Призраки

Чак Паланик, 2005

Невероятная, страшная и смешная история, которую каждый рассказывает по-своему. Двадцать три «человека искусства», которые приняли заманчивое предложение на три месяца отрешиться от мирской суеты и создать шедевры – а попали в ад! Полуразрушенный подземный готический театр, в котором нет ни электричества, ни отопления… Еда на исходе… Помощи ждать неоткуда… Выживает сильнейший!

По трущобам

Рассказ Леди Бомж

Когда прекращаешь смотреть телевизор и читать газеты, самое тяжкое — пережить эту первую утреннюю чашку кофе. В первый час после сна очень хочется быть в курсе всего, что творится в мире. Но ее новое правило: никакого радио. Никакого телевизора. Никаких газет. Глухая завязка.

Покажите ей свеженький номер «Vogue», и миссис Кейс все равно не соблазнится.

Газеты приходят, но она просто выкидывает их в мусор. Даже не разворачивая. Мало ли, какой там может быть заголовок:

«Убийца продолжает охоту на бездомных»

Или: «Зверски убита очередная бомжиха»

Как правило, утром за завтраком миссис Кейс листает каталоги. Вот так закажешь однажды по телефону какую-нибудь чудо-подставку для обуви, и тебе до конца твоих дней будут слать каталоги: еженедельно, целые горы каталогов. Предметы домашнего обихода. Для дома и сада. Для экономии времени. Для экономии места. Всякие хитрые приспособления и технические новинки.

Там, где раньше стоял телевизор, на кухонной стойке, она поставила аквариум с ящерицей, которая меняет окраску под цвет обстановки. Тут ты тоже нажимаешь на кнопку, чтобы включить лампу обогрева, но аквариум не сообщит тебе в новостях, что в городе застрелили еще одного забулдыгу, а тело сбросили в реку, и что это была пятнадцатая жертва охоты на местных бомжей, которых находят заколотыми, застреленными и сожженными; городские бездомные в панике, и, несмотря на недавнюю вспышку туберкулеза, чуть ли не дерутся за места в ночлежках — лишь бы не ночевать на улицах. Товарные вагоны уходящих из города поездов под завязку набиты бомжами. Защитники прав неимущих утверждают, что эти нападки на нищих инициированы городскими властями. Как бы ты ни ограждал себя от информации, все равно что-то просачивается. Достаточно просто пройти мимо газетного киоска. Или проехать в такси с включенным радио.

Покупаешь стеклянный аквариум, ставишь его вместо телевизора, и у тебя есть только ящерица — создание настолько тупое, что каждый раз, когда домработница передвигает в аквариуме камешек, эта зверюга считает, что очутилась в каком-то другом, незнакомом месте.

Это называется «спрятаться в кокон», когда мир сжимается для тебя до размеров квартиры.

Мистер и миссис Кейс — Пакер и Эвелин — они не всегда были такими. Раньше ни один дельфин, запутавшийся в рыболовных сетях, не мог умереть без того, чтобы они не бросались выписывать чек. Или устраивать благотворительную вечеринку. Банкет в память погибших, разорванных в клочья фугасами. Танцевальный вечер в помощь пострадавшим от тяжелых травм головы. Жертвам фибромиалгии. Булимии. Коктейль и тихий аукцион в пользу больных, страдающих синдромом повышенной раздражимости толстой кишки.

У каждого вечера была своя тема:

«Мир во всем мире»

Или: «В надежде на наше еще не рожденное будущее»

Представьте, что каждая ночь в вашей жизни — как выпускной бал. Только зал каждый вечер оформлен по-разному: живые цветы из Южной Америки и миллиарды мерцающих огоньков. Ледяные скульптуры, фонтан с шампанским, и музыканты во фраках играют что-нибудь из Коула Портера. Зал оформлен вполне соответствующим образом, чтобы принять отпрысков арабских королевских семей и чудо-мальчиков интернета. Всех этих людей, которые стремительно разбогатели на вложении капитала с риском. Людей, которые не задерживаются в одном месте дольше, чем нужно, чтобы заправить их личный самолет. Людей при полном отсутствии воображения, которые просто тыкают пальцем в каталог недвижимости и говорят:

— Хочу вот это.

