Кракен

Чайна Мьевиль, 2010

Билли Хэрроу работает в лондонском музее. Во время экскурсии открывается пропажа главного экспоната – аквариума с гигантским кальмаром, а следом и исчезновение охранника. На допросе в полиции Билли узнает о существовании спецотдела, занимающегося многочисленными сектами Лондона. По неизвестной причине Билли становится объектом охоты бессмертных асассинов, а затем и ключевым игроком в партии паникующего перед апокалипсисом оккультного Лондона, населенного магами-фишечниками, чудовищами и богами.

Зеленая волна с боков спадает

Когда со дна меня сезоны гонят.

Хью Кук, «Кракен пробуждается»

В море много святых. Ты же знаешь? Знаешь. Ты уже большой мальчик.

В море много святых, и так было издавна. Они там дольше, чем что угодно. Святые были даже раньше богов. Они их ждали — и они там до сих пор.

Святые питаются рыбой и моллюсками. Кто-то ловит медуз, а кто-то ест мусор. Некоторые святые едят что попало. Они прячутся под камнями; они выворачиваются наизнанку; они плюются спиралями. Чего только святые не делают.

Сложи руки в такую форму. Вот так. Пошевели пальцами. Ну вот, получился святой. Смотри, вот еще один! Теперь они дерутся! Твой победил.

Больших спиральных святых уже нет, но еще есть похожие на мешки и похожие на клубки и еще такие, которые похожи на хламиды с развевающимися рукавами. Какой твой любимый святой? Я назову своего. Но погоди — сперва, знаешь ли ты, почему они святые? Все они — святая семья, все они родственники. Друг друга и… знаешь, кого еще?

Правильно. Богов.

Ну хорошо. Кто тебя создал? Ты знаешь, что отвечать.

Кто тебя создал?

Часть первая

Экспонаты

1

Обыденный предвестник гибели в рекламных щитах-бутербродах резко ушел со своего поста у ворот музея, где простоял последние несколько дней. На щите спереди было олдскульное пророчество о конце света; на том, что болтался сзади, было написано: «Забейте».

Внутри через большой зал, мимо двойной лестницы и гигантского скелета, громко шагая по мрамору, прошел человек. За ним наблюдали каменные животные. «Так-с», — повторял он.

Его звали Билли Хэрроу. Он бросил взгляд на огромные искусственные кости и кивнул. Как будто поздоровался. Было чуть позднее одиннадцати утра, октябрь. Зал заполнялся. У стойки его ждала группа, поглядывая друг на друга с вежливой застенчивостью.

Там были два молодых человека лет двадцати, с гиковскими прическами. Дразнили друг друга парень и девушка, вчерашние подростки. Она, очевидно, пришла, только чтобы побаловать его. Была пара постарше и отец лет тридцати с маленьким сыном. «Смотри, обезьянка, — сказал он. Показал на животных, вырезанных на желобках, оплетающих музейные колонны: — А видишь ящерицу?»

Мальчик едва глянул. Смотрел он на кости апатозавра, которые как будто поприветствовал Билли. А может, подумал Билли, на стоящего за ними глиптодонта. В первом зале Музея естествознания у каждого ребенка имелся свой любимчик, и у самого Билли это был глиптодонт — полусферический великан-броненосец.

Билли улыбнулся женщине, продававшей билеты, и охраннику за ее спиной.

— Это мои? — спросил он. — Ну ладно, народ. Поехали?

Он, моргая, протер очки, повторяя выражение и движения, которые его бывшая однажды назвала очаровательными. Он был младше тридцати и выглядел моложе; на лице слишком много веснушек и слишком мало щетины, чтобы называть его «Билл». С возрастом, подозревал Билли, он в стиле ДиКаприо просто станет похож на высохшего ребенка.

Черные волосы Билли были растрепаны в слабом подобии модного стиля. Носил он не самый безнадежный верх, дешевые джинсы. Когда он только начинал работать в Центре, ему нравилось думать, что для такой работы он выглядит неожиданно круто. Теперь он знал, что этим никого не удивить, что больше никто не ждет, чтобы ученые выглядели как ученые.

— Итак, вы пришли на тур по Центру Дарвина, — сказал он. Вел он себя так, будто присутствовавшие пришли ознакомиться со всей исследовательской организацией, посмотреть на лаборатории и кабинеты, картотеки, шкафы с бумагами. А не ради одного-единственного предмета во всем здании.

— Я Билли, — сказал он. — Я куратор. Это значит, что я занимаюсь каталогами, консервацией и всем таким. Я здесь уже давно. Когда я только пришел, я хотел специализироваться на морских моллюсках. Знаешь, что такое моллюск? — спросил он мальчика, который кивнул и спрятался. — Правильно, улитки.

Моллюски были темой его диссертации.

— Ну хорошо. — он надел очки. — Следуйте за мной. Здесь работают люди, так что попрошу быть потише и умоляю ничего не трогать. У нас везде щелочи, токсины и всякие прочие ужасы.

Один из молодых людей начал спрашивать: «А когда мы увидим?..» Билли поднял руку.

— Можно я быстренько?.. — сказал он. — Давайте объясню, как у нас все пройдет. — У Билли выработались собственные бессмысленные идиосуеверия, и по одному из них называть то, ради чего все пришли, до того, как они это увидят, — к беде.

— Я покажу вам разные места, где мы работаем, — глупо говорил он. — Все вопросы сможете задать потом: время у нас все-таки ограничено. Давайте сперва закончим экскурсию.

Ни один куратор или исследователь не был обязан проводить экскурсии. Но многим приходилось. Билли уже не ворчал, когда наступала его очередь.

Они вышли и прошли через сад к Центру, со стройкой с одной стороны и кирпичной филигранью Музея естествознания — с другой.

— Пожалуйста, не фотографируйте, — сказал Билли. Ему было все равно, подчинятся они или нет: его дело — повторять это правило. — Это здание открылось в 2002 году, — сказал он. — И, как видите, мы расширяемся. В 2008-м у нас будет новый корпус. Центр Дарвина — это семь этажей заспиртованных экспонатов. То есть они хранятся в формалине.

Будничные коридоры вели навстречу вони.

— Господи… — пробормотал кто-то.

— И в самом деле, — сказал Билли. — Это называется дерместариум. — За внутренними окнами стояли стальные контейнеры — как маленькие гробы. — Здесь мы очищаем скелеты. Избавляемся от гадости. Dermestes maculatus.

На видео на компьютерном экране у боксов какую-то отвратительную и соленую на вид рыбу поедал рой насекомых.

— Фу-у, — сказал кто-то.

— Камера стоит в боксе, — сказал Билли. — По-английски они называются кожеедами. Они съедают все и оставляют только кости.

Мальчик улыбнулся во весь рот и стал дергать папу за руку. Остальная группа улыбалась пристыженно. Жуки, поедающие плоть; иногда жизнь правда похожа на Би-муви.

Билли обратил внимание на одного из парней. На нем был костюм в стиле «прощай, молодость» — помятый и аристократический вид, странный для такого молодого человека. На лацкане — значок с узором, похожим на раскинувшийся астериск, где две спицы кончались завитками. Он записывал. С огромной скоростью заполнял блокнот.

Таксономист как по характеру, так и по профессии, Билли давно пришел к выводу, что на эту экскурсию ходит не так много типов людей. Это дети — в основном мальчики, стеснительные и вне себя от радости и с глубокими познаниями обо всем, что видят. Это их родители. Это робкие люди лет двадцати — с таким же гиковским восторгом, как у детей. Это их подружки и парни, упражняющиеся в терпении. Иногда заносило несколько туристов.

И это одержимые.

Они единственные знали больше, чем маленькие дети. Иногда они молчали, иногда перебивали Билли слишком громкими вопросами или поправляли в научных деталях с утомительной хлопотливой дотошностью. За несколько последних недель он отмечал наплыв таких посетителей.

— Какое-то августовское обострение, — говорил Билли своему другу Леону несколько дней назад, когда они выпивали вечером в пабе на Темзе. — Сегодня пришел один весь в значках Звездного флота^[1]. Жаль, не в мою смену.

— Фашист, — сказал Леон. — Откуда это у тебя такие предубеждения против задротов?

— Я тебя умоляю, — сказал Билли. — Это тогда была бы ненависть к себе, нет?

— Да, но ты еще куда ни шло. Ты, как бы это, под глубоким прикрытием, — сказал Леон. — Можешь улизнуть из задротского гетто, спрятать свой значок и вернуться с едой, одеждой и вестями из внешнего мира.

— М-м-м, как жирно.

— Ладно, — сказал Билли, когда мимо прошли коллеги. — Кэт, — бросил он ихтиологу, — Брендан, — другому куратору, который ответил:

— Как оно, Пробирочный?

— Пройдемте дальше, — сказал Билли. — И не волнуйтесь, скоро будет самое интересное.

«Пробирочный?» — Билли заметил, что один-два из его подопечных гадают, не послышалось ли им.

Прозвище зародилось на пьяных посиделках с коллегами в Ливерпуле, еще в его первый год в Центре. Это была ежегодная профессиональная конференция кураторов. После целого дня разговоров о методологиях и истории консервации, музейных планах и политике стендов вечернее расслабление началось с вежливой беседы на тему «А как вы к этому пришли?», затем превратилось в сеанс, когда все в баре один за другим рассказывали о своем детстве, а эти монологи, в свою пьяную очередь, стали раундом игры, которую кто-то окрестил Биографическим блефом. Каждый должен был привести о себе какой-то предположительно экстравагантный факт — однажды съел слизняка, участвовал в сексе вчетвером, пытался сжечь школу и так далее, — после чего истинность заявления выносилась на бурные дебаты.

Билли с каменным лицом заявил, что он — результат первого в мире успешного экстракорпорального оплодотворения, но лаборатория отреклась от него из-за внутренней политики и сомнений насчет согласия на эксперимент, почему официальные лавры и отошли кому-то другому через несколько месяцев после рождения Билли. Во время допроса о подробностях он с хмельной легкостью называл врачей, место, легкое осложнение во время процедуры. Но не успели все сделать ставки и услышать разоблачение, как разговор внезапно свернул в другую сторону и игру забросили. Уже два дня спустя, в Лондоне, коллега по лаборатории спросил, правда это или нет.

— Естественно, — сказал Билли с безэмоциональным дразнящим намеком, который означал и «конечно», и «конечно нет». С тех пор он и придерживался этого ответа. Хотя он сомневался, что ему кто-то верил, прозвище «Пробирка» и его вариации оставались в ходу.

Они прошли очередного охранника, большого и агрессивного, сплошь бритая голова и мускулистая упитанность. Он был на несколько лет старше Билли, и звали его Дейн Как-то Там — судя по тому, что слышал Билли. Билли кивнул и, как обычно, попытался поймать его взгляд. Дейн Этот-Самый, как обычно, проигнорировал скромное приветствие — к непропорциональной обиде Билли.

Но когда дверь закрывалась, Билли заметил, что Дейн признал кое-кого другого. Охранник чуть кивнул напряженному молодому человеку со значком — одержимому, который кратко стрельнул глазами в ответ. Билли заметил это с удивлением, а сразу перед тем, как дверь между ними закрылась, он заметил, что Дейн смотрит на него.

Знакомый Дейна не отвечал на взгляд Билли.

— Чувствуете, как похолодало? — спросил Билли, качая себе головой. Поторопил их через двери с временным замком. — Чтобы остановить испарение. Следим за пожарной безопасностью. Потому что, ну, здесь хватает старого доброго спирта, так что… — он изобразил руками медленный взрыв.

Посетители замерли на месте. Они были в лабиринте экспонатов. Упорядоченных причуд. Километры полок и банок. И в каждой — неподвижно зависшее животное. Даже звук вдруг показался бутилированным, будто кто-то накрыл всех крышкой.

Экспонаты бездумно сосредоточились, некоторые позировали с бесцветными кишками наружу. Камбала в коричневых контейнерах. Банки сгрудившихся и посеревших мышей — гротескные грозди, как маринованный лук. Бедолаги с лишними конечностями, зародыши в загадочных позах. Расставленные аккуратно, как книги.

— Видите? — сказал Билли.

Еще одна дверь — и они увидят то, за чем пришли. Билли по неоднократному опыту знал, как все будет.

Когда они войдут в аквариумный зал — помещение в сердце Центра Дарвина, — он даст посетителям момент без лишней болтовни. Большой зал, обставленный очередными стеллажами. Там были еще сотни бутылок — от тех, что по грудь, до тех, что со стакан воды. Во всех находились траурные морды животных. Линнеевский декор; от класса к классу. Там были стальные баки, шкивы, свисавшие как лозы. Никто и не заметит. Все уставятся на огромный аквариум посреди зала.

Вот ради чего они пришли — ради здоровой розоватой штуковины. Ради всей ее неподвижности; ради ран разложения в замедленном действии, шрамов, туманящих раствор; вопреки съеженным и утраченным глазам, тошнотворному цвету; вопреки выверту мотка щупалец, словно их выжимали. Ради всего этого — вот ради чего они здесь.

А оно так и будет висеть, это абсурдно массивное существо с щупальцами цвета сепии. Architeuthis dux. Гигантский кальмар.

— 8,62 метра в длину, — скажет наконец Билли. — Не самый большой из виденных в истории, но и не карапуз. — Посетители облепят стекло. — Его нашли в 2004 году рядом с Фолклендскими островами. Он находится в растворе из соли и формалина. Аквариум делали те же люди, которые создавали аквариумы для Дэмьена Херста. Ну знаете, куда он поместил акулу? — Все дети придвинутся к кальмару как можно ближе.

— Его глаза были двадцать три или двадцать четыре сантиметра в диаметре, — скажет Билли. Люди прикинут на пальцах, а дети мимикрически распахнут собственные глаза. — Да, как тарелки. Как обеденные тарелки. — Каждый раз, когда он это говорил, представлял собаку из Ханса Кристиана Андерсена. — Но глаза консервировать трудно, поэтому их нет. Мы ввели в них то же вещество, что и в аквариуме, чтобы они не гнили изнутри. Его поймали живым.

За этим снова последуют охи. Мысли про армию щупалец, двадцать тысяч лье, сражение с топором против богомерзости из глубин. Хищный мясной цилиндр — конечности-канаты разворачиваются, с жуткой цепкостью находят корабельный леер.

Ничего подобного. Гигантский кальмар на поверхности был слаб, дезориентирован, обречен. Испуганный воздухом, сокрушенный собственным весом, — он наверняка просто хрипел через сифон и трепыхался, гелевая масса умирания. Но не важно. Его масштаб едва ли можно свести к тому, как все было на самом деле.

Кальмар будет таращиться просторными и пустыми глазницами, а Билли — отвечать на знакомые вопросы: «Его зовут Арчи». «От «Архитевтис». Дошло?» — «Да, хотя мы думаем, что это девочка».

Когда он прибыл, во льду и в защитных покровах, Билли помогал его разворачивать. Это он массировал мертвую плоть, разминал ткани, чтобы почувствовать, где распространился фиксатор. Билли так им увлекся, что словно каким-то образом его не замечал. Только когда они закончили и поместили тело в аквариум, его и накрыло, реально поразило. Он смотрел, как кальмар преломляется в стекле, если подходить и отходить, — магическое неподвижное движение.

Это был не голотип — не из тех заспиртованных платоновских образцов, которые определяют прочих себе подобных. И все же кальмар был целым, и его никогда не вскроют.

Рано или поздно какое-то внимание посетителей зацепят другие экспонаты. Сложенная лента сельдяного короля, ехидна, колбы с обезьянами. И в конце зала — шкаф со стеклянной дверцей, с тринадцатью баночками.

— Кто-нибудь знает, что это? — скажет Билли. — Давайте я вам покажу.

Они отличались буреющими чернилами и старинной угловатостью почерка на надписях.

