Душой уносясь на тысячу ли…

Цзи Сяньлинь

В воспоминаниях известного китайского лингвиста, палеографа, индолога Цзи Сяньлиня (1911–2009), написанных в виде эссе и литературных зарисовок, представлен личный взгляд автора на события XX века, происходившие в Китае, Европе и России в эпоху великих потрясений. Социальные процессы привлекают внимание ученого не только своей исторической значимостью, но и другими сторонами – бытовой, эстетической, эмоциональной, детальное описание и субъективная оценка которых сами по себе могут стать полноценным объектом кросс-культурного исследования. Для широкого круга читателей. В формате PDF A4 сохранён издательский дизайн.

Через Сибирь

Мы пробыли в Харбине несколько дней и 4 сентября сели на советский поезд, следовавший через Сибирь.

В каждом купе вагона было по четыре полки. Мы, шестеро китайских студентов, разместились в двух купе: одно заняли полностью, а во втором — только две полки, а оставшиеся две занимали попутчики, которые иногда менялись. Все они были советскими гражданами. В поезде был вагон-ресторан, говорили, что цены там очень высокие и платить можно только американскими долларами. Поэтому мы, как и предполагалось, рассчитывали только на продукты, купленные в Харбине.

Поезд мчался по широкой равнине Суннэнь. За окном до самого горизонта раскинулась бескрайняя степь. В час заката, когда колесо солнца опускалось, нельзя было сказать, что «солнце заходит за горы», потому что гор совсем не было; в этот момент мне казалось, что степь вдруг стала морем, а наш поезд — это корабль. Правда, в этом море всегда стоял штиль, оно не волновалось, не гоняло пенных барашков — но все равно выглядело не менее величественно, чем настоящий океан.

На второй день поезд прибыл на станцию Маньчжурия, где проходила граница СССР с государством Маньчжоу-го ^[3]. Поезд остановился, и нам объявили, что остановка будет длительная. Все вышли из вагонов, чтобы пройти проверку на границе. Я совершенно не предполагал, что советские таможенники будут проверять все настолько тщательно, неторопливо и добросовестно. Весь наш багаж — и большой, и маленький, и чемоданы, и корзины — все подряд открывали, все подряд прощупывали, осматривали каждую мелочь. Сами мы стояли тут же, в ожидании, готовые в любой момент отвечать на вопросы. Мы взяли с собой в дорогу самый обычный неказистый чайник, чтобы набирать кипяток. Он не только не избежал пристального внимания, но даже вызвал к себе особый интерес. С этим чайником вроде все было понятно с первого взгляда, однако советский таможенник, словно увидев какую-то диковину, стал вертеть его и простукивать по нему, всячески исследовать, ощупывать и тереть, выясняя, нет ли у чайника внутри двойных стенок. Даже его тонкая железная крышка не ускользнула от «руки закона», которая долго ее выстукивала. Не хватало лишь микроскопа! Если бы он был, его точно бы применили. Я уже кипел от негодования и был готов взорваться. Стоявший рядом со мной иностранец постарше, тоже ехавший в этом поезде, заметил мое состояние и, похлопав меня по плечу, произнес по-английски: “Patience is the great virtue” («Терпение — великая добродетель»). Я догадался, что он хочет этим сказать, понимающе улыбнулся в ответ и стал послушно ожидать конца проверки, сдерживая негодование. Наверное, в то время советские люди смотрели на любого иностранца как на «подозрительный элемент», который, может быть, замышляет свергнуть их строй, потому и вели себя подобным образом.

Когда проверка закончилась, я успокоился. Мы решили выйти из здания вокзала и побродить по городу. Маньчжурия была маленьким приграничным поселком, который даже городком не назовешь. Здесь было всего несколько улиц, трудно сказать, какая из них считалась главной. Дома в основном сколочены из досок, точно как в Сибири, где кирпича нет, а дерева много. Мы зашли в магазин, расположенный в таком дощатом домике, и купили несколько банок овощных консервов в сладком соевом соусе, произведенных в Японии. Неплохо для разнообразия.