На этих благотворительных мероприятиях в помощь детям, подвергающимся жестокому обращению, все гости передвигались на двух ногах и ели крем-брюле целыми, неразбитыми ртами с пластикой губ, накачанных теми же самыми биосовместимыми наполнителями. Смотрели на те же часы «Картье»: одно и то же время в окружении одних и тех же бриллиантов. Одни и те же колье от Гарри Уинстона облегали одинаково лебединые шейки, «выделки» хатха-йоги.

Все ездили на одинаковых «лексусах», только разных цветов.

Никого ничем было не удивить. Каждый вечер — это был роскошный и донельзя великосветский тупик. Глухая стена.

Лучшая подруга миссис Кейс, Элизабет Этбридж Фальтон Уэльпс по прозвищу Инки, Чернилка, любила повторять, что у всего есть свое «самое лучшее», и это самое лучшее — всегда то же самое. Однажды Инки сказала:

— Когда каждый может позволить себе самое лучшее, это самое лучшее начинает казаться слегка… заурядным.

От прежнего высшего света уже ничего не осталось. Чем больше новоиспеченных медиабаронов появляется на балах и приемах, тем меньше там будет потомственной аристократии из старых железнодорожных магнатов и владельцев круизных лайнеров.

Инки всегда говорила, что отсутствие — теперь это новая разновидность присутствия.

И вот как-то раз, после очередного приема с коктейлем в поддержку жертв вооруженного насилия, Кейсы выходят на улицу. Пакер с Эвелин спускаются по ступенькам художественного музея — и там, как всегда, длинная очередь из ничтожеств в дорогих мехах, дожидающихся, пока мальчики со стоянки не подгонят их автомобили. А тут же, поблизости, на автобусной остановке: на скамейке сидят двое. Пьяный бомж и бомжиха, которых все очень стараются не замечать.

И не обонять.

Эти двое: оба уже не молоды. Оба одеты в тряпье с помойки. Все швы разошлись, ткань в подтеках и пятнах затвердела от грязи. На бомжихе — теннисные туфли без шнурков. Ее настоящие волосы, грязные и свалявшиеся, выбиваются из-под парика из грубых искусственных пластиковых волос, серых и жестких, как металлическая мочалка.

На бомже — бурая вязаная шапка, натянутая до бровей. Он лапает свою подругу, запустив одну руку под пояс ее брюк, а вторую — под свитер. Бомжиха стонет и вся извивается под одеждой, облизывая приоткрытые губы.

Эта бомжиха: живот под задравшимся свитером — плоский и крепкий. Кожа — розовая и гладкая, как после долгих сеансов массажа.

Бомж: его мешковатые спортивные брюки топорщатся спереди от эрекции. В верхней точке этого возвышения темнеет пятнышко просочившейся влаги.

Пакер с Эвелин, наверное, единственные, кто наблюдает, как обжимаются эти двое. Мальчики со стоянки подгоняют машины и несутся обратно в гараж. Нувориши следят за движением секундной стрелки на своих бриллиантовых часах.

Алкаш тянет бомжиху вниз, прижимает ее лицо к бугорку у себя в штанах. Ее губы обхватывают влажное пятно, расплывающееся по ткани.

Губы бомжихи, говорит Эвелин Пакеру, она узнает эти губы.

Раздается тонкая тихая трель. И все, кто ждет в длинной очереди за машинами, сразу лезут в карманы роскошных шуб, чтобы проверить, не их ли это мобильник.

О Господи, говорит миссис Кейс. Она говорит Пакеру: эта бомжиха, которую тискает нищий пропойца, — кажется, это Инки. Элизабет Этбридж Фальтон Уэльпс.

