Бражник

Цагар Враль, 2023

Каннибализм – это поедание себеподобных. Кто ты, кто подобен тебе? С этого надо начинать. Уж точно не с вопроса «почему я, блин, вообще должен об этом думать?». Его надо было задавать раньше. До того, как пробовать.

Мама

— Я говорил, что заеду на днях, и вот он я!

По приезду в родной город я, разумеется, первым делом зашел к родителям.

— Ты говорил, что заедешь на днях, — согласилась мама, смотря на меня, как на сумасшедшего, — полгода назад.

Как-то раз я решил найти Большую Проблему Детства, чтобы обвинить родителей в моем несовершенстве. Решил только потому, что все так делают. Когда понял это, сразу же перестал.

А потом родная мать не пустила меня на порог отчего дома, и я чуть не обвинил её во всех моих бедах разом, вслух. Матерно.

Нет, у меня вполне себе хорошие родители. Мы с ними не уживаемся, но в этом нет их вины. А если и есть, ее точно не больше, чем моей.

Мать смотрела на меня со злобной жалостью. Ноги в пушистых тапочках твердо стояли по обе стороны порога, у косяков. Помню, на уроках ОБЖ нам говорили, что в вот такую распорку нужно вставать при землетрясении.

Я вдруг заметил, что моя мать постарела.

— Тебе чего? — спросила она с заискивающей угрозой.

Мне почему-то стало неприятно быть ее сыном.

А еще я пожалел о том, что приехал.

— Да мне бы переночевать только, — оправдался я неправдоподобным тоном, хотя говорил чистую правду.

Нет, мам, я лучше буду ночевать на улице, чем позорно прибьюсь обратно под твое крылышко.

С собой у меня и вправду были вещи — спортивная сумка, которую мне купили еще для школьной секции по карате. Секцию ту я забросил уже после второго занятия, но несколько лет врал родителям и пару раз в неделю уходил из дома с этой спортивной сумкой. Они даже не интересовались толком, куда я иду, так что обманывать было проще простого.

Хотел бы я, чтоб родители на меня не плевали. Может, человеком бы вырос.

Теперь в той сумке лежал необходимый для выживания инвентарь, который выполнил свое предназначение даже лучше, чем я от него ожидал: обеспечил мне стопроцентную защиту от отчего дома.

И ведь это я еще отца не видел.

У моего отца было Место. Левая сторона дивана в большой комнате годами утрамбовывалась его авторитетной задницей. Контур вмятины лоснился на некогда ворсистой обивке внушительным кратером. Но Место моего отца казалось уютным только когда он в нем сидел. Когда он уходил и на диван садился кто-то другой, Место сразу теряло свой шарм.

Эта вмятина в диване была самым уютным местом в нашем доме.

Еще когда дом был нашим, в смысле.

Я решил, что отцу лучше не вставать со своего Места. Оставил мать на пороге с её застиранным фартуком, вцепившимися в дверную ручку пальцами и седой головой.

Я приехал в родной город, чтобы узнать, что я теперь сирота.

Подъезд в доме родителей точно такой же, как в центре занятости — краска зеленая, перила коричневые. А вот за окнами пейзаж другой: за окнами мой родной двор, который вдруг стал чужим. Как будто он тоже меня прогнал. Я видел квадратики этого двора три раза — с каждым лестничным пролетом все ближе и ближе, как будто падал на землю.

На улицу я вышел другим человеком.

Конечно, они меня любили. Где-то год назад. А сейчас уже и звонить бросили — знают ведь, что я денег попрошу. Нет, мои родители не плохие люди! Я просто слишком часто им врал и ни разу не возвращал долги. Такое никому не нравится.

Можно подумать, что я наркоман или недееспособный, но это неправда. У меня все хорошо, только вот со мной — не очень.

И я пошел. Снег, заботливо сваленный по краям дороги коммунальщиками, резал глаза своей белизной. Под ногами у меня было светлее, чем над головой. А я шел по дороге в школу, как будто в первый класс. Шел со своим баулом «на пару дней» и не знал, как эту пару дней переживу. Но в том, что пережита она все-таки будет, я не сомневался. Я знал, что я живучий. Одно только это грело мою пропащую душу.

Я решил утром же сесть на поезд и отправиться домой, а для душевного удовлетворения даже не оповестить Лаврентия о своем возвращении и непременно огорчить его, внезапно сунув в дверь свою физиономию.

Единственное, что меня останавливало — это касса. Я не знал, будут ли в наличии завтра утром билеты на поезд.

