Душой уносясь на тысячу ли…

Цзи Сяньлинь

В воспоминаниях известного китайского лингвиста, палеографа, индолога Цзи Сяньлиня (1911–2009), написанных в виде эссе и литературных зарисовок, представлен личный взгляд автора на события XX века, происходившие в Китае, Европе и России в эпоху великих потрясений. Социальные процессы привлекают внимание ученого не только своей исторической значимостью, но и другими сторонами – бытовой, эстетической, эмоциональной, детальное описание и субъективная оценка которых сами по себе могут стать полноценным объектом кросс-культурного исследования. Для широкого круга читателей. В формате PDF A4 сохранён издательский дизайн.

Прощание с Гёттингеном

Теперь мне пора уезжать. Мне пора уезжать из Германии. Мне пора уезжать из Гёттингена. В этом маленьком городке я прожил целых десять лет.

Древняя китайская поговорка гласит: «В навесе длиною в тысячу ли обязательно будет место, где циновки расходятся»; слово «циновка» созвучно фразе «стол с яствами», и имеется в виду, что пир не может длиться вечно.

Такова человеческая жизнь. Когда-то Великий Будда установил, что его последователи не должны три раза подряд устраиваться на ночлег под одной и той же шелковицей. Он опасался, что у монаха, три ночи подряд проведшего под одним деревом, в сердце зародится привязанность, а для монашеского совершенствования это нехорошо. Я провел в Гёттингене не три ночи, а тысячу двести раз по три ночи. Как же не появиться привязанности? Хорошо еще, что я человек мирской, никогда и не помышлял стать монахом, не собирался совершенствоваться в святости и вставать на путь религиозного учения, не стремился к нирване. Под небесами Запада нет моей доли, корни мои — в земле Востока. Привязанность — так привязанность! Но только привязанность эта временная. У меня есть родная страна, есть отец и мать, есть жена, пришло время мне уезжать.

Если бы кто-нибудь сказал мне десять лет назад: «Ты должен будешь прожить здесь пять лет!» — я бы подпрыгнул: какие пять лет?! Пять лет — это же тысяча восемьсот с лишним дней! И вот теперь прошло не пять лет, но два раза по пять. И я не вижу в этом ничего странного. Именно так, как я и сказал в самом начале этой книги: десять лет пронеслись как легкий мимолетный сон. Если бы сейчас кто-нибудь сказал мне: ты должен будешь здесь прожить еще десять лет! — то я бы не только не подпрыгнул, но с радостью согласился. Однако сейчас я должен ехать. Пришло время расставания.

В то время из Германии в Китай вела, собственно, только одна дорога, а именно — через Швейцарию, где располагалась миссия гоминьдановского правительства. Поэтому Чжан Вэй и я повсюду пытались разузнать, как попасть в Швейцарию. В результате долгих расспросов мы выяснили, что в Гёттингене есть один человек из Швейцарии. Мы тут же поспешили явиться к нему с визитом. Нас приняла очень дружелюбная женщина средних лет, выглядевшая как образцовая домохозяйка. Она сказала нам, что с визами помочь не может, и чтобы их получить, нужно ехать в Ганновер. Делать нечего, мы с Чжан Вэем на автобусе отправились в путь за сто с лишним километров.

Ганновер — крупный старинный город, административный центр этой земли. Я о нем много слышал, но никогда в нем не бывал, а приехав, был поражен: разве это можно назвать городом?

На дорогах, изрытых большими и маленькими воронками от бомб, постепенно восстанавливалось движение автотранспорта, но машин было немного. Издали виднелись высокие постройки, однако вблизи оказалось, что среди них нет ни одной целой. От зданий остались только полуразрушенные стены, похожие на руины древнеримского Колизея. Жилые дома в германских городах устроены практически одинаково: неважно, сколько этажей в здании, в нижней его части всегда будет подземное помещение, подвал. Обычно он используется для хранения картошки, которую немцы едят каждый день, яблок, банок клубничного варенья, угольных брикетов, дров и тому подобного. Никогда и не подумаешь, что у такого помещения может быть еще какое-то применение.

Когда началась война, немецкий народ поначалу слепо верил вранью фашистских главарей и полагал, что английские и американские самолеты сделаны из папье-маше и не смогут преодолеть рубежей германского государства. В больших городах не строили настоящих бомбоубежищ. Но вскоре ложь руководителей Третьего рейха лопнула, как мыльный пузырь, и тогда, к огромному удивлению горожан, вражеские самолеты из папье-маше вдруг превратились в стальные машины, а бомбы стали взрываться над их собственными головами. Людям ничего не оставалось, кроме как прятаться от воздушных налетов в этих подземельях. Конечно, это не слишком помогало. Тяжелые английские и американские авиабомбы пробивали этажи и взрывались в подвалах. Результат можно себе представить. Порой бомбы калибром поменьше взрывались на верхних этажах зданий. Подвалы, конечно, оставались целы, но результат был еще страшнее: взорванное здание обрушивалось и заваливало подземную часть. Оставшиеся в живых люди тщетно взывали и к небу, и к земле — ответа они так и не получали. Что они испытывали при этом, я не берусь описывать, так как лично такого не пережил.

