировала меня, у неё постоянно были какие то идеи, и она старалась реализовать их немедленно. Её совершенно не смущал преклонный возраст, она считала, что человек не стареет, а изнашивается от плохих дум и поступков. Вот так я перенимала опыт поколений.

Лето было в разгаре. Причём оно проснулось только в конце июня и теперь перевыполняло план, солнце жарило, как бешеное. В такие дни я просто загорала на досках посреди двора с книгой в руках. Мои кости, на которые была натянута кожа, прогревались насквозь, и мне казалось, что моя кровь закипает от жары. Я, как могла плелась из калитки к заливу, и осторожно, на костылях,заходила на глубину. Вода прогревалась, была тёплой, костыли в воде были не нужны я пуляла их на берег, и просто лежала на воде, глядя в ярко голубое небо.

Когда мне наскучивало это занятие, я начинала плавать по заливу за деревяшками, отходами, которые оставались от лесопилки и оказались в воде, тогда за этим сильно никто не следил, и этими отходами топилась вся деревня. Их я тоже пуляла на берег, руки в связи с хождением на костылях, стали сильные, и доски и досочки долетали до берега и там высыхали. Выйти я на берег сама не могла, поэтому пока я ждала Елизавету Константиновну, я старалась выкинуть на берег побольше обрезков и обломков. Должна же я была вносить что то полезное в нашу комфортную жизнь.

Когда солнце начинало двигаться к горизонту, приходила на берег Елизавета Константиновна. Она помогала мне выйти из воды, я садилась на лавочку и мы вместе наслаждались плеском волн и ярким пейзажем. Потом мы разлаживали мою деревянную добычу так, чтобы она высохла, и шли в дом, встречать Валентину Александровну. Автобусы в деревню ходили по расписанию, и мы знали, на каком автобусе она приедет. Пока она шла от остановки к дому, мы успевали накрыть стол, согреть чайник, и встретить её у калитки. Она радовалась нам, мы радовались ей, весь мир освещали наши улыбки.

У Валентины Александровны были интересные странности. Когда ей нужно было о чем то подумать, она брала тазик, доску, и начинала стирать руками белье. Руки совершали привычные движения, а мысли в этот момент были где то в другом месте. Бывали дни, когда она перестирывала вручную, на доске, все постельное белье, три комплекта. Меня это очень удивляло, но Валентина Александровна говорила, что стирка не отвлекает её от мыслительного процесса, а стимулирует, поэтому она давно пользуется этим методом.

В общем жизнь просто шла, без потрясений и стрессов, согреваемая летним солнцем, и пахнущая ароматными булочками. Так же подходили к концу и тридцать дней, которые были мне даны для того, чтобы узнать, что на земле есть рай. Дни этого летнего месяца шли на убыль. Ещё несколько дней и мне нужно будет переместиться на протезный завод и научиться ходить на деревянной ноге. Но эти несколько дней еще были в моем распоряжении, поэтому я загорала, купалась, пилила дрова, беседовала с моими ангелами хранителями.

Мы втроём прожили вместе чудесный летний месяц. Но так сложилась жизнь, что я буду общаться с этими женщинами долго и продуктивно, до их последних дней, они будут меня поддерживать, помогать, направлять на путь истинный, а я буду их любить всем своим сердцем. Елизавета Константиновна умрёт через десять лет, чуть не дожив до своего девяностолетия, а Валентина Александровна, справит свой 90-летний юбилей, и умрёт в 2015 году, прожив долгие девяносто два года. Но в 1982 году мы ничего не знали о будущем,и расставались, надеясь только на лучшее.

Ну вот и пришло утро расставания. Все загрустили. Я очень привыкла к моим спасительницам, к этой деревне, к размеренной жизни, к книгам в чулане, к булочкам по выходным. Но я понимала, что, во первых, мои любимые женщины устали, не девочки же, а во вторых, мне обязательно нужно идти дальше, за протезом, он должен упростить мою жизнь. За этот месяц я окрепла, потолстела на деревенских харчах, научилась пользоваться костылями в обычной жизни, поэтому, в принципе, я была готова к переходу в другую реальность.

Все мои сумки были собраны с вечера, поэтому утром мы их вынесли к калитке и сели пить чай. Валентина Александровна и Елизавета Константиновна говорили мне слова поддержки, давали советы в дорогу, а я их благодарила от всего сердца. До сих пор я думаю, что это были лучшие люди в моей жизни, открытые и настоящие, больше я таких не встречала. Наконец то приехал уже знакомый микроавтобус, мы быстро погрузили сумки и я поехала в другую жизнь. Гармония, тишина и уют теперь будут другими.

Глава 2. А кто сказал, что будет легко

Ехали мы долго, зато у меня было время подумать о том, как жить дальше. Мама ко мне не лезла со своими разговорами, она тоже о чем то думала. Вообще моя мама была очень интересный человек. У неё было очень много жизненной хватки, желания жить, внутренний стержень, но жила она как то напоказ, лишь бы картинка снаружи красивая была, а что внутри — неважно. Ну в тот момент я этого не понимала, поэтому мы молча ехали по летнему солнечному Иркутску, и каждый думал о своём.

По пути мы заехали домой, выгрузили мои вещи и продолжили путь на предприятие, где делают запасные руки, ноги, грудь, и всякие другие интересные вещи для здоровья. Протезный завод находился в центре города, и занимал двухэтажное кирпичное здание. Когда мы подъехали к нему, вышли из машины, и рассматривали это здание, меня поразила убогость, которая здесь царила. Двор покрывали остатки асфальта, ступеньки на крыльце были выщерблены, само здание просило ремонта.

Внутри было так же, как снаружи. Вышерканые до досок полы, обшарпанные стены, кое как отремонтированные стулья у кабинетов. Ну очень убогий вид был у всего. И даже если ты сюда пришёл с хорошим настроением и боевым настроем, окружающая обстановка так действовала на тебя, что находясь здесь минут двадцать, ты тоже начинал чувствовать себя убогим. Ну а я, рассматривая обстановку, тихо шла к окошку, над которым большими буквами было написано"Регистратура". Я была не первой у этого окна, хорошо, что здесь стоял какой то задрипанный диван и можно было ждать сидя.