Единственное, что я мог сделать — это сорваться и купить билет прямо сейчас, послав встречу выпускников куда подальше, но тогда я бы оказался совсем уж полным идиотом. Вы представьте: ехать в родной город ради встречи выпускников и не пойти на нее, чтобы уехать обратно. Конечно, я был на такое способен, но вот проворачивать такой маневр всерьез мне не хотелось категорически.

День был морозный и ясный, идти по такому приятно. В детстве я и не замечал, на какой унылой улице стоит наш дом: со всех сторон торчат серые дома, палисадники перед ними завалены снегом и снег этот дыбится такими сугробами, что закрывает почти весь первый этаж. В детстве я видел только небо над девятиэтажками, а снег под ними лежал гораздо белее.

После долгих лет разлуки дорога от дома до школы оказалась короче. Но вот в чем штука: я на ней чувствовал себя совсем другим, как будто вновь превратился в ребенка — шел и был очень смелым, свободным и легким. Когда дорога кончилась, стало немного грустно.

Наверно, это потому, что я больше не занимался ходьбой и не мог кормить ей свой мозг, который теперь с энтузиазмом принялся пережевывать мои перспективы.

Перспективы отвратные.

Отвратнее всего — школа, возвышавшаяся над шестилетним мной на линейке первого сентября. Да, тогда она казалась выше. Теперь три этажа с частыми оконцами как будто просели. Стали ниже, как и моя седая мать с возрастом.

Внутри висела мясистая тишина. Я еще помню школьную тишину после учебного дня, когда все уроки кончились и ученики разбежались по домам. Когда в школе остаются только несколько учителей, засев в глубинах своих кабинетов, в теплых лучах позднего солнца, и тень от кружевных занавесок падает на их лица. Ленивая тишина, вязкая, душная. В такое время школа становится сонным царством. Даже если ты не мог усидеть до конца последнего урока и уже рвался домой, если ты попадал под влияние этой тишины, тебе уже ничего не хотелось. Только спать. Или разглядывать пустые кабинеты. Слушать шаги в коридоре — когда кругом тихо, они звучат иначе. Мягче. Как музыкальный инструмент. Особенное время.

Так вот, когда я пришел на встречу выпускников, тишина стояла другая. Мертвая.

Конечно, другой была не только тишина. Странно: стены те же, но здание совсем новое. Сделали ремонт. Убрали детские рисунки, зачем-то повесили в коридоре плазменный телевизор под потолком. Раньше я думал, что так только во сне бывает, когда старые места становятся новыми, а новые — старыми.

Я сел на лавку — тоже новую, но стояла она на старом месте — и еще раз огляделся. Школа как школа. Вот тут я переобувался в сменку, вон там раньше висели фотографии под заголовком «Ими гордится…» и я еще в детстве почему-то знал, что на него никогда не попаду.

А вон там родители обычно ждали первоклассников, чтобы забрать домой. Я тут вспомнил, что меня родители никогда не встречали, и стало очень погано — аж в груди защемило — поэтому я быстро встал и решил немедленно отыскать Ярослава, чтобы набить ему морду за то, что он меня во все это втянул. Морды я, вообще-то, бить никогда не умел, но и Ярослав не умел тоже.

У моих родителей была безотказная стратегия: любую свою эмоцию заменять злостью. Ну, в воспитательных целях. Ведь если за ребёнка радоваться или гордиться им, то он обязательно разбалуется и наступит конец света.

Я окончил школу очень давно. Чертовски давно я ее окончил. Еще раньше, чем я разочаровался в жизни, раньше, чем я начал спускать все свои деньги на пиво и гораздо раньше, чем мне разбили сердце. Одним словом, из школьной учебы я уже ничего толком не помнил. Но я точно помнил, что в нашем классе было гораздо больше человек, чем я увидел, когда зашел в спортивный зал.

Потому что в спортивном зале за столом сидело всего двое.

Я надеялся, это объяснится тем, что все остальные умерли.

Когда я вошел, на меня никто не обратил внимания. Я не шибко расстроился: лишь бы закончить с этим поскорее и наесться за чужой счет. Да, за столом сидело всего два человека, но меня это не смутило. Я еще вспомнил, что на такие встречи обычно скидываются всем коллективом и заподозрил неладное, но заподозрил как-то не всерьез. Так, фоновым процессом.

Какая разница, что происходит, если у меня уже столько всего произошло. Дайте мне бросить кости за ваш стол и накормите страждущего скитальца — так я думал, когда вошел и направился к столу. Но вскоре мое мнение изменилось.

