Черное сердце

Холли Блэк (2012)

Кассель Шарп знает, что из него сделали наемного убийцу, но пытается оставить это в прошлом. Он изо всех сил старается быть хорошим, несмотря на то что вырос в семье мошенников и виртуозно умеет лгать. Кассель хочет поступать правильно и убеждает себя, что работа на правительство — верный выбор, хотя его воспитали с убеждением, что государство — враг. Но теперь, когда мать в бегах, любимая девушка вот-вот займет свое место подле отца, главы преступного клана, а вокруг вскрываются все новые секреты, Касселю очень трудно разобраться, что правильно, а что нет… Когда федералы просят его совершить то, что он клялся никогда больше не делать, он начинает задаваться вопросом, действительно ли они «хорошие ребята» или все это большая афера. Возможно, теперь Касселю придется решиться на самую крупную ставку — на любовь.

Глава вторая

В воскресенье вечером в Веллингфорде все в поте лица корпят над домашкой. В пятницу она казалась такой легкой, а впереди были целые выходные. Захожу в общежитие, зевая во весь рот. Я ничем не лучше других. Еще нужно написать сочинение и перевести большой кусок из «Отверженных».

Сэм Ю, мой сосед, валяется на животе на своей кровати и кивает в такт музыке в наушниках. Когда немаленький Сэм поворачивается ко мне, пружины на его койке жалобно взвизгивают. В наших общежитиях дешевые кровати (каждый раз, как на такую садишься, страшно, что сломается), потрескавшаяся краска на стенах и шкафы из ДСП. В Веллингфорде, уж конечно, имеются и роскошные холлы, с деревянными панелями, высоченными потолками и витражными окнами. Вот только они предназначены для преподавателей и спонсоров. Нас туда иногда пускают, но не более того.

Открываю шкаф и, протиснувшись внутрь, взбираюсь на мятую картонную коробку. Вытаскиваю из-под куртки пистолет и приклеиваю его скотчем сверху к задней стенке, над одежками. Потом раскладываю старые книжки, чтобы его прикрыть.

— Да ты издеваешься, — хмурится Сэм.

Он все видел. А я даже не слышал, как он встал. Видимо, теряю хватку.

— Он не мой. Не знаю, что с ним делать.

— Выкинуть? — Сэм переходит на хриплый шепот. — Это же пистолет. Пистолет, Кассель. Пистоле-е-ет.

— Ага, — я со стуком спрыгиваю на пол. — Знаю. Избавлюсь от него как-нибудь. Просто времени не было. Завтра же, обещаю.

— Времени не было? Выбросить пистолет в мусорный контейнер?

— Кончай без конца твердить «пистолет-пистолет», — плюхнувшись на собственную кровать, я хватаю ноутбук. — Прямо сейчас ничего не могу с ним поделать — не в окно же выкидывать. Завтра разберусь.

Сэм со стоном возвращается к себе на кровать и подбирает наушники. Вид у него недовольный, ну и ладно. Видимо, он уже привык к моим преступным выходкам.

— Чей он? — спрашивает сосед, кивая на шкаф.

— Да парня одного. Он обронил.

— Так я и поверил, — хмурится Сэм. — Ты себе отдаешь отчет в том, что, если его здесь найдут, тебя не просто из школы выпрут, а в самом прямом смысле вымарают из памяти? Выжгут твое лицо из всех школьных фотоальбомов. Наймут команду мастеров памяти, чтобы все навсегда забыли о твоем существовании. Ведь родителям клянутся, что именно этого в Веллингфорде никогда и не случается.

От упоминания мастеров памяти у меня по спине пробегают мурашки. Баррон — мастер памяти. С помощью колдовства он заставил меня о многом забыть: о том, что я мастер трансформации, о том, что он вынудил меня стать безжалостным наемным убийцей, и даже о том, что я превратил Лилу в животное, а он потом держал ее несколько лет в клетке. Мой старший братишка, социопат, воровал мою жизнь, кусок за куском. Но именно он сейчас меня обучает. Ведь больше братьев у меня не осталось.