Вновь раздается пронзительное трррынь. Бомжиха тянется вниз и задирает штанину своих бежевых кримпленовых брюк. Нога под штаниной обмотана грязным эластичным бинтом. Не отнимая губ от промежности своего кавалера, она выуживает из-под бинта что-то маленькое и черное.

Снова — звонкое трррынь.

Последнее, что Эвелин слышала про Инки: что та владеет каким-то журналом. Может быть, даже «Vogue». Она по полгода жила во Франции, обдумывая фасоны на следующий сезон. Сидела в первых рядах на миланских показах и делала репортажи о моде для какого-то кабельного канала. Стояла на красных ковровых дорожках и рассказывала о том, кто в чем был на последнем вручении «Оскара».

Эта бомжиха на автобусной остановке: она подносит черную штучку к уху, скрытому под серым пластиковым париком, что-то там нажимает и говорит:

— Алло?

Она отрывается от влажного вздутия в штанах бомжа и говорит:

— Ты записываешь? — Она говорит. — Цвет лайма — это теперь самый «писк». Новая разновидность розового.

Голос этой бомжихи, говорит миссис Кейс мужу — она узнает этот голос.

Она говорит:

— Инки?

Бомжиха сует телефон обратно под бинт у себя на ноге.

— А этот вонючий алкаш, — говорит Пакер, — президент «Global Airlines».

И тут бомжиха поднимает глаза и говорит:

— Маффи? Пакер? — Рука бомжа по-прежнему шарит у нее в брюках спереди. Она похлопывает по скамейке рядом с собой и говорит: — Какой приятный сюрприз.

Алкаш вынимает руку у нее из брюк. Пальцы влажно поблескивают в свете уличного фонаря. Он говорит:

— Пакер! Привет, старик.

Ну, конечно. Пакер всегда прав.

Бедность, говорит Инки, теперь это новая разновидность богатства. Анонимность — новая разновидность известности.

— Катиться вниз по общественной лестнице, — говорит Инки, — теперь это новая разновидность успеха.

Люди из высшего общества, говорит Инки, вот кто истинные бездомные. У нас может быть дюжина собственных домов — в разных городах, — но постоянного места жительства у нас нет, потому что мы вечно мотаемся с места на место. Вся жизнь — сплошные реактивные перелеты.

Да, теперь ситуация проясняется. А то Пакер с Эвелин всегда узнают обо всем последними. Весь сезон они только и делали, что разъезжали по открытиям галерей, выставкам лошадей и аукционам, и недоумевали, куда подевалась великосветская «старая гвардия» — наверное, лечится в полном составе в клиниках для алкоголиков и наркоманов, или отходит после пластических операций.

Инки говорит:

— У кого-то — тележка из магазина, у кого-то — личный самолет «Gulfstream G550», но людьми движет тот же инстинкт. Не быть привязанным к одному месту. Всегда находиться в движении.

Сейчас, говорит она, если ты при деньгах, ты заседаешь в руководящем комитете оперного театра. Делаешь крупное денежное пожертвование — и тебе обеспечено место в правлении какого-нибудь музея.

Выписываешь чек — и ты уже знаменитость.

Тебя убивают в каком-нибудь модном фильме — и про тебя знают все.

Иными словами: ты связан по рукам и ногам.

Инки говорит:

— Когда ты никто — теперь это новая разновидность известности.

Алкаш из «Global Airlines»: у него в руках бутылка вина, спрятанная в коричневый бумажный пакет. Это вино, объясняет он, смесь в равных пропорциях ополаскивателя для рта, сиропа от кашля и одеколона «Old Spice». Отпив по глоточку, все четверо идут гулять в темноте — в парк, куда ночью никто не ходит.

Что должно быть особенно привлекательно в запойном пьянстве: что каждый глоток — это решение, окончательное и бесповоротное. Ты пускаешься во все тяжкие, но все-таки контролируешь ситуацию. То же самое и с таблетками, успокоительными и обезболивающими. Каждая доза — это всегда первый шаг по какой-то дороге.