Ярослав не горел в огне и не тонул в воде. Он был непрошибаем и доказывал это всеми доступными способами. Его повадки объяснять бесполезно, ибо Ярослав хаотичен и не в себе. Если бы в школьные годы мы с ним не дружили, я бы несомненно затрясся от страха при виде его фигуры, поднявшейся из-за стола, и темно-карих глаз, смотрящих на меня.

Не то, чтобы он был устрашающим, напротив: сложен Ярослав совсем обычно, если не хило, а лицо местами доброжелательно, но я его все же боялся. Прямо-таки на инстинктивном уровне. Так что, когда я увидел Ярослава, я наконец почувствовал, что попал в какую-то западню.

По пустому спортивному залу разбежалось эхо от хлопнувшей за моей спиной двери. Я вспомнил звук, с которым мяч для волейбола бьет по дощатому полу. Вспомнил, как неудобно в спортзале сидеть на скамейках у стен — слишком узкие, низкие. Не для людей. Может, первоклассникам подходят.

А на меня тем временем надвигался Ярослав.

— Ну наконец-то! Я уж думал, ты не придешь, — радостно поприветствовал он меня, протягивая руку.

Руку жать я не стал. Опасливо отступил и кивнул на стол.

— Это ты называешь встречей выпускников?

— Как бы еще ты вернулся в родной город?

Я молча хлопнул глазами.

Ярослав никак не отреагировал на мое обличение. Не подтвердил свою ложь, не оправдывался. Просто перешагнул через нее, как через крошечный заборчик на детской площадке.

На самом деле, я думал о том, чтобы вернуться. Достойная глава для моей истории: вконец опустившийся и разочарованный парень возвращается домой, чтобы спиться. Чем не сюжет? В конце концов, старайся я преуспеть изо всех сил, это еще не гарантия успеха — так я просто примкнул бы к подавляющему большинству своих сверстников. Поэтому я и начал гробить себя изо всех сил, ведь в детстве я хотел стать рок-звездой. Судьба алкоголика — самое близкое к мечте из всего, на что я мог рассчитывать.

На самом деле все это, конечно, неправда. Это я придумал себе такие оправдания.

Я искоса посмотрел на второго мужика за столом. Одет в такую белую рубашку, что аж глаза режет, как от снега на улице. Этот адепт культа одежды меня сразу напряг.

А может, на мне просто были слишком старые кроссовки.

Я перестал понимать, что происходит, еще когда впервые услышал голос Ярослава. Вчера или в первом классе — сложно сказать наверняка. Так или иначе, этот дятел стоял передо мной и очень борзо на меня смотрел. Я знал, что ничем хорошим это не кончится и уже готовиля отказаться от любой авантюры.

А Ярослав спросил:

— Тебе деньги нужны?

Нет-нет-нет, я примерно представлял, для чего он меня позвал. Я знал, что у него есть для меня авантюра. И конечно денежная, потому что девчонок за косички мы с ним больше не дергаем. Я был готов — я так думал, когда шел на встречу. Но он просто спросил меня. Спросил о том, что я держал на уме, как фея-крестная. Залез в мою голову и задал тот самый вопрос, который я мечтал услышать уже очень, очень давно. Но я все еще хотел отказаться. Правда хотел.

Всю жизнь я только и слышал про девяностые и легкие деньги. Слышал и видел где-то там — точно не у себя в кармане. А еще я видел, что случалось с теми, кому не повезло. Зрелище плачевное.

Конечно, я не хотел ни во что ввязываться.

Но нужны ли мне деньги?

Нужны ли?

И я спросил Ярослава, что у него за идея.

***

Вот уже много лет Герасим работал в местной больнице заведующим.

Герасим — это тот самый мужик в белой рубашке за столом. За партой, если точнее. Партой в школе разжиться легче, чем столом.

Нам бы не помешала благосклонность заведующего больницей, как объяснил Ярослав. Потому что… нет, ничего противозаконного мы не задумали. Но он мог бы нам хорошо помочь.

Чем дольше я находился в старом школьном спортзале, тем больше все происходящее становилось похоже на бандитскую встречу. На сцену из какого-нибудь фильма. Мы в роли бандитов, Герасим в роли бандита, все втроем решаем один животрепещущий вопрос. Бандитский. Атмосферу создавала еще и одиноко горящая лампочка, ибо день неумолимо клонился к вечеру и за огромными окнами все серело, а в помещении темнело. Единственным освещенным местом была парта. Парта с Герасимом за ней.