Наконец мы вернулись в поезд, все в Поднебесной стало на свои места, и больше никаких помех не ожидалось. Под нами лежала великая Транссибирская магистраль, пересекающая Европу и Азию. Ехать в этом вагоне предстояло семь или восемь дней. «Волшебник за один день может перенестись на тысячу ли ^[4]», говорит старинная пословица, а мы за сутки проезжаем еще больше, летим как ветер, как молния!

Жизнь в поезде, с одной стороны, однообразная, а с другой — богатая и многоцветная. Каждый день едим, пьем, ходим в туалет, спим — все по одному и тому же неизменному порядку. Есть и удобства, и сложности. Удобство в том, что не надо беспокоиться о еде: у каждого две большие корзины, проголодался — протяни руку и ешь. Сложность в том, что раздобыть кипяток не просто — в поезде нет воды. На каждой более или менее крупной станции мы по очереди хватаем чайник, спрыгиваем с поезда и бежим на вокзал к пункту раздачи кипятка, крутим кран, наливаем чайник доверху — на всех — и скорее обратно в вагон. Вместе с нами едет старая седовласая европейская женщина, ходит она с трудом. Чайника у нее нет, а если бы и был — что толку? Как только мы вносим чайник в вагон, она тут же семенит к нам нетвердой походкой с кружкой в руках и говорит по-китайски: «Кипяточку! Кипяточку!» — мы, конечно же, все понимаем, наливаем ей полную кружку, улыбаемся и идем дальше. И так трижды в день — на завтрак, обед и ужин. Похоже, что у этой представительницы «иностранной буржуазии» денег не больше, чем у нас. Она тоже не ходит в вагон-ресторан есть бифштексы и борщ.

Если уж про бифштексы, то мы хоть их и не ели, но видели. В один из дней во время обеда вдруг из вагона-ресторана вышла русская официантка: высокая ростом и крепкая телом, очень упитанная, одетая в белый халат, с огромным колпаком на голове (по меньшей мере в один чи ^[5] высотой), который почти касался потолка вагона. На ногах — туфли на высоких каблуках. С сияющим лицом, очень важная, она вышагивала, словно генерал, — представительная, с какой стороны ни посмотри. В правой руке она несла большой поднос, полный только что снятых со сковородки бифштексов. Запах жареного мяса разносился повсюду, проникая в нос со всей своей соблазнительной силой, так что слюнки текли. Цена заставила нас вздрогнуть: три доллара за штуку! Никто не отважился выложить такую громадную сумму. «Генеральша» прошлась со своим подносом по вагону и унесла бифштексы нетронутыми. Может быть, она презирала нас — иностранных буржуев? Может быть, думала про себя: «Да вы же еще скупее, чем Шейлок из шекспировской комедии “Венецианский купец”»? Этого я не знаю. После того как волна соблазнительных ароматов миновала, мы почувствовали страшный голод, потянулись к своим корзинам и принялись жадно грызть «леба».

С едой у нас дело обстояло в целом вот таким образом. Хотите узнать, как питались русские? Можно было бы догадаться, что совершенно не так, как мы. Они не тащили с собой из Харбина корзины, полные еды, а добывали ее по дороге. Выше я уже упоминал, что в наших двух купе, где ехали мы, китайские студенты, были две полки, которые нам не принадлежали и на которых постоянно менялись пассажиры. Как-то раз вошел военный офицер; мы не понимали знаки различия в Советской армии, что там на погонах, поэтому не знали, какое у него звание. Однако он был весьма приветлив и дружелюбен: как только вошел в купе, обвел все своими синими глазами, улыбнулся и кивнул головой. Мы тоже в ответ заулыбались, но мы с ним были «не понимать», так что могли объясняться только жестами. Он достал из-за пазухи маленькую книжечку, что-то вроде удостоверения личности, в которой была его фотография, жестами показал нам, что если потеряет ее (тут он сделал режущий жест поперек своей шеи), то ему конец. Эта маленькая книжечка обладала огромной, поистине волшебной силой. На каждой большой станции он с этой книжечкой сходил с поезда, уходил куда-то, получал «леба» и еще молоко, сыр, колбасу и все такое, потом возвращался обратно в вагон и как следует закусывал. Наверное, так было устроено снабжение в Красной армии.

