Взгляни на меня

Чармили Энн Белл, 2022

Раны прошлого кровоточат одинаково, и залечить их трудно, будь ты простой официанткой или успешным актёром.С самого начала жизнь Вивьен окутывали мрак и отчаяние. Она так долго боролась с проблемами, что потеряла интерес к своему будущему. Одинокая, не знавшая настоящего счастья и всегда в ожидании подвоха…Блистательная карьера в кино, большие гонорары – всё это позволяло Тому заглушать то, что забыть невозможно. Их встреча не произошла бы без череды случайностей и совпадений. Что они увидели, взглянув друг на друга? И смогут ли они пройти этот путь вместе до конца?

Обрывок 5

Отчего-то я не спешила включать свет. Тусклое сияние мгновенно заскользило бы по крохотному коридору, в одну секунду прочертило бы мою жизнь, которой всё здесь было наполнено. Стены с блёклыми синими обоями, низкая тумбочка рядом с изогнутой металлической вешалкой, похожей на разбитый фонарь, зелёный коврик у порога, деревянный шкаф со скрипучими дверцами — каждая деталь казалась чем-то несовершенным, недоделанным, с царапинами и трещинами. Ко мне и прежде заходили мужчины, так же в смятении топтались у вешалки, раздевались. Засыпали в моей постели, утром варили кофе, сгребали в тарелку разогретые остатки недоеденного обеда, улыбались по привычке, не то вежливо, не то с затаённым презрением. И исчезали. Но едкую неловкость, какой-то совершенно незнакомый оттенок стыда я остро ощутила только в тот момент, когда Том шагнул следом в квартиру, проник в мою жизнь, как тонкое лезвие под сердце. Никто из нас не различал ни намёка на то, что на самом деле это не первый и последний ужин.

Я зажгла свет, положила сумку на тумбочку, сбив выстроенные в ряд помады и наполовину пустые флаконы дешёвых, но приятных духов. Тишину рассекло глухое бряканье, напомнившее отзвук расстроенной гитары, слабую дрожь неузнаваемого аккорда. Я не собиралась ничего расставлять заново, сбросила куртку, затолкала ботинки в угол. Как-то невнятно, с неохотой, коротким небрежным жестом указала на ванну и туалет, а сама направилась к кухне, прошла мимо сумрака спальни, словно её пока и вовсе не существовало. Просто тёмная дыра с бликами зеркал и очертаниями небольшой кровати. И Том не жаждал обзорной экскурсии, не стремился изучить каждый натёртый до блеска уголок. Вёл себя сдержанно, почти по-джентельменски. Спальня его не интересовала. Было достаточно крохотной, но уютной кухни, где постепенно зарождалась смелость быть откровеннее, а границы между нами размывались.

Я обрабатывала разбитую губу и слышала, как слегка шуршало пальто Тома, негромко стучали твёрдые подошвы ботинок — уже потом я приметила его неизменную привычку аккуратно ставить ботинки точно по линии жёсткого вычищенного коврика. Слышала шум воды, хлынувшей из крана, и, прежде чем отогнать всполох фантазии, успела представить, как кусочек мыла с запахом апельсина пенится и скользит в его пальцах. Я ещё слишком отчётливо помнила их тепло, которым насквозь пропитались кожаные перчатки… Особенное, единственное, нежное, обволакивающее, будто повисший в воздухе мягкий жар остывающего камина.

Сначала Том с искренним рвением, желанием чем-то занять руки и отвлечься от роящихся в голове неуёмных мыслей предложил свою помощь. Готов был исполнить любую просьбу, даже пройтись до супермаркета, если было нужно. Но я упрямо настаивала, чтобы этот случайный гость предоставил мне заботы об ужине и ни о чём не беспокоился попусту. Том отыгрывал убедительную и непробиваемую безмятежность. Но некая скованность, попытка усмирить нервы и не позволить эмоциям выбиться через край ясно читались в погасшем взгляде, в мучительном изгибе губ. Эта улыбка напоминала нарисованную, ненастоящую, будто и вовсе с чужого лица.

