Глава вторая
В воскресенье вечером в Веллингфорде все в поте лица корпят над домашкой. В пятницу она казалась такой легкой, а впереди были целые выходные. Захожу в общежитие, зевая во весь рот. Я ничем не лучше других. Еще нужно написать сочинение и перевести большой кусок из «Отверженных».
Сэм Ю, мой сосед, валяется на животе на своей кровати и кивает в такт музыке в наушниках. Когда немаленький Сэм поворачивается ко мне, пружины на его койке жалобно взвизгивают. В наших общежитиях дешевые кровати (каждый раз, как на такую садишься, страшно, что сломается), потрескавшаяся краска на стенах и шкафы из ДСП. В Веллингфорде, уж конечно, имеются и роскошные холлы, с деревянными панелями, высоченными потолками и витражными окнами. Вот только они предназначены для преподавателей и спонсоров. Нас туда иногда пускают, но не более того.
Открываю шкаф и, протиснувшись внутрь, взбираюсь на мятую картонную коробку. Вытаскиваю из-под куртки пистолет и приклеиваю его скотчем сверху к задней стенке, над одежками. Потом раскладываю старые книжки, чтобы его прикрыть.
— Да ты издеваешься, — хмурится Сэм.
Он все видел. А я даже не слышал, как он встал. Видимо, теряю хватку.
— Он не мой. Не знаю, что с ним делать.
— Выкинуть? — Сэм переходит на хриплый шепот. — Это же пистолет. Пистолет, Кассель. Пистоле-е-ет.
— Ага, — я со стуком спрыгиваю на пол. — Знаю. Избавлюсь от него как-нибудь. Просто времени не было. Завтра же, обещаю.
— Времени не было? Выбросить пистолет в мусорный контейнер?
— Кончай без конца твердить «пистолет-пистолет», — плюхнувшись на собственную кровать, я хватаю ноутбук. — Прямо сейчас ничего не могу с ним поделать — не в окно же выкидывать. Завтра разберусь.
Сэм со стоном возвращается к себе на кровать и подбирает наушники. Вид у него недовольный, ну и ладно. Видимо, он уже привык к моим преступным выходкам.
— Чей он? — спрашивает сосед, кивая на шкаф.
— Да парня одного. Он обронил.
— Так я и поверил, — хмурится Сэм. — Ты себе отдаешь отчет в том, что, если его здесь найдут, тебя не просто из школы выпрут, а в самом прямом смысле вымарают из памяти? Выжгут твое лицо из всех школьных фотоальбомов. Наймут команду мастеров памяти, чтобы все навсегда забыли о твоем существовании. Ведь родителям клянутся, что именно этого в Веллингфорде никогда и не случается.
От упоминания мастеров памяти у меня по спине пробегают мурашки. Баррон — мастер памяти. С помощью колдовства он заставил меня о многом забыть: о том, что я мастер трансформации, о том, что он вынудил меня стать безжалостным наемным убийцей, и даже о том, что я превратил Лилу в животное, а он потом держал ее несколько лет в клетке. Мой старший братишка, социопат, воровал мою жизнь, кусок за куском. Но именно он сейчас меня обучает. Ведь больше братьев у меня не осталось.
Так вот и бывает с родней: и жить с ними невозможно, и убить нельзя. Хотя, если Баррон заложит меня Юликовой, может, и убьют.
— Да уж, — я пытаюсь вновь сосредоточиться на разговоре. — Избавлюсь. Обещаю. Погоди, я ж уже обещал. Побожиться?
— Невероятно, — возмущается Сэм, но я вижу, что он не особенно-то и злится.
Внимательно вглядываюсь в лицо соседа, пытаясь уловить сменяющиеся на нем эмоции, и неожиданно замечаю на его темно-синем покрывале с десяток ручек и исчерканный блокнот.
— Чем это ты тут занимался?
— Да вот купил на eBay, — ухмыляется сосед. — Целый набор ручек с исчезающими чернилами. Круто? Такие в КГБ использовали. Серьезные шпионские штучки.
— И что же ты будешь с ними делать?
— Варианта два. Во-первых, можно замутить крутой розыгрыш, а во-вторых, они пригодятся в наших букмекерских делах.