Минут через двадцать я оказалась у окошка, мне завели карточку, и отправили в кабинет номер четыре. В этот кабинет, слава богу, очереди не было, поэтому я зашла сразу. В кабинете было также убого, как во дворе и в коридоре. Но здесь кто то наставил цветочков, и ухаживал за ними, поэтому они скрашивали прибывание в этом месте. Меня встретили две женщины и один мужчина, усадили на кушетку и помогли раздется. Я на тот момент весила килограммов 40-45, при росте 178, поэтому смотреть на меня было грустно, а мои многочисленные шрамы дополняли картину. И эти трое стояли напротив и просто разглядывали меня.

После того, как они насмотрелись на меня и на мои шрамы, они взяли мои снимки, историю болезни и удалились. А мы с мамой ждали их и разглядывали кабинет, который был заставлен готовыми ногами, аппаратами для поддержания тела и какими то непонятными приспособлениями. Вообще в первый раз здесь было жутковато, но потом я привыкла. Протезистов не было очень долго, и я, раздетая, даже успела замёрзнуть. Вернулись они минут через двадцать, но уже большей компанией. В этом месте я начала понимать, что со мной что то не так. Вся эта компания из шести человек, вертела меня, крутила, рассматривала остатки моей ноги, замеряла меня вдоль и поперёк, и все о чем то говорили, только тогда я не могла понять, о чем. Сняв с меня все мерки, нужные и ненужные, они снова удалились. И опять минут на тридцать. В этот момент я уже реально понимала, что со мной что то не так, и существует перспектива так и остаться на костылях на всю жизнь. Честно скажу, было страшновато, до сих пор помню ощущения.

Наконец то они вернулись и расположились вокруг меня с серьёзными лицами. Я ждала, когда мне скажут какую нибудь очередную гадость. И они начали. Разговор был о том, что моя культя не правильно сформирована, там много того, что мешает сделать протез, поэтому в данной конкретной ситуации помочь они мне ничем не могут. Они уже обсудили все возможные варианты, и точно могут сказать, что вариантов нет. Я слушала все это и думала, что все это можно сказать в двух словах, зачем столько трепотни?

Наконец то они закончили. У мамы было потерянное лицо, а у меня был один вопрос:"А что теперь делать то? Какие то варианты исправления ситуации есть?". И они снова начали словоблудить. Не понятно, то ли они мою психику берегли, то ли привыкли так говорить всем, с вступлениями, с отступлениями, с лишними словами. Я честно говоря, задолбалась слушать эту муть, суть то когда-нибудь будет? Да суть была. Но для того чтобы её узнать, пришлось задать ещё один конкретный вопрос:"Что я должна сделать, чтобы мне все таки сделали протез?"

Наконец то они ответили, они просто жалели меня. Нужна была реампутация, или повторная ампутация, формирование другой культи, и все пойдёт по плану. Слава тебе Господи, родили. Они то думали, что перспектива ещё одной операции введёт меня в шок! Да мне было фиолетово, одной операцией больше, одной меньше, лишь бы был возможен протез! Когда они поняли моё отношение к ситуации, им стало легче, и они уже без реверансов объяснили, где травматологи допустили ошибку, и что мешает им сделать протез.

Мамино лицо просветлело и она побежала звонить в травматологию, Очирову. А я осталась беседовать с протезистами. Самый старший из них и самый опытный, был Николай Алексеевич, ему тогда было за 60. Он будет делать мне протезы лет двадцать. И была среди них молоденькая девочка, Наташа, теперь она Наталья Владимировна, которая будет делать мне протезы тоже 20 лет, пока я не перейду на электронное обслуживание. И в те времена, и сейчас на этом предприятии работают фанаты, специалисты высшего класса, только благодаря им у нас, безногих есть возможность ходить.

Мама прибежала с хорошими новостями, можно ехать в травматологию. Вообще то я и не сомневалась в том, что травматология возьмёт меня сегодня, потому что когда моей маме что то надо, она действует, как асфальтоукладочный каток, катится, не обращая внимания на преграды. Но все равно я была рада, дело не отложится в долгий ящик, и через две недели я буду готова к протезированию. Протезисты написали нам огромный перечень рекомендаций, объяснили каждую строчку и с наилучшими пожеланиями отправили к травматологам.

Такси в те времена в нашем городе вызвать было проблематично, поэтому мы похромали к трамвайной остановке. Нужно было доехать до центрального рынка, а оттуда автобусы идут во все районы. Ходила на костылях я, можно сказать отлично, поэтому на рынке мы оказались быстро, а вот автобус до травматологии ждали долго, то ли пересменок у них был, то ли обед, но все равно дождались. В общем, путь от протезки до травматологии занял у нас где то два часа, поэтому явились мы к Анатолию Михайловичу уже после обеда.

Так как была договорённость, мама передала меня из рук в руки и поехала домой. А меня повели в палату. На этот раз палата была под номером 25, значит меня официально признали не смертником, а живым человеком. Ну сначала меня решили завести в процедурный кабинет и сделать забор всех анализов, так как Очиров решил взять меня на операцию завтра. Я конечно от этой новости то ли пришла в шок, то ли обрадовалась, но настроение у меня улучшилось, и я радостная пошла в двадцать пятую палату.

Кровать моя теперь была у окна в углу, она одна была свободной. Рядом со мной находились ещё шесть женщин, но запомнила я только одну. Звали её Наташа Швидкая, она приехала в Иркутск из Днепропетровска по распределению, да так и осталась здесь навсегда. Мы до сих пор с ней общаемся. А тогда она просто лежала на соседней кровати и лечила свою коленку, которая почему то скрипела и болела. Но в те времена мне это было не интересно, потому что у меня своей боли было достаточно.

Я не ела с утра, и была голодная, как волк, поэтому конечно же пошла к знакомым и почти родным раздатчицам и попросила у них поесть. Они тоже очень рады были меня видеть и накормили прямо от пуза. Я не стеснялась и съела все, что дали, надо запасать ресурсы, ведь после ужина нельзя будет есть, потому что завтра операция. Ходить я после такой кормежки не могла, поэтому пошла лежать, выпросив на посту у медсестры книгу. Я как то в этот раз не взяла с собой книги, потому что ехала совсем не из дома.

