Ипатия

Чарльз Кингсли, 1853

Чарлз Кингсли (1819–1875) – англиканский священник, писатель, историк; один из основателей английского христианского социализма. Его творческое наследие состоит из романов, философских сочинений, проповедей, публицистики, лекций и т. д. Славу пастору как христианскому социалисту и писателю создали два социальных романа – «Дрожжи» и «Элтон Локк, портной и поэт», где ему удалось отобразить кризисные явления в традиционно консервативном сельском обществе и показать бедствия обитателей городских трущоб. В данном томе публикуется его знаменитый роман «Ипатия» (1852–1853), повествующий об упорной борьбе александрийских христиан с язычниками в IV в. В центре романа – судьба одной из самых известных женщин того времени, философа и математика Ипатии, которая, понимая все несовершенство языческих верований, тем не менее отказалась принять учение Христа, поскольку убедилась в порочности служителей его церкви.

Глава VI

Новый Диоген

На следующий день, около пяти часов утра, Рафаэль Эбн-Эзра лежал на своем ложе, лениво зевая над рукописью Филона^[17]. Он трепал за уши огромного британского бульдога, созерцая серебристую пыль фонтана, бившего на дворе, и спрашивая себя, скоро ли мальчишка доложит ему, что теплая ванна готова.

Вошел юный слуга и возвестил не о ванне, а о приходе Мириам. Старуха, пользовавшаяся благодаря своему ремеслу правом свободного доступа во все дворцы александрийских патрициев, торопливо вошла, но вместо того, чтобы по своему обыкновению присесть и начать болтовню, продолжала стоять. Рабу она приказала удалиться властным жестом руки.

— Как поживаешь, матушка? Садись же! Что же ты не принес вина для этой знатной женщины? Разве тебе еще не знакомы ее замашки?

— Прочь убирайся! — воскликнула Мириам, обращаясь к рабу.

— Теперь не время тянуть вино, Рафаэль Эбн-Эзра, — продолжала она. — Почему ты тут лежишь? Разве ты не получил письма вчера вечером?

— Письмо? Да, получил, но я его не прочел, так как меня сильно клонило ко сну… Что это? Цитата из Иеремии? «Встань и спасай жизнь свою, ибо злое задумано против всего дома Израилева!» Это от верховного раввина. Я всегда считал этого почтенного отца здравомыслящим человеком. В чем дело, Мириам?

— Безумец! Вместо того чтобы издеваться над священными изречениями пророка, вставай и повинуйся им. Письмо прислала тебе я!

— Почему я не могу исполнить волю пророка, оставаясь на своем покойном ложе? Чего тебе еще надо?

Старуха была не в силах совладать со своим нетерпением; она бросилась на Рафаэля и, бешено скрежеща зубами, потащила его с кровати на пол. Рафаэль привстал, ожидая, что будет дальше.

— Рафаэль Эбн-Эзра! Неужели ты так ослеплен своей философией, своим язычеством, ленью и презрением к Богу и людям, что станешь равнодушно смотреть, как твой народ делается добычей хищника и твои богатства растаскивают нечестивые собаки? Вот что сказал Кирилл: «Пусть Бог накажет меня такой же карой или еще суровее, если завтра в это время останется хоть один еврей в Александрии».

— Тем лучше, если этот шумный Вавилон надоел и остальным евреям почти так же, как мне. Но чем я могу помочь? Я не царица Эсфирь. Я не могу, как она, отправиться во дворец к Агасферу и устроить так, чтобы он протянул мне золотой скипетр.

— Несчастный, если бы ты вчера вечером прочел письмо, то, быть может, пошел бы к нему и спас нас. Тогда твое имя, как имя второго Мардохея, передавалось бы из поколения в поколение.

— Дорогая матушка, Агасфер, наверное, слишком крепко спал или был слишком пьян, чтобы слушать меня. Но почему же ты сама не поспешила к нему?

— Неужели я бы не пошла, если бы могла? Я ведь не так ленива, как ты. С опасностью для собственной жизни я пробралась к твоему дому в надежде спасти тебя.

— Значит, мне нужно одеться? А что еще?

— Ничего! Кириллова чернь обложила все улицы. Слышишь крики и вой? Они уже нападают на дальнюю часть квартала.