Инки говорит:

— Жизнь на публике — теперь это новая разновидность уединения.

Она говорит: даже если ты остановишься в самом роскошном «закрытом» отеле — из тех, где в ванной из белого мрамора висят белые банные халаты, а рядом с биде подрагивают трепетные орхидеи, — все равно есть вероятность, что за тобой наблюдает глазок скрытой камеры. Она говорит, что теперь для нормальных занятий сексом подходят только общественные места. На тротуаре. В подземке. Людям хочется подглядывать за другими, только когда они думают, что подсмотреть невозможно.

К тому же, говорит она, стиль жизни «шампанское с икрой» уже утратил свой шик. Сбежать слишком просто: на самолете отсюда до Рима — всего шесть часов. Мир сделался маленьким, выдохшимся, исчерпанным. Путешествия по миру — это просто еще один способ сдохнуть от скуки, только — в разных местах и гораздо быстрее. Скучный завтрак в Бали. Предсказуемый обед в Париже. Утомительный ужин в Нью-Йорке, а потом ты забываешься пьяным сном во время очередного минета в Лос-Анджелесе.

Слишком много «незабываемых» впечатлений, слишком близко одно к другому.

— Как в Музее Гетти, — говорит Инки.

— Намылить, смыть, повторить еще раз, — говорит алкаш из «Global Airlines».

В этом донельзя скучном новом мире сплошного верхнего среднего класса, говорит Инки, ты оценишь всю прелесть биде, только если полдня будешь пи сать на улице. Не мойся, пока не начнешь вонять, и обычный горячий душ станет, как будто поездка в Соному на предмет очистительных грязевых клизм.

— Воспринимай это как шербет бедности, — говорит Инки.

Славный маленький интервал нищеты, который помогает тебе не терять вкус к жизни.

— Присоединяйтесь, — говорит Инки. У нее вокруг рта размазан клейкий зеленый сироп от кашля, к нему липнут пряди ее пластикового парика. Она говорит: — В следующую пятницу, вечером.

Выглядеть плохо, говорит она, теперь это новая разновидность понятия «выглядеть хорошо».

Она говорит, что там соберутся все лучшие люди. Старая гвардия. Самые сливки общества. В десять вечера, под мостом, с западной стороны.

Мы не можем, говорит Эвелин. В среду вечером они с Пакером идут на благотворительный бал в помощь голодающим Латинской Америки. В четверг — на банкет в поддержку нуждающихся аборигенов. В пятницу вечером — на тихий аукцион в помощь несовершеннолетним работницам секс-индустрии. Все эти мероприятия, с их блестящими акриловыми трофеями, заставляют тебя пожалеть о тех днях, когда самым сильным страхом американцев был страх выступать перед публикой.

— Просто снимаешь номер в «Шератоне», — говорит Инки.

Эвелин, должно быть, морщит нос, потому что Инки говорит ей:

— Расслабься.

Она говорит:

— Понятно, что мы там не останавливаемся. В «Шератоне». Мы там только переодеваемся.

В пятницу, говорит Инки, в любое время после десяти вечера. Под мостом.

Пакер и Эвелин Кейсы. Самая главная их проблема: что надеть. Для мужчины все просто. Надеваешь обычные брюки и смокинг — наизнанку. Правый ботинок — на левую ногу, левый — на правую. Вот и все: вид совершенно убогий. И совершенно безумный.

— Безумие, — сказала бы Инки, — теперь это новая разновидность здравого ума.

В среду, после «голодного» бала, Пакер с Эвелин выходят из бального зала в отеле, и кто-то на улице распевает «О, Амхерст, храбрый Амхерст». Там, на улице Френсис Данлоп Колгейт Нельсон, она же Фризи, Завиток, дует из банки какой-то дешевый солодовый напиток в компании с Шустером Фрейзером по прозвищу Туфля и Вивером Пулманом, который Костяшка. Все трое сидят, закатав грязные брюки и опустив ноги в фонтан. Лифчик у Фризи надет поверх блузки.