Читать у меня не получилось, потому что от обжорства я заснула и проспала до ужина. На ужин я, как здоровая пошла в столовую, там и познакомилась поближе с моей соседкой Наташей. У нас нашлось много общих тем для разговора, поэтому после ужина просто сели на диванчик в коридоре и трепались обо всем. Нам было интересно вместе, и если бы не пришла сестра, ставить мне укол на ночь, мы бы проговорили до утра. Укол ставился для того, чтобы я спокойно провела ночь перед операцией, поэтому я уснула мгновенно.

Утро началось с очередного укола, мне его сделали в 7.30. Через полчаса за мной приехала каталка и мы поехали в операционную. Операционная была ещё закрыта, и пока сестра бегала в поисках ключа, я ожидала её в коридоре возле операционной, совершенно голая, закрытая простыней. Сейчас бы я завелась по этому поводу, а тогда это меня совершенно не напрягало, потому что я думала об исходе операции, мне нужен был протез, чем скорее, тем лучше, ради этого я на многое была готова.

Ключ где то потерялся вместе с сестрой. К операционной уже пришёл Анатолий Михайлович, а сестры все не было. Я была очень рада его видеть, во первых, потому что делать операцию будет он, а во вторых, потому что он проведёт мне обзор моей операции. Так и случилось. Очиров рассказал мне что операция простая, длится будет минут сорок, никаких особых заморочек нет, надо разрезать кожу, отпилить кость, и снова все зашить. Он был настоящим мастером своего дела, даже его рассказы об операциях вызывали не страх, а восторг.

О боже, наконец то пришла сестра, а за ней следом и все участники операции. Меня закатили в операционную, переложили на стол, включили лампы, и началось моё общение с анестезиологом. Вообще в операции для меня самое страшное, это анестезия. Я всегда чего то боюсь. Боюсь не заснуть, боюсь проснуться посреди операции, боюсь заснуть не глубоко, и слышать все, что со мной будут делать. Ни разу в жизни со мной не было ничего подобного, а вот боюсь и все.

Анестезиолог, как всегда положил мне на лицо маску с эфиром, и сказал считать в обратную сторону. Десять, девять, восемь, семь, шесть, пять, лампы превратились в огромное солнце, четыре, три, все, я перенеслась в другую вселённую. А там время идёт совсем по другому, не понять, то ли тянется, то ли бежит, поэтому просыпаешься ты обычно не на операционном столе, а в своей палате на кровати, прооперированная и забинтованная белоснежными бинтами. Глаза почему то не хотят открываться, но ты прекрасно осознаешь, что вернулась в этот мир.

И я проснулась, но не от того, что закончилось действие наркоза, а как всегда, от голода. Я хотела есть, как будто не ела суток трое. И как всегда на тумбочке стоял обед, супчик, каша с котлетой и компот. Может, если бы они не издавали никакого запаха, я бы не проснулась, но они пахли, и раздражали мой мозг, поэтому я проснулась. Я повернулась на бок, подвинулась к тумбочке, зачерпнула из тарелки ложку каши, донесла эту ложку до рта, потом в рот и заснула. Ну как в старые добрые времена. Только на боку лежать и есть было удобнее. И опять рядом была Наташа, но другая, которая тоже вытаскивала у меня спящей изо рта ложки с кашей.

Ночь прошла, настало утро, хорошее послеоперационное утро, наркоз выветрился, боль была, но терпимая, рана не кровила. Чего ещё можно было себе пожелать? Правильно, приятного аппетита, и я пошла на завтрак. После завтрака я пошла гулять, назначений никаких не было, и я была свободна до обеда. Пешком на первый этаж, потом пешком на четвёртый, и в твоём распоряжении большой больничный парк, где не слышно стонов, и не видно страданий. Вот так до обеда я и гуляла, от лавки к лавке, зато плохие мысли в это утро уже не лезли ко мне в голову. Мне казалось ещё чуть-чуть и все будет хорошо.

Ну вот и все, операция прошла удачно, наркоз выветрился, можно было начать реабилитацию и ускорить заживление. Я так и делала. Процедур, кроме перевязок раз в два дня, у меня не было, поэтому я весь день проводила на улице, в больничном парке. Здесь было много зелени, и стояли лавочки, можно было отдохнуть. С другими гуляющими я старалась не общаться, из них почему то лилась волнами боль и страдания. А я за месяц жизни у Валентины Александровны очень привыкла к позитиву, поэтому слонялась по парку одна, так было результативней.

Часто мне компанию составляла Римма Халитовна, она выходила подышать свежим воздухом после операций. Вот с ней было интересно, это была ходячая медицинская энциклопедия. А ещё у неё был талант, передать медицинские знания на простом, человеческом языке. Гуляя с ней я узнала много о том, что со мной произошло, чисто по медицински, что меня ожидает, и что мне поможет в адаптации. Она никогда меня не пугала, она просто настраивала на терпеливый подход к делу. Некоторые её советы я помню до сих пор.

Научившись ходить на костылях, я поняла, что мне придётся всю жизнь терпеть взгляды в спину, каждый хотел рассмотреть получше мою безногость. К тому же, поняв, что я классно владею костылями, я научилась выходить за пределы больничного парка, и ходить там, а там была другая жизнь, и другие, здоровые люди. Для них моё состояние было из ряда вон выходящим, ну, в принципе это так и должно быть. Но они почему то не старались сдержать своих эмоций по отношению ко мне и к моему виду. Иногда даже останавливались, чтобы рассмотреть меня и показывали на меня пальцами.

Меня до сих пор интересует вопрос, они не догадывалась, что причиняют мне прямо адскую боль? Или они были просто бесчувственными. Сейчас люди другие, большинство просто сделают вид, что тебя не видят, чтобы не дай бог, ты не попросила помощи. Да бог с ними, душа моя конечно плакала, а я развивала свои физические навыки, ходила. Через дорогу был вокзал, не тот, где я вляпалась, а сортировочный. И я решила сходить туда, посмотреть, как я теперь реагирую на поезда. Посмотрела. Никак. Я не стала бояться поездов, меня не колотило, и слезы не текли, я так и осталась наблюдателем.