— Их коллекционировал непростой человек, — скажет Билли детям. — Можете прочитать? Кто-нибудь знает, что это значит? «Бигль»?

Некоторые схватывали на лету. Если схватывали, то таращились на подколлекцию, невероятно расставленную на повседневных полках. Зверюшки, собранные, усыпленные, консервированные и каталогизированные во время экспедиции в южноамериканские моря два века назад юным натуралистом Чарльзом Дарвином.

— Это его почерк, — скажет Билли. — Он был молод, еще не пришел к своим реально важным выводам, когда собирал этих. Отчасти они и подали ему идею. Это еще не вьюрки^[2], но все началось с них. Скоро будет столетие его путешествия.

Очень редко кто-то пытался поспорить с Билли насчет догадки Дарвина. Билли не поддавался на провокации.

Даже эти тринадцать стеклянных яиц с теорией эволюции и все собранные за столетия крокодилы цвета чая и глубоководные нелепицы не вызывали интереса по соседству с кальмаром. Билли понимал важность этих вещичек Дарвина, пусть ее не понимали посетители. Неважно. Войдите в зал — и вы пересечете радиус Шварцшильда вокруг чего-то необыкновенного, а сингулярностью будет этот труп цефалопода.

Так, знал Билли, все и пройдет. Но в этот раз, открыв дверь, он остановился и несколько секунд просто смотрел. Подошли посетители, упираясь в его неподвижность. Они ждали, не понимая, что им показывают.

В центре зала было пусто. Все банки взирали на место преступления. Девятиметровый аквариум, тысячи галлонов соленого формалина и сам мертвый кальмар пропали.

2

Как только Билли поднял переполох, его окружили коллеги — все глазели и требовали объяснить, что происходит и какого черта, где, где хренов кальмар?

Они спешно выпроводили посетителей. Все, что потом помнил Билли об этом торопливом завершении, — как хныкал маленький мальчик, безутешный от того, что ему не показали то, за чем он пришел. Биологи, охранники, кураторы приходили и таращились с глупым выражением на гигантское отсутствие в аквариумном зале. «Что?..» — говорили они, прямо как Билли, и еще «Куда?..».

Разошлись слухи. Люди бегали с места на место, словно что-то искали, словно что-то куда-то завалилось и наверняка найдется под шкафом.

— Он же не мог, он же не мог, — говорила биофизик по имени Джози, и да, нет, не мог, только не исчезнуть — столько метров мяса из пучин не могли просто пропасть. Никаких подозрительных кранов. Никаких гигантских мультяшных дырок в стене в форме аквариума или кальмара. Кальмар не мог быть украден, но все же вот был. Точнее, его-то не было.

На этот случай протокола не имелось. Что делать в случае утечки химикатов — продумано. Если разобьется банка с экспонатом, если не сойдутся результаты, даже если впадет в буйство участник экскурсии — следуешь конкретному алгоритму. Но это, думал Билли, какого хрена?

Наконец прибыла полиция, ворвалась топочущей толпой. Персонал стоял в ожидании, сгрудившись, будто замерз, будто промок в бентической воде. Офицеры пытались взять показания.

— Боюсь, я не понимаю… — говорили они.

— Его нет.

Место преступления было закрыто, но так как Билли обнаружил пропажу, ему разрешили остаться. Он дал показания, стоя рядом с отсутствием. Когда он закончил, а офицер отвлекся, Билли отошел. Наблюдал, как работает полиция. Офицеры смотрели на старинных животных, пялившихся в ответ; на все, что и близко не напоминало гигантский аквариум; на разные места, где никак не могло быть чего-то такого большого и пропавшего, как архитевтис.

Они обошли помещение с рулеткой, словно от них что-то скрывали измерения. Билли не мог предложить ничего умнее. Зал казался огромным. Остальные аквариумы казались брошенными и далекими, экспонаты — извиняющимися.

Билли уставился на раму, где должен стоять аквариум с архитевтисом. Он все еще был на адреналине. Слушал офицеров.

— Ты, блин, что полегче спроси…

— Черт, ты понимаешь, что это значит?

— Даже не начинай. Дай сюда рулетку.

— Серьезно, я тебе отвечаю, это глухарь, по-любому…

— Кого-то ждем, приятель? Приятель? — это уже к Билли, наконец-то. Офицер просил его свалить, на грани вежливости. Билли присоединился к остальному персоналу снаружи. Они волновались и бормотали, разбившись примерно по специализациям. Билли видел спор среди директоров.

— О чем они? — спросил он.

— Закрывать музей или нет, — сказала Джози. Она кусала ногти.

— Чего? — Билли снял очки и агрессивно заморгал на директоров. — Что за споры на ровном месте? Какого размера должна быть кража, чтобы закрыться?

— Дамы и господа! — старший полицейский похлопал в ладоши для привлечения внимания. Его окружили офицеры. Они бормотали в свои плечи и слушали их. — Я старший инспектор Малхолланд. Благодарю за терпение и прошу прощения, что вас задержали. — Персонал фыркал, переминался, кусал ногти.

— Я попрошу вас никому не говорить об этом, дамы и господа, — сказал Малхолланд. В комнату проскользнула молодая девушка-полицейская. Ее форма была мятой. Она говорила по какой-то гарнитуре, бормоча в пустоту. Билли наблюдал за ней. — Прошу не говорить об этом, — повторил он. Шепот в помещении по большей части стих.

— Так, — сказал Малхолланд после паузы. — Кто обнаружил исчезновение? — Билли поднял руку. — Вы, значит, будете мистер Хэрроу, — сказал Малхолланд. — Могу я попросить остальных задержаться, даже если вы уже сообщили нам все, что знаете? Офицеры побеседуют с каждым. Мистер Хэрроу! — Когда персонал подчинился, полицейский подошел к нему. — Я читал ваши показания. Буду благодарен, если покажете мне окрестности. Можете провести по точно тому же маршруту, по которому водили экскурсию? — Билли заметил, что женщина-офицер пропала.

— Что вы ищете? — спросил он. — Вы что, думаете, что найдете его где-то?..

Малхолланд посмотрел на него по-доброму, будто Билли умственно отсталый.

— Улики.

Улики. Билли провел рукой по волосам. Представил отметины на полу, где могла бы стоять какая-нибудь огромная злодейская лебедка. Высыхающие лужицы фиксатора в траектории — обличительной, как крошки. Ну да.

Малхолланд вызвал коллег, и Билли провел их через Центр. Показывал все, что они проходили, в лаконичной пародии на обычную программу. Офицеры тыкали в то да се и задавали вопросы. «Ферментный раствор», — говорил Билли или: «Это расписание».

— Вы в порядке? — спросил Малхолланд.

— Такое непросто осмыслить, понимаете?

Это была не единственная причина, почему Билли постоянно оглядывался. Ему казалось, он что-то слышит. Очень слабый стук, звон, как от упавшей и покатившейся мензурки. Слышал он это не впервые. Обрывки этого неуместного звука он улавливал в разные случайные моменты с того самого года, когда начал работать в Центре. Уже не раз Билли в поисках источника открывал дверь в пустую комнату или слышал слабый шорох стекла в коридоре, куда никто не мог войти незамеченным.

Он давно заключил, что эти едва слышимые звуки выдумывал его мозг. Они коррелировали с моментами волнения. Он упоминал об этом феномене другим, и хотя кое-кто реагировал с тревогой, многие рассказывали какие-нибудь истории о собственных мурашках и тиках в нервной ситуации, и Билли сохранял оптимистичный взгляд.

Команда криминалистов в аквариумном зале все еще снимала отпечатки, фотографировала и измеряла столешницы. Билли сложил руки и покачал головой:

— Это все калифорнийские. — Вернувшись туда, где снаружи аквариумного зала ждала большая часть персонала, он тихо перешучивался с коллегой насчет организаций-конкурентов. Насчет диспутов из-за методологии консервации, принявших драматический оборот. — Это все новозеландцы, — говорил Билли. — О’Ши поддался искушению.

Он не поехал прямо к себе в квартиру. Он уже давно договорился встретиться с другом.

Билли знал Леона с тех пор, как они учились в бакалаврате одного и того же института, хоть и на разных факультетах. Потом Леон поступил в докторантуру на литературной кафедре в Лондоне, хотя никогда об этом не рассказывал. С тех пор он работал над книгой под названием «Необычайное цветение». Когда Леон об этом рассказал, Билли ответил:

— Я и не знал, что ты участвуешь в Олимпиаде по херовым названиям.

— Если бы ты вынырнул из своего болота невежества, то понял бы, что название задумано, чтобы бесить французов. Оба слова не переводятся нормально на их нелепый язык.

Леон жил на такой дальней окраине Хокстона, что она с трудом считалась Хокстоном. Он развлекался в своей роли Вергилия для Данте-Билли — водил Билли на арт-хэппенинги или рассказывал о тех, которые тот не смог посетить, преувеличивал и врал об их последствиях. По их раскладу Билли оставался в вечном долгу анекдотов — всегда торчал Леону байки. Леон — тощий, бритоголовый и в дурацкой куртке — сидел на холоде снаружи пиццерии, вытянув длинные ноги.

— Где ты был всю мою жизнь, Ричмал? — вскричал он. Он уже давно решил, что голубоглазого Билли назвали в честь другого скверного мальчишки — Уильяма из «Этого Уильяма», — и нелогично окрестил его в честь автора книги.

— В Чиппинг-Нортоне, — сказал Билли, погладив Леона по голове. — В Тейдон-Буа. Как твоя жизнь ума?

Подставилась для поцелуя Мардж — партнер Леона. Блеснуло распятие, которое она всегда носила.

Он встречался с ней всего несколько раз.

— Из тех, кто не затыкается о боге? — спросил Билли у Леона после знакомства с ней.

— Да нет. Училась в монастырской школе. Отсюда и муки совести в форме Иисуса на сиськах.

Она — как водилось с девушками Леона — была привлекательной и немного грузной, чуть старше Леона — слишком старой для своей разбавленной эмо-готской внешности.

— Говори, на свой страх, «рубенсовская» или «корпулентная».

— Какая, блин? — спросил Билли.

— И пошел ты со своим «старовата»! Поли Перретт куда старше.

— Кто, блин?

Мардж работала на полставки в Саутваркском жилотделе и занималась видеоартом. С Леоном познакомилась на концерте какой-то нойзовой группы в галерее. Леон парировал шутку Билли про «Симпсонов» и ответил, что она из тех людей, которые меняют имя во взрослом возрасте, что Мардж — это сокращение от «Маргиналия».

— Чего-чего? А как ее зовут по-настоящему?

— Билли, — отвечал тогда Леон. — Ну чего ты разнуделся?

— Мы тут наблюдали за странной компашкой голубей на берегу, вот чем мы занимались, — сказал Леон, когда Билли сел.

— Спорили о книжках, — сказала Мардж.

— Самый лучший спор, — ответил Билли. — В чем суть?

— Не сбивай с мысли о голубях, — сказал Леон, но Мардж уже отвечала:

— Вирджиния Вульф против Эдварда Лира.

— Господи всемогущий! — сказал Билли. — А можно всех посмотреть?

— Я выбрал Лира, — сказал Леон. — Отчасти из преданности букве «Л». Отчасти потому, что при выборе между дичью и буржуазной болтологией нужно беспардонно выбирать дичь.

— Ты, очевидно, не читал глоссарий к «Трем гинеям», — сказала Мардж. — Хочешь дичи? Она называла солдат «потрахателями», слово «героизм» приравняла к «ботулизму», а слово «герой», соответственно, — к «бутылке».

— Лир? — спросил Билли. — Реально? В Стране Бредовых Фантазий живет Фантастический Бред. — Он снял очки и зажал переносицу. — Ладно, что я вам сейчас расскажу. Короче, — сказал он наконец, но обнаружил, что мысли тормозят. Леон и Мардж смотрели на него.

Билли попробовал опять. Тряхнул головой. Цокнул языком, будто что-то застряло во рту. Наконец пришлось чуть ли не проталкивать информацию сквозь зубы.

— Пропал один из… пропал наш гигантский кальмар, — произнес он с ощущением, словно пробил какую-то крышку.

— Что? — сказал Леон.

— Я не… — сказала Мардж.

— Нет, я и сам понимаю не больше вашего. — Он рассказал все, шаг за невероятным шагом.

— Пропал? Что значит «пропал»? Почему я ничего не слышал? — спросил наконец Леон.

— Не знаю. Я сам думал, что… В смысле, полиция попросила нас держать это в тайне, — упс, что же я наделал? — но я не ожидал, что это действительно сработает. Я думал, к этому моменту «Стандарт» уже напечатает отдельный выпуск.

— Может, это — как оно там называется — Уведомление «Д»?^[3] — спросил Леон. — Ну знаешь, когда журналистам запрещают о чем-нибудь говорить?

Билли пожал плечами:

— Они же не смогут… Половина тургруппы небось уже весь Интернет заспамила.

— Наверняка кто-нибудь уже зарегистрировал «пропал_большой_кальмар_точка_ком», — сказала Мардж.

Билли пожал плечами:

— Может. Слушайте, когда я шел, я думал — может, не стоит… Я сам вам едва смог рассказать. Очевидно, на меня нагнали страху. Но главное тут не запреты на разглашение, главное — этот самый нюанс «совершенно невозможно».

Тем вечером, пока он возвращался домой, началась гроза — страшная, которая наполняет воздух скверным электричеством. Тучи сделали небо темно-бурым. Крыши обтекали, как писсуары.

Когда Билли вошел в квартиру в Харрингее — ровно в секунду, когда он переступил порог, — зазвонил телефон. Он уставился в окно на мокрые деревья и крыши. На крыше с другой стороны улицы вокруг какой-то задрипанной белки кружила поземка. Белка качала головой и смотрела на него.

— Алло? — сказал он. — Да, это Билли Хэрроу.

–…(неразборчиво), не торопился ты домой, блин. Ну так что, придешь, да? — сказала женщина на линии.

— Стоп, что? — Белка все еще таращилась на него. Билли показал ей средний палец и одними губами сказал: «Съеби». Отвернулся от окна и попытался не отвлекаться. — Это, простите, кто?

— Ты там чем слушаешь? Больше сам болтать горазд, чем слушать, да? Это полиция, приятель. Завтра. Уяснил?

— Полиция? — спросил он. — Мне вернуться в музей? Вы хотите…

— Нет. Участок. Твою мать, бананы из ушей вынь! — Молчание. — Ты еще там?

— Слушайте, мне не нравится ваш…

— Ага, а мне не нравится, что ты треплешься направо и налево, когда тебе ясно сказали молчать. — Она назвала адрес. Он нахмурился и записал на каком-то меню от ресторана навынос.

— Где? Это же Криклвуд. Где он — и где музей. Что за?.. Зачем посылать в музей людей из такой дали?..

— На сегодня все, приятель. Просто езжай. Завтра. — Она дала отбой и оставила его таращиться на трубку посреди стылой комнаты. Окна звучали на ветру так, будто выгибались. Билли таращился на трубку. Его раздражало, что он чувствовал себя обязанным подчиниться приказу.

3

Билли снились кошмары. И не только ему. Но пока он никак не мог знать, что в постелях от страха потело полгорода. Во сне метались сотни людей, не знавших друг друга, не сверявших друг с другом симптомы. Погода тут была ни при чем.

Путь неблизкий — до этой встречи, куда ему приказали явиться и которую он, притворяясь перед самим собой, подумывал проигнорировать. Еще он подумывал — или снова притворился, что подумывал, — позвонить отцу. Естественно, не позвонил. Начал набирать Леона, но, опять же, не набрал. Ему нечего было прибавить к тому, что он уже говорил. Хотелось рассказать об исчезновении, об этой странной краже кому-нибудь еще. Мысленно провел пробы слушателей этого телефонного звонка, но энергия собственно позвонить, что-нибудь сказать все время утекала, покидала его раз за разом.