Одеваться во что попало, говорит Инки, теперь это новая разновидность понятия «одеваться шикарно».

Дома Эвелин примеряет, наверное, дюжину мешков для мусора, зеленых и черных мешков для мусора, в каждый из которых можно впихать целую гору хлама, но в них она выглядит толстой. Чтобы выглядеть хорошо, она выбирает узкий белый пакет для кухонного мусора. В нем она выглядит почти элегантно. Облегающий наряд наподобие платьев с запа хом от Дайен фон Фюрстенберг, с ярким, ярко-оранжевым аксессуаром — пояском из оплывшего электрического провода со штепсельной вилкой, болтающейся на конце.

В этом сезоне, говорит Инки, парики носят задом наперед. В моде разные туфли: на одной ноге — такая, на другой — другая. Берешь старое грязное одеяло, говорит она, вырезаешь в центре дырку для головы, надеваешь его, как пончо, — и ты готова для ночных развлекательных мероприятий на улице.

В тот вечер, когда они снимают номер в «Шератоне», Эвелин берет с собой три чемодана тряпья. На всякий случай. Пожелтевшие, вытянутые лифчики. Свитера со свалявшимся ворсом. У нее с собой целая банка косметической глины для лица — чтобы запачкать их еще больше. Они с мужем выбираются из отеля по черной лестнице: четырнадцать пролетов до двери, что открывается в переулок, — и вот, они на свободе. Они — никто. Два анонима. Не обремененные ответственностью ни за что.

Никто не смотрит на них, не просит у них денег, не пытается им что-то продать.

Они шагают к мосту, они — невидимки. Надежно защищенные собственной бедностью.

Пакер немного прихрамывает: он надел правый ботинок на левую ногу, а левый — на правую, и ему неудобно. Эвелин открывает рот. И плюет на тротуар. Да, хорошая девочка, которую учили, что неприлично чесаться, где чешется, на людях, теперь плюется на улице. Пакер спотыкается, натыкается на нее, и она хватает его за руку. Он разворачивает ее к себе лицом, и они целуются — просто два влажных рта, и город вокруг исчезает.

В тот первый вечер на улице Инки приходит с потрескавшейся лакированной черной сумкой, в которой лежит что-то очень вонючее. Такой запах бывает на море, в жаркий день при отливе. Запах, говорит Инки, это новый антисоциальный символ. В сумке — картонная коробка, в каких в «Chez Heloise» упаковывают еду навынос. В коробке — большой кусок рыбы размером с кулак.

— Красный берикс четырехдневной давности, — говорит Инки. — Если что, просто помашешь сумочкой. Если хочешь, чтобы от тебя держались подальше, запах — лучший телохранитель.

Вонь — новый способ защитить свое личное пространство. Устрашение посредством запаха.

К любому запаху можно привыкнуть, говорит Инки, даже к самому противному.

Она говорит:

— Ведь ты же привыкла к «Eternity» Кальвина Клейна?..

Инки с Эвелин отходят в сторонку, чтобы немного остыть от шумной вечеринки. Заворачивают за угол. Там, чуть дальше по улице, свита какой-то красотки, обряженной в мини-юбку, вываливается из лимузина. Худые, стройные люди с хедсетами, соединяющими рот и ухо. Каждый из них занят беседой с кем-то другим, кто сейчас далеко-далеко. Инки с Эвелин проходят мимо. Инки спотыкается, машет сумкой с протухшей рыбой, задевает ею рукава кожаных и меховых пальто. Телохранителей в темных костюмах. Личных секретарей в черной одежде от лучших модельных домов.

Свита сбивается в кучку, отходит подальше, все тихо стонут и закрывают носы и рты наманикюренными руками.

Инки, как ни в чем не бывало, идет вперед. Она говорит:

— Обожаю так делать.

Со всеми этими нуворишами, говорит Инки, пора менять правила. Она говорит:

— Бедность — теперь эта новая разновидность аристократии.