На глаза попался вес пустого вагона, написанный на самом вагоне, видели наверное? 69 тонн. Трындец. Это я, маленькая девочка, боролась с такой махиной? Вот на этом месте, наверное, я задумалась. Блин, это как же надо было хотеть жить,какие ресурсы включить, чтобы вырваться оттуда? Мне бы надо было в тот момент запомнить свое состояние, состояние осознания победы, это бы сильно помогло мне в жизни. Но тогда я не была психологом, и запоминала совсем не то, что надо, а то, как на меня показывают пальцем, прогнозируют мою жизнь, применяют по отношению ко мне не очень приятные эпитеты, а эти воспоминания, наоборот отнимали силы и загоняли в яму.

Вот так протекал мой послеоперационный период. Я не могу сказать, что в больнице стало лучше, нет. В нашем отделении так же лежали битые, грабленные, пропавшие под поезд, в этот то раз я перезнакомилась со всем отделением. Но я могла уйти от этих страданий в двух направлениях, либо релаксировать в больничном парке, либо познавать мир за его границами. Я так и делала, потому что с каждым шагом во мне прибавлялись силы, я приближалась к выздоровлению, а кроме этого привыкала к д@рьму, которое меня встретит в обыденной жизни, а не в больнице, где каждый врач, и каждая нянечка, готовы тебя приголубить и поддержать.

И все вроде было хорошо, и с настроением и с физическими нагрузками, но что то пошло не так. Моя простая, послеоперационная рана не хотела заживать, она гноилась и бастовала. Из восьми швов, которые наложили, сняли только три, и кроме этого вставили дренаж, чтобы выходил гной, который продуцировался в ране. Я, пролежавшая в травматологии четыре месяца, и знавшая о своих ранах все, рассчитывала, что меня через неделю выпишут, а прошло уже десять дней, а о выписке никто не заикался. Наоборот, все думали, как прибавить мне процедур, потому что пересаженная кожа не хотела срастаться.

Я, в принципе, знала, что все равно все заживёт, и была готова к выписке. Но врачи думали по другому, и не торопились меня выписывать. Меня, честно говоря, задолбали больницы, я хотела домой, в свою уютную и красивую комнату. Но воспаление и загноившийся послеоперационный рубец, не давал мне такой возможности, и врачи не хотели меня выписывать. Но самое главное было то, что никто не знал, почему простой шов, длиной 7 сантиметров не заживает, и идей, как его заживить ни у кого не было, это я слушала каждое утро на обходе.

Я уже изучила весь больничный парк до мелочей, обегала на костылях все ближайшие окрестности, прослушала огромное количество медицинских лекций у Риммы, можно сказать, познала основы травматологии, а выписка моя так и была за горизонтом. Теперь меня перевязывали не раз в два дня, а раз в день, чтобы не дать шву загнить, стали колоть какие то уколы, но процесс стоял на месте, как будто во что то упёрся. Каждое утро я просыпалась с надеждой, что что нибудь изменится, но после перевязки понимала, что все по старому.

Таких, как я было четверо. Только у меня загнил шов, а у них всех гнили отверстия от аппарата Елизарова, поэтому врачи их тоже не могли выписать. Возраст у нас был близкий, от 20 до 24, поэтому мы признакомились и стали общаться. Мы вместе гуляли, играли в шашки, домино, карты, в общем, старались отвлечь себя от мыслей о выписке, которая никому из нас не грозила. У них ситуация была ещё сложнее, у меня гнило снаружи, а у них внутри, вдоль спиц, и бороться с этим было ещё труднее.

Все мы устали от больницы, время тянулось, как резина, а выписка в ближайшее время нам не грозила. А был конец июля, у нас остался маленький кусочек сибирского лета, и нам его придётся провести в больнице, в отделении травматологии, эта мысль нам всем не давала покоя. Мы вместе гуляли, вместе ходили по магазинам, которые были рядом, старались поддержать друг друга. И сильно надеялись на то, что нам в голову придёт идея, которая позволит нам покинуть эту больницу прямо завтра.

Идея пришла, простая, как три рубля. Надо было просто напиться. Если сегодня напьёмся, завтра нас выпишут за нарушение режима. Какой простой план! К его реализации мы приступили сразу же. В магазин почему то пошёл самый хромой, Дима, аппарат Елизарова у него заканчивался в самом паху. Спонсорами мероприятия были те, у кого были деньги. Я не знаю почему на это согласилась вторая особа женского пола, Лида, у неё, единственной не было инвалидности, и нарушение режима было чревато санкциями. Конечно мы были молодыми и дурным, спишем все на это.

Пить мы начали после ужина, на полный желудок, но это не имело значения, например для меня. При моем весе достаточно было просто понюхать портвейн в стакане, и я бы опьянела. Ну а мы принимали внутрь, пьянели и веселились, так веселились, что это видела вся больница. Мы горланили песни, парни оказывали внимание медсестрам, Лида танцевала на лавке в парке, у неё ноги были здоровые. В общем, нас заметили, вернули в палаты, вкололи снотворное, а утром выписали за нарушение режима, все, как мы хотели.

Глава 3. Привыкай жить по другому

На следующее утро нас выписали, и ещё до обеда я была дома. Я попала в место, где все осталось по старому. Примерно полгода назад отсюда ушла на работу та, давнишняя Галя, здоровая, счастливая, уверенная в завтрашнем дне. А сегодня сюда вернулась тоже Галя, но совсем другая, поломанная, уставшая, убитая страхом. И вот эта новая Галя стояла посреди старой комнаты и не знала, что делать, то ли упасть на пол и биться в истерике, то ли зарыдать от осознания происшедшего, то ли взять себя в руки и подумать о том, как жить дальше.

Меня здесь не было почти полгода, мама ничего тут не убирала, только вытирала пыль и мыла полы. На кресле валялась одежда, которую я носила тогда, в той жизни, эта одежда лежала так, как оставила её я, она ждала меня! И я впервые осознала, что я никогда больше не смогу надеть мини юбку, шорты и туфли на каблуках! Да какое мини? Я даже юбки, просто юбки не смогу носить, я просто обречена на брюки! Конечно сейчас я ношу и шорты и юбки, но я давно поменяла статус, из потерянной безногой девочки я превратилась в уверенную безногую женщину.

Я села на диван и заплакала, слезы лились, как из ведра. Из меня выливался стресс, из меня выливались полугодичные переживания, из меня лилась ручьём моя жалость к себе, из меня лилось все, что накопилось за полгода в больнице, и я не могла остановить этот поток. Я рыдала взахлёб, мне казалось, что я сейчас захлебнусь собственными слезами. Рыдала я ещё от того, что не знала, как дальше жить, что делать, как смирится с тем, что со мной случилось и можно ли с этим смирится.