Так вот и бывает с родней: и жить с ними невозможно, и убить нельзя. Хотя, если Баррон заложит меня Юликовой, может, и убьют.

— Да уж, — я пытаюсь вновь сосредоточиться на разговоре. — Избавлюсь. Обещаю. Погоди, я ж уже обещал. Побожиться?

— Невероятно, — возмущается Сэм, но я вижу, что он не особенно-то и злится.

Внимательно вглядываюсь в лицо соседа, пытаясь уловить сменяющиеся на нем эмоции, и неожиданно замечаю на его темно-синем покрывале с десяток ручек и исчерканный блокнот.

— Чем это ты тут занимался?

— Да вот купил на eBay, — ухмыляется сосед. — Целый набор ручек с исчезающими чернилами. Круто? Такие в КГБ использовали. Серьезные шпионские штучки.

— И что же ты будешь с ними делать?

— Варианта два. Во-первых, можно замутить крутой розыгрыш, а во-вторых, они пригодятся в наших букмекерских делах.

— Сэм, мы уже это обсуждали. Если хочешь, будь букмекером, а я пас.

Сразу после поступления в Веллингфорд я открыл здесь подпольную букмекерскую контору и принимал разные идиотские ставки. Хотите поставить на результат матча по американскому футболу — вам ко мне. Хотите поставить на то, что нас три раза в неделю будут пичкать котлетами, — вам ко мне. На то, что у директрисы Норткатт и завуча Уортона роман или что Харви Сильверман откинет копыта, отравившись спиртным, еще до выпускного, — вам опять ко мне. Я высчитывал процент, собирал наличку и брал комиссию. В нашей школе учатся, в основном, скучающие дети богатеньких родителей, так что это был хороший способ набивать карманы. И довольно безобидный. Вплоть до недавнего времени. С недавнего времени ставить стали на то, кто мастер, а кто нет. А предполагаемых мастеров преследовали.

И я начал чувствовать себя не букмекером, а Иудой.

— Ну ладно, — Сэм вздыхает. — Зато уж розыгрышей можно провернуть сколько! Представь, все строчат тест, а потом через сутки работы превращаются в чистые листы. Или можно одну такую ручку учителю подсунуть, когда он оценки будет выставлять. Вот получится бардак.

— И какой вариант ты выберешь? — спрашиваю я с улыбкой. Бардак — это прекрасно. — Готов ради тебя полазать по чужим карманам.

— Смотри — не перепутай и не напиши такой домашку, — Сэм швыряет в меня ручкой.

Она летит прямо в мою настольную лампу, но я успеваю вовремя ее поймать.

— Эй, осторожнее! А что там у тебя была за нелепая просьба?

— Кассель, — шепчет вмиг посерьезневший сосед, — можешь поговорить обо мне с Даникой?

Я молча кручу в пальцах ручку с невидимыми чернилами, а потом поднимаю взгляд.

— О чем?

— Я извинялся. Много раз. Не понимаю, чего ей надо.

— Что у вас случилось?

— Встретились в кафе, а потом опять все по новой, — Сэм качает головой. — Не понимаю. Это же она наврала. Скрыла от меня, что мастер. Я б и не узнал никогда, если бы ее братишка не проболтался. Так почему это я должен извиняться?

В любых отношениях важна расстановка сил. Иногда оба постоянно выясняют, кто главнее. Иногда всем заправляет кто-то один (хотя не обязательно тот, кто думает, что он главный). Наверное, бывает и так, что оба равны и никто ни с кем не сражается за власть. Я про такие случаи не знаю. Зато знаю, что соотношение сил может измениться в одно мгновение. Когда Сэм только начал встречаться с Даникой, он во всем ей уступал. А потом разозлился и никак не мог успокоиться.