Впереди — небольшая толпа из миллионеров от интернета и арабских нефтяных шейхов. Стоят — курят у входа в художественную галерею. Инки говорит:

— Давай будем их доставать: просить денег…

Это — их отдых от жизни Пакера и Маффи Хадсон, генерального директора текстильной корпорации и наследницы табачной империи. Бегство на все выходные в безопасную зону.

Алкаш из «Global Airlines» — это, так на минуточку, Вебстер Баннерс, по прозвищу Скаут. Они с Инки и Маффи встречают на улице Скини (Сквалыгу) и Фризи. Потом к ним присоединяются Пакер и Боутер. Потом — Туфля и Костяшка. Они все пьяные, играют в шарады. В какой-то момент Пакер выкрикивает:

— А тут есть кто-нибудь, под мостом, кто стоил бы меньше сорока миллионов долларов?

И, конечно, в ответ — только грохот машин, проезжающих по мосту.

Чуть позже они гуляют, толкая перед собой магазинные тележки, по какой-то промышленной зоне. Инки с Маффи идут впереди, с одной тележкой на двоих. Пакер и Скаут отстали. Инки говорит:

— Знаешь, раньше я думала, что хуже несчастной любви бывает только любовь счастливая… — Она говорит: — Я так безумно любила Скаута, еще со школы, но ты сама знаешь, как это бывает… сперва все волшебно, а потом начинаются сплошные разочарования.

На руках Инки и Маффи — перчатки без пальцев, чтобы было удобнее разбирать пустые жестянки. Инки говорит:

— Раньше я думала, что счастливый конец — это когда вовремя опускаешь занавес. Чтобы закончить в момент наивысшего счастья, потому что потом все опять будет плохо.

Эти люди, которые стремятся попасть в высшее общество, они постоянно переживают, что сделают что-то не так — боятся взять не ту вилку, впадают в панику, когда за обедом приносят чаши для омовения пальцев, — но у бездомных гораздо больше поводов для беспокойства. Ботулизм. Обморожение. И надо все время следить, чтобы случайно не выдать себя. Отбеленными зубами. Дуновением «Шанель № 5».

Тебя может выдать любая мелочь.

Они превратились в «великосветских бомжей-оборотней», как это называет Инки.

Она говорит:

— А теперь? Теперь я люблю Скаута. Люблю, как будто мы с ним не женаты. — Здесь, на улицах, они ощущают себя пионерами, начинающими новую жизнь в диком краю. Но вместо волков и медведей им следует опасаться, говорит Инки, пожимая плечами, наркодилеров и стрельбы из проезжающих мимо машин.

— И все равно, это — лучшее, что есть у меня в жизни, — говорит она, — хотя я понимаю, что вечно так продолжаться не может.

Новый календарь общественной жизни уже заполняется под завязку. Все эти мероприятия «на дне». Вечер вторника занят: она собирается рыться на свалке вместе с Малявкой и Гепардом. Потом Пакер со Скаутом планируют выйти на сбор алюминиевых банок. А после этого они всей толпой отправляются в бесплатную клинику, где какой-нибудь молодой, темноглазый доктор с вампирским акцентом будет рассматривать их ноги.

Пакер говорит, что алюминиевая банка — это крюгерранд улиц.

Стоя на эстакаде, где машины съезжают с шоссе, Инки говорит:

— Думай об этом как о Высокой концепции. Представь, что снимаешь авторский документальный фильм для какого-нибудь телеканала.

На листе коричневого картона Инки пишет черным маркером: Мать-одиночка. Десять детей. Рак груди.

— Если все сделаешь правильно, — говорит она, — люди сами дадут тебе денег…

Маффи пишет: Инвалид, ветеран войны во Вьетнаме. Умираю от голода. Хочу добраться домой.

И Инки говорит:

— То, что надо. — Она говорит: — Прямо «Холодная гора».

Это их маленький городской лагерь.

Место, где можно спрятаться у всех на виду.