Мой мозг кипел, глаза плакали, а рядом сидела мама, которая тоже тихо плакала, потому что тоже не знала, что делать. Из маминых глаз просто беззвучно текли слезы, она смотрела на меня и не знала как поддержать свою сломленную безногую дочь. И не было на свете человека, который в тот момент мог дать совет двум родным душам, мне и маме, как поступить в такой ситуации и куда дальше идти. И мы сидели обнявшись и плакали, и маме тоже нужна была поддержка, потому что, мне кажется, что ей в той ситуации было ещё тяжелее, чем мне.

Первая себя взяла себя в руки конечно мама. Она встала и пошла на кухню ставить чайник. Нам надо было перекинуть свои мысли на что нибудь другое, а то можно было утонуть в д@рьме. Запах кофе в те времена казался волшебным, ведь я за полгода ничего не пила, кроме больничного чая и компота из кураги, и травяной чая у моих спасительниц. А ещё мама сгоношила салатик из помидоров с деревенской сметаной и порезала хлеб нашего, Иркутского хлебозавода, у которого даже сейчас волшебный вкус. Я с аппетитом все это поедала, ведь я забыла, чем когда то питалась в своём родном доме. Наши мысли перекинулись на еду, и мы стали говорить о вкусе кофе и о помидорах, которым очень подходит деревенская сметана.

А потом мы пошли убираться в моей комнате. Я уже почти спокойно делила вещи из шкафа на две стопки. Одна стопка, это те, которые буду носить, а вторая стопка, это те, которые теперь носить невозможно по физическим данным. Так я убралась в шкафу, разгребла все на столе и помыла полы. Это действительно очень отвлекает от гнусных мыслей. Мама помыла окно, мы поменяли шторки, и комната уже меньше напоминала о прошлом. В углу свое место заняли костыли, а у дивана теперь стоял один тапочек, и мне надо было как то понять, что это навсегда.

К вечеру мы убрались везде, у меня славно получалось мыть пол, сидя на попе. После полов я приготовила классный ужин из трех блюд, салат, запечённое мясо, и рыбный пирог. Моя мама никогда не любила готовить, а покушать очень даже любила, поэтому я старалась для неё. Мама посмотрев на накрытый стол, достала коньячок. Она конечно зря это сделала, но тогда она ещё не знала, что её дочь алкоголичка. Да я и сама тогда об этом не догадывалась, ну и слава богу, с одной стороны.

За столом мы наконец то стали разговаривать о будущем. Надо было залечивать мою ногу и думать как жить дальше. Поэтому мы сейчас ляжем спать, а завтра отправимся к врачу, который должен мне рассказать, что надо делать, чтобы мой шов зажил, как можно быстрее. Из больницы надо сходить в институт, и попробовать перевестись на очное, так как работать я в ближайшее время не буду, и все время можно посвятить учёбе. Я слабо понимала, как буду ходить в институт на костылях, но с мамой соглашалась, потому что верила ей. Да и некому мне было больше верить.

Вообще, даже если учесть, что со мной случилось страшное и необратимое, я очень удачно попала в д@рьмо, так как это случилось на работе. Конечно я это утрирую, ну потому что….. была производственная травма со всеми вытекающими. Пенсия у меня была, как у людей получка, о деньгах можно было не думать, а думать о том, как жить дальше. А моя мама была женщиной мудрой и опытной, и поэтому понимала и осознавала все перспективы жизни одноногой девочки в стране под названием СССР.

От любопытства я перед сном разбинтовала ногу и решила посмотреть, как прошёл активный день для моего шва. Никак. Все было по старому, воспаление и гной. Я подручных средствами сделала перевязку, ведь после пяти месяцев проведённых в травматологии, я умела все. Потом я пыталась читать книгу. Но то ли потому что время было ещё не столь позднее, полдевятого вечера, то ли от возбуждения, но спать и читать совершенно не хотелось и я пошла в комнату к маме, просто побыть вместе, я соскучилась.

Но почему то как только мы с ней устроились поудобнее, и включили телевизор, где шёл дебильный сериал"Цыган", раздался стук в дверь. Мы посмотрели друг на друга. Кому в голову пришло прийти в гости на ночь глядя? Стук повторился, уже более настойчивый. Человек знал, что мы дома? Или это кто то случайный? Никто из нас не торопился открыть дверь. Постучали ещё раз, мы удивились ещё больше. Мама медленно стала вставать с дивана, и шарить на полу тапочки. И тут кто-то за дверью стукнул ещё раз. Мама пошла открывать. За дверью стоял Степа.

Ну что сказать о Степе? Я знала, что он меня любит, я была благодарна за ту заботу и внимание, которое он мне оказывал в больнице, просиживая рядом с моей кроватью сутками. И это все. Я не испытывала к нему никаких чувств, хотя и понимала, что он надёжный и самый достойный. Но мне тогда все его положительные качества были по барабану. И этот ночной визит меня больше напряг, чем обрадовал, но лицо я держала. Мы ещё раз поужинали и поговорили, что дальше делать со Степой я не знала.

Сейчас я конечно думаю по другому, нужно было дать ему шанс. Но тогда я не представляла Степу в качестве своего мужа. Он был самый хороший и правильный, но мне видимо было нужно совсем другое. Поэтому когда за ним закрылась дверь, я вздохнула свободнее. Мама все понимала, и изредка пыталась чистить мне мозги, но это было бесполезно.

Утро было ни фига не добрым. Одно дело планировать, а совсем другое дело воплощать эти планы в жизнь. Тем более, когда эта жизнь в один миг так глобально изменилась. Первое, что я осознала утром, это то, что я дома, что дальше я сама, без врачей и без больницы. У меня есть проблемы, которые надо решать, а для этого нужно выходить на улицу и мне этого совершенно не хотелось. Хотелось закрыться с головой одеялом и плакать о своей загубленной жизни, долго долго. Но в окно светило солнце и говорило о том, что мир ждёт меня.Я слышала, что мама встала, и пошла на кухню, значит и мне пора. Торопится нам было некуда и мы пили кофе с бутербродами. Моя мама, голодный ребёнок, поэтому для неё еда была ценностью. Именно по этой причине, при любой власти в нашем холодильнике было что поесть. Я не знаю, где и как она все добывала, но сейчас мы ели бутерброды с какой то заграничной ветчиной и изо всех сил делали вид, что все у нас хорошо. На самом деле, мы обе не знали с чего начать, мы даже не знали, что нас ждёт на улице.