Кто не вздрогнет, просто подумав об этом? Поначалу, наверное, еще находились те, кто с огромными усилиями, работая без устали день за днем, извлекали из-под завалов тела и хоронили их на кладбище. Но со временем бомбардировки стали обыденным делом, люди прятались в неизвестно каких домах и подвалах, некоторые не имели сил и просто ждали, пока другие откопают их. Когда приходило время поминать усопших на кладбище, живые не могли не пойти на могилы родных. Часто последним приютом становились те самые подвалы, поэтому по обе стороны дороги среди руин стояли кладбищенские венки. В Гёттингене такого не было. Приехав в Ганновер и увидев поминальные цветы рядом с остовами домов, я был потрясен и чувствовал неизбывную скорбь. Говорили, что подвальные крысы настолько разъелись на человечине, что выросли больше чи длиной. Какая ужасная судьба постигла прекрасную великую нацию… Сердце мое было в смятении от самых противоречивых чувств, все смешалось, хотелось уйти куда-нибудь прочь и разрыдаться.

Вот как обстояли дела в Ганновере. Варварские ковровые бомбардировки принесли страшные разрушения, но даже они не смогли уничтожить все. В таких «прорехах ковра» стояли немногие уцелевшие здания, внутри которых можно было хоть как-то работать. Поэтому люди, которым негде было жить в городе, вечером возвращались в свое временное жилье в окрестных деревнях и поселках, а днем шли в город на работу. Швейцарское представительство в Ганновере находилось в одном из таких уцелевших зданий. Мы не сразу обнаружили его среди бесконечных развалин. Официального приглашения и разрешения от швейцарской стороны мы не имели, поэтому в канцелярии нам отказали в выдаче въездной визы, и поездка оказалась бесполезной. Однако я не сожалел о проделанном пути: сам того не ожидая, я получил возможность собственными глазами увидеть истинные последствия бомбардировок. В противном случае я бы зря прожил в Германии десять лет. То, что я видел в Гёттингене, ни в какое сравнение не шло с увиденным в Ганновере.

Как бомбили другие города, более крупные, чем Ганновер, можно представить. Позднее мне рассказали, что когда в Берлине от взрыва обрушились верхние этажи одного здания и подвалы оказались завалены, те, кто остался внизу, в кромешной темноте голыми руками разобрали битый камень, проделали дыру в стене и по тоннелю выбрались в соседний, не засыпанный сверху подвал, откуда увидели наконец свет солнца. Но все ногти на их руках были сорваны, пальцы стерты до мяса и покрыты запекшейся кровью. Те, кто не выбрался таким образом, остались внутри и только звали на помощь. Люди снаружи слышали крики из-под обломков, но не могли разобрать завалы быстро. Оставалось лишь слушать эти крики, которые вначале были громкими, потом слабели. Через несколько дней наступила всем понятная тишина. Что испытывали родные и близкие этих людей, как они это все вынесли? После пережитого можно было оказаться либо в сумасшедшем доме, либо в госпитале. Эту бесчеловечную трагедию собственноручно устроил сам человек, «венец творения». Как такое возможно?

Услышав обо всем этом, я, конечно же, захотел поехать в Берлин, в тот Берлин, где впервые оказался десять лет назад, а с последнего посещения которого прошло всего-то три года. Тогда уже шла война, город бомбили, но пока еще не «ковровым» способом. Помню оживленные улицы, повсюду — много людей, движение. И вот за столь короткое время все превращено в руины. Описывать во всех подробностях, как было раньше и как стало теперь, я не смогу, ведь я не Цзян Лан, известный всем летописец, да всего и не опишешь. Одно бросалось в глаза сразу — нищета и разруха. Поломав голову, я придумал окольный способ, как передать увиденное: приведу два отрывка из известных поэтов древности. В одном описан расцвет, в другом — упадок, в одном прошлое, в другом — настоящее. Между той эпохой и нынешним временем почти две тысячи лет, описываемые места отстоят друг от друга на тысячи и тысячи ли, и тем не менее чувства совершенно те же. Волшебное перо мастеров прошлого поможет мне передать свои собственные переживания и мысли. Пусть эти верные и точные слова принадлежат другим, я рад, что нашел такое средство; кто бы из мудрых ни указал мне дорогу к прозрению в этой кромешной тьме, я готов многократно преклонить колени перед ним. Плагиат? Нет, конечно же. Я тоже работаю — переливаю старое доброе вино в новую посуду, признаю́ это и не стыжусь.

Сначала напомню отрывок из «Оды столице царства Шу»^[12]:

Мало каким городам этот город роскошный уступит

Отсюда и дальше на Запад.

Рынок огромный, скопление лавок,

Богатых бессчетным товаром.

В ряд стоят сотни, за ними —

Многие тысячи дальше простерлись.

Бойко повсюду торговля идет,

Драгоценностей яркие горы сверкают.

В платье нарядном, опрятно и чинно

Ходят мужи и их важные дамы.

Все, что захочешь, найдешь здесь —

И не забудь торговаться сильнее.