Белка так там и сидела. Он не сомневался, что это тот же самый зверек, который следил за ним из-за стока вчера, как окопавшийся солдат. Билли не пошел на работу. Даже не знал, пойдет ли вообще кто, и не звонил проверить. Он так никому и не позвонил.

Наконец — поздно, когда небо стало серым и плоским, и позже, чем пожелала его невежливая собеседница, в каком-то вялом жесте псевдонеповиновения, — он отправился из своего квартала у коммерческого склада рядом с Мэйнор-Хаус до остановки 253-го автобуса. Шел по шуршащим фантикам, по газетам, по флаерам, призывавшим к воздержанию, которые ветер срывал один за другим с кем-то выброшенной стопки. В автобусе он смотрел на низкие плоские крыши автобусных депо — пьедесталы для листьев.

В Камдене он сел на метро, потом снова поднялся к другому автобусу. Постоянно проверял мобильник, но все, что пришло, — одно сообщение от Леона: «Че, теряли еще сокровища??» На последнем отрезке пути Билли глядел на лондонские районы, которые не знал, но которые казались назойливо знакомыми со своими второсортными предприятиями и дешевыми едальнями, фонарями, где весь год болтались, как странное белье, уличные рождественские украшения, то ли прилежно повешенные заранее, то ли оставшиеся несобранными. Он ехал в наушниках, слушал дисгармонию из MIA и подающей надежды рэп-звезды. Билли удивлялся, почему не подумал потребовать, чтобы полиция просто сама приехала за ним, если уж им восхотелось устроить штаб в этой нелепой нехоженой глуши.

Пока Билли шел пешком, даже в наушниках его напугал звук. Впервые он услышал или вообразил этот стеклянный звук вне коридоров Центра Дарвина. Освещение тем ранним вечером было какое-то не такое. «Все наперекосяк», — подумал он. Словно жирное веретено тела архитевтиса стояло в каком-то пазу и что-то поддерживало. Билли чувствовал себя как незапертая и колотящаяся на ветру ставня.

Участок находился рядом с большой улицей и был куда крупнее, чем он ожидал. Одно из тех очень уродливых лондонских зданий из горчичных кирпичей, которые, вместо того чтобы величественно стареть, как их красные викторианские предки, вообще не ветшают, а просто становятся все грязнее и грязнее.

Он долго ждал в приемной. Дважды вставал и требовал Малхолланда. «Вас скоро вызовут, сэр», — сказал первый офицер, которого он спрашивал. «Кого-кого позвать?» — переспросил второй. Билли все больше и больше раздражался, листая старые журналы.

— Мистер Хэрроу? Билли Хэрроу?

К нему подошел не Малхолланд. Это был маленький, плюгавый и очень ухоженный человек. Лет пятидесяти, в штатском — устаревшем коричневом костюме. Руки он держал за спиной. Ожидая ответа, он не раз качнулся на пятках — маленький танцевальный тик.

— Мистер Хэрроу? — спросил он голоском тоненьким, как его усики. Пожал Билли руку. — Я старший инспектор Бэрон. Вы общались с моим коллегой, Малхолландом?

— Да. Где он?

— Да нет. Его здесь нет. Дело перешло ко мне, мистер Хэрроу. Что-то в этом роде. — Он склонил голову: — Приношу извинения за то, что заставил ждать, и большое спасибо за то, что пришли.

— В смысле — переходит к вам? — спросил Билли. — Женщина, которая говорила со мной вчера вечером, не… Если честно, она вообще какая-то хамка.

— Впрочем, раз мы заняли вашу лабораторию, — сказал Бэрон, — куда вам еще пойти, а? Надо думать, пока мы не закончим, боюсь, заворачивать свои банки вы не сможете. Представьте себе, что вы в отпуске.

— Серьезно, в чем дело? — Бэрон вел Билли по коридорам с лампами дневного света. Здесь Билли осознал, какие у него грязные очки. — Почему дело перешло к вам? И вы в такой дали… В смысле, без обид…

— В любом случае, — сказал Бэрон, — обещаю, что не задержим вас дольше чем нужно.

— Не понимаю, чем могу вам помочь, — сказал Билли. — Я уже рассказал вашим все, что знал. В смысле, Малхолланду. Он где-то прокололся? Вы за ним подчищаете?

Бэрон остановился и повернулся к Билли.

— Прямо как в кино: все вот это, да? — сказал он. Улыбнулся: — Вы говорите: «Но я же все рассказал вашим офицерам», — а я говорю: «Ну, а теперь расскажете мне», — и вы мне не доверяете, и сперва мы оба темним, а через несколько вопросов вы говорите с шокированным видом: «Вы думаете, что замешан я?» И так будем ходить кругами.

Билли лишился дара речи. Бэрон продолжал улыбаться.

— Заверяю вас, мистер Хэрроу, — сказал он, — вас никто не подозревает. Честное бойскаутское. — Он поднял ладонь.

— Я и не думал… — выдавил Билли.

— Теперь, раз мы разобрались, — сказал Бэрон, — как думаете, может, пропустим дальнейший сценарий и вы мне просто поможете? Вот и чудненько, мистер Хэрроу, — напел он своим голоском. — Вот и миленько. А теперь закончим с этим.

Билли впервые оказался в допросной. Все прямо как в телевизоре. Маленькая, бежевая, без окон. С другой стороны стола были женщина и еще один мужчина. Мужчина — лет сорока, высокий и властный. В непримечательном темном костюме. Лысоват, подстрижен под корень. Он сложил тяжелые руки и смерил Билли ровным взглядом.

Первое, на что Билли обратил внимание в женщине, — молодость. Она казалась вчерашним подростком. Это она, осознал Билли, та самая полицейская, которая мелькнула в кратком камео в музее. На ней была синяя униформа Столичной полиции, но носила она ее куда более неформально, чем, можно подумать, положено по уставу. Не застегнута, как бы накинута. Чистая, но в складках, латках и наворотах. И макияжа на девушке было больше, чем можно представить допустимым, а светлые волосы — в модной и растрепанной прическе. Она казалась ученицей, которая подчиняется букве, но бунтует против духа правил школьной формы. Она на него даже не взглянула, и он не мог разглядеть ее лицо получше.

— Ну ладно, — сказал Бэрон. Второй мужчина кивнул. Молодая полицейская стояла, прислонившись к стене, и возилась с мобильным телефоном.

— Чай? — спросил Бэрон, показывая Билли на стул. — Кофе? Абсент? Шучу, конечно. Я бы сказал: «Сигарета?» — но в наши дни, сами понимаете.

— Нет, ничего, — сказал Билли. — Я бы только…

— Конечно-конечно. Ну-с. — Бэрон сел, достал из карманов клочки бумаги и что-то в них поискал. Безалаберность казалась неубедительной. — Расскажите о себе, мистер Хэрроу. Вы вроде бы куратор?

— Ну да.

— И это значит?..

— Консервация, каталоги, все в таком духе. — Билли теребил очки в руках, чтобы не смотреть никому в глаза. Он пытался определить, куда смотрит девушка. — Консультация о стендах, сохранение всего в хорошем качестве.

— Всегда этим занимались?

— В общем, да.

— И… — Бэрон прищурился на записку. — Мне сообщили, что это вы подготовили кальмара.

— Нет. Все мы. Я… Это командная работа. — Второй мужчина сидел рядом с Бэроном, ничего не говорил и смотрел на свои руки. Девушка вздохнула и ткнула в телефон. Казалось, она во что-то играет. Она поцокала языком.

— Вы же были в музее, да? — спросил ее Билли. Она бросила взгляд. — Это вы мне звонили? Вчера? — Ее уайнхаусовская прическа запоминалась. Она ничего не ответила.

— Вы… — Бэрон показывал на Билли ручкой, все еще листая бумаги, — скромничаете. Это вы спец по спрутам.

— Не понимаю, что вы имеете в виду. — Билли поерзал. — Когда приходят такие вещи, понимаете… Мы все над ними работаем. И стар и млад. В смысле… — Он описал руками в воздухе огромность.

— Ну-ну, — сказал Бэрон. — Вы же умеете с ними управляться, да? — Он поймал взгляд Билли. — О вас все так говорят.

— Не знаю, — пожал плечами Билли. — Я люблю моллюсков.

— Какая очаровательная скромность, молодой человек! — сказал Бэрон. — Но вы никого не обманете.

Кураторы работали cо всей таксономией. Но в Центре считалось за факт, что моллюски Билли — особенные. Ударение здесь могло быть на обоих словах — «моллюски Билли» и «моллюски Билли», которые отличались чистотой раствора, которые занимали и держали особенно драматичные баночные позы. Глупость, конечно: нельзя быть лучше в консервации каракатицы, чем в консервации геккона или домашней мыши. Но шутка не умирала, потому что в ней была только доля шутки. Хотя, сказать по правде, вначале Билли был довольно криворук. Успел наколотить немало мензурок, пробирок и колб, мокро шлепнул на лабораторный пол не одно мертвое животное, прежде чем довольно внезапно наловчился.

— При чем здесь это? — спросил Билли.

— Это при следующем, — сказал Бэрон. — Понимаете, мистер Хэрроу, вас попросили снизойти к нам — или подняться, смотря как держать карту, — по двум причинам. Первое — вы человек, который обнаружил пропажу гигантского кальмара. И второе — кое-что более конкретное. Кое-что, что вы упоминали.

Знаете, должен вам признаться, — продолжал Бэрон. — Я никогда не видел ничего подобного. В смысле, я слышал о конокрадстве. О похищениях собак, конечно же. Пара кошек. Но… — Он хохотнул и покачал головой. — Теперь вашим стражам придется держать ответ, верно? Надо думать, у вас, как в таких случаях полагается, ищут козла отпущения.

— Дейн и остальные? — спросил Билли. — Наверно. Не знаю.

— Вообще-то я говорил не о Дейне. Интересно, что вы назвали его. Я имел в виду, как говорится, другую стражу. Но Дейну Парнеллу и его коллегам, разумеется, тоже несладко. Но о них позже. Узнаете это?

Бэрон придвинул по столу страницу из блокнота. На ней был рисунок, слабо напоминающий астериск. Два луча, длиннее остальных, завивались на конце.

— Ага, — сказал Билли. — Это нарисовал я. Это было у одного парня с экскурсии. Я нарисовал это для человека, который допрашивал меня вчера.

— Вы знаете, что это, мистер Хэрроу? — спросил Бэрон. — Можно перейти на «ты»? Знаешь?

— Откуда? Но парень с этой штукой — он все время находился при мне. У него не было времени отойти и сделать что-нибудь, ну знаете, подозрительное. Я бы заметил…

— Ты видел это раньше? — заговорил второй мужчина, впервые. Он сцепил руки так, словно от чего-то сдерживался. Его акцент был внеклассовым и без регионального говорка — настолько нейтральный, что словно искусственно выученный. — Не наводит на мысли?

Билли помедлил.

— Простите, — сказал он. — А можно я… Вы кто?

Бэрон покачал головой. Здоровяк не изменился в лице, только медленно моргнул. Девушка оторвалась от телефона — наконец-то — и насмешливо цыкнула зубом.

— Это Патрик Варди, мистер Хэрроу, — сказал Бэрон. Варди стиснул пальцы. — Варди помогает в нашем расследовании.

«Без звания», — подумал Билли. Все полицейские, кого он встречал, были «констебль Имярек», «детектив-констебль Такой-то», «инспектор Сякой-то». Но не Варди. Варди встал и отошел к стене, из поля зрения, сделавшись неактуальной темой.

— Так ты видел это раньше? — спросил Бэрон, постучав по бумажке. — Каракули ничего не вызывают в памяти?

— Не знаю, — сказал Билли. — Вряд ли. Что это? Мне скажут?

— Ты сообщил нашим кенсингтонским коллегам, что человек с этим рисунком выглядел — цитирую — «накрученным» или как-то так? — спросил Бэрон. — Что скажешь?

— Ну да, сообщил Малхолланду, — сказал Билли. — Как, говорите, вас зовут? — спросил он у Варди, но тот не ответил. — Я не знаю, странный был этот парень или нет, — сказал Билли Бэрону. Пожал плечами: — Иногда на кальмара приходят посмотреть всякие…

— В последнее время видел их чаще? — спросил Бэрон. — Этих… э-э… чудиков? — Варди наклонился и что-то пробормотал инспектору на ухо. Тот кивнул. — Людей, которые необычно себя ведут?

— Спрутолюбов? — сказал Билли. — Не знаю. Наверно. Была парочка в костюмах или странной одежде.

Девушка что-то записала. Он наблюдал за ней.

— Ладно, теперь скажи вот что, — продолжил Бэрон. — Происходило ли в недавнее время что-нибудь странное снаружи музея? Может быть, раздавали интересные листовки, проходили пикеты? Протесты? Не обращал внимание на какие-нибудь еще интересные украшения у каких-нибудь еще посетителей? Знаю, я так спрашиваю, будто ты сорока, высматриваешь все блестящее. Но сам понимаешь.

— Нет, — сказал Билли. — Не понимаю. Бывает, снаружи собираются психи. А про этого парня спрашивайте Дейна. Парнелла. — Билли пожал плечами: — Как я говорил вчера, по-моему, он его узнал.

— Мы, разумеется, хотели бы переговорить с Дейном Парнеллом. Насчет того, что они с мистером Таинственным Значком друг друга знают, и всем прочем. Но мы не можем… — Варди прошептал ему еще что-то, и Бэрон продолжил: — Потому что, почти как экспонат, за которым ему было поручено присматривать, — и, разумеется, как человек со значком, — Дейн Парнелл исчез.

— Исчез?

Бэрон кивнул.

— Местонахождение неизвестно, — сказал он. — По телефону не отвечает. Ищут пожарные, ищет полиция. И почему это он исчез? Нам очень интересно узнать, что у него найдется в ответ на наши вопросики.

— Ты с ним разговаривал? — резко спросила полицейская. Билли подскочил на стуле и уставился на нее. Она подбоченилась. Говорила быстро, с лондонским акцентом: — Ты же у нас вообще любишь поболтать, да? Разбалтываешь что ни попадя.

— Чего?.. — сказал Билли. — Мы и десяти слов друг другу не сказали с тех пор, как он начал там работать.

— Чем он занимался ранее? — спросил Бэрон.

— Я понятия не имею…

— Только послушай, как вертится! — девушка как будто была в восторге.

Билли моргнул. Он попытался свести все к шутке, улыбнулся, надеялся, что она улыбнется в ответ, — не дождался.

— Если честно, — сказал Билли, — он мне даже не нравится. Слишком резкий. Даже не здоровался. Какие тут еще разговоры.

Бэрон, Варди и девушка безмолвно переглянулись. Пообщались о чем-то с помощью поднятых бровей и поджатых губ, нескольких быстрых кивков.

Бэрон медленно произнес:

— Ну, если что-нибудь вспомните, мистер Хэрроу, дайте нам знать.

— Ну да. — Билли тряхнул головой: — Да, обязательно. — Он поднял руки в знак капитуляции.

— Умница. — Бэрон встал. Дал Билли визитку, пожал руку так, словно благодарность была искренней, показал на дверь: — Никуда не уезжай, ладно? Возможно, мы захотим поговорить еще раз.

— Ага, наверняка захотим, — сказала девушка.

— А что значит — «человек со значком исчез»? — спросил Билли. Бэрон пожал плечами:

— Все и вся испаряются, верно? Не то чтобы он действительно «исчез»; это бы означало, что он вообще был. Для брони экскурсии ваши посетители должны оставлять телефонный номер. Мы обзвонили всех, кого вы вчера сопровождали. И господин с этой искоркой на лацкане, — Бэрон щелкнул по узору. — Эд, как он назвался на вашей стойке. Да, Эд. Он дал незарегистрированный номер, по которому никто не отвечает.

