II. Карусельная лошадка Йоханн
Дело было летом 1914 года. Фантастическая община поэтов почуяла неладное и приняла решение своевременно спасти их конька Йоханна. Как конёк поначалу упирается, а потом соглашается. Блуждания и препятствия под предводительством некоего Беньямина. В дальних странах им встречается вождь Зарево[4], который оказывается полицейским провокатором. С этим связано историологическое замечание о родах полицейской суки в Берлине.
«Известно одно, — говорил Беньямин[5]. — Интеллигенция — это дилетантизм. Интеллигенции больше не удастся одурачить нас. Они вглядываются внутрь, мы выглядываем наружу. Они — иезуиты выгоды. Такого интеллигента, как Савонарола, не бывает. Такой интеллигент, как Манассе, бывает. Ваша Библия — это свод гражданских законов».
«Ты прав, — сказал Йопп. — Интеллигенция подозрительна: сообразительность увядшего начальника рекламного отдела. Объединение аскетов «Уродливые ляжки» изобрело платонические идеи. “Вещь в себе” — в наши дни это средство для чистки обуви[6]. Мир обнаглел и полон эпилепсии».
«Довольно, — сказал Беньямин, — мне становится дурно, когда я слышу о “законах” или о “контрастах”, и об “итак”, и о “следовательно”. Почему зебу должен быть колибри? Я ненавижу сложение и подлость. Чайку, которая красуется на солнце своими раскачиваниями, следует оставить в покое и не говорить ей “итак”, она от этого страдает».
«Итак, — сказал Штизельхеер, — давайте укроем карусельную лошадку Йоханна[7] в безопасном месте и пропоём песню о чудесном».
«Не знаю, — сказал Беньямин. — Всё-таки лучше было бы обезопасить карусельную лошадку Йоханна. Налицо предзнаменования того, что предстоит худшее».
И действительно, налицо были признаки, что худшее предстояло. Была найдена голова, которая безудержно кричала: «Кровь! Кровь!», а её скулы поросли петрушкой. Термометры стояли полные крови, а разгибающие мышцы больше не действовали. В банкирских домах дисконтировали песню «Стража на Рейне»[8].
«Хорошо, хорошо, — сказал Штизельхеер, — давайте спасём карусельную лошадку Йоханна от опасности. Неизвестно, что может произойти».
На небесно-голубом гумне, с большими глазами, обливаясь потом, стояла карусельная лошадка Йоханн.
«Нет, нет, — сказал Йоханн. — Здесь я родился, здесь хочу и умереть».
Но это была неправда. Ибо мать Йоханна была родом из Дании, а отец был венгр. Однако всё же пришли к единодушию и в ту же ночь бежали.
«Тьфу, чёрт, — сказал Штизельхеер, — тут конец света. Тут стена. Дальше не пройти».
И в самом деле там была стена. Она отвесно возносилась к небу.
«Смешно, — сказал Йопп. — Мы потеряли связь. Пустились в ночь, забыв повесить на себя гири. Разумеется, мы теперь парим в воздухе».
«Ерунда, — сказал Штизельхеер. — Здесь воняет. Я дальше не пойду. Тут валяются рыбьи головы. Тут поработали химеры. Здесь доили гребные валы».
«Чёрт его знает, — сказал Рунцельман. — Мне тоже не по себе. Нам тут натянут на уши шарлатанские рубашки!» Он сильно затрясся.
«Прекратить! — приказал Беньямин. — Что здесь стоит? Вагончик для сбора пошлины? Зелёный и с зарешёченными окнами? Что это тут растёт? Агавы, веерообразные пальмы и тамаринды? Йопп, посмотри по книге знаков, что это может значить».
«Фатальное дело, — сказал Штизельхеер. — Вагончик для сбора пошлины среди агав. Уже подозрительно. Бог знает, куда мы попали».
«Вздор, — воскликнул Беньямин. — Не будь так темно, можно было бы точно разглядеть, что произошло. Шарлатанветеринар[9] направил нас по ложному пути».
«Факт тот, — сказал Йопп, — что мы стоим перед стеной. Дальше хода нет. Гундельфлек, зажги фонарь».
Гундельфлек порылся в кармане, но извлёк оттуда лишь мощную светло-голубую органную трубу. Он всегда носил её с собой.
«Подойдите ближе, господа, — внезапно раздался чей-то голос. — Вы заблудились. — То был вождь Зарево. — Чего вы плутаете в потёмках ночной порой? Да ещё в таком виде! Снимите целлулоидные носы! Разоблачитесь! Вас узнали! Что это за бунчуки вы таскаете с собой?»
«Это, с позволения сказать, колотушки, и колокольчики на палочке, и шутовские плётки».
«А что это за духовой инструмент?»
«Это нюренбергский рупор[10]».
«А это что за ватный тюфяк на верёвочке?»
«Это карусельная лошадка Йоханн, добротно запакованная в вату».
«Что за вздор. Зачем вам сдалась карусельная лошадка в ливийской пустыне? Откуда она у вас?»
«Это в некотором роде символ, господин Зарево. Если вы позволите. Ибо в нашем лице вы видите перед собой в стерильном виде клуб фантастов “Голубой тюльпан”»[11].
«Какие тут могут быть символы. Вы увели коня от военной службы. Как ваши фамилии?»
«Да он ужасный тип! — сказал Йопп. — Это же чистая робинзонада».
«Чепуха какая-то, — сказал Штизельхеер. — Он ведь фикция. Это всё нам устроил Беньямин. Он это выдумал, а мы должны страдать…»
«Глубокоуважаемый господин Зарево! Ваша смуглость, Ваше конфедерированное дитя-природство! Это нам не импонирует. А ещё Ваша заимствованная киношность! Однако позвольте слово для объяснения: мы фантасты. Мы больше не верим в интеллигенцию. Мы пустились в путь, чтобы спасти это животное, глубоко почитаемое нами, от подонков».
«Я могу вас понять, — сказал Зарево. — Но я не в состоянии вам помочь. Поднимитесь в вагончик для сбора пошлины. И конь, который с вами, тоже пусть поднимется. Шагом марш, никаких промедлений. Входите!»
Сука Розалия ощенилась и лежала в тяжёлом состоянии. На белый свет глядели пятеро новорождённых полицейских ищеек. В это же самое время в канале Шпрее в Берлине поймали китайского спрута. Животное притащили на полицейский пост.