— Как, они режут евреев? — спросил Рафаэль Эбн-Эзра, накидывая плащ. — Потеха, должно быть, действительно, началась, и я с удовольствием постараюсь ей помешать, если смогу. Сюда, мальчик! Мой меч и кинжал!

— Не надо! Лицемеры уверяют, что кровь не будет пролита, если мы не станем сопротивляться и покорно позволим себя ограбить. Кирилл сам присутствует, чтобы со своими монахами предупреждать всякие насилия… Да уничтожит христиан ангел Господень!

Беседа была прервана домочадцами, которые прибежали в комнату, бледные от ужаса. Рафаэль, окончательно выведенный из своей апатии, подошел к окну и стал следить за всем, происходившим на улице.

Переулок был запружен бранившимися женщинами и плачущими детьми. Молодые и старые мужчины смотрели, как расхищают их имущество. Рассудок воспрещал им сопротивляться, мужество не позволяло жаловаться. А между тем домашняя утварь летела из всех окон. Из каждой двери выбегали свирепые громилы, уносившие деньги, драгоценности, шелка, — словом, все сокровища, которые в течение многих поколений успели накопить еврейские купцы и ростовщики. Среди грабителей и ограбленных стояла расставленная вдоль улицы духовная полиция Кирилла, одно слово которой действовало на толпу сильнее, чем копья римских солдат. Убийство было воспрещено, и ни одного насилия не совершилось.

Рафаэль молча наблюдал, а Мириам в исступлении бегала по комнате и тщетно призывала хозяина действовать словом или делом.

— Оставь меня в покое, мать, — сказал он, наконец. — Пройдет не меньшее десяти минут, прежде чем они почтят меня своим посещением, а тем временем я ничего лучшего не могу предпринять, как следить за этой сценой, напоминающей изгнание израильтян из Египта.

— Никакого сходства нет! Тогда мы шли при звуках тимпанов и песен, и в Красном море нас ждала победа. Тогда каждая неимущая женщина брала взаймы у соседки серебро, золото и драгоценности, чтобы достойно украсить себя.

— А теперь мы их возвращаем. Тысячу лет тому назад мы должны были послушаться Иеремии; нам не следовало, как глупцам, возвращаться в страну, у которой мы были так сильно в долгу.

— Проклятая страна, — воскликнула Мириам. — В недобрый час ослушались пророков наши предки, и теперь мы пожинаем плоды наших грехов. Что ты думаешь делать?..

Мириам схватила Рафаэля за руку и с силой потрясла ее.

— А ты что намерена предпринять?

— Я вне опасности, меня ожидает лодка у канала, вблизи садовой калитки, и я остаюсь в Александрии. Ни одна христианская собака не заставит старую Мириам поступать против ее воли. Мои драгоценности зарыты, девушки проданы. Спасай, что можешь, и следуй за мной.

— Дорогая матушка, почему тебя так сильно беспокоит мое благополучие? Почему ты заботишься обо мне больше, чем о других сынах Иудеи?

— Потому… потому что… Нет, я тебе скажу это в другой раз. Я любила твою мать, и она меня любила. Иди! Довольно!..

Рафаэль задумался и молча наблюдал за погромом.

— Как эти христианские священники умеют держать в повиновении своих людей! Они все-таки сильные люди нашей эпохи, верь мне, Мириам, дочь Ионафана…

— Зачем ты назвал меня дочерью? У меня нет ни отца, ни матери, ни мужа, ни… Зови меня матерью.

— Не все ли равно, как называть тебя? Прошу тебя, возьми из той комнаты все драгоценности. Если их продать, то можно купить половину Александрии. Я собираюсь в путь…

— Со мной?

— Нет, в обширный божий мир, моя дорогая повелительница. Вон тот молодой монах постиг истину. Я решил стать нищим.

— Нищим?

— Почему бы нет? Не старайся отговорить меня. Я ухожу, а мне даже не с кем проститься! Эта собака — единственный друг, который у меня есть на земле. Ну, пойдем, Бран, радость моя!

— Ты можешь идти вместе со мной к префекту и спасти большую часть твоего богатства.

— Вот этого-то я и не намерен делать! Говоря откровенно, прекрасная язычница становится мне слишком дорога.

— Как! — вскричала старуха. — Ипатия?