Напряжение трясло Тома изнутри. Накатывающие волны злости и сожаления не давали расслабиться. Он внимательно наблюдал за моими передвижениями по кухне, хватался за настоящее, чтобы не утонуть в удушающих воспоминаниях. Но раз за разом переживал мгновение неизбежного расставания с Джейн, обернувшегося абсурдной, унизительной ссорой, втоптавшей в грязь последние надежды. Так потухло и старание уберечь хрупкое подобие приятельской связи. Не осталось шанса стать друг для друга безликими смс в пору праздников и звонками с оттенком искусственного приличия.

Тем вечером он определённо не планировал делать следующее: терять контроль над собой, доводить разговор до пустой ругани, а затем в порыве безысходности подниматься на третий этаж в квартиру смутно знакомой девушки из толпы.

«Кажется, однажды я уже видел вас», — произнёс он спокойно, и меня в тот же миг мысленно отбросило в вагон метро, отбивающий пульс огромного города. Потом из сумрачной глубины памяти доносился скрежет подпрыгивающего чемодана, я снова видела, как Том шёл впереди. На расстоянии считанных шагов и одновременно недосягаемый, невозможный. И хоть на маленькой кухне сложно сохранять дистанцию, и мы стояли близко друг к другу, нас правильней было бы сравнить с двумя людьми, разделёнными неистовой, кипящей рекой, которую не перейти и не переплыть — пропадёшь в безумном течении. И эти двое продолжали настойчиво перекрикивать оглушительный рёв воды и беспомощно смотреть на противоположный берег.

— Ты живёшь одна? — потирая влажные, покрасневшие ладони, спросил Том. Наверняка он не ощущал в тесной квартире присутствие кого-либо ещё. Не в воздухе угадывал ответ, который можно без труда вычислить по количеству зубных щёток. Он остановился у гудящего холодильника и отчего-то решил уточнить то, в чём не сомневался и секунды, или же подбирал уместную тему для разговора, нащупывал точки соприкосновения.

— Не всегда. — Я достала плоскую голубую тарелку, приготовила вилку и нож. Пряталась за доведёнными до автоматизма отточенными действиями. Том, удерживая внутри всплески ярости и отчаяния, признался в разрыве отношений, ненароком обнажил разраставшуюся рану на душе, поэтому и я в ответ решила добавить немного честности. Мельком набросала картину моих будней, разбавленных недолгими, хрупкими связями. — Бывает, пару месяцев встречаюсь с неплохим, приятным мужчиной. Мы вполне хорошо проводим время, спасаемся от скуки, заполняем свиданиями какие-то пробелы, пробоины в наших жизнях. Но в итоге всё равно разбегаемся, потому что оказывается некуда двигаться дальше. Нет смысла, нет шанса, нет желания стоять на месте.

Я открыла холодильник, осторожно переложила курицу, картофель и овощную смесь из контейнера на тарелку, поставила в микроволновку, настроила таймер. На крохотный экран даже не взглянула. С завязанными глазами я могла прожить всю оставшуюся жизнь в неизменном ритме, с выученным наизусть порядком и не ощутила бы разницы. Так начнёт казаться, если попадёшься в ловушку монотонного однообразия. Алгоритм унылой рутины был впаян в капризную память так прочно, что его и ударами головой о стену не удалось бы вышибить. Облик матери неумолимо вымывался, выцветал, проваливался куда-то очень глубоко, за пределы сознания, таял в тумане. Но сменить мощность микроволновой печи я могла бы, даже вскочив с постели посреди ночи, разбуженная жутким кошмаром. Память надо мной издевалась.

— А куда ты хочешь двигаться дальше? Семья, дети? — спросил Том и стал быстро расстегивать пуговицы пиджака, снял его и осторожно повесил на спинку отодвинутого стула. У белоснежной рубашки, заправленной в серые брюки, был слегка смят ворот, по ткани расходились тонкие морщинки. К запаху розмарина и яблочного уксуса, парящему в кухне, примешался свежий цитрусовый запах с нотками кориандра. Как я выяснила позднее, другой туалетной водой Том пользовался редко.