Что же касается туалета, то проблема эта была огромная, как небо. В одном вагоне едут сорок-пятьдесят человек, а туалетов только два. Там постоянно занято, просто беда! Я каждое утро вставал пораньше и занимал очередь. Иногда думаешь, что еще никто не проснулся, а выглянешь из купе — уже стоит очередь, как хвост дракона, и скорее становишься в этот хвост, с нетерпением глядя вперед. Подумайте сами, сколько времени надо одному человеку, чтобы почистить зубы, умыться, сходить в туалет… А если у кого-то вдруг запор? Тогда ситуация еще больше осложняется. У тебя самого в животе все урчит и бурлит, а очередь впереди и не думает становиться короче — вполне понятно, какие при этом ощущения.

Тем не менее жизнь в поезде состоит не только из трудностей, есть в ней место и для веселья. Мы — шестеро китайских студентов — обычно теснились в одном купе. Специальности у нас были разные, в университетском кампусе мы почти не общались. Теперь же обстоятельства свели нас вместе, и мы по-настоящему сдружились. Болтали обо всем: как говорится, от неба сверху до земли внизу, а все от безделья. Все мы были, по сути, как большие дети — лет двадцати трех или двадцати четырех, и перед каждым из нас теперь расстилался совершенно незнакомый мир, полный роз и радужного сияния. Глаза наши сверкали, душа была нараспашку, говорили не задумываясь, без оглядки, ни разу не ссорились, и в крошечном тесном купе нам было свободно и весело. Время от времени, когда не о чем было говорить, мы играли в шахматы. Лучшим игроком был физик Ван Чжуси. Мы впятером по очереди сражались с ним и раз за разом проигрывали. Даже все вместе против одного мы терпели поражения. Цяо Гуаньхуа был философ, но знание философии не помогало и ему. Никому из нас ни разу не удалось победить Вана за те восемь или девять дней, что мы провели в поезде.

Когда надоедали болтовня и шахматы, я смотрел в окно. Путь был длиной во многие тысячи километров, а вот пейзажи за окном менялись мало. Густому лесу, похоже, не было конца, как и его дарам. Один раз на лесном полустанке я вышел побродить по платформе. Вижу, советский крестьянин несет корзину сосновых шишек на продажу, шишки страшно громадные, мне они очень понравились. Никогда в жизни я таких не видел, вот и не устоял перед искушением — достал пятьдесят центов, купил одну. Это был единственный раз, когда я что-то купил в Сибири, такого не забудешь.

Изредка дремучие леса сменялись равнинами. Сильнейшее впечатление на меня произвело озеро Байкал. Наш поезд огибал этот колоссальный водоем почти полдня. Туннели шли один за другим, даже не знаю, сколько их было. Железную дорогу проложили вдоль берега. Мы смотрели из окна нашего вагона на водную гладь, и казалось, что до нее можно дотянуться рукой. Вода у берега была прозрачная, при удалении от нее становилась темно-зеленой, почти черной, а глубину даже трудно было вообразить. Это озеро — поистине чудо света, я до сих пор закрываю глаза и вижу его, как наяву.

Вот так, с трудностями и весельем, мы незаметно провели в поезде восемь дней и вечером 14 сентября прибыли в Москву.

Примечания

3

Маньчжоу-го — марионеточный режим Японии на оккупированной территории Маньчжурии, существовавший между 1932 и 1945 годами, номинальным главой которого стал последний китайский император Пу И. — Примеч. ред.

4

Ли — китайская мера длины, измерявшаяся количеством шагов и соответствующая расстоянию около 500 м. — Примеч. ред.

5

Чи — китайская мера длины, сопоставимая с английский футом; в разные периоды имела разные значения — от 0,16 до 0,3 метра. — Примеч. ред.