Редких диковин здесь много увидишь,

Куда ни взгляни…

Всего нескольких коротких строк, но становится понятно, что столица царства Шу была богатым процветающим городом. Эта атмосфера полностью соответствует первому впечатлению, которое произвел на меня Берлин.

Теперь процитирую отрывок из «Оды Учэну, городу-пустырю» Бао Минъюаня ^[13]:

Гляжу на фундамент, когда-то державший

Высокие мощные стены, служившие прежде защитой

Тысячи лет одному и тому же владыке.

Многажды дедов с отцами сменив

Из поколения в поколенье, важные слуги из них и обратно ходили,

Ныне распались они, развалились как корка сухая.

Дикие травы пути заплели,

Мхом покрылись колодцы.

На алтарях, извиваясь клубком, греются ядовитые змеи,

По их ступеням лишь скачут олени и белки лесные.

…Рвы, окружавшие стены, сровнялись с землей,

Башни угловые обвалились.

Куда ни посмотришь, на тысячи ли —

Всюду один лишь бурьян.

От тишины и от дум

Разрывается сердце.

Здесь описан город Учэн, однако Бао Чжао вложил в эти строки более глубокий смысл. Конечно, превращенный в груды обломков Берлин выглядел совершенно не так, но насколько похожи чувства, которые испытывали люди! Разве не думали нацистские главари, что будут «править тысячи лет»? И что получилось в итоге? Третий рейх распался, как гнилая тыква, как шелуха фасоли, и теперь на месте процветавшего города лишь обломки стен и «на тысячу ли» поросший бурьяном пустырь. Один немецкий приятель сказал мне, что только на расчистку завалов уйдет лет пятьдесят. Конечно же, у «задумавшихся среди глубокой тишины» немцев разрывалось сердце… Да и сам я, столько лет прожив в Германии и видя все это своими глазами, тоже не мог оставаться равнодушным.

И все же мне пора уезжать.

Настало время мне покинуть Германию.

Настало время уезжать из Гёттингена.

Моя настоящая родина уже машет приветственно своему долго странствовавшему сыну.

Мысли о разлуке и расставании всегда очень грустные. Гёттинген стал для меня второй родиной. Каждый дом, каждая улочка, деревце и даже травинка сроднились со мной за эти десять лет. В печали и радости мы провели вместе почти четыре тысячи дней и ночей. Я полюбил эту землю, и теперь, когда пришла пора прощаться, она стала мне еще ближе и дороже. Здесь нет ни уголка, куда бы я не заходил, ни одного камня, на который не ступала бы моя нога; а сколько дверей лавок и магазинчиков открывались и закрывались для меня! Я знаю в лицо почти каждого прохожего. Высокие гиганты-дубы на древней городской стене, густая трава на Шиллеровском лугу, островерхая, вознесшаяся к облакам башня Бисмарка, оленята, резвящиеся в густом лесу, подснежники, высовывающие головки из-под снега ранней весной, пестрый нарядный узор желтых и красных листьев на окрестных холмах поздней осенью… и так далее, и так далее. Все эти и многие, казалось бы, не связанные друг с другом вещи так или иначе врезались в мое сознание, повлияли на мои чувства и мысли.

Тем более тяжело было расставаться со старинным университетом, с моими уважаемыми учителями. И наконец, но не в последней степени, грустно было прощаться с хозяйкой. Мы прожили под одной крышей десять лет — сколько же это весен и месяцев, дней и ночей! Непросто вычеркнуть из сердца то, что «прежде звал простым и повседневным» (Налань Синдэ, XVII век), когда оно становится недосягаемым, остается лишь слабой тенью в памяти.

И все же я должен уехать. Моя настоящая родина машет мне рукой. Я вдруг вспомнил стихотворение «На Севере» танского поэта Лю Цзао:

В Бинчжоу уже видел десять зим,

А сердце мое день и ночь в Сяньяне.

В мечтах — на переправе Санганьшуй,

Но все же родиной Бинчжоу называю.

Прощай, моя вторая родина — Гёттинген! Прощай, Германия! Когда-то теперь снова смогу вас увидеть?

Примечания

12

Одна из трех «классических» од-панегириков китайского писателя Цзо Сы (ок. 250–305), посвященных столицам и повествующих об эпохе Троецарствия — сложном и трагическом периоде китайской истории.

13

Бао Минъюань (Бао Чжао, 407 или 414–466) — китайский поэт, живший в южной империи Сун, автор поэмы «У чэн фу» («Заросший, заброшенный город» в переводе В. М. Алексеева), посвященной городу Гуанлину, располагавшемуся на месте современного Цзянду в центральной части провинции Цзянсу. Гуанлин столетиями оставался процветающим и богатым городом, пока в 456 году местный правитель не поднял восстание против трона. Мятеж был жестоко подавлен, 45-тысячный город взят штурмом и почти полностью разрушен. По легенде Бао Чжао довелось побывать на руинах Гуанлина через три года после его уничтожения. Поэт, пораженный свершившейся трагедией, сочинил оду-реквием, начертав ее текст из 74 строк на остатках городской стены. — Примеч. ред.