— Спеши к своим книгам, Билли, — сказал Варди, когда Билли открыл дверь. — Я в тебе разочарован. — Он постучал по бумаге: — Посмотри, что тебе могут показать Куби Дерри и Морри. — Слова были странные, но и странно знакомые.

— Подождите! Что? — спросил Билли из дверей. — Что вы сказали? — Варди только отмахнулся.

Пораженно сплавляясь обратно на юг, Билли пытался и не мог для себя объяснить эту встречу. Его не арестовали; он мог уехать в любой момент. Он держал в руке телефон, уже готовый осыпать тирадами Леона, но снова не позвонил по причинам, которые не мог облечь в слова.

Как и не поехал домой. Вместо этого Билли, охваченный нескончаемым ощущением, что за ним следят, направился в центр Лондона. Сменял кафе за книжным кафе, листал книжки в мягких обложках.

Телефон у него был без интернет-соединения, и он не взял с собой ноутбук, так что не мог проверить свою догадку насчет того, что, несмотря на его признание вчера вечером, в новостях нет информации об исчезновении кальмара. Лондонские газеты этого точно не осветили. Он не ел, хотя гулял допоздна, часами, — настолько, что сперва был вечер, а потом начало ночи. Ничем особенным он не занимался — просто угрюмо размышлял и впадал во фрустрацию, не звонил в Центр, только пытался рассмотреть все возможности.

Что возвращалось к нему раз за разом, что все эти часы глодало больше и больше, — имена, которые назвал Варди. Билли нисколько не сомневался, что уже их слышал, что они для него что-то значат. Он пожалел, что не настаивал на разъяснении, он даже не знал, как их правильно писать. Сидя в кафе, он заливался чаем, перебирая варианты на обрывках — «куби дерри», «морри», «морэ», «кобадара» и так далее.

«Есть что поискать, блин», — думал он.

По дороге домой на автобусе его внимание привлек — и он сам не знал почему — мужчина в хвосте салона. Билли пытался понять, что же такого заметил. Никак не мог его разглядеть.

Мужчина был большим и плечистым, в капюшоне, глядел в пол. Когда бы Билли ни поворачивался, тот либо сутулился, либо отворачивался в окно. Все, что они проезжали, пыталось захватить взгляд Билли.

За ним как будто наблюдали и ночные звери, и городские здания, и каждый пассажир. «У меня не должно быть такого странного ощущения», — подумал Билли. И у всего вокруг — тоже не должно. Он посмотрел на мужчину и женщину, которые только что сели в автобус. Представил, как пара проходит прямо сквозь металлическое сиденье сзади него и исчезает.

За автобусом по пятам следовала стая голубей. Им уже было время спать. Они летели, когда автобус ехал, останавливались, когда останавливался он. Билли жалел, что у него нет с собой зеркала, чтобы смотреть не поворачиваясь, чтобы увидеть ускользающее лицо этого мужчины сзади.

Они ехали на верхнем уровне, над самым аляповатым неоном Лондона, у низких крон и окон второго этажа, верхушек уличных знаков. Светлые зоны были противоположны своим океанским родственницам — поднимались в темноту, а не проникали сверху. Улица, где сияли фонари и царила флуоресценция витрин, была самым мелким и светлым местом, а небо — бездной, пронзенной звездами как биолюминесценцией. На верхнем этаже автобуса они находились на краю пучин, на кромке дисфотической зоны, во мраке которой терялись пустые офисы. Билли смотрел вверх, в глубокую ночь, словно вниз, в морскую впадину. Человек за ним тоже смотрел вверх.

На следующей остановке — не своей — Билли дождался, пока закроются двери, а потом рванул вниз по лестнице с криками: «Стойте, стойте, простите!»

Автобус его высадил и углубился во тьму, как подводная лодка. В грязном окне в хвосте автобуса Билли видел, как прямо на него смотрит тот мужчина.

— Блин, — сказал Билли. — Блин.

Он выкинул перед собой руку в защитном жесте. Стекло изогнулось, и мужчина в удаляющемся автобусе отдернулся. Очки Билли задрожали на носу. Он больше не видел, чтобы за окном — за трещиной, которая вдруг его рассекла, — кто-то двигался. Тот, кого он заметил, был Дейном Парнеллом.

4

Той странной глухой ночью Билли засиделся допоздна. Задвинул шторы в гостиной, представляя, как, пока он роется в ноутбуке, за ним наблюдает неприглядная белка. Зачем Дейн за ним следил? Как? Билли попытался думать как детектив. Получилось так себе.

Он мог позвонить в полицию. Он не видел, чтобы Дейн совершал преступление, но все же… Надо бы. Надо бы позвонить Бэрону, как тот просил. Но, несмотря на свой дискомфорт, читай «страх», Билли не хотел этого делать.

Во всем общении с Бэроном, Варди и девушкой был такой странный игровой аспект. Казалось совершенно очевидным, что его разыгрывают, держат за дурачка, что от него утаивают информацию, что о нем вообще не задумываются за пределами роли, которую уготовили в своих непроницаемых целях. Ему не хотелось замешиваться. Или — или — ему хотелось разобраться самому.

В итоге проспал он очень мало. Наутро он обнаружил, что получить доступ в Центр Дарвина не так сложно, как он представлял. Двое полицейских на входе не очень-то им заинтересовались и взглянули на пропуск для проформы. Прервали его аккуратно продуманную историю о том, что пришлось возвращаться, чтобы разобраться на столе кое с чем, что не может подождать, но он быстренько и осторожно и бла-бла. Просто пропустили.

— Не ходить в аквариумный зал, — сказал один из них. «Ну и ладно, — подумал Билли. — Ну и пожалуйста».

Он что-то искал, но понятия не имел что. Мешкал у реторт и раковин, у пластмассовых контейнеров с диафанированной рыбой — с невидимой из-за ферментов плотью, с посиневшими костями. Общая комната была забита стопками афиш для «Проекта «Бигль» — возвращения в те критические первые дни путешествий Дарвина, их воссоздания в плавучей лаборатории, китчево подделанной под «Бигль».

— Эй, Билли, — сказала Сара, другой куратор, которой тоже по какой-то причине дали допуск. — Слышал? — Она огляделась и понизила голос, сообщила какой-то настолько мимолетный и безвкусный слух, что тот вылетел в другое ухо еще до того, как она договорила. Самопорождающийся фольклор. Билли кивал, как будто соглашался, качал головой, как будто из-за шокирующей возможности, — о чем бы она там ни говорила.

— А слышал, — сказала она среди прочего, — Дейн Парнелл исчез?

Вот это он слышал. По спине Билли снова пробежал холодок, как прошлым вечером, когда он видел Дейна в каких-то метрах от себя, за стеклом автобуса.

— Я тут говорила с одним полицейским, который дежурит в аквариумном зале, — сказала Сара, — и он говорил, они что-то слышали с тех пор, как, ну знаешь, это случилось. Какой-то звон.

— Бу-у-у, — изобразил Билли привидение. Она улыбнулась. Но подумал он: «Это же мои галлюцинации». Его как обокрали. Полиция слышит его воображение.

Он залогинился на рабочем компьютере и стал искать-пробовать бесконечные варианты имен, которые назвал Варди, сверяясь со своей исписанной бумажкой и вычеркивая одно за другим. В конце концов он ввел интерпретации «Кубодера» и «Мори». «Ох ты ж, — прошептал он. Уставился на экран и откинулся. — Ну конечно».

Неудивительно, что эти имена так дразнили. Теперь ему стало даже стыдно. Кубодера и Мори — исследователи, которые несколько месяцев назад первыми сняли на камеру гигантского кальмара в среде обитания.

Он скачал их статью. Снова просмотрел фотографии. «Самые первые наблюдения живого гигантского кальмара в природе» — так называлась статья, как будто «Известия Королевского общества» захватил десятилетка. Самые-пресамые.

Распечатки этих фотографий висели над столом у многих коллег. Когда их только выпустили, Билли сам пришел в офис с двумя бутылками «Кавы» и предложил, чтобы сегодняшний день отныне и впредь стал ежегодным праздником — Днем спрута. Потому что эти фотографии, как он тогда говорил Леону, — просто-таки историческая хрень.

Больше всего прославился первый, который показывали в новостях. В темной воде почти на километровой глубине в глаза бросался восьмиметровый кальмар. Его щупальца расцветали, изгибаясь слева и справа от наживки на леске-перспективе. Но Билли уставился на второй снимок.

Снова спущенная леска, снова животное в зловещей воде. Но в этот раз анфас. Его поймали почти в идеальном радиальном всплеске рук, по центру — пасть. Две охотничьих конечности — длинных, с весловидными лопастями на конце — изгибались во тьму.

Взрыв щупалец. Эта фотография опровергала все теории-поклепы о том, что архитевтис — ленивый хищник, по случайности растопыривший щупальца в глубоководной летаргии, чтобы в них угодила беспечная жертва; охотник не больше, чем какая-нибудь безмозглая медуза.

Этот образ пестовали фанаты Mesonychoteuthis — «колоссального кальмара», огромного и коренастого конкурента архитевтиса. Который — мезонихотевтис — да, тоже в недавнее время представал пред объективами фотоаппаратов и камер с высоким и исторически необычным энтузиазмом. И да, это было устрашающее создание. Действительно, его масса больше, мантия — длиннее; правда, щупальца хватали не присосками, а жестокими, по-кошачьи изогнутыми когтями. Но, несмотря на свою форму, несмотря на все его ТТХ в сравнении с архитевтисом, ему никогда не быть гигантским кальмаром. Так, монстр-парвеню. Отсюда столько показухи от тех, кто его исследовал, стремившихся принизить извечного кракена в пользу своего нового любимчика: «не имеющий равных», «еще больше», «на порядки злее».

Но взгляните на снимки Кубодеры/Мори. Едва ли хилый оппортунист, которого выдумали хейтеры. Архитевтис не ждал и не прохлаждался. Архитевтис надвигался, вырывался из бездны, охотился.

Билли уставился на экран. Десять щупалец — пять пересекающихся линий, две — длиннее остальных. Серебристый узор на значке, который он видел, — это нападающий монстр. С точки зрения жертвы.

Он ходил по коридорам с бумагами, чтобы казалось, будто он идет откуда-то куда-то. Входил в комнаты, в которые можно было входить, кивал полицейским на страже у тех, в которые было нельзя. Несмотря на откровение, он по-прежнему не знал, что надеялся найти.

Перешел из Центра Дарвина в главный музей. Там он полиции не видел. Прошел по маршруту, которым ходил в детстве: мимо глазеющего ихтиозавра, каменных аммонитов, мимо места, где теперь кафе. Наконец там, посреди всего и всех, ему показалось, что он как будто слышал звук. Звон катящейся банки. Очень слабый.

Тот донесся — или показалось, что донесся, поправил себя Билли, — из-за двери для персонала, ведущей вниз, в складские помещения и подкоридоры. Он прислушался, с толпой за спиной. Ничего не услышал. Ввел код и спустился.

Билли шел по подземным переходам без окон. Говорил себе, что сам не верит, будто выслушивает что-то настоящее. Что, какой бы намек он ни искал, раздавался тот только в голове. «Ну хорошо, — сказал себе Билли. — Тогда сдаюсь. Что я ищу? Что тебе — что мне — тут надо?»

Когда он проходил мимо охранников и кураторов, те поднимали руки в коротком приветствии. Помещения и коридоры были заставлены промышленными стеллажами с картонными коробками, жирно подписанными ручкой; стеклянными витринами — пустыми или полными лишних экспонатов; бумагами; ненужной мебелью. Под трубами отопления, у высоких кирпичных стен и столбов, Билли снова услышал звук. Из-за угла. Он пошел по нему, как по хлебным крошкам.

Коридор раскрылся — не в комнату, но во внезапный большой холл. Тот был доверху набит таксидермией — склеп викторианы. Со стен, как сотня Фалад, смотрели головы млекопитающих; бизон, застоявшийся, как стареющий солдат, рядом с гипсовым игуанодоном и обтерханным эму. Роща консервированных шей жирафов, их головы — лесной полог.

Дзинь, звяк. Под лампами дневного света чучела отбрасывали резкие тени. Билли услышал еще один тихий звук. Он доносился из темноты у стены, глубоко из подлеска экспонатов.

Билли сошел с тропы. Углубился через неподатливые старинные тела, пробивался в чащу звериных останков. Поднял взгляд, словно на птиц, и продолжал путь к беленым стенам. Других звуков он не слышал — только собственные усилия и шорох одежды по высохшим шкурам. Обошел стопку запчастей бегемотов и вдруг вышел на то, что признал не сразу.

Стекло — старая стеклянная емкость больше всех, что он видел. Цилиндр по грудь, с крышкой, с фестончатым основанием, с фиксатором цвета мочи и экспонатом, на который Билли и уставился. Внутрь грубо впихнули что-то слишком крупное для емкости. Полинявшее, прижавшееся к стеклу глазами и лапами, с висящей, как раскрытые крылья, драной шкурой, — но Билли и сам уже отрицательно качал головой.

Он видел: то, что он принял за шкуру, — рваная рубашка; то, что он принял за линьку, — безволосье и разбухание; и что, о Боже ты мой Всемогущий, прямо на него смотрел, со сломанным носом, размазавшись по внутренностям контейнера, человек.

Билли не путался у полиции под ногами. Даже вызвал ее не он. В первые моменты ужаса, когда он, забыв как дышать, рванул наверх, ему не пришло в голову позвонить. Он просто побежал к двум офицерам у Центра Дарвина и закричал: «Быстро! Быстро!»

Их полку тут же прибыло, полицейские отгородили еще больше территории музея, объявили подвал вне зоны доступа. Сняли у Билли отпечатки пальцев. Налили горячего шоколада от шока.

Никто его не допрашивал. Посадили в конференц-зал и велели не уходить, но никто не интересовался, как он нашел то, что нашел. Билли ждал рядом с потолочным проектором, телевизором на подставке с колесиками. Прислушивался, как разгоняют музей, испуг толпы.

Больше хотелось одиночества, чем свежего воздуха. Хотелось, чтобы тело наконец отдрожало всю свою панику до конца, так что он сидел и ждал, как велено, с мутнеющими от пара очками, когда делал глоток, пока дверь не открылась и внутрь не заглянул Бэрон.

— Мистер Хэрроу, — сказал Бэрон и покачал головой: — Ми-истер Хэ-эрроу…

Мистер Хэрроу, Билли, Билли Хэрроу. Ну что вы тут устроили?

5

Бэрон сел рядом с Билли и сочувственно пожал плечами.

— Шок, конечно, — сказал он.

— Какого хрена? — спросил Билли. — Какого хрена, как они смогли… Что вообще случилось?

— Придает новый смысл выражению «замочить человека», правда? Прошу прощения, прошу прощения, — сказал Бэрон. — Кладбищенский юмор. Защитный механизм. Ты в ужасном шоке, я знаю. Поверь.

— Что происходит? — спросил Билли. Бэрон промолчал. — Я видел Дейна, — добавил Билли.

— Неужели? — медленно сказал Бэрон. — Вот, значит, как?

— Я возвращался домой. Вчера вечером. На автобусе. Он был там. Наверно, следил за мной. Если только не… Нет. Он наверняка был там специально. Ему легко узнать, где я живу…

— Ладно. Ладно, слушай…

— Мне кажется, я схожу с ума, — сказал Билли. — Даже до этого… До того, что в подвале. Мне казалось, что за мной следили. Я вам ничего не сказал, потому что, ну, это глупо, сами знаете… — Ветер резко сотряс окна. — Я вам говорю, у меня крыша едет… Что случилось внизу? Это сделал Дейн?

— Дайте секунду подумать, мистер Хэрроу, — сказал Бэрон.