— Возможно, в моём возрасте уже пора задуматься о семье, но в роли родителя я вижу кого угодно, но не себя. А если неуверенность заглушает готовность рискнуть, то не стоит и пробовать.

Он отвёл взгляд в сторону, тщательно взвесил услышанное, пока блюдо крутилось на стеклянном диске, и мерный шум разливался по кухне. Выдержав паузу, Том снова неотрывно всматривался в глаза, словно выискивая непрозвучавшую правду, и сказал:

— Я знаю женщин, которые размышляли так же, но стали прекрасными матерями.

— И ни о чём не жалеют?

— Не знаю наверняка, но у некоторых теперь даже в голове не укладывается, как раньше они могли с таким ужасом рассуждать о возможных трудностях. Иногда случается удивительный парадокс — те, кто громко заявляют о напрасности брака или уверяют в своей неспособности воспитать ребёнка, на деле же превосходно справляются со всем, что их пугало. Мои родители развелись, когда мне исполнилось тринадцать, но подарили счастливое детство. Примером жизни, которой каждый неотступно следовал, они научили многому. Мама открыла дорогу в театр, отец научил упорно трудиться, не оставлять сил на жалость к самому себе, а их расставание приблизило к пониманию человеческих слабостей. — Том вдруг замолчал, мягко улыбнулся и потёр лоб в накатившем смущении. Ему казалось, он бессовестно крадёт чужое время, терзает скукой. — Прости, тебе хоть интересно это слушать?

Разумеется, было интересно. Очень часто я осознавала, что для восстановления гармонии, перезарядки, не хватало именно таких петляющих, как извилистый ручей, непредсказуемых, простых разговоров на равных. Бывало, с друзьями мы затевали горячие споры, обсуждали неоднозначные вопросы, вываливали друг на друга лавины мнений, сталкивали разные точки зрения. И крайне редко мне доводилось с предыдущими мужчинами общаться вот так легко, не выстраивая преград, не расставляя ограничений.

Ни о чём и обо всём.

Том невольно всколыхнул дремавшую во мне тоску, начав рассказ о своих родителях. Я ждала визга микроволновки, сигнала, тормозящего диск, смотрела на Тома и терялась в закипающих мыслях. Сказать ему, что я понятия не имею, каким мой отец был ублюдком или прекрасным человеком, куда исчез, сунув деньги проститутке с прозвищем вместо имени? Или же сказать ему правду об отце? Правду, которую не решилась открыть мама. Сказать, что не такое уж и нужное рождение дочери хоть и реанимировало жизнь Жаклин Энри, но привело к неизбежному самопожертвованию ради моего достойного образования и места в обществе? Нет, я вовсе не презирала маму, не осуждала, а лишь жалела и пыталась понять. Особенно теперь, когда все её мечты, чувства и стремления стали пустотой, безразмерной пропастью. Хотела ли мама ребёнка, воображала ли себе, как будет читать сказки с обязательной победой добра и справедливости? Хотела крепко держать маленькие ручки, позволяя любопытному малышу бодро передвигать ногами, ощущать силу первых шагов? Сложно утверждать или отрицать, но меня мама любила и желала вечного счастья. Ради дочери она выталкивала из себя жизнь.

— Мне нравится слушать истории, — честно ответила я, решив оставить в секрете подробности своего происхождения. Микроволновка пронзительно прозвенела. Я надела красные мягкие рукавицы, осторожно достала курицу, которую вчера сгребла с противня сразу в контейнер. Поставила на середину стола, развернула тонкие синие салфетки и положила на них вилку и нож. Сняла рукавицы. Белёсый пар закручивался, волновался, вздымаясь над золотистой корочкой, посыпанной зеленью. — Вина, как в принципе и любого другого алкоголя, у меня нет, поэтому могу предложить яблочный сок. — Подошла к наполовину пустому графину и потянулась к шкафчику за стаканом. — Будешь?

— Конечно, — отозвался Том, поправил висящий на стуле пиджак и сел за стол. — Но должен спросить тебя ещё кое о чём очень важном…

— О чём?