— Сэм, мы уже это обсуждали. Если хочешь, будь букмекером, а я пас.
Сразу после поступления в Веллингфорд я открыл здесь подпольную букмекерскую контору и принимал разные идиотские ставки. Хотите поставить на результат матча по американскому футболу — вам ко мне. Хотите поставить на то, что нас три раза в неделю будут пичкать котлетами, — вам ко мне. На то, что у директрисы Норткатт и завуча Уортона роман или что Харви Сильверман откинет копыта, отравившись спиртным, еще до выпускного, — вам опять ко мне. Я высчитывал процент, собирал наличку и брал комиссию. В нашей школе учатся, в основном, скучающие дети богатеньких родителей, так что это был хороший способ набивать карманы. И довольно безобидный. Вплоть до недавнего времени. С недавнего времени ставить стали на то, кто мастер, а кто нет. А предполагаемых мастеров преследовали.
И я начал чувствовать себя не букмекером, а Иудой.
— Ну ладно, — Сэм вздыхает. — Зато уж розыгрышей можно провернуть сколько! Представь, все строчат тест, а потом через сутки работы превращаются в чистые листы. Или можно одну такую ручку учителю подсунуть, когда он оценки будет выставлять. Вот получится бардак.
— И какой вариант ты выберешь? — спрашиваю я с улыбкой. Бардак — это прекрасно. — Готов ради тебя полазать по чужим карманам.
— Смотри — не перепутай и не напиши такой домашку, — Сэм швыряет в меня ручкой.
Она летит прямо в мою настольную лампу, но я успеваю вовремя ее поймать.
— Эй, осторожнее! А что там у тебя была за нелепая просьба?
— Кассель, — шепчет вмиг посерьезневший сосед, — можешь поговорить обо мне с Даникой?
Я молча кручу в пальцах ручку с невидимыми чернилами, а потом поднимаю взгляд.
— О чем?
— Я извинялся. Много раз. Не понимаю, чего ей надо.
— Что у вас случилось?
— Встретились в кафе, а потом опять все по новой, — Сэм качает головой. — Не понимаю. Это же она наврала. Скрыла от меня, что мастер. Я б и не узнал никогда, если бы ее братишка не проболтался. Так почему это я должен извиняться?
В любых отношениях важна расстановка сил. Иногда оба постоянно выясняют, кто главнее. Иногда всем заправляет кто-то один (хотя не обязательно тот, кто думает, что он главный). Наверное, бывает и так, что оба равны и никто ни с кем не сражается за власть. Я про такие случаи не знаю. Зато знаю, что соотношение сил может измениться в одно мгновение. Когда Сэм только начал встречаться с Даникой, он во всем ей уступал. А потом разозлился и никак не мог успокоиться.
А когда поостыл и готов был выслушать ее извинения, она расхотела извиняться. В последний месяц они так и скачут туда-сюда: ни один по-настоящему не раскаивается и потому не может задобрить второго. Когда кто-то дозревает до извинений, момент оказывается неудачный. И оба уверены в собственной правоте.
Непонятно, разбежались они или нет. Сосед, видимо, и сам не знает.
— Если не понимаешь, зачем извиняться, то извинения выходят паршивые.
— Знаю, — Сэм качает головой. — Просто я хочу, чтобы все было как раньше.
Хорошо знакомое чувство.
— Что ей сказать?
— Просто разузнай, как мне все исправить.
Сосед в таком отчаянии, что приходится согласиться. Попробую. Если уж он обратился за помощью в любовных делах ко мне, то все совсем плохо. Но какой смысл это объяснять?
Утром, шагая через двор, я все жду, когда же выпитый с утра в общей комнате кофе наконец меня разбудит. Навстречу попадается моя бывшая, Одри Долан, да не одна — с подружками. Ее медные кудряшки ярко сияют в солнечных лучах. Одна из девчонок что-то тихонько говорит, остальные смеются.
— Эй, Кассель! Ставки еще принимаешь?
Я нехотя оборачиваюсь.
— Нет.
Вот видите: я изо всех сил стараюсь стать законопослушным гражданином. Честно стараюсь.
— Жаль, — кричит девчонка. — А я хотела сотню баксов поставить на то, что ты сдохнешь в одиночестве.