А потом я собиралась, это был психологический квест. Мало того, что вся одежда была мне большевата, ещё и одна гача у брюк была лишней. Я нацепила на себя мои классные джинсы"Леви страус", их пришлось уменьшать в талии с помощью ремня, а потом заправлять лишнюю гачу за пояс, это было очень больно, морально больно. Принятие себя новой продолжалось, и, как я понимала, растянется на многие годы. Потом начались поиски обуви, ходить в том, в чем ходила до поезда, я не могла, ведь вторая нога тоже была искалечена. В итоге я пошла в тапочке, в домашнем. Как меня корежило от всего этого, но у меня теперь была такая реальность.

Мама взяла отгул на пять дней, чтобы помочь мне решить мои проблемы. Никто нас не торопил и не погонял, поэтому мы, не торопясь отправились к врачу, выяснять причины не заживания ран. Мне, честно говоря, было непонятно почему так происходит. Ведь я видела много ран, даже на себе. Мои раны на все бедро, где содрали кожу, заживали долго. Но там была огромная площадь, и я параллельно болела всем подряд. А сейчас то шовчик был длиной сантиметров семь, и не хотел заживать, хоть я уже от всего оправилась, и стала активной.

На улице меня ждала реальность, к которой я слегка привыкла, пока лежала в больнице. Поэтому, глядя на выщербленный асфальт, знала, что я умею шагать по ямкам, и шагала, но медленно, в первый раз все таки. Я понимала, что мне ходить по этим улицам на костылях придётся долго, поэтому старалась запомнить каждую неровность и каждую ямку. В автобус я вообще никогда не заходила на костылях, и в первый раз это было очень проблематично. Спасибо водителю, он терпеливо ждал, когда я затащу свое худенькое тело в салон. У меня получилось.

Люди, интересные советские люди, отдельный стресс в моей жизни. До остановки от моего дома всего один квартал. Так вот, пройдя впервые этот квартал, я поняла, что помощи мне ждать неоткуда, только от себя и от мамы. Добрые советские люди шарахались от меня, как от прокаженной, отходили, если это было возможно за полкилометра, но при этом рассматривали меня, как обезьяну в зоопарке, и не забывали тыкать в меня пальцами, мол, посмотри, какая уродина, а ещё и на улицу вышла. Когда я садилась в автобус, а это был медленный процесс, никто даже не пытался мне помочь или хотя бы уступить дорогу, все старались проскочить вперёд, чем очень мешали мне, ведь первый день я вообще не понимала, что и как делаю, и была очень неустойчивой. Но победителям коммунизма некогда было осознавать проблемы безногой девочки.

Тогда в городе не было пробок и светофоров в таком количестве, поэтому до поликлиники на старом Советском Лиазе мы доехали за десять минут. Из автобуса я вышла более уверенно, чем в него заходила, это меня очень порадовало, процесс обучения шёл. До поликлиники мы шли по ровным тротуарам под летним солнцем. Навстречу никто не шёл, и никто не обгонял, улица была пустынной, как это здорово! Так как тротуарчики были ровными, то и моя скорость увеличилась, и мы почти бегом дошагали до железнодорожной поликлиники.

Поликлиника обслуживала управление ВСЖД и была очень маленькой, если посчитать все двери, их было одиннадцать, значит кабинетов было штук 7-8, и перед этими кабинетами сидело всего четыре человека!!! Хирургу, к которому я пришла, было за 60, он уже не оперировал, но был очень опытным. Фамилия у него была загадочная, Буляница, а как звали его не помню. Когда он посмотрел на меня, мне казалось, что он видит меня насквозь, без всякого рентгена.

Он осмотрел меня, прочитал мою карточку от корки до корки, рассмотрел снимки, и я по его виду догадывалась, что он уже чётко знает алгоритм лечения. Ну это так и было, он мне в нескольких словах объяснил в чем проблема, как мы это будем лечить, и когда будут результаты. По его планам выходило, что если я буду выполнять его назначения, то есть приходить на перевязку через день, и вести активный образ жизни, то швы мы снимем через неделю, а через две недели пойдём протезироваться. Я была счастлива от такого прогноза и пошла реализовывать это в жизнь.

На обратном пути мы зашли к маме на работу, попить чаю, и показать маминым сослуживцам, как я выгляжу, благодаря их крови и поддержке. Вот тут меня были рады видеть, ну видимо потому, что знали меня с детства и переживали за меня и за маму. Я чувствовала поддержку и тепло этих людей, они усадили меня, налили чаю, интересовались моим здоровьем и настроением. Как же я им была благодарна за все это, ведь я, пока лежала в больнице, совсем разочаровалась в людях, а прожив сегодняшнее утро я стала их ненавидеть.

Мы разговаривали, пили чай с тем, что было, и мне было так хорошо и спокойно, как будто все проблемы ушли навсегда. Я сидела рядом с тётей Галей. Это была красивая, статная женщина, я всегда ей любовалась. В то время ей было лет сорок, но в её глазах светилась вселенская мудрость. Опять же, она не была мне мамой и я испытывала к ней больше дружеские, чем дочерние чувства. Да и она не принимала меня за дочь. Видимо поэтому она сказала фразу, которую я вспомню лет через двадцать, и тогда же пойму её. Наклонившись к моему уху, чтобы никто не слышал, тётя Галя говорила очень мудрую вещь:"Девочка моя, ты думаешь, что все самое плохое ты пережила, осталось встать на протез и все наладится? Нет. Настройся, все дерьмо впереди, и копи силы, они тебе понадобятся, а сейчас просто наслаждайся перерывом, пока это возможно". Тогда мне просто было непонятно, о чем говорит моя любимая тётя Галя, ведь действительно все позади, ампутация, болезни, умирание, что может быть хуже того что я пережила? Мне все это было непонятно. Но впереди была жизнь, и у меня будет время все попробовать и понять, как права была тётя Галя.