— Когда я был у вас, зачем там был профессор психологии? Варди. Он профессор. Я его загуглил. Бросьте, Бэрон, не смотрите так — всего пара запросов в Сети. Я сразу понял, что он не коп.

— Вот как? Скоро сам сможешь его спросить.

— Он был там, потому что… По-вашему, я сошел с ума, Бэрон? — Снова пауза. — Вот что, по-вашему, со мной происходит? Потому что, господи… — Билли неровно выдохнул. — Прямо сейчас мне кажется, что вы в чем-то правы.

— Нет, — сказал Бэрон. — Никто из нас не думает, что ты сходишь с ума. Совсем даже наоборот. — Он глянул на часы. В этот раз, когда пришел Варди, он пожал Билли руку. Неприятное, слишком сильное пожатие. С собой он нес чемодан.

— Видел? — спросил Бэрон.

— Все так, как и можно было ожидать, — сказал Варди.

— Что? — закричал Билли. — Что ожидать? Что конкретно во всем этом можно было ожидать?

— Мы это еще обсудим, — сказал Варди. — Мы это еще обсудим, Билли. Пока подожди. Я так понял, ты видел Дейна Парнелла.

Билли провел рукой по волосам. Варди казался слишком крупным для кресла, в которое он втиснулся: он поджал плечи, словно боялся расплескаться. Они с Бэроном переглянулись, снова безмолвно общаясь.

— Ну ладно, — сказал Бэрон. — Давайте еще раз. Патрик Варди — Билли Хэрроу, куратор. Билли Хэрроу — Патрик Варди. Профессор психологии в Центральном Лондонском университете. Как, я понимаю, ты уже знаешь.

— Да, как я и сказал, — пробормотал Билли. — Мое гугл-фу сильнее вашего.

— С меня извинение, мистер Хэрроу, — сказал Бэрон. — Я предполагал, тебе будет плевать, как и большинству. Никому даже не приходит в голову искать наши имена.

— И что ты знаешь о нас? — спросил Варди. — Обо мне?

— Вы психолог. — Билли пожал плечами: — Работаете с копами. Следовательно… Вы профайлер, да? Как в «Методе Крекера»? Как в «Молчании ягнят»? — Варди улыбнулся, слегка. — Этот несчастный в банке, внизу, — сказал Билли. — Он не первый. В этом дело? В этом, да. Вы кого-то ищете… Вы ищете Дейна. Дейн — какой-то серийный убийца. Вы разгадываете его почерк. И…О боже, ему нужен я, да? Он следит за мной. И это как-то связано с…

Но он остановился. Как сюда пристроить кальмара? Бэрон поджал губы.

— Не совсем, — сказал он. — Не вполне так. — Бэрон разрубил ладонями воздух над столом, организуя невидимые мысли. — Слушайте, мистер Хэрроу, — сказал Бэрон. — Вот какая штука. Сделаем шаг назад. Кто стал бы красть гигантского кальмара? Пока не будем про «как». Не суть важно. Прямо сейчас сосредоточимся на «зачем». Похоже, ты можешь помочь нам, а мы можем помочь тебе. Не говорю, что ты в опасности, но хочу сказать, что…

— О боже…

— Билли Хэрроу, послушай. Ты должен знать, что происходит. Мы это обсудили. Мы расскажем тебе полную историю. Но конфиденциально. И в этот раз прошу подчиниться, пожалуйста. Итак, обычно мы никого не посвящаем. Нам кажется, тебе пойдет на пользу, если ты будешь знать, и — если совсем откровенно — нам кажется, что это пойдет на пользу и нам.

— Что Дейну от меня надо? — спросил Билли.

— Как тебе известно, изначально это дело вел не я. Можно сказать, нам поступают некоторые сигналы — при определенных обстоятельствах. Определенных преступлениях. Пропажа вашего спрута. Плюс некоторые аспекты того, что сейчас внизу, — они тоже… релевантны. Например, тот факт, что диаметр отверстия банки недостаточно широкий, чтобы вместить этого джентльмена.

— Что?

— Но что действительно приковало наш интерес, — сказал Бэрон, — что действительно стало звоночком — и я говорю буквально, у меня на столе есть звоночек, — это картинка, которую ты нам нарисовал.

Варди достал из чемодана ксерокопию гротескно преувеличенного астериска.

— Я знаю, что это, — сказал Билли. — Кубодера и Мори…

— Итак, — сказал Бэрон. — Я возглавляю специальный отдел.

— Какой отдел?

Варди придвинул по столу еще одну бумажку. Снова тот знак — десятиконечная раскладка щупалец, с двумя длинными лучами. Но не та, что нарисовал Билли. Углы, длина конечностей — все было немного другим.

— Это нарисовано чуть больше месяца назад, — сказал Бэрон. — Однажды ночью ограбили книжный магазин, кое-что забрали. Туда приходил парень с этим знаком, за пару дней до: ничего не покупал, только осматривался. Нервничал.

— Если бы речь шла о паре пацанов в футболках «Obey Giant», мы бы и бровью не повели, — быстро сказал Варди своим глубоким голосом. — Но это не чертов мем. Хотя может двигаться в этом направлении, и, спасибо большое, это замечательно усложнит нам жизнь. — Билли моргнул. — Ты не любитель граффити? Они уже начали появляться. Только первые дни. А скоро такие стикеры будут на всех столбах и студенческих рюкзаках. Оказывается, это, — он щелкнул по бумаге, — отвечает духу времени.

— Просто подходит, — сказал Бэрон.

— Но еще не совсем, — сказал Варди. — Так что, когда знак возникает дважды, мы чуем схему.

— Тот, кого ограбили, — сказал Бэрон. — Он на Чаринг-Кросс-роуд. Торгует макулатурой и иногда настоящим антиквариатом. В ту ночь украли шесть книг. Пять — свежее поступление. Где-то на две-три сотни фунтов. Все лежали на столе на самом видном месте, ждали, пока их рассортируют. Сперва он решил, что больше ничего не пропало. Но там, где стояли запертые шкафы, было разбито стекло и что-то пропало с верхней полки. — Он поднял палец: — Одна книга. Из кучи старых научных журналов. Он проверил, что пропало.

Бэрон опустил взгляд и прочитал по складам:

— For-hand-linger… ved de Skandinav… что-то там, — сказал он. — Том 1857 года.

— Как твой датский, Билли? — спросил Варди. — Ни о чем не говорит?

— Какой-то преступник хочет сделать вид, будто торопился и хватал наугад, — сказал Бэрон. — Так что берет стопку книг со стойки. Но потом пробегает пять метров по коридору к одному конкретному запертому шкафу, разбивает конкретное стекло, берет конкретную старую книгу. — Бэрон покачал головой: — Тот старый журнал. Вот из-за чего весь сыр-бор.

— И мы затребовали содержание у Датской Королевской академии, — сказал Варди. — Слишком старое издание, чтобы быть в базах данных.

— Если честно, сперва мы не придали этому значения, — сказал Бэрон. — Не приоритет. До нас это дошло только потому, что мы уже насмотрелись на этот символ ранее. Когда пришел список из Копенгагена, ничего не бросилось в глаза. Но! В свете того, что символ всплыл здесь, и того, что случилось, одна из украденных несколько недель назад статей стала интересней.

— Страницы со ста восемьдесят второй по сто восемьдесят пятую, — сказал Варди.

— Не буду пытаться изображать скандинавский, — сказал Бэрон, читая. — Это статья о — как они выражаются — blaeksprutter. Перевод: «Япетус Стинстрап. «Некоторые особенности гигантских головоногих Атлантического океана».

— Резюмируем, — сказал Бэрон. — За недели до того, как умыкнули вашего кальмара, кто-то раздобыл оригинал этой статьи.

— Ты слышал об авторе, — сказал Варди. Билли открыл рот. Он слышал. Гигантский кальмар из музея — это Architeuthis dux, но конкретно его вид назван в честь того, кто его классифицировал: Architeuthis Steenstrup.

— Итак, — сказал Варди. — Два преступления, объединенных сомнительной безделушкой, — это еще не заговор. Однако. Два преступления — три, считая парня внизу, — объединенные и подобной бижутерией, и гигантским кальмаром… Как тут не запищать нашему радару.

— Такие вещи нас интересуют, — сказал Бэрон.

— Нас? — спросил наконец Билли. — Кого это «нас»?

— Мы, — сказал Бэрон, — ОПФС.

— Кто-кто?

Бэрон сложил руки.

— Помнишь ребят, которые звали себя Новыми розенкрейцерами? — спросил он. — Которые похитили девушку в Уолтемстоу? — Бэрон ткнул большим пальцем в сторону Варди. — Он их нашел. И он, можно сказать, консультировал нас и во время 7/7^[4]. Вот подобного рода вещи. Наша область.

— Какая область?

— Ну ладно, ладно, — сказал Бэрон. — У тебя такой голос, будто ты сейчас расплачешься.

Варди передал Билли бумагу. Как ни странно, это оказалось его резюме. Докторская диссертация Варди была по психологии, но магистерская — по теологии. Бакалаврат — богословие. Билли сдвинул очки на нос и просмотрел список публикаций, ныне занимаемых должностей.

— Вы что, редактор «Журнала исследований фундаментализма»? — спросил Билли. Он гадал.

— ОПФС — это Отдел преступлений фундаменталистов и сект, — сказал Бэрон. Билли уставился на него, на Варди, опять на резюме.

— Вы действительно профайлер, — сказал он. — Вы профайлер культов.

Варди даже улыбнулся.

— Есть, — Бэрон загибал пальцы, — «Аум Сенрике»… Секта Возвращенцев… Церковь Христа-охотника… Кратосианцы — и некоторые у нас тут под боком… Ты представляешь себе скачок преступлений, связанных с сектами, в последние годы? Конечно нет, потому что если это не — бу! — «Аль-Каида» и прочие аль-каидяне, то в новости ничего не попадает. Но они — меньшая из наших забот. И отчасти ты не слышал об этом потому, что мы хорошо выполняем свою работу. Поддерживаем порядок. Вот почему тебя просили держать рот на замке. Но ты кое-что кое-кому рассказал. И это а) не стоило делать, и б) довольно впечатляет. Коллингсвуд попросит тебя еще раз, настойчивей.

— Не то чтобы мы секретная организация, — сказал он. — Мы не действуем в рамках «правдоподобного отрицания» — в наши дни это уже не лучшая стратегия. У нас, скорее, «правдоподобное равнодушие». Все такие: «ОПФС? На фига вам они сдались? Это чушь какая-то, даже рассказывать стыдно…» — Он улыбнулся: — Ну ты понял.

Билли слышал офицеров в коридорах снаружи. Звонили телефоны.

— Ну, — сказал наконец Билли. — Ну, значит, вы занимаетесь сектами. И какое это имеет отношение к бедолаге в подвале? И какое это имеет отношение ко мне?

Варди включил на ноутбуке видео и поставил его так, чтобы видели все трое. Кабинет, чистый стол, книги на полках, принтер и компьютер. Там был Варди — в три четверти оборота к камере, другой человек — спиной к объективу. Все, что от него было видно, — зализанные редеющие волосы и серый пиджак. Качество цветности не самое лучшее.

— …и думал, — услышал Билли, как говорит человек с невидимым лицом. — Я тут пока водился с ребятами в Эппинге — по-моему, шизики, каких много, «баланс-баланс-баланс», ниче интересного, я бы и время ваше тратить не стал.

— А что насчет этого? — спросил Варди с видео и поднял, как увидел Билли, символ, который нарисовал он сам. Сидевший спиной человек придвинулся.

— Ах да, — сказал он. Он тараторил заговорщическим тоном, без передышек: — Тефты-тефтельсы, — говорил он. — Но да, не, не знаю. Тефтельсы — это, кажись, что-то новенькое, я их не видел, только когда они малюют по округе, оставляют его. «Знак, знак». Были в Камдене? Как я их увидал, сразу такой думаю: «Хотеть», — но они странные какие-то, как бы ручкой тебе машут, а потом попробуй их найди. Вот. Они что, тайные?

— А они тайные? — спросил Варди.

— Ну, это вы мне скажите, вы мне скажите. Мне к ним не подобраться, а вы меня знаете, это неприятно, ну, сами понимаете, — хочется, но не можется.

— Устои?

— А хз. Что я слышал. — Человек изобразил пальцами слухи. — Все, что могу сказать, — они говорят о тьме, о подъеме, о, ну знаете, всеохвате. Они обожают эту тему про «хватать», «гаптировать»…

— Что?

— Гаптировать, гаптировать, где ваш профессор греческого? Альфа-фи-эта, «гапто», haptikos, если угодно, «трогать» и все дела, такие они все там трогательные, — эти ребятушки гаптического разлива, факт.

Варди остановил видео.

— Это как бы фрилансер-исследователь. Фанат. Коллекционер.

— Коллекционер чего? — спросил Билли.

— Религий. Культов.

— Как, блин, можно коллекционировать культы?

— Вступая.

За окном ветренно буянили ветки деревьев. В помещении было очень душно. Билли отвернулся от света снаружи.

Человек на экране — не единственный, сказал Варди. Маленькая одержимая братия. Гики от ереси — ходят из секты в секту, копят догмы, жадные не хуже Ренфилда. Сегодня — Солдаты Червя-Спасителя, завтра — Опус Деи или Бобо-Дреды; с одержимой преданностью и внезапными краткими вспышками искренности, достаточными, чтобы их приветствовали в рядах неофитов. Кто-то — вечный циник, в деле только ради зарубки на кровати, другие прозревают каждые два-три дня и верят, что «уж эти не такие, как все», пока не вспоминают о своей натуре и не самоотлучаются со смешком удовольствия.

Они собирались мериться гнозисами, в кафешках на Эджвер-роуд с кальянами или в пабах на Примроуз-Хилл или в каком-то Альмаган-Ярд, — в основном предпочитают забегаловки на «улицах-ловушках», сказал Варди. Они обменивались раскольническими тайнами в некоем странном состязании, будто вера — игровые карточки «Топ Трампс».

«А у тебя какой апокалипсис?» — «Ну, Вселенная — листик на древе времени: наступит осень — она увянет и упадет в ад». — Одобрительное бормотание: — «О-о, неплохо. А мои новые говорят, что муравьи сожрут солнце».

— Он, понимаешь ли, хочет вступить к этим «тефтельсам», — сказал Варди. — Он комплетист. Но не может их найти.

— Что за тефтели? — Билли проигнорировали.

— Тефтельсы, — сказал Бэрон. — Дошло? Хэрроу, сядь. — Билли встал и пошел к двери. — Тефтельсы, — сказал Бэрон. — Дошло? Тефтельсы — тевтисы.

— С меня хватит, — сказал Билли.

— Сядь, — сказал Варди.

— Мы чертовы охотники на секты, Хэрроу, — сказал Бэрон. — Как думаешь, зачем нас вызвали? Кто, думаешь, виноват в том, что происходит?

— Тевтисы. — Варди улыбнулся. — Служители гигантского кальмара. Кальмаропоклонники.

6

— Та статья, о которой мы говорили, — сказал Бэрон. Билли замер, взявшись за ручку двери. — Там старик Япетус впервые ввел название «архитевтис». Конечно, всегда можно найти переиздание, но оригиналы — они же особенные, верно?

— Он ниспровергал фольклор, — сказал Варди. — Весь текст он фыркает над какой-то сказкой и говорит: «Нет-нет, господа, этому есть рациональное объяснение». Можно сказать, в статье морское чудовище встречается с… — Варди обвел рукой комнату, — этим. Современным миром. — Ударение было насмешливым. — Из небылицы в науку. Конец старого уклада. Верно? — Он отрицательно покачал пальцем. Бэрон снисходительно наблюдал за ним.