А когда поостыл и готов был выслушать ее извинения, она расхотела извиняться. В последний месяц они так и скачут туда-сюда: ни один по-настоящему не раскаивается и потому не может задобрить второго. Когда кто-то дозревает до извинений, момент оказывается неудачный. И оба уверены в собственной правоте.

Непонятно, разбежались они или нет. Сосед, видимо, и сам не знает.

— Если не понимаешь, зачем извиняться, то извинения выходят паршивые.

— Знаю, — Сэм качает головой. — Просто я хочу, чтобы все было как раньше.

Хорошо знакомое чувство.

— Что ей сказать?

— Просто разузнай, как мне все исправить.

Сосед в таком отчаянии, что приходится согласиться. Попробую. Если уж он обратился за помощью в любовных делах ко мне, то все совсем плохо. Но какой смысл это объяснять?

Утром, шагая через двор, я все жду, когда же выпитый с утра в общей комнате кофе наконец меня разбудит. Навстречу попадается моя бывшая, Одри Долан, да не одна — с подружками. Ее медные кудряшки ярко сияют в солнечных лучах. Одна из девчонок что-то тихонько говорит, остальные смеются.

— Эй, Кассель! Ставки еще принимаешь?

Я нехотя оборачиваюсь.

— Нет.

Вот видите: я изо всех сил стараюсь стать законопослушным гражданином. Честно стараюсь.

— Жаль, — кричит девчонка. — А я хотела сотню баксов поставить на то, что ты сдохнешь в одиночестве.

Иногда я сам не понимаю, почему так упорно пытаюсь не вылететь из Веллингфорда. Оценки у меня посредственные, были и есть, а в прошлом году успеваемость вообще скатилась ниже некуда. И в колледж я не собираюсь. Мне вспоминаются Юликова и программа, в которой участвует брат. Всего-то и нужно бросить школу. Я просто оттягиваю неизбежное.

Девчонка снова смеется, а Одри и остальные ей вторят.

Я иду и не оглядываюсь.

На этике развивающихся стран обсуждают журналистские предубеждения и то, как они влияют на наше мнение. Преподаватель просит привести пример, и тут Кевин Браун вспоминает одну статейку, в которой писали о моей матери. С его точки зрения, журналисты чересчур часто пытаются повесить всех собак на Пэттона, обвиняя его в легковерности.

— Она же преступница, — разглагольствует Кевин. — Зачем выставлять все так, будто губернатор Пэттон должен был каким-то образом предвидеть, что его девушка нашлет на него проклятие? Вот вам хороший пример: журналист пытается дискредитировать жертву. Не удивлюсь, если эта Шандра Сингер и над ним самим поработала.

В классе кто-то хихикает.

Я, не отрываясь, смотрю на ручку в руках, сосредоточенно вслушиваюсь в царапающие звуки — это мистер Льюис быстро пишет на доске о каком-то примере из недавних новостей про Боснию. На меня находит странная гиперконцентрация, когда весь зацикливаешься на настоящем, а прошлое и будущее отходят на второй план. Есть только здесь и сейчас. Медленно ползут минуты, и вот наконец звенит звонок, мы выскакиваем в коридор.

— Кевин? — тихонько говорю я.

Кевин разворачивается, ухмыляясь. Вокруг нас торопятся куда-то ученики, зажав под мышками книги и рюкзаки. Я их толком не вижу — все вокруг смазалось.

Ударяю Кевина в челюсть с такой силой, что в руке отдается.

— Драка! — вопит кто-то.

Выскочившие из классов учителя пытаются оттащить меня от лежащего на полу противника.

Я не сопротивляюсь. Будто онемел весь. В крови кипит адреналин. Страшно хочется еще кому-нибудь вмазать.

Меня отводят к завучу, вкладывают в руку бумажку. Сминаю ее и кидаю в стену. Приглашают в кабинет.