А теперь поговорим о том добре, которое описывала тётя Галя, мамина коллега, наливая мне чай за столом, и почему я вспоминаю её каждый день, хотя времени прошло 40 лет! Тётя Галя, как никто была в курсе всего, что происходило со мной, потому что сидела она в одном кабинете с моей мамой, и это был самый близкий для моей мамы человек, хоть и разница в возрасте была солидная, лет 15. Приходя на работу, после того, как со мной случилась травма, мама конечно все рассказывала тёте Гале, потому что тётя Галя женщина была простая и душевная, могла дать совет и посочувствовать.

Вот и мне совет дала мимоходом, не расслабляться, копить ресурсы, все загадки и сюрпризы у меня впереди, чтобы хватило сил, чтобы им противостоять. А мне в то время казалось, что все гадости я уже пережила, все отстрадала, теперь дожить до протеза, и все, жизнь удалась. Мне было 20 лет, у меня не было опыта общения с людьми, я не знала, что такие, как я, увечные и калечные, сразу становятся изгоями, и пробиться в жизни в той далёкой стране, если у тебя физическое увечье, было очень тяжело, почти невозможно. В принципе, на тот момент, это было хорошо, что я ничего этого не знала, у меня осталась вера в лучшее, а то спилась бы в самом рассвете сил.

Проблемы с социумом у меня, одноногой, начались в ближнем круге, но я тогда старалась все это пропустить мимо ушей, оправдать обидчика, поплакать втихушку и забыть. Но все это откладывается внутри, перестаёшь верить людям, начинаешь понимать, что с тобой общаются только потому, что ты чем то выгоден, вот так и осознаешь, что ты все таки не такой, как все, но осознаешь не сразу. Я вообще поняла тёти Галину фразу через много много лет, когда поняла, что для того, чтобы жить на равных со здоровыми, в той стране, надо было вывернуться наизнанку, и вечно что то доказывать, как будто это не твоя жизнь, а теорема.

Ну так про ближний круг. Мама сюда не входит, она исключение. Родственники, друзья, соседи, как они относились к моему увечью? По сути им было до фонаря, это же не с ними случилось, но у них появился рычаг, с помощью которого можно было моментально ткнуть меня лицом в навоз, просто словами. И они этим пользовались, причём без устали. Первая начала двоюродная сестра, старшая, она прямо без всяких вступлений и реверансов сказала, что я такая теперь никому не нужна. И ей было глубоко плевать на то, что при этом чувствовала я, и её тётка, моя мать.

Подруги, столько раз мной описанные и расписанные. Им нравилось, что я так же осталась платежеспособной, но они считали, что достойного или красивого мужчины рядом со мной быть не может, поэтому мне надо углубляться в учёбу или найти какое нибудь интересное занятие, а простые житейские радости только для двуногих. Ну я же неполноценная теперь. Соседям очень нравилось, что у меня очень много свободного времени, и меня можно было попросить сходить в садик за детьми, или занять очередь в магазин, или ещё какие нибудь хозяйственные мелочи, но при этом, напомнив мне то, что замуж то я все равно никогда не выйду, нет таких дураков, женится на одноногой. В общем, все имели меня, как могли, но это потом, а сейчас я ещё с этим не столкнулась, и о людях ничего не знала.

Про дальний круг, это просто прохожие, чиновники в госучреждениях, соседи в самолёте или поезде, я скажу в двух словах, они имеют меня до сих пор. Не дай бог я еду в плацкарте, и моя нога лежит на полу, весь поезд прибежит на меня посмотреть, как на обезьяну, людям все равно, что они мне плюют в душу, им интересно, это же такая невидаль, одноногая тётка в плацкарте. Чиновники, даже принужденные законодательно улучшать качество моей жизни, делают это только после обращения к президенту или после суда, и я на это трачу горы времени. В общем такое ощущение, что все хотят сделать тебе ещё хуже. Хотя и так не очень классно, просто потому, что у меня одна нога, а не две.

Ну вот в принципе, что хотела донести до меня тётя Галя той грустной фразой, которую сказала мне на ухо за чаем. Только я забыла эту фразу, мне так, наверное, было легче. Но я все равно вспомнила её тогда, когда поумнела, и стала понимать, что такое хорошо и что такое плохо. А пришла к пониманию, благодаря тем людям, которые были рядом со мной, и не давали расслабляться. Мужья, начальники, коллеги, соседи, и просто прохожие. Вот тогда я поняла все до конца и стала злой безногой Галей.

Мы попили чаю в хорошей компании, посидели среди близких и почти родных людей. Мне то они все были родные в буквальном смысле этого слова, все они сдали для меня кровь, поэтому я впервые осознала, что жива, благодаря этим людям. Пришло время расставаться, нам ещё надо было сходить в институт. Я шагала по прямым и длинным коридорам управления дороги, спускалась по широким мраморным лестницам, и душа моя пела, пела просто потому что я тридцать минут провела в хорошей компании. В тот момент мне казалось, что мне все по плечу.

Институт принял меня тишиной и простором, в коридорах и аудиториях было тихо и малолюдно. Зато те, чья помощь нам требовалась, были на месте, и все наши просьбы были выполнены, как по мановению волшебной палочки. Теперь я была студентом второго курса факультета охотоведения, очного отделения. Учебный год начинался через две недели, можно было пойти получить учебники в библиотеке, и начать учится досрочно. Начинать учится заранее я не собиралась, а вот учебники мы с мамой получили.

Все задачи на сегодня были выполнены, и мы с мамой отправились домой, и это был очередной квест. Хорошо, что от института до нашей остановки шёл междугородный автобус, где народу было в разы меньше, чем в рейсовом городском. Я там смогла сесть, и количество глаз, которые разглядывали меня в упор, было меньше, чем в утреннем автобусе. Это конечно очень радовало, но до ушей все равно долетели слова"бедненькая","безногая","несчастная", и другие эпитеты. Люди не церемонились со мной.

Слава богу, что это закончилось быстро, и через двадцать минут мы уже заходили в дверь родной квартиры. Я, почти счастливая, в одиночестве, за толстыми стенами, пошла раскладывать книги. Запах страниц опять вернул меня в прошлое, и я опять всплакнула. Хорошо, что у меня с рождения была привычка, никогда не сожалеть о том что сотворила, да и вообще о прошлом. Всё эти если бы, да кабы не про меня. А то бы засосало меня в болото, и выбраться бы оттуда я вряд ли бы смогла.