Бомжей никто не замечает. Будь ты Джейн Фонда или Роберт Редфорд, но если ты бродишь по улицам средь бела дня с магазинной тележкой, одетый в три слоя грязных лохмотьев, и бормочешь себе под нос матерные слова, — тебя никто не заметит.

Этим можно заниматься всю жизнь. Скаут с Инки планируют встать в очередь на получение дешевой квартиры для неимущих. Им нравится высиживать длинные очереди в стоматологических клиниках, чтобы молодые и привлекательные студенты на практике бесплатно лечили им зубы. Они могли бы подать прошение на бесплатный метадон, а потом «дорасти» и до героина. Образовательные курсы для взрослых. Жареные гамбургеры. Можно еще посещать автошколу и ходить в бесплатную прачечную, и так они постепенно пробьются в низший средний класс.

По вечерам Пакер с Эвелин обнимаются, лежа под мостом или на картонке, разложенной поверх исходящего паром люка горячего водопровода. Он шарит рукой у нее под одеждой и доводит ее до оргазма на глазах у прохожих. Эти двое, они никогда не любили друг друга так сильно, как любят теперь.

Но Инки права. Вечно так продолжаться не может. Конец наступает внезапно. Все происходит так быстро, что они понимают, что произошло, только на следующий день, когда об этом уже написали в газетах.

Они спят у входа в какой-то склад. Так хорошо и уютно им не бывало еще нигде: ни в Банффе, ни в Гонконге. Теперь их одеяла пахнут совсем одинаково. Их одежда — их тела — по ощущениям, это и есть настоящий дом. Спать в объятиях мужа — это не хуже, чем спать в двухэтажной квартире на Парк-авеню. Или на вилле на Крите.

Именно в эту ночь у обочины резко тормозит черный автомобиль: то есть сначала виляет в сторону, а потом тормозит и ударяется о бордюр, так что одно колесо даже выскакивает на тротуар. Фары, два круга яркого сияния, светят прямо на мистера и миссис Кейс, так что те просыпаются. Открывается задняя дверца, и из салона доносятся крики. Головой вперед, молотя руками-ногами в воздухе, с заднего сиденья вылетает голая девушка и падает на тротуар. Длинные черные волосы закрывают лицо. Девушка поднимается на четвереньки и пытается отползти прочь от машины.

Пакер с Эвелин лежат, зарывшись в свой домик из старых тряпок и сырых одеял. Голая девушка ползет прямо к ним.

У нее за спиной из открытой дверцы машины показывается нога в мужском черном ботинке. Нога встает на тротуар. Нога в черной брючине. Из машины выходит мужчина в черных кожаных перчатках. Девушка встает на ноги и истошно кричит. Кричит: пожалуйста. Помогите. Она стоит совсем близко, так что видны одно… два… три золотых колечка у нее в ухе. Второе ухо — его просто нет.

Эта полоска, похожая на тоненькую косичку: на самом деле, это темная струйка крови, стекающая по шее. Там, где раньше было ухо, осталась лишь окровавленная дыра.

Девушка бросается к Кейсам, зарывшимся в одеяла, так что видны только глаза.

Девушка хватается за их тряпки, когда мужчина хватает ее за волосы и тащит обратно в машину. Она брыкается и скулит, не выпуская из рук одеяло. Одеяло сползает, и вот они: Пакер и Эвелин. Все еще сонные, моргают в ярком свете фар.

Мужчина их видел, наверняка. И тот, кто сидит за рулем, тоже видел.

Девушка кричит:

— Пожалуйста.

Она кричит:

— Запомните номер… — и ее втаскивают в машину. Дверца захлопывается, шины визжат. Автомобиль уезжает, оставив лишь пятна крови и следы черной резины на темном асфальте. В сточной канаве, среди смятых бумажных стаканчиков, лежит оторванное бледное ухо, то ли выпавшее, то ли выброшенное из машины во время схватки. В ухе поблескивают два золотых колечка.