— Да. Во всяком случае, мое отсутствие проще всего устранит это затруднение; я попрошу довезти меня до Киренеи на первом отходящем корабле и стану изучать жизнь Италии. Бери скорее все мои драгоценности. Я ухожу. Мои освободители стучат уже у наружных ворот.

Мириам с жадностью хватала алмазы, жемчуг, рубины, изумруды и, торопливо пряча их в своих широких карманах, шептала:

— Ступай, ступай. Беги, я сохраню твои сокровища.

— Да, спрячь их. Несомненно, ты удвоишь их количество к тому времени, когда мы снова встретимся. Прощай, мать!

— Но не навеки, Рафаэль, не навсегда! Поклянись мне именем четырех архангелов, что напишешь мне в дом Евдемона, если когда-либо будешь в горе или опасности. Ты все получишь обратно. Заклинаю тебя Илией, скажи, где черный агат? Сломанная половинка талисмана из черного агата?

Рафаэль побледнел.

— Откуда ты знаешь, что у меня есть черный агат?

— Откуда бы ни знала! — воскликнула она, хватая его за руку. — Где он? Все зависит от этого. Безумец, — продолжала она, отталкивая его, — уж не отдал ли ты его этой язычнице?

— Клянусь душой моих отцов, тебе, старой колдунье, по-видимому, все известно. Ну да, я поступил именно так. Я ей отдал агат лишь потому, что ей понравился начертанный на нем талисман.

— Чтобы при помощи его обольстить тебя же? Да?

— Тварь, торговка рабами! Ты всех считаешь такими же низкими существами, как те жалкие создания, которых ты покупаешь, перепродаешь и превращаешь в исчадия ада, подобные тебе самой!

Мириам посмотрела на него, и ее большие черные глаза расширились и сверкнули. Она было потянулась к кинжалу, а затем горько зарыдала и закрыла лицо морщинистыми руками.

В это мгновение послышался глухой грохот, сопровождаемый радостными восклицаниями, и Мириам выбежала из комнаты, догадавшись, что наружные ворота выбиты толпой.

— Сюда ушла старуха с моими сокровищами, а оттуда приходят непрошеные гости с молодым монахом во главе… Сюда, Бран… Мальчики, рабы, где вы? Берите себе все, что можете, а затем спасайтесь через задние ворота!

Рабы торопливо исполняли его приказания. Пройдя пустые комнаты, Рафаэль спустился вниз по лестнице и в передней увидел толпу монахов, ремесленников, торговок, рабочих из гавани и нищих. Они шумели и бросались в двери, то направо, то налево. Предводительствовал ими Филимон.

— Привет вам, почтенные гости! — сказал Рафаэль. — Что касается пищи и питья, то мои кухни и погреб к вашим услугам. А что касается одежды, то я готов отдать этот хитон из индийских шалей и эти шелковые шаровары тому из вас, кто согласится обменять их на свои священные лохмотья. Быть может, ты окажешь мне эту услугу, прекрасный юный вождь этой новой школы пророков?

Филимон, к которому Рафаэль обратился с этими словами, презрительно молчал.

— Слушай же меня, юноша! Слово за мной. Смотри, этот кинжал отравлен: малейшая царапина, и ты умрешь. Эта собака — чистой британской породы, и если она в тебя вцепится, то даже раскаленное железо не заставит ее выпустить тебя, пока не захрустят твои кости. Если кто-нибудь из вас обменяется со мной платьем, я отдам вам все мое имущество. А если не согласны, то первый, кто тронется с места, погибнет.

Рафаэль говорил со спокойной решительностью воспитанного человека.

— Я готов поменяться с тобой одеждой, еврейская собака, — заревел, наконец, какой-то грязный оборванец.

— Я твой вечный должник. Пройдем в эту боковую комнату. А вы, друзья мои, идите наверх, но будьте осторожнее. Этот фарфор оценивается в три тысячи золотых, за разбитый же вы не получите и трех грошей!

Грабители не теряли времени: они хватали все, что попадалось под руку, и разбивали то, что нельзя было унести или что не возбуждало их алчности.

Рафаэль спокойно снял свою роскошную одежду, накинул изодранную бумажную тунику, надел соломенную шляпу, поданную нищим, и скрылся в толпе.

Примечания

17

Филон Александрийский (20 до н. э. — 50) — философ; пытался истолковать Пятикнижие Моисеево в духе платоновских идей.