Я аккуратно наполнила стакан, бесшумно поставила рядом с салфетками и насторожилась, немного напуганная сменившимся тоном.

— Даже не знаю, как лучше выразиться… — Том вздохнул, будто набираясь смелости, и, видимо, заметил удивление в моих глазах, проговорил весело, с обезоруживающей улыбкой: — Почему здесь только одна тарелка? Ты сильно переоцениваешь мои способности, считая, будто мне по силам справиться в одиночку с целой курицей.

— Я попробовала чуть-чуть, чтобы убедиться, что мясо не пересушено, и со вчерашнего вечера не притрагивалась. А сегодня никакого аппетита нет, — сказала я, пожала плечами, предчувствуя, что ничего, кроме чая и клубничного печенья, в желудок не затолкать. Иначе бы непременно стошнило.

Внезапно ударивший по сердцу страх, навязчивое ощущение непрерывной погони ещё вспыхивали внутри болезненными отголосками, как разряды электричества. Я села на стул напротив Тома и обхватила себя руками, словно пытаясь согреться. Вытравить холод, пробравшийся в кости.

— Что-то случилось? — в вопросе сквозило неподдельное, обескураживающее беспокойство, вызывающее грустную усмешку. Том по нелепой случайности, из-за проигрыша раскалённым нервам оказался на этой кухне. Не знал обо мне ровным счётом ничего, но в обычном вопросе звучало больше заботы, чем в милых пожеланиях Дэйва, который оставлял после себя ужасный кофе, тосты и пару десятков фунтов.

— Так, ерунда, — отмахнулась я. — Давай ешь и продолжай рассказывать.

— А разве теперь не твоя очередь? — Том помедлил несколько секунд в нерешительности и сомнении, взялся за вилку и нож, стал отрезать кусок от поблёскивающего мяса. В его чётких движениях читались сдержанность и сосредоточенность, но по глазам я догадалась, что Том действительно был голоден, пусть и старался это скрыть вместе с тяжёлыми мыслями о Джейн.

— Я просто официантка, Том. Рассказать совсем нечего.

Прожевав отрезанное мясо и запив соком, он улыбнулся, прищурился, вглядываясь будто в самую душу:

— Неужели? Тогда начни с тайны о том, кто научил тебя так потрясающе готовить.

— Никто. Однажды я обнаружила, что готовка здорово успокаивает, приводит голову в порядок, настраивает на правильный ритм. Это мощное лекарство, которое всегда помогает.

— Значит, всякий твой шедевр рождается в очередном поиске спокойствия? — чуть нахмурив брови, спросил Том. Вилка брякнула, ударив край тарелки.

— Видимо, да, — я постучала пальцами по столу, отбивая мотив песни Элвиса Пресли, вдруг зазвучавшей где-то в бездне памяти. «Нет такого номера, нет такого места»². — А готовлю зачастую гораздо больше, чем могу съесть. Вношу в коллекцию новые рецепты и отношусь к приготовлению, скорее, как к хобби и простому способу настроить баланс и отвлечься, стать собой.

— Стать собой? — эхом повторил Том.

— На работе я должна быть приветливой и учтивой даже с похотливым, самонадеянным сбродом, в компании друзей стараюсь не болтать глупости, не распахивать душу, потому что им не обязательно знать то, что в любом случае изменит отношение ко мне. Может, я ошибаюсь и напрасно приписываю им негативную реакцию, но пока не попытаешься — не узнаешь. А пытаться мне, в общем-то, и не хочется. Боюсь всё испортить, заставить людей ощущать неловкость. Поэтому достаточно жить так: дома, следуя пунктам рецептов, оставаться наедине с упорядоченными мыслями и осознавать, кто ты на самом деле.

— И кто же ты, Вивьен?

Устало откинулась на спинку стула, в сознание с напором сокрушительной бури пробирался голос Пресли, и я тихо произнесла снова:

— Просто официантка.

Примечания

2

Строчка из песни «Return To Sender» Элвиса Пресли.