Внутри все завалено документами. Удивленный Уортон убирает со стула кипы папок и кроссвордов и машет рукой — мол, садись. Обычно, если уж у меня неприятности, то сразу отправляют к директору.

— Драка? — уточняет Уортон, поглядев на мятую бумажку. — Два дисциплинарных взыскания, если вы первый начали.

Молча киваю, голос меня вряд ли сейчас послушается.

— Расскажите, что случилось.

— Да ничего, сэр. Я его ударил. Просто… В голове помутилось.

Уортон внимательно слушает и кивает.

— Вы понимаете, что еще одно взыскание, хоть по какому поводу, и вас исключат? Тогда, Шарп, вы не окончите школу.

— Да сэр.

— Сейчас сюда придет Кевин Браун и расскажет свою версию событий. Вы точно не хотите ничего добавить?

— Нет, сэр.

— Хорошо, — Уортон поднимает очки на лоб и трет переносицу затянутыми в коричневую перчатку пальцами. — Идите — посидите в приемной.

Выйдя за дверь, усаживаюсь прямо перед секретарским столом. Мимо, покряхтывая, проходит Кевин — в кабинет к Уортону. На щеке у него наливается зеленью кровоподтек. Синяк будет знатный.

Сейчас Кевин скажет: «Не знаю, что на Касселя нашло. Взял и с катушек слетел. Я его не провоцировал».

Через несколько минут Кевин выходит. Он ухмыляется мне, а я ухмыляюсь в ответ.

— Шарп, подойдите, пожалуйста.

Снова вхожу в кабинет и сажусь. На столе столько бумаг — только толкни, и все посыплется.

— Вы на что-то злитесь?

Уортон словно мысли мои читает.

Я открываю рот, чтобы возразить, но ничего не получается. Да, я злюсь и уже так давно, что сам не отдаю себе в этом отчета. Кто бы мог подумать: мне на это указал именно Уортон.

Я в ярости.

Сам не знаю, зачем бросился выбивать пистолет из рук убийцы. А как приятно было ударить Кевина. Как хочется сделать это снова, и еще раз, почувствовать, как ломаются кости, увидеть кровь. Как восхитительно было стоять над поверженным врагом, пылая от гнева.

— Нет, сэр, — выдавливаю я. И сглатываю.

Интересно, когда же я умудрился так отдалиться от самого себя? Я понимал, что Сэм злится, когда разговор заходит о Данике. Но почему не видел, что сам охвачен яростью?

— Вам через многое пришлось пройти, — говорит Уортон после небольшой паузы. — Сначала погиб ваш брат Филип, потом ваша мать… попала в затруднительную юридическую ситуацию.

«Затруднительная юридическая ситуация». Да уж. Я киваю.

— Кассель, мне очень не хочется, чтобы вы покатились по наклонной.

— Все понял. Можно вернуться в класс?

— Идите. И помните, у вас два взыскания, а учебный год и за половину не перевалил. Схлопочете еще одно — вылетите из школы. Вы свободны.

Закинув на плечо рюкзак, возвращаюсь в учебный центр, как раз вовремя — скоро звонок. Лила по дороге не попалась, хотя я оглядывался на каждую встречную блондинку. Если мы столкнемся, ума не приложу, что ей сказать. «Ты тут на днях в первый раз заплатила наемному убийце. Ну и как оно?» — как-то чересчур в лоб.

К тому же, кто сказал, что это в первый раз.

Заворачиваю в туалет, включаю кран и брызгаю в лицо водой.

Ледяные капли скатываются по щекам, по шее прямо на ворот белой рубашки, холод меня отрезвляет.

Перчатки намочил. Как глупо — забыл их снять.

«Очнись, — говорю я сам себе. — Очнись наконец».

В зеркале мои глаза кажутся еще темнее. Резко выделяются обтянутые кожей скулы.

«Да уж, видок подходящий. Папа бы гордился. Ты, Кассель Шарп, просто очаровашка».