— Смерть легенды? — сказал Варди. — Только потому, что он дал ей имя? Он назвал его «ар-хи-тев-тис». Не «большой» кальмар, Билли. Не «огромный» и даже не «гигантский». «Правящий». — Варди моргнул. — Вот это — правит? Вот так Япетус соблюдает Просвещение? Он запихнул кальмара в таксономию, да, но в каком качестве? В качестве гребаного демиурга.

Он был пророком. Знаешь, что он делал в конце лекции? О, он выступал с реквизитом. Он был массовиком-затейником, как Билли Грэм^[5]. Выносит банку, а что в ней? Клюв. — Варди пощелкал пальцами. — Гигантского кальмара.

Темнело, надвигалась облачность, словно призванная драмой. Билли смотрел на Варди. Очки он держал в руке, так что Варди слегка расплывался перед глазами. Вообще-то Билли, как теперь вспоминалось, уже слышал эту историю или ее суть: анекдот в лекционной аудитории. Его лекторы, где могли, красуясь за чужой счет, сдабривали истории о теориях своих предшественников. Рассказывали анекдоты о полимате Фарадее; читали душераздирающее письмо Фейнмана его покойной жене; расписывали форс Эдисона; оплакивали мучеников от утопических исследований — Кюри и Богданова. Стинстрап входил в эту лихую компанию.

Варди говорил так, будто без шуток видел выступление Стинстрапа. Будто прямо сейчас смотрел, как Стинстрап достает из банки черную убийственную штуку. Часть левиафана — скорее, орудие чужеродного разума, чем пасть. Консервированное, драгоценное, явленное, как палец святого. Что бы там ни говорил Стинстрап, его банка была ракой.

— Та статья, — сказал Варди. — Это перелом. С определенной точки зрения ради нее стоит нарушить закон. Потому что это священный текст. Это писание.

Билли тряхнул головой. Казалось, будто в ушах звенит.

— Вот за это, — сказал Бэрон, заметно забавляясь, — профессору и платят.

— Наши воры собирали библиотеку, — сказал Варди. — Спорю на хорошие деньги, что за последние месяцы украли тексты Веррилла, Ритчи, Мюррея^[6] и другую, ну знаешь, классическую тевтическую литературу.

— Господи, — сказал Билли. — Откуда вы столько знаете? — Варди отмахнулся от вопроса — буквально, рукой, как от насекомого.

— Такая у него работа, — сказал Бэрон. — Из грязи в гуру за сорок восемь часов.

— Не будем обо мне, — сказал Варди.

— Итак, — сказал Билли. — Вы думаете, что секта украла книжку, забрала спрута и убила этого парня? И теперь им нужен я?

— Я разве это говорил? — сказал Варди. — Я не могу быть уверен, что эти спрутисты вообще что-то делали. Если честно, что-то не складывается.

На этом Билли театрально и грустно рассмеялся.

— Серьезно? — сказал он. Но Варди не обратил внимания и продолжил:

— Но это как-то с ними связано.

— Да ладно, — сказал Билли. — Это же бред сивой кобылы! — воскликнул он. — Религия вокруг спрута?

Комната стала казаться ловушкой. Бэрон и Варди наблюдали за ним.

— Брось, — сказал Варди. — Верить можно во что угодно. Поклонению доступно все.

— Или скажешь, все это — совпадение? — спросил Бэрон.

— Спрут сам по себе взял и пропал, правильно? — спросил Варди.

— И никто за тобой не следил, — сказал Бэрон. — И никто ничего не делал с бедолагой внизу. Самоубийство с помощью спирта.

— А ты, — сказал Варди, глядя на Билли, — не чувствуешь, что с миром прямо сейчас будет что-то не то. Но ведь чувствуешь, да? Я же вижу. Тебе интересно нас выслушать.

Молчание.

— Как они это сделали? — спросил Билли.

— Иногда не стоит зацикливаться на «как», — сказал Бэрон. — Иногда происходит то, чего происходить не должно, но это не должно отвлекать. А вот с «зачем» разобраться можно.

Варди подошел к окну. Встал на фоне света — темный силуэт. Билли не видел, смотрит на него Варди или нет.

— Вечно фимиам в глаза, — сказал Варди из невидимости. — Вечно высокодуховность. Может быть, они и хотят… отринуть все мирское. — Помпезность выражения раскатилась по комнате. — Но все же для подобных сект главное — ритуалы и иконы. В этом суть. Не у многих культов была собственная реформация. — Он вышел из сияния окна. — А если была — добро пожаловать, лопухи, в игру по-взрослому, вот вам Тридентский собор^[7] — и старый уклад больно огрызается. Как тут обойтись без святынь? — Он покачал головой.

Билли мерил шагами пол между плакатами, дешевыми картинами и досками с записками незнакомых ему коллег.

— Если поклоняешься этому животному… Скажем проще, — продолжил Варди, — вы, ваш Центр Дарвина… — Здесь Билли не понял его насмешки. — Ты и твои коллеги, Билли, вы выставляете Бога на обозрение. Ну какой же фанатик его не освободит? Вот он лежит, замаринованный. Их хватающий и трогательный бог-охотник. Можешь представить, как он обыгрывается в псалмах. Как описан их бог.

— Так, — сказал Билли. — Так, знаете что? Мне реально нужно выйти.

Варди как будто цитировал:

— «Он движется во тьме, в ее чернила чернила свои изливая». Что-то в этом роде. Скажем, «черное облако в черной воде». Вот тебе коан, Билли. Это тактильный бог, у которого щупальцев столько же, сколько у нас — пальцев, и это совпадение? Потому что вот так, — добавил он уже будничным голосом, — это все и работает, понимаешь?

Бэрон поманил Билли к двери.

— Будут у них стихи и о его пасти, — сказал позади Варди. — «Сокрушительный зев птицы небесной в пучинах темных вод». — Он пожал плечами: — Что-то в этом роде. Ты настроен скептично? Напротив, это идеальный бог, Билли. Это самый, чтоб его, отборный, идеальный, чистый, подходящий бог для сегодняшнего дня, для этого момента. Потому что он ни хрена не похож на нас. Чужеродный. А в того старого бородатого самодура все равно верилось с трудом, да?

— Ты-то верил, чертов лицемер, — жизнерадостно сказал Бэрон. Билли вышел за ним в коридор.

— Они превозносят его, — следовал за ними Варди. — Они обязаны спасти его от поругания в виде вашего, как я подозреваю, легкомысленного отношения. Спорим, у вас и прозвище для него есть? — Он склонил голову. — Спорим, это прозвище — «Арчи». Вижу, что прав. Теперь ответь: какой верующий может это допустить?

Они петляли по музейным коридорам, и Билли понятия не имел, куда они направляются. Он чувствовал себя не от мира сего. Будто его здесь не было. Все коридоры обезлюдели. За ним смыкались темнота и дебри музея.

— Как вы?.. Чем вы занимаетесь? — спросил он Варди, пока тот переводил дыхание посреди очередной мысли. «Как это вообще назвать?» — думал Билли. Эту реконструкционную рекогносцировку, берсеркский сплайсинг мемов, когда сперва видишь на пустом месте паттерны, потом связь, потом причины и следствия, а потом раскольнический смысл.

Варди даже улыбнулся.

— Паранойя, — ответил он. — Теология.

Они дошли до выхода, которым Билли никогда не пользовался, и он отдернулся от прохлады улицы. День неистовствовал: корчились на ветру деревья, облака неслись, словно опаздывали на важную встречу. Билли сел на каменные ступеньки.

— Значит, парень в подвале… — сказал он.

— Мы еще не знаем, — сказал Варди. — Попался под руку. Раскольник, охранник, жертвоприношение, что-то такое. В данный момент я говорю об общей картине.

— Все это тебя не касалось бы, — сказал Бэрон. Он, держа руки в карманах, адресовал реплики одному из каменных животных на стенах здания. Воздух обволакивал волосы и одежду Билли. — Тебе бы не пришлось из-за этого волноваться. Но вот какая штука. После Парнелла в автобусе, после подобного внимания кажется, что они по какой-то причине… заметили вас, мистер Хэрроу.

Он поймал взгляд Билли. Том передернулся. Бросил взгляд на территорию, на улицу за воротами, на колышущуюся растительную жизнь. Порывами двигался мусор, полз по мостовой, как придонные гады.

— Ты участник заговора, из-за которого их бог оказался в плену, — сказал Варди. — Но это еще не все. Ты специалист по кальмарам, Билли. Похоже, ты кого-то заинтересовал. Теперь ты представляешь для них интерес.

Он встал между Билли и ветром.

— Это ты обнаружил, что кальмар пропал, — сказал он. — Ты его туда изначально и поставил. Это у твоих пальчиков всегда была особая сноровка для моллюсков. — Он пошевелил пальцами. — А теперь ты нашел мертвеца. Что же удивительного, что они заинтересовались?

— Ты чувствовал… что что-то происходит, — сказал Бэрон. — Согласишься?

— Что со мной творится? — сумел спокойно выговорить Билли.

— Не волнуйся, Билли Хэрроу. Это прозорливость, а не паранойя, — то, что ты чувствовал. — Бэрон поворачивался, окидывая взглядом лондонскую панораму, и куда бы он ни смотрел, когда бы ни останавливался глазами на каком-нибудь черном пятачке, Билли тоже смотрел туда. — В мире действительно что-то не так. И это что-то заметило тебя. Не самое лучшее положение. — Билли сидел на обозрении мира, как крошечная добыча.

— Что вы хотите? — спросил Билли. — В смысле, узнать, кто убил этого парня, да? А со мной что будет? И вы вернете спрута?

— Таковы наши намерения, да, — сказал Бэрон. — В конце концов, секты и ограбления — в нашей юрисдикции. А теперь и убийство. Да. И твоя безопасность, скажем так, для нас немаловажна.

— Чего они хотят? При чем тут Дейн? — спросил Билли. — И вы же какие-то тайные охотники на секты, да? Тогда зачем вы мне все это рассказываете?

— Знаю-знаю, ты чувствуешь себя уязвимым, — сказал Бэрон. — Словно у всех на виду. Есть способы тебе помочь. А ты поможешь нам.

— Нравится тебе или нет, ты уже в этом участвуешь, — сказал Варди.

— У нас есть одна мыслишка, — сказал Бэрон. — Уйдем с холода. Поболтаем в Центре Дарвина. Обсудим предложение на повестке, и ты кое с кем встретишься.

7

Вокруг оседали комнаты, будто устраивались поудобнее непоседливые гении места. Билли чувствовал себя чужаком. Это что, опять стекло, звяк-звон за пределами видимости? И перестук, похожий на кости?

Два служаки перед аквариумным залом отреагировали на Бэрона безо всякого видимого уважения.

— Заметил, да? — пробормотал Бэрон на ухо Билли. — Теперь они придумывают презабавные шутки про то, как расшифровывается ОПФС. Популярный вариант всегда: «Охренеть Придурки Фиговы, Сука».

Внутри снова была высокомерная девушка, все в той же небрежной униформе; глянула она на Билли, возможно, чуть более дружелюбно. На столе, где больше не было кальмара, стоял ее открытый ноутбук.

— Вернулись? — сказала она. Шуточно отдала честь Варди и Бэрону, подняла бровь при виде Билли. Печатала одной рукой.

— Я Билли.

Она ответила взглядом: «Неужто?».

— Есть след, — сказала она Бэрону.

— Билли Хэрроу — констебль Кэт Коллингсвуд, — сказал Бэрон. Она щелкнула то ли языком, то ли жвачкой и повернула компьютер, но не так, чтобы видел Билли.

— Вот это скачок, — пробормотал Варди.

— При забастовке и прочей херне такого не ожидаешь, — сказала она. Варди продолжительно оглядывал зал, будто во всем были виноваты животные.

— Хотите узнать, что это все такое? — спросил Билли.

— Нет-нет, — задумчиво ответил Варди. Подошел к сельдяному королю, пойманному несколько десятков лет назад. Взглянул на старинного детеныша аллигатора. — Ха, — сказал он.

Обошел помещение.

— Ха! — резко сказал опять. Он стоял у шкафа с экспонатами «Бигля». На лице Варди было неузнаваемое выражение.

— Это они, — сказал он через некоторое время.

— Ага, — ответил Билли.

— Господи боже мой, — мягко сказал Варди. — Господи боже. — Он придвинулся вплотную и очень долго читал этикетки. Возвращаясь, наконец, к Коллингсвуд, пока она вбивала информацию в компьютер, он снова оглянулся на шкафчик «Бигля». Коллингсвуд проследила за взглядом.

— О да, — сказала она банкам. — Вот это тема.

— Это с вами я должен встретиться? — спросил ее Билли.

— Ага, — сказала она. — С нами самыми. Пошли в паб.

— Э-э… — сказал Билли. — В планах у меня такого не было…

— Самое лучшее для тебя — выпить, — сказал Бэрон. — Это самое лучшее. Идешь? — спросил он Варди. Тот покачал головой:

— Это же не я мастер убеждения. — Он махнул, чтобы они шли.

— Не, — сказала Коллингсвуд, обращаясь к Билли. — Это правда, не мастер. Но не то чтобы он не интересуется, типа, убедительностью, сечешь? Он ею интересуется. Как чем-нибудь в банке.

— Пошли, Билли, — сказал Бэрон. — Выпьем за счет столичной полиции.

Когда они вышли, мир покачивался. Слишком много людей шептались на слишком многих уличных углах, слишком мутное небо, словно оно закрывало какую-то темную сделку. Коллингсвуд хмурилась на тучи, будто ей не нравился мелкий шрифт.

Паб был темной питейной, убранной лондонскими уличными знаками и старинными картами. Сели они в углу, подальше от людей. И все равно остальных посетителей — смесь из подозрительных типов и офисного планктона — явно беспокоило наличие Кэт Коллингсвуд в форме, пусть и неортодоксальной.

— Итак… — начал Билли. Он понятия не имел, что сказать. Коллингсвуд это как будто не беспокоило. Она просто смотрела на него, пока Бэрон шел к стойке. Предложила сигарету.

— Кажется, здесь не курят, — сказал Билли. Она посмотрела на него и закурила. Дым драматически обволок ее. Он подождал.

— Вот какая штука, — сказал Бэрон, вернувшись с выпивкой. — Ты слышал Варди. Парнелл и тефтельсы положили на тебя глаз. Так что не сказать, что ты в самой безопасной из всех возможных ситуаций.

— Но я же никто, — сказал Билли. — И вы это знаете.

— Не имеет значения, — сказал Бэрон. Билли удивило, как его напрягал вид Коллингсвуд, пьющей и курящей в форме. — Прикинем, — сказал Бэрон. — Итак, Варди… Ты видел его в деле. Знаешь, чем он занимается. Несмотря на всю нашу квалификацию, конкретно в этом случае, относительно — ну, того, что сейчас происходит, — нам бы не помешал взгляд со стороны. От специалиста. Вроде тебя. Мы имеем дело с фанатиками. А фанатики — всегда эксперты. Значит, нам нужны свои эксперты. И здесь вступаешь ты.

Билли уставился на него. Даже хохотнул.

— Я сперва думал, что вы что-нибудь такое скажете, а потом такой… да не, не сходи с ума.

— Никто из нас ни хрена не знает о гигантских кальмарах, — сказала Коллингсвуд. Название животного в ее саркастичной лондонской речи прозвучало странно. — Правда, это потому, что нам на них насрать, но ты понял.

— Ну ладно, тогда и оставьте меня в покое, — сказал Билли. — Я все равно не то чтобы прям эксперт.

— Ой, ну все, кончай уже.

— Я говорю не только о начитанности, Хэрроу, — сказал Бэрон. — Я привык относиться к культистам со здоровым уважением. А они думают, что ты какой-то особенный, и это говорит о многом, что бы ты ни думал. Помнишь, как увидел Дейна Парнелла? Помнишь окно автобуса?

— Что? — спросил Билли. — Разбитое?