Уже после завтрака в номере «Шератона» — омлет со склизкими грибами, английские булочки, чуть теплый кофе и остывший бекон, — им попадается эта газета. В разделе местных новостей: похищена дочка владельца одной бразильской нефтяной компании. Там же ее фотография. Это та самая голая девушка с длинными темными волосами, которую они видели ночью, только на снимке она улыбается и держит в руках кубок с крошечным золотым теннисистом сверху.

В статье написано, что у полиции нет никаких зацепок.

И ни одного свидетеля.

Кейсы, конечно, могли бы сообщить, куда следует. Но они же не видели ничьих лиц. Они не видели номер машины. Они видели только девушку. И кровь. Пакер с Эвелин — реальной помощи от них никакой. Обратиться в полицию — значит, только унизить себя, и все. Уже можно представить себе заголовки в газетах:

«Пара из высшего общества разгуливает по трущобам в поисках острых ощущений»

Или: «Миллионеры играются в бедных».

И упаси Господи упомянуть Инки и Скаута, Скини, Туфлю и Костяшку.

Если Пакер с Эвелин выставят себя на посмешище, они все равно не спасут эту девушку. Их страдания не облегчат ее участи.

В газетах на следующей неделе: найдено тело похищенной девушки.

Но Инки не переживала. Бедным, оборванным, грязным бомжам нечего опасаться на улицах. Девушка, которую убили, — она была молодой. Чистенькой, симпатичной и очень богатой.

— Когда тебе нечего терять, — сказала Инки, — теперь это новая разновидность богатства.

А Пакер сказал:

— Намылить, смыть, повторить еще раз.

Нет, Инки не собиралась отказываться от своего счастья и возвращаться к унылой жизни богатой и знаменитой великосветской дамы. И Пакер все чаще и чаще выходил на улицу вместе с ней. Говорит: чтобы ее защищать. И вот как-то вечером, когда Эвелин была на благотворительном вечере в помощь больным раком толстой кишки, у нее зазвонил мобильный. Это Инки. На заднем плане слышны громкие вопли. Кричит мужчина. Голосом Пакера. Инки тяжело дышит в трубку. Она говорит:

— Маффи, пожалуйста. Маффи, нас кто-то преследует. — Она говорит: — Мы пытались звонить в полицию, но… — и тут все обрывается.

Как будто Инки вбежала в тоннель. В подземный переход.

Заголовки в газетах на следующий день:

«Известный издатель и генеральный директор текстильной корпорации зверски зарезаны прямо на улице».

И теперь, почти каждое утро, она боится увидеть в газетах новые заголовки:

«Зверски убита бомжиха»

Или: «Убийца продолжает охоту на бездомных».

Где-то в городе, каждую ночь, черный автомобиль выезжает на поиски миссис Кейс, единственной свидетельницы преступления. Кто-то убивает бездомных на улицах: всех без разбору — потому что она может быть среди них. Всех, одетых в лохмотья и спящих под грудами одеял.

После этого Эвелин и уходит в глухую завязку. Она не читает газет. Она выбрасывает телевизор и покупает стеклянный аквариум с ящерицей, которая меняет окраску под цвет обоев.

Сейчас миссис Кейс — полная противоположность бездомной бродяжки. У нее слишком много дома. Она буквально обременена домом. Погребена в своем доме. Она читает каталоги торговых фирм. Рассматривает глянцевые фотографии ухоженных садов. Бриллиант, сплавленный из кремированных останков любимого человека.

Конечно, ей не хватает друзей. И мужа. Но, как сказала бы Инки: отсутствие — теперь это новая разновидность присутствия.

Она по-прежнему покупает билеты на благотворительные мероприятия. Тихие аукционы и танцевальные вечера. Ей важно знать, что она что-то делает, чтобы мир стал чуточку лучше. Еще немного — и она начнет плавать с исчезающими серыми китами.

Спать на деревьях в сокращающихся тропических лесах.

Фотографировать каких-нибудь вымирающих зебр.

Бродить по трущобам от экологии.

Потому что это действительно важно: осознавать ответственность. Ей по-прежнему хочется изменить мир.