Герасим восседал авторитетно и зловеще. От одного его вида у меня в организме сжимались сразу все сфинктеры. Я его помнил совсем другим, семнадцатилетним мальчишкой без подбородка и бицепсов. Он очень хотел быть крутым и пытался ругаться матом, но часто путал ударения и его все поднимали на смех. Крутым он не был. И вот Герасим вырос. Он стал образцом надежного человека, среднестатистически утвердившегося на своем месте. Сытого, довольного жизнью, в которой у него есть место.

Но где-то в глубине души Герасим оставался хорошим человеком.

Наверное.

Я все еще размышлял о том, что же за человек этот Герасим, когда Ярослав уволок меня в темный уголок посекретничать. И, хоть угол находился достаточно далеко от Герасима, я все еще имел возможность лицезреть его авторитетный силуэт в белой рубашке. Именно в том углу Ярослав объяснил мне, что благосклонность главврача нам не помешает. Объяснил по секрету: Герасим об этом еще не знал.

Еще Ярослав сказал, что сообщить об этом Герасиму придется мне. О том, что нам нужна его благосклонность. Мол, в общих чертах он ему все обрисовал, но к главному вопросу еще даже не подобрался.

Я этого не хотел. Я этого не хотел и я не знал, как это сделать. Я еще ни разу никому не сообщал о том, что мне нужна благосклонность. Я даже не знал, что именно под этой благосклонностью подразумевается!

Но в те славные времена я был наивен и полон надежд. Я еще верил, что все гениальное просто, поэтому собрал волю в кулак, пересек спортивный зал, встал под свет лампы и спросил:

— Гера, ты нам поможешь?

И он заржал. По-настоящему заржал! Затрясся весь, лицо собралось морщинами, а моя вера в чудеса сильно пошатнулась.

— Ребята, да вы что, сдурели? — с усталой снисходительностью поинтересовался он.

Я помнил его совсем другим. Хлипким для своего возраста мальчиком в очках.

Да, от того пацана, что мы знали, не осталось нихрена. Профдеформация. Гораздо позже я понял, что врачам вообще не нравится, когда их по мелочам дергают, тем более малознакомые одноклассники.

Вдруг Ярослав схватил меня за рукав и оттащил в сторону.

— Денег хочет, — шепнул он. Ярослав вообще не думал о том, что врачам не нравится.

Ну да, именно поэтому Ярослав мне и нужен, подумал я тогда. Делать дела. И как я раньше не вспомнил об этом его качестве! Конечно, дела он делал так, что лучше б и не брался вовсе, но такой подход иногда нужен. Я имею в виду, когда ты слишком много думаешь о последствиях, ты не рискуешь.

И я спросил:

— Что теперь? — Потому что я был полностью готов к любым действиям.

Ярослав посмотрел на меня, как на идиота.

— А теперь мы разойдемся по домам и будем каждый день батрачить на хреновых работах, пока не сдохнем от нищеты. Надо дать ему, вот что.

— Дать?

— Денег. По крайней мере, хочет он их, но ты можешь предложить что-то ещё.

Я стыдливо посмотрел на Герасима. Герасим бесстыдно смотрел на нас в темный угол.

Да, похоже, он чего-то ждал.

Я кашлянул.

— Неудобно как-то.

— А что тебе удобно? — нервно вскинулся Ярослав.

Я не знал, что мне удобно, и снова взглянул на Герасима.

— У меня налички нет, — вспомнил и обрадовался я.

— А что есть?

Ярослав был безжалостен. И я обреченно признался:

— Переводом можно.

— По телефону?

— Ну да. Иди возьми у него номер.

— Так у меня есть.

— Откуда?

— А как бы я иначе вас обоих в одном месте собрал, придурок?

Вот так я перевел однокласснику, которого после выпуска в глаза не видел, свои последние деньги, которые оставил на билет домой. Из нашего темного угла мы наблюдали, как Герасим достал свой телефон. Так проходили, может, самые напряженные минуты в моей жизни.

Он глянул на экран и вздохнул.

— Ребят, ну я же сказал нет, — голос у Герасима стал раздраженным. Он встал. — Яра, ты меня для этого звал?

— Вот и верь тебе, — укорил я Ярослава, но уже спустя половину минуты спросил: — что теперь?

— Все отлично, — Ярослав залихватски тряхнул вихром челки. — Теперь мы сами по себе.

И Герасим ушел.

Деньги мне, конечно, так и не вернули. Я еще подумал — встреча началась с вопроса, нужны ли мне деньги, а в итоге у меня забрали последние гроши.

Это было забавно.

Пускай на встрече выпускников мы претерпели полное фиаско, с тех пор Ярослав начал таскаться за мной. Он все ещё лелеял мечту о совместном бизнесе.