— Ты нам сказал, что видел, как оно разбилось. Как, по-твоему, это случилось? — Бэрон дал паузу, чтобы вникнуть в вопрос. — В нашей работе — в смысле, в работе ОПФС — нужен более тонкий подход, чем в органах в целом. Полезно иметь специалистов вне службы.

— Вы реально предлагаете мне вступить, — сказал Билли в шоке.

— У нас есть всякие там льготы, — сказал Бэрон. — Парочка обязанностей. Гостайна, все такое. Что-то платят. Не сказать чтобы роскошно, если честно, но, сам понимаешь, лишняя пара пицц…

— А скажите, хоть у кого-нибудь в ОПФС, — ответил Билли, — есть хоть капля здравого смысла? — Он ошалело посмотрел на собутыльников. — Вот не ожидал, что сегодня меня будут вербовать.

— Ага, причем мусора, — сказала Коллингсвуд. Пустила дым струями, усмехнулась, глядя на Билли. Ее так и не попросили не курить.

— Мы хотим, чтобы ты был на нашей стороне, Билли, — сказал Бэрон. — Поможешь Варди. Ты знаешь книги. Ты понимаешь тему спрутов. В любом расследовании мы всегда начинаем с верований, но здесь не обойтись без биологии. Знаешь, должен тебе сказать… — Бэрон поерзал, словно подошел к болезненной теме. — Может, ты слышал: по старому стандарту, когда ищешь кто-это-сделал, начинаешь с того, кто нашел тело. Да и к аквариуму у тебя тоже был доступ.

Билли широко раскрыл глаза. Начал вставать. Бэрон со смехом посадил его обратно.

— Сядь ты, балда, — сказал он. — Просто говорю, что если мы захотим, то можно ведь и совсем не по-хорошему. Где вы были в ночь того-то и сего-то и так далее и тому подобное. Но мы можем друг друга выручить. Нам нужны знания, а тебе — защита. Все в выигрыше, приятель.

— Тогда зачем вы мне угрожаете? — спросил Билли. — И я уже сказал — нет у меня никаких знаний…

— Хочешь мне сказать, — перебил Бэрон, склонив голову с выражением «ну, будет уже», — что совсем не ощущаешь чертово благоговение перед этой штукой?

— Кальмаром?

— Архи, мать его, тевтисом, Билли Хэрроу, да. Гигантским кальмаром. Штуковиной в банке. Им самым. Которого забрали. Был — и не стало. Тебя действительно удивляет, что кто-то ему поклоняется? Не интересно узнать зачем? Что на кону? Ты уже знаешь, что что-то происходит. Не хочешь знать больше?

— Поиски новой жизни и новых цивилизаций,^[8] — сказала Коллингсвуд. Она прихорашивалась перед зеркальцем. Билли тряхнул головой и ответил:

— Что за ад?

— Не, — сказала Коллингсвуд. — За этим тебе в другой отдел.

Билли закрыл глаза, открыл от звука стаканов, вибрирующих на столе. Коллингсвуд и Бэрон переглянулись.

— Он сейчас что?.. — сказала Коллингсвуд. Снова посмотрела на Билли — с интересом.

— Мы знаем, что тебе не по себе, — аккуратно сказал Бэрон. — Поэтому ты прекрасный кандидат для…

— Не по себе? — Билли вспомнил человека в банке. — Это слабо сказано. А теперь вы что, хотите, чтобы… чтобы я для вас что-то нашел? И все?

— Для начала.

— Я так не думаю, — сказал Билли. — Лучше пойду домой и забуду, что вообще что-то происходит.

— Ну прям, — сказала Коллингсвуд. Затянулась. На золотой отделке формы поблескивал слабый свет. — Будто ты сможешь забыть. Будто сможешь забыть все это. — Она покачнулась на стуле. — Флаг тебе в руки, братец.

— Никто не сомневается, что этого бы ты и хотел, — сказал Бэрон. — Но, увы, не всем дано выбирать. Даже если это не интересно тебе — ты уже сам стал интересен этому. Давай-ка пока отложим эту тему.

Штука в том, Билли, что мы должны были уже устареть. ОПФС учредили незадолго до 2000-го. Склепали из пары других отделов. Предполагалось, что временно. Был миллениум: мы ждали, что какие-нибудь набожные психи подпалят парламент. Пожертвуют Черри Блэр своим козлиным властелинам, что-то такое.

— Не свезло, — сказала Коллингсвуд. Она курила по-французски, выдыхая через нос. Хоть это и было отвратительно, Билли не мог отвести глаз.

— Пролетели, как фанера, — сказал Бэрон. — Всякая дурацкая мелюзга, но большого взрыва… ну, милленниализма, которого мы ожидали в нулевых… не произошло.

— Это тогда, в смысле, — сказала Коллингсвуд.

— Вы вообще помните нулевые? — спросил Билли. — Не смотрели «Телепузиков»?

Коллингсвуд усмехнулась.

— Она права, — сказал Бэрон. — Все отсрочилось. Началось потом. В итоге мы загружены, как никогда. Слушай, мне все равно, чего хотят эти группы, — главное, чтобы держали это при себе. Раскрашивайтесь в синий и курите кактусы, только, пожалуйста, дома и не вмешивайте штатских. Живите и дайте жить другим. Но проблема не в этом. — Он отстукивал на столе каждое следующее слово. — Все эти группы со своими откровениями, апокрифами…

— всегда сводятся к одному и тому же, — сказала Коллингсвуд.

— Есть такое, — сказал Бэрон. — В любой священной книге нам интересна последняя глава.

— Иоанн, сука, Богослов, — сказала Коллингсвуд. — Раз, два и хана.

— К чему ведет моя коллега, — сказал Бэрон, — так это что мы столкнулись с волной святых Иоаннов. Этакой эпидемией эсхатологий. Мы живем, — сказал он слишком ровно, чтобы в голосе можно было услышать юмор, — в эпоху конкуренции концов.

— Рагнарек против пляски духов, против Кали-Юги, против киямата, и тэ дэ и тэ, на хер, пэ, — сказала Коллингсвуд.

— Вот что в эти дни цепляет новообращенных, — сказал Бэрон. — На рынке спрос на апокалипсисы. В ереси бум армагеддонов.

— Тыщу лет только разговоры говорили, — сказал Коллингсвуд. — Но недавно внезапно началась какая-то движуха.

— И каждый настаивает, что случится именно его апокалипсис, — сказал Бэрон. — А это означает проблемы. Потому что из-за этого они воюют.

— Что значит «движуха»? — спросил Билли, но ехидца прозвучала слабо из-за бегающих мыслей и откровенно голого факта, что невозможное возможно. Коллингсвуд потыкала в воздух, потерла кончики пальцев, обозначая, что что-то чувствует, что от мира остается взвесь.

— Волноваться надо, когда они в чем-нибудь соглашаются, — сказала она. — Пророки. Это самое последнее, что хочешь от сраных пророков. Даже если — и особенно если — они не согласны по мелочам. Слышал про мордобой гопников и быдла в Восточном Лондоне? — Она покачала головой. — Братья Вульпуса выясняли отношения с кучкой друидов. Сурово. Серпы-то острые. А все из-за того, как закончится мир.

— Мы не успеваем везде, Хэрроу, — сказал Бэрон. — Конечно, мы занимаемся и другими вещами: жертвоприношение детишек, жестокое обращение с животными, много чего. Но это цветочки, а ягодки — апокалипсисы. Все труднее и труднее разгонять драки из-за концов света. Мы не справляемся, — сказал он. — Я с тобой откровенен. Не говоря уже о чем-то таком крупном, как сейчас. Не пойми меня неправильно — я верю в печенье предсказаний не больше твоего. И все-таки. Недавно половина пророков Лондона вдруг стала знать — знать! — что миру осталось недолго. — По голосу Бэрона не казалось, что он шутит над их знанием. — И чтоб мне провалиться, если я понимаю, что все это значит, — но тут вдруг ситуация проясняется. Примерно тогда, когда произошло сам знаешь что.

— Твой спрут скрылся в тумане, — сказала Коллингсвуд.

— Это не мой спрут.

— Да твой он, твой, — сказала она. — Брось, во все края твой. — Из-за ее тона показалось, что спрут и правда его. — Это снова случилось, — сказала она Бэрону. — Стало еще ближе.

— Они втянули публику, — сказал Бэрон. — А так дело не пойдет. Мы из кожи вон лезли, чтобы штатские держались подальше. Но если уж замешан кто-то вроде тебя — кто-то знающий, в смысле, — ну, мы этим пользуемся.

— Из некоторых рекруты получаются лучше, чем из других, — сказала Коллингсвуд. Она пристально следила за Билли. Придвинулась. — Открой-ка варежку, — сказала она. Он даже не подумал сказать «нет». Она всмотрелась в его зубы. — Ты не должен был рассказывать друзьям про спрута, — сказала она. — Не должен был мочь.

— Варди прекрасно обойдется без меня, — сказал Билли. — Он и сам может изучить матчасть. А я обойдусь без вас.

— Знаю, профессор иногда производит не лучшее впечатление, — сказал Бэрон и взял одну из сигарет Коллингсвуд.

— То, как он говорил, — сказал Билли. — О фанатах спрутов. Как будто он один из них.

— В точку, — сказал Бэрон. — В точности как будто он один из них. Можно сказать, ему было откровение.

— Рыбак рыбака, — сказала Коллингсвуд. — О да!

— Что? — спросил Билли. — Он был?..

— Верующим, — ответил Бэрон. — Рос типичным ультраверуном. Креационист, буквалист. Отец — церковный староста. Варди провел в религии многие годы. Утратил веру, но не интерес — к счастью для нас — и не свой нюх. Какую группу мы ни изучаем, он ныряет в нее, как новообращенный, — Бэрон постучал по груди, — потому что на миг-другой так и есть.

— Более того, — сказала Коллингсвуд. — Он не просто это понимает. Дымно улыбнулась Билли. Приложила ладонь ко рту, будто для шепота, но не шептала. — Он по этому скучает. Он несчастный. Не привык жить в этой самой нашей случайной реальности. Его бесит, что мир безбожный и бессмысленный, сечешь? Он бы прям завтра вернулся к старой вере, если б мог. Но он уже слишком поумнел.

— Таков его крест, — сказал Бэрон. — Бум! Не стоит аплодисментов.

— Он знает, что религия — это просто шляпа, — сказала Коллингсвуд. — И жалеет, что знает. Вот почему он понимает психов. Вот почему на них охотится. Он скучает по чистой вере. Он им завидует.

8

Бэрон отвез Билли домой под поздним унылым дождем.

— Кэт взглянет на твою систему безопасности, — сказал он.

— У меня ее и нет.

— Что ж, ладно.

— Теперь я не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось, — сказала она. — Раз уж ты стал таким ценным. — Он покосился на нее. — И еще: несколько дней не пускай никого, кого не знаешь.

— Прикалываетесь?

— Слушай, они не дураки, — сказал Бэрон. — Они понимают, что мы следим. Но у них к тебе есть вопросы, это очевидно, а на что порой ни толкает любопытство. Так что безопасность прежде всего, да? — Он повернулся к Билли на заднем сиденье: — Мне это нравится не больше твоего. Ну ладно, возможно, тебе это нравится еще меньше моего. — Он рассмеялся.

— Разве вы не должны меня защищать? — спросил Билли.

— «Хочешь быть в моей банде, банде, банде», — напела Коллингсвуд.

— Гэри Глиттер? — спросил Билли. — Серьезно?

— Я бы не сказал, что твоя жизнь под угрозой, — заметил Бэрон. — Я бы сказал, в самом худшем случае — так, под угрозочкой. Мы не говорим — не впускай никого вообще…

— Ну, я вот говорю, — сказала Коллингсвуд, но Бэрон продолжил:

–…если ты доверяешь этому человеку — все замечательно. Просто будь осторожней. Ты мелкая сошка. Они уже получили, что хотели.

— Кальмара, — сказал Билли.

— Коллингсвуд установит надежную систему безопасности. Все будет хорошо. И знаешь, если примешь наше предложение — мы ее сделаем еще лучше.

Билли уставился на них:

— Это не предложение работы. Это крышевание. Причем наглое.

Коллингсвуд поцокала языком.

— Не можешь без истерики, да? — сказала она. Потрепала его по щеке. — Это льготы, понял? Они есть на любой работе.

Бэрон повел Билли на кухню, пока Коллингсвуд хлопотала у входной двери. Она задумчиво оглядела коридор, шкафчик, где Билли хранил ключи и почту. Видок у нее был еще тот — модно неухоженная, сигарета повисла в губах, как во французском кино, стояла на носках, тыкала в верхний угол косяка с уверенностью и точностью, которые не ассоциировались у Билли с такой молодостью.

— Понимаешь, о чем мы говорим? — спросил Бэрон. Без спроса порылся на кухне в поисках кофе. — Уходить с работы не придется. Только день в неделю, не больше, чтобы провести время с нами. Для обучения. Экстремальная теология, самозащита. Да еще и платят. — Он отпил. — Надо думать, все это может показаться чересчур.

— Да вы что, охренели? — сказал Билли. — Чересчур? Я только что нашел замаринованного человека. Меня вербуют копы, которые рассказывают, что на меня охотится культ Ктулху…

— Ну ладно, — сказал Бэрон. Билли заметил, что он не переспрашивал, кто такой Ктулху. — Спокойно. Давай так говорить. Кто-то за тобой следит. То есть смотрит, но не трогает. Может, хотят тебя обратить. Знаешь, как у креационистов радости полные штаны, когда к ним вступает какой-нибудь ученый? Представь, что для этой компашки будет значить целый настоящий спрутолог в пастве.

— Ну отлично, — сказал Билли. — Очень обнадеживает. Если только мне не хотят вырезать сердце.

— Варди умеет вживаться в их образ мысли, — сказал Бэрон. — Если он считает, что сектанты не хотят твоей крови, то так и есть.

Из другой комнаты раздался стук, скрежет.

— Что она делает? — спросил Билли.

— Не отвлекайся, Хэрроу. По моему профессиональному мнению — и по мнению Варди, — спрутоверы пытаются понять, что ты означаешь.

— Да ни хрена я не обозначаю!

— Да, но они-то этого не знают. А в мире, где ты теперь очутился, все что-нибудь да обозначает. Понимаешь? Очень важно, чтобы ты это понял. Все что-нибудь да означает.

— Ну, конечно, не шедевр. — Вошла Коллингсвуд, руки в карманах. Пожала плечами: — Но свое дело сделает. Вход только по приглашениям. Продержится, пока наш Док Октопус не надумает чего. Только не лезть. — Она покачала пальцем перед Билли. — Руками не трогать.

— Вы же сказали, Варди думает, будто мне не о чем волноваться, — сказал Билли. — Он же вроде никогда не ошибался.

— И никогда не ошибается, — сказала она и пожала плечами: — Но и наверняка никогда не знаешь. Правильно я говорю?

— Это простейшие предосторожности, — сказал Бэрон. — Ты бы видел мой дом. Посиди здесь пару дней, перевари все. Мы будем держать тебя в курсе. У нас везде глаза и уши, мы знаем, что искать. Предложение перед тобой. Скорее перезванивай, ладно?

Билли безнадежно покачал головой:

— Господи, что ж вы так насели…

— И думай, что хочешь, — сказал Бэрон, — но думай про себя, идет? Кэт? — Коллингсвуд легонько коснулась кадыка Билли. Тот отдернулся.

— Ты чего?.. — начал он.

— Вот теперь попробуй потрепаться, — сказала она. — Это для твоего же блага. Можешь мне поверить.

— Я тебе не верю.

— И правильно делаешь.

— Смотри внимательно. Это мой номер, — Бэрон дал визитку.

— Мой ты пока не получишь, — сказала Коллингсвуд. — Еще не заслужил.