Каким-то образом успеваю в класс до прихода Даники. Прекрасно. Мы вроде как еще друзья, но она меня избегает после ссоры с Сэмом. Придется загнать ее в угол, чтобы поговорить.

На физике мы садимся, где хотим, поэтому можно без проблем найти свободное место рядом с тем, где обычно садится Даника. Сгружаю на стул рюкзак и отхожу в дальний конец класса. Поговорю-ка с Уиллоу Дэвис. Спрашиваю про домашку. Уиллоу смотрит на меня подозрительно, но отвечает. Рассказывает про десять разных измерений пространства и одно времени: как все они переплетаются между собой. Входит Даника.

— Понял? — спрашивает Уиллоу. — Получается, могут существовать другие миры, где живут другие версии нас самих. Например, где-то есть привидения и настоящие монстры. Где-то нет людей с гиперинтенсивными гамма-волнами. А где-то у всех змеиные головы.

— Не может быть, — недоверчиво качаю головой я. — Да разве это наука? Слишком уж круто.

— Ты не читал ничего, что ли?

Пора возвращаться за парту. План сработал: Даника сидит на своем обычном месте — удивленно оглядывается, когда я отодвигаю рюкзак и шлепаюсь на свое. Пересаживаться поздно — так будет уж совсем очевидно, что она меня избегает. Даника оглядывает класс, будто подыскивая уважительную причину для побега, но все парты заняты.

— Привет! — я выдавливаю из себя улыбку. — Давненько не виделись.

— Слышала, ты подрался, — она поворачивается ко мне и вздыхает, будто на что-то решившись.

На ней блейзер с логотипом Веллингфорда и плиссированная юбка, ярко-фиолетовые колготки и еще более яркие фиолетовые перчатки подобраны в тон уже порядком выцветшим фиолетовым прядкам в каштановых волосах. Даника тихонько постукивает по ножке стола массивной туфлей с закругленным носком.

— Все еще злишься на Сэма? — вряд ли бы мой сосед обрадовался такому началу разговора, но нужно узнать главное, пока урок не начался.

— Это он тебе сказал? — морщится Даника.

— Мы же в одной комнате живем. Можно догадаться по его унылому виду.

— Я не хочу делать ему больно, — снова вздыхает она.

— И я тоже.

— Ответь на один вопрос, — просит Даника почти шепотом, наклонившись поближе.

— Да, ему очень-очень стыдно. Он знает, что перегнул палку. Может, вы, ребята, просто простите друг друга и…

— Вопрос не про Сэма.

В класс входит Йонадаб, берет кусочек мела и начинает расписывать на доске закон Ома. Я знаю, что это именно закон Ома, потому что так значится сверху большими буквами.

Открываю тетрадь, пишу там: «В чем тогда дело?» — и поворачиваю страницу так, чтобы Даника увидела.

Она качает головой и не отвечает.

К концу урока взаимосвязь между силой тока, сопротивлением и расстоянием сильно понятнее не становится, но, кажется, Уиллоу была права насчет этих своих измерений и людей со змеиными головами.

После звонка Даника цепко хватает меня за локоть и неожиданно спрашивает:

— Кто убил Филипа?

— Я… — если отвечу, придется соврать, а врать ей не хочется.

— Моя мать взяла на себя роль твоего адвоката, — взволнованно шепчет Даника. — Она ведь выторговала для тебя сделку — иммунитет от уголовного преследования, чтобы федералы тебя не трогали, так? Ты обещал им сказать, кто убил людей из тех досье. И Филипа. Чтобы получить иммунитет. А зачем он тебе? Что ты такого сделал?

Тогда федералы сунули мне свои бумажки и заявили, что Филип обещал назвать им имя убийцы. Пока я хлопал ушами, Даника их увидела — очень зря. Я уже тогда это понял, хотя еще не знал, что в досье перечислены люди, которых трансформировал я сам. Трупы так и не нашли… Этих воспоминаний меня тоже лишил Баррон.