После того, как поныла, я в реале осознала прогресс в моей ходьбе. Если первый раз в автобус я садилась, как каракатица, то второй и третий раз дело обстояло намного лучше, значит просто надо заткнуть уши и пользоваться автобусами, и вообще ходьба укрепляет мышцы и вестибулярный аппарат, а у меня вся жизнь впереди, значит надо как то все это тренировать. Потом что то надо было придумать с обувью, не могу же я всю жизнь ходить в тапочках, а все, что у меня есть мне очень давит, прямо до боли. В общем, подумав немного о планах и перспективах, я пошла на кухню.

Мама уже согрела чайник, накромсала помидоров, достала грибную икру и ветчину, и мы сели то ли полдничать, то ли ужинать. Мама не любила готовить, а мне было все равно, что есть, поэтому у нас в доме был вполне актуален девиз"жри че дали", и всех он вполне устраивал. За столом мы решили, что мамина помощь мне уже не нужна, и ей можно выходить на работу. С перевязками все понятно, с институтом мы все решили, еды полный холодильник, поэтому я вполне справлюсь сама. Тем более у меня впереди целая жизнь, а нога не отрастет, надо как то с этим справляться, и вот, у меня будет случай попробовать.

Теперь жизнь моя протекала в родном доме, но я не знала, чем себя занять. Пока я думала над этим, в гости припёрлась Лариска, подруга моя подколодная. Нет, не подумайте, она припёрлась не для того, чтобы помочь мне, поддержать, она приперлась для того, чтобы показать мужа Сашку. Хотя официально супругами они до сих пор не стали, не знаю почему. Они зашли в мою комнату, присели на диван, и сидели держась за ручки, Саша, большой, как шкаф и маленькая Лариска. Может они были действительно счастливы, но мне тогда это было все равно, я не испытывала к ним ровно ничего, ни радости за них, ни зависти.

Но так, как внутри у меня на тот момент было пусто, а душа была чёрной, мне все равно было кто будет заполнять эту пустоту. Они просидели у меня часа два, хвастаясь своим счастьем, и мы стали общаться. Общение это было построено на моей боли, Лариска была чужим мне человеком, и при каждом удобном случае старалась уколоть меня побольнее. Это она мне рассказывала, что я теперь больная, что родить, скорее всего не смогу, замуж выйти мне не грозит, поэтому первого сентября мне надо замотивировать себя на научные подвиги и посвятить свою жизнь наблюдению за хомяками в неволе.

Я не знаю, почему я это слушала, и продолжала с ней общаться. Видимо совсем было тоскливо. Сашка был совсем другой, открытый, всегда готовый помочь, и относился к моей травме бережно, с придыханием, никогда не затрагивая больные места. И в принципе, мне было не понятно, как вместе живут два человека, совершенно разные по темпераменту и по жизненным ценностям. Но на этом интерес к их жизни заканчивался. А ещё Лариска была чемпионкой среди засранок, даже я, совершенно толерантная, иногда задумывалась о том, как можно спать на серых простынях, разводить тараканов и клопов, вместо того, чтобы помыть посуду, целый день курить и трепаться с подругами.

Ну это теперь не важно, спасибо им за то, что были рядом, когда мне было гнусно в этой жизни. А Сашка ещё и умудрился возить меня на перевязки, тогда ещё грузовому транспорту можно было ездить по центру города, и я на КАМАЗе, в который меня заталкивал Санек, ездила две недели в поликлинику. Я не знаю, знала об этом Лариска или нет, но скорее всего она была не в курсе, но Александр все свое свободное время проводил у меня. Но, со мной была засада, я принимала от него помощь, но он мне был совсем не интересен, ну как Степа.

Время шло, мне нужно было встраиваться в эту жизнь, ведь не могла же я всю жизнь зависеть от Лариски с Сашкой. Поэтому я потихоньку запускала в свою жизнь других людей. Но почему то, как мне теперь кажется, шли на общение со мной, только потому, что я была физически ущербной, и за счёт меня можно было выставить себя спасителем и героем. Но это я осознаю на много позже, когда эти люди перестанут притворяться и начнут вслух говорить то, что обо мне думают.

А думала обо мне советская общественность по шаблону. Инвалид-калека-изгой. А я то о себе так не думала, я старалась себя вытянуть из этого го@на, а люди опять меня туда толкали. И в принципе, не важно, Лариска, или соседка Нина, у них в голове почему то было одно и то же. А я видимо, в тот момент была настолько неприкаянной и потерянной, что мне нужны были люди, их тепло, внимание, общение, одна я прямо пропадала. Ну и ещё, конечно меня спасали книги, именно на этой почве мы и сошлись с соседкой Нинкой. У её свекрови была огромная библиотека.

Но было в этой жизни и хорошее. Наступил сентябрь, и я пошла учиться. Честно говоря, я сильно боялась, что мне придётся привыкать к новой группе и долго вживаться в институтскую жизнь, я ошибалась. На курсе было 77 человек, из них всего три девочки. Поэтому мужская часть к нам относилась очень бережно, а ко мне вдвойне. На охотоведение был конкурс 19 человек на место, поэтому на курсе были в основном те, кто уже отслужил армию, у них были льготы, и все они до армии реально были лесными жителями, то есть охотниками или егерями, поэтому к жизни и ко мне относились по другому.

Перемещалась я ещё плоховато, могла неожиданно слететь с костылей, запнуться и упасть мордой в пол, поэтому, когда мы переходили из аудитории в аудиторию, меня страховали. Пока я не научилась спускаться по узким и крутым ступеням в столовку института, обед мне носили однокурсники. Я тогда сильно стеснялась своего состояния, ведь на улице со мной не церемонились. А эти 70 парней действительно взяли надо мной шефство, и я в институте чувствовала себя, как в раю.

Но я тоже не оставалась в долгу, я же в прошлой жизни была отличницей, и закончила математическую школу. Поэтому все контрольные и домашние по математике решала конечно я, зачёты по математике, и экзамены тоже, сдавали с моим участием, по специальной схеме, которую мы сами придумали. В общем у нас было конструктивное, позитивное сожительство, и мы им очень гордились. Парни гордились тем, что у них с математикой нет проблем, а я радовалась тому, что в моем распоряжении есть плечо, на которое можно опереться. И не одно, а семьдесят.

Конец ознакомительного фрагмента.