— Что угодно тревожное, что угодно странное, — сказал Бэрон, — или наоборот, когда решишь, что ты с нами…

— Если, — сказал Билли.

— Когда решишь, что ты с нами, — звони.

Что угодно странное. Билли вспомнил труп в бутылке. Та посеревшая кожа, те глаза утопленника.

— Серьезно, — тихо сказал он. — Что они сделали с тем парнем? Как они вынесли кальмара?

— Ну, мистер Хэрроу, — сказал Бэрон. Дружелюбно покачал головой: — Я ведь уже говорил. Все эти «как» — не самый полезный способ взглянуть на вещи. И, черт подери, ты еще очень многого не видел. Как ты вообще можешь понять, что происходит? Если бы даже захотел. А в этом случае ты знаешь, что делать.

Итак. Вместо того чтобы пытаться осмыслить то, чего осмыслить не можешь по определению, я предлагаю просто подождать. Поживем — увидим. Потому что ты действительно увидишь. Будет еще много интересного. А теперь — до свидания.

9

У входа в квартиру, где возилась Коллингсвуд, остались отметины. Маленькие царапины. Крышечка из бальзы заподлицо с деревом. Он щелкнул по ней ногтем.

Билли не торопился доверять той защите, которую ему предоставили. Запер дверь на два замка. Уставился в окно на крышу, где невидимой залегла та гребаная белка-замарашка. Чтоб она захлебнулась в дождевой воде.

Он поискал онлайн, но не нашел ни малейшей подробности об ОПФС. Тысячи организаций с этой аббревиатурой, но никакого отдела Бэрона. На университетской странице Варди Билли прочитал список его публикаций: «Эдип, харизма и Джим Джонс»; «Сейид Кутб и проблема психологической организации»; «Диалектика Уэйко»^[9].

Билли пил вино перед телевизором без звука — театр теней в склянке. Часто ли, думал он, делают такие предложения? Из платяного шкафа выходит рыцарь и зовет в другое место — но идти надо сейчас. А спрут, он еще где-то существует или уничтожен? Билли не доверял своим потенциальным коллегам. Он невысоко оценил их методы вербовки.

В свете телевизора он смотрел, как вяло висят шторы, и вспоминал свою ужасную находку в музейном подвале. Он не чувствовал себя особенно уставшим. Представил окно за тканью. Резко проснулся в панике на софе.

Когда, блин, он уснул? Он не помнил перехода. С него соскользнула книга, как сверхмалое одеяло, — он даже не помнил, чтобы начал читать. Было темно. Билли осознал, что слышал стук в дверь.

Легкая дробь, будто по той стороне дерева бежал геккончик. Царапанье ногтей и — да — шепот. Билли молчал. Он сказал себе, что это остатки сна, но нет. Вот оно снова.

Билли прокрался на кухню и взял нож. Слабые-слабые звуки продолжались. Он прижался ухом к двери. Отпер, в изумлении наблюдая за собственной смелостью и скрытностью ниндзя. Толкнув дверь, Билли понял, что, конечно же, должен бы позвонить Бэрону, вместо того чтобы ударяться в некомпетентный вигилантизм. Но его уже тащила инерция, дверь открывалась.

В коридоре было пусто.

Он всмотрелся в соседские дверные проемы. Ни заметных сквозняков, ни порывов воздуха, намекающих, что кто-то быстро закрыл дверь. Ни танцующей пыли. Билли смотрел на пустоту. Он постоял так несколько мгновений, потом минут. Высовывался, как гальюнная фигура, заглядывая как можно дальше в коридоры, но ногами оставаясь в квартире. По-прежнему ничего.

Той ночью он не спал в своей кровати. Перенес одеяло на софу, поближе ко входной двери, чтобы слышать. Звуков больше не было, но глаз он почти не сомкнул.

Наутро он съел тост в слишком тихой квартире, где еще больше тишины давило на окна снаружи. Он немного раздвинул занавески — только чтобы видеть грязный серый день, сплетения деревьев, листьев и коричневых целлофановых пакетов, неподвижную лежку беличьего вуайериста.

У него никогда не было изобилия друзей, но Билли нечасто чувствовал себя одиноким — по крайней мере, так, как сейчас. «Зайди плз, — написал он Леону. — Есть одна тема». Ему казалось, будто он вырывается из западни, куда его посадили Коллингсвуд и Бэрон. Отважный, непокорный зверек. Он надеялся, что этот побег — не то же самое, что отгрызть себе ногу.

Когда прибыл Леон, Билли опять висел в дверном проеме.

— Что у тебя тут за херня? — спросил Леон. — Такой странный вечер — пока добирался, три раза влез в драку, а я же пацифист. Почту тебе принес, кстати. И вино. — Он протянул целлофановую сумку. — Хоть еще и рано. Какого хрена происходит? Чем обязан?.. Господи, Билли!

— Входи, — Билли забрал сумку и конверты.

— Как я уже начал спрашивать — чем обязан двум встречам за такое короткое время?

— Выпей. Ты не поверишь.

Билли сел напротив Леона и открыл рот, чтобы рассказать все. Но не мог понять, с чего начать — с тела в банке, с полицейских или с их странного предложения. Язык шлепнул, на миг став просто куском мяса. Билли сглотнул. Он словно отходил после стоматолога.

— Ты не понимаешь, — сказал он Леону. — Я никогда не ссорился с папой по-настоящему, мы просто перестали общаться. — Он осознал, что продолжает разговор нескольких месяцев давности. — Вот брата я не любил. С ним я порвал специально. Но с папой…

Отца он просто считал скучным, вот и все. Билли всегда казалось, что этот немного агрессивный мужчина, который жил после смерти матери один, считал его таким же. Прошло уже несколько лет с тех пор, как их связь зачахла.

— Помнишь, что раньше показывали в субботу утром? — спросил Билли. Он же вроде хотел рассказать Леону про человека в банке? — Я помню один случай. — Он показывал отцу какой-то мультик, который его самого заворожил, и видел на лице отца удивление. Неспособность сопереживать увлечению мальчика или даже притвориться. Годы спустя Билли решил, что в этот самый момент — а ему тогда было не больше десяти — он и начал подозревать, что у них нет ничего общего.

— У меня, кстати, есть тот мультик, — сказал он. — Нашел недавно на каком-то сайте. Хочешь посмотреть? — Произведение Хармана и Айзинга 1936 года он пересматривал много раз. Похождения стеклянных обитателей аптекарского шкафа. Странно — и пугающе.

— Знаешь, как бывает, — сказал Билли. — Иногда, когда я что-нибудь консервирую или еще чем-нибудь занимаюсь в лаборатории, замечаю за собой, что напеваю оттуда какую-нибудь песенку. «Духи аммиа-а-ака…»

— Билли, — Леон поднял руку. — Что происходит?

Билли осекся и попытался снова рассказать, что случилось. Сглотнул и боролся с собственным ртом, словно выплевывал какое-то студенистое инородное тело. И с выдохом наконец заговорил о том, что хотел. О том, что нашел в подвале. Рассказал, что ему предложила полиция.

Леон не улыбался.

— Тебе можно это рассказывать? — спросил он наконец. Билли рассмеялся:

— Нет, но сам понимаешь.

— В смысле, это же буквально невозможно — то, что произошло, — сказал Леон.

— Я знаю. Знаю, что невозможно.

Они долго смотрели друг на друга. Леон начал:

— Есть… Может, есть многое на свете…

— Если сейчас процитируешь мне Шекспира, прикончу на месте. Господи, Леон, я нашел покойника в банке.

— Суровая хрень. И тебя пригласили присоединиться? Будешь копом?

— Консультантом.

Когда Леон приходил посмотреть на кальмара — много месяцев назад, — он сказал «вау». Такое «вау», которое больше для скелета динозавра, королевских драгоценностей, акварели Тернера. «Вау», как у родителей и партнеров, которые приходили в Центр Дарвина только ради кого-то другого. Билли был разочарован.

— Что будешь делать? — спросил Леон.

— Не знаю. — Билли посмотрел на почту, которую принес снизу Леон. Два счета, открытка и тяжелая посылка в коричневой бумаге, старомодно завязанная ворсистой веревочкой. Он надел очки и перерезал ее.

— Видишь в последнее время Маргиналию? — спросил он.

— Ага, и не говори ее имя таким тоном, а то попрошу ее объяснить тебе его смысл, — сказал Леон. Он возился с телефоном. — У нее там целый спич.

— Я тебя умоляю, — сказал Билли. — Дай угадаю. «Ключ к тексту лежит не в самом тексте, а…» — Он нахмурился. Он не понимал, что разворачивает. В посылке был прямоугольник из черного хлопка.

— Я ей как раз пишу, она будет в восторге, — сказал Леон.

— Ой, Леон, только не говори ей, что я сказал, — сказал Билли. — А то я и так сказал больше, чем стоило… — Он потыкал в ткань.

Бандероль сдвинулась.

— Бля…

— Что? Что? Что?

Они оба вскочили. Билли уставился на посылку, неподвижно лежащую на столе, куда он ее уронил. Стояла тишина. Билли достал из кармана ручку и аккуратно ткнул в хлопок.

Ткань поддалась. Посылка раскрылась.

Она расцвела. Со вздохом она расплющилась, расширилась, расщелкнулась и распространилась, и из нее потянулась рука. Человеческая рука в рукаве темного пиджака. С проблеском белой рубашки. Возникшая рука схватила Билли за горло.

— Господи… — Леон потащил Билли в сторону, а посылка, все еще цепляясь, потащила назад, упираясь ни во что.

Билли остался на месте, а посылка продолжала разворачиваться. Распускались и шлепали языки хлопка, черные и синие, и еще теперь туфли — на вываливающихся конечностях, словно их материя распрямлялась из комка. Неуклюже, как пожарные шланги, развернулось еще больше рук и с силой оттолкнули Леона.

Как растение на промотке, с кряхтеньем от натуги, с затхлым запахом пота и пердежа, внезапно на столе Билли встали мужчина и мальчик. Мальчик уставился на Леона, поднимавшегося на ноги. Мужчина все еще держал Билли за горло.

— Чтоб меня, — сказал мужчина. Спрыгнул со стола, не отпуская Билли. Мужчина был жилистым, в старых джинсах и грязном пиджаке. Он тряхнул длинными седеющими волосами. — Чтоб я провалился, сидеть там — просто ужас что. — Он посмотрел на Леона. — А? — прикрикнул так, словно ожидал сочувствия.

Мальчик медленно шагнул на стул, со стула — на пол. На нем был чистый костюм на размер больше: лучший воскресный.

— Подь, малой. — Мужчина облизнул пальцы свободной руки и прижал взъерошенные волосы мальчика.

Билли не мог вздохнуть. Вокруг смыкалась тьма. Мужчина отшвырнул его к стене.

— Ну ладушки. — Мужчина показал на Леона, который застыл, будто пришпиленный жестом. — Следи за ним, Сабби. Глаз не спускай, как суслик. — Он показал двумя пальцами на свои глаза, потом на Леона. — Только дернется — устрой ему мама-не-горюй. Так-то. — Мальчик уставился на Леона слишком широкими глазами.

— Ага, — сказал мужчина. Принюхался к косяку. — А она ничего. Хорошая работенка, скажу за себя любимого и за своего пацана. Потому как чего здесь нет, так это запрета на выход. А коль мы ужо здесь, выбраться-то нам ничто не помешает. — Он наклонился к Билли: — Говорю, выбраться ничего не помешает. Об этом-то головой и не подумал, а? Поганец мелкий.

Билли издал горлом скрежет. Мужчина приложил палец к губам, выжидательно глянув на мальчика, который медленно сделал так же и тоже показал Билли «ш-ш-ш».

— Госс и Сабби снова на коне, — сказал мужчина. Вывалил язык и попробовал воздух на вкус. Зажал Билли рот, и тот закашлялся в холодную ладонь. Мужчина переходил из комнаты в комнату, волоча за собой Билли, облизывая пол, стены, выключатели. Провел языком по экрану телевизора, оставив в пыли дорожку слюны.

— Какие-какие-какие у тебя тут экземплярчики, лепидоптеролог ты наш? — сказал он шкафу. Доставал книги и ронял на пол. — Не, — сказал он. — На вкус говно сплошное.

Леон вдруг вскочил и бросился на него. Мужчина спируэтил, и Леон растянулся на полу.

— А ты у нас кто? — спросил он. — Друг нашего юного мастера, хм? Боюсь, все врачи согласятся, что пареньку нужно полное уединение, и хоть твои выходки тонизируют, они нашему молодому мистеру Бильяму ой как не на пользу. Придется тебя слопать, несчастная ты моя печенька.

Леон сдвинулся, и мальчик шагнул к нему — весь пираньи глаза. Мужчина с хрипом выпустил дым, хотя не курил и дым не втягивал.

— Нет… — сказал Леон. Мужчина открыл рот, и рот все открывался и открывался, и Леон пропал. Мужчина промокнул уголки губ, как мультяшный кот.

— Ну что же, — сказал он Билли, который хватал ртом воздух и боролся с непреклонными пальцами. — Вещички на выход собрал? Зубную щетку не забыл? Молочнику записку оставил? Ну и хорошо, тогда стартуем. Сам знаешь, какие нынче аэропорты, да и малыша Томаса вот укачивает, да и я не хочу застревать в очереди за туром в Айю-Напу, можешь себе такое представить? Все кормил ты меня завтраками насчет тихого отпуска — и вот пора, Билли, уже реально пора. — Он сцепил руки и поднял бровь. — И нечего бухтеть, — сказал он мальчику. — Ну я с вами не знаю, просто не знаю, ну и парочка! В путь.

Потащив Билли за шею, мужчина вывел его наружу.

Примечания

1

Организация из вселенной «Стар Трека». — Здесь и далее прим. пер.

2

Галапагосские вьюрки — эндемичная группа птиц с Галапагосских островов. Произошли от единого предка, переселившегося несколько миллионов лет назад с материка. Дарвин первым оценил этот факт в контексте теории эволюции.

3

Термин «D-Notice», где «D» происходит от Defense, «оборона». Запрет на разглашение некоторых тем для СМИ.

4

Крупный теракт в Лондоне 7 июля 2005 года.

5

Билли Грэм (1918–2018) — американский теле — и радиопроповедник.

6

Эдисон Эмери Веррил (1839–1926) — американский зоолог, среди прочего назвал пойманного в Бискайском заливе в 1874 году гигантского кальмара Architeuthis Harveyi Verril. Джеймс Ритчи писал о гигантских кальмарах, пойманных на шотландском побережье (Occurence of a giant squid (Architeuthis) on the Scottish coast, 1918). Александр Мюррей (1810–1884) — первый натуралист, задокументировавший в письме для Веррила нападение спрута на ньюфаундлендского рыбака в 1873 году и получивший от того рыбака удар, отрубивший ему щупальце. 1870-е — время, когда научно подтвердилось существование гигантских кальмаров, и эти натуралисты были первыми исследователями.

7

Тридентский собор (1545) — реакция католической церкви на движение Реформации и начало Контрреформации, нацеленной на восстановление престижа и позиций церкви. Реформация — движение, начатое Мартином Лютером (1517), направленное на реформу церкви и приведшее к появлению нового направления христианства — протестантизма, включавшего еще множество других независимых церковных образований.

8

Цитата из сериала «Стар Трек».

9

Джим Джонс (1931–1978) — американский проповедник, убедивший свою секту «Храм народов» совершить массовое самоубийство в городе Джонстаун, Гайана.

Сейид Кутб (1906–1966) — идеолог политического ислама в Египте. Был повешен по обвинению в покушении на президента Египта.

Уэйко — город в Техасе, где в 1993 году произошла осада «Маунт Кармел» — ранчо секты «Ветвь Давидова» — силами ФБР. Во время осады погибло 82 члена секты, в том числе 20 детей.