— Нам пора. Опоздаем, — говорю я.

Все ушли, и в класс потихоньку стягиваются ученики на следующее занятие.

Даника неохотно отпускает мою руку и тащится следом за мной к дверям. Забавно, как мы поменялись ролями: теперь в угол загоняют меня.

— Мы же вместе работали над тем делом, — не унимается она. И это в некотором роде правда. — Так что ты такого сделал?

Смотрю Данике в глаза, пытаясь угадать ее мысли.

— Я не трогал Филипа. Брата своего я не трогал.

— А Баррон как же? С ним ты что сделал?

Недоуменно хмурюсь. Это еще что такое? Что ей в голову взбрело?

— Да ничего не сделал! С Барроном? Ты с ума сошла?

— Не знаю, — она чуть краснеет. — С кем-то же ты что-то сделал. Тебе нужен был иммунитет от уголовного преследования. Кассель, порядочным людям он ни к чему.

Конечно, она права: никакой я не порядочный человек. Забавно, с порядочными людьми вроде Даники вечно так — им абсолютно неведома склонность ко злу. Им ужасно трудно смириться с мыслью, что парень, который только что так приветливо улыбался, может быть способен на ужасные поступки. Вот и Даника обвиняет меня в убийстве, но при этом не боится, что я ее прихлопну, а злится. Она упорно считает, что мне нужно только послушать ее хоть разок, понять, что я дурно поступаю, и я тут же начну поступать хорошо.

— Слушай, — говорю я, останавливаясь возле лестницы. — Давай встретимся после ужина, и ты меня спросишь, о чем захочешь. И про Сэма поговорим.

Конечно, всего я не расскажу, но она мой друг, и кое-чем с ней поделиться можно. Даника заслуживает правды — той правды, которую я могу открыть. Кто знает, может быть, если бы я действительно хоть раз ее послушал, я бы начал поступать хорошо.

Хуже-то уж точно некуда.

— Ты скажешь мне, кто ты такой? — спрашивает она, заправляя за ухо кудряшку измазанной в чернилах перчаткой. — Скажешь?

Застала меня врасплох. Смеюсь. Я так и не рассказал Данике свой самый большой секрет: я мастер трансформации. Наверное, пора. Наверное, Даника и сама кое о чем догадывается — иначе бы не спросила.

— Подловила ты меня. Хорошо, скажу. Все скажу, что можно.

— Ладно, — медленно кивает Даника. — После ужина я буду в библиотеке. Нужно доклад один написать.

— Договорились.

Со всех ног сбегаю вниз по ступенькам, а потом мчусь через двор, чтобы успеть на занятие по керамике. У меня уже два взыскания — хватит на сегодня.

Горшок получается страшный, как смертный грех. Наверное, еще и с воздушным пузырьком: когда я ставлю его в печь, он взрывается, уничтожив при этом вазы и чашки еще троих учеников.

Когда иду на тренировку по бегу, в кармане звонит телефон. Прижимаю его плечом к уху.

— Кассель, — это агент Юликова. — Загляни ко мне. Прямо сейчас. Как я понимаю, занятия на сегодня у тебя закончились. В школе все предупреждены. Им сказали, что у тебя сегодня назначен прием у врача.

— Но я как раз на тренировку по бегу иду, — хорошо бы она уловила в моем голосе недовольство.

У меня на плече болтается сумка со спортивной формой. Наверху ветер раскачивает кроны деревьев, усыпая кампус желто-оранжевыми листьями.

— Я уже много тренировок пропустил.

— Значит, если пропустишь еще одну, никто не заметит. Кассель, ей-богу, тебя вчера едва не убили. Надо это обсудить.

Вспоминаю про приклеенный скотчем к стенке шкафа пистолет.

— Ну ничего особенного же не случилось.

— Приятно слышать, — и Юликова вешает трубку.

По дороге к машине я пинаю палые листья.