Иногда я сам не понимаю, почему так упорно пытаюсь не вылететь из Веллингфорда. Оценки у меня посредственные, были и есть, а в прошлом году успеваемость вообще скатилась ниже некуда. И в колледж я не собираюсь. Мне вспоминаются Юликова и программа, в которой участвует брат. Всего-то и нужно бросить школу. Я просто оттягиваю неизбежное.
Девчонка снова смеется, а Одри и остальные ей вторят.
Я иду и не оглядываюсь.
На этике развивающихся стран обсуждают журналистские предубеждения и то, как они влияют на наше мнение. Преподаватель просит привести пример, и тут Кевин Браун вспоминает одну статейку, в которой писали о моей матери. С его точки зрения, журналисты чересчур часто пытаются повесить всех собак на Пэттона, обвиняя его в легковерности.
— Она же преступница, — разглагольствует Кевин. — Зачем выставлять все так, будто губернатор Пэттон должен был каким-то образом предвидеть, что его девушка нашлет на него проклятие? Вот вам хороший пример: журналист пытается дискредитировать жертву. Не удивлюсь, если эта Шандра Сингер и над ним самим поработала.
В классе кто-то хихикает.
Я, не отрываясь, смотрю на ручку в руках, сосредоточенно вслушиваюсь в царапающие звуки — это мистер Льюис быстро пишет на доске о каком-то примере из недавних новостей про Боснию. На меня находит странная гиперконцентрация, когда весь зацикливаешься на настоящем, а прошлое и будущее отходят на второй план. Есть только здесь и сейчас. Медленно ползут минуты, и вот наконец звенит звонок, мы выскакиваем в коридор.
— Кевин? — тихонько говорю я.
Кевин разворачивается, ухмыляясь. Вокруг нас торопятся куда-то ученики, зажав под мышками книги и рюкзаки. Я их толком не вижу — все вокруг смазалось.
Ударяю Кевина в челюсть с такой силой, что в руке отдается.
— Драка! — вопит кто-то.
Выскочившие из классов учителя пытаются оттащить меня от лежащего на полу противника.
Я не сопротивляюсь. Будто онемел весь. В крови кипит адреналин. Страшно хочется еще кому-нибудь вмазать.
Меня отводят к завучу, вкладывают в руку бумажку. Сминаю ее и кидаю в стену. Приглашают в кабинет.
Внутри все завалено документами. Удивленный Уортон убирает со стула кипы папок и кроссвордов и машет рукой — мол, садись. Обычно, если уж у меня неприятности, то сразу отправляют к директору.
— Драка? — уточняет Уортон, поглядев на мятую бумажку. — Два дисциплинарных взыскания, если вы первый начали.
Молча киваю, голос меня вряд ли сейчас послушается.
— Расскажите, что случилось.
— Да ничего, сэр. Я его ударил. Просто… В голове помутилось.
Уортон внимательно слушает и кивает.
— Вы понимаете, что еще одно взыскание, хоть по какому поводу, и вас исключат? Тогда, Шарп, вы не окончите школу.
— Да сэр.
— Сейчас сюда придет Кевин Браун и расскажет свою версию событий. Вы точно не хотите ничего добавить?
— Нет, сэр.
— Хорошо, — Уортон поднимает очки на лоб и трет переносицу затянутыми в коричневую перчатку пальцами. — Идите — посидите в приемной.
Выйдя за дверь, усаживаюсь прямо перед секретарским столом. Мимо, покряхтывая, проходит Кевин — в кабинет к Уортону. На щеке у него наливается зеленью кровоподтек. Синяк будет знатный.
Сейчас Кевин скажет: «Не знаю, что на Касселя нашло. Взял и с катушек слетел. Я его не провоцировал».
Через несколько минут Кевин выходит. Он ухмыляется мне, а я ухмыляюсь в ответ.
— Шарп, подойдите, пожалуйста.
Снова вхожу в кабинет и сажусь. На столе столько бумаг — только толкни, и все посыплется.
— Вы на что-то злитесь?
Уортон словно мысли мои читает.
Я открываю рот, чтобы возразить, но ничего не получается. Да, я злюсь и уже так давно, что сам не отдаю себе в этом отчета. Кто бы мог подумать: мне на это указал именно Уортон.
Я в ярости.
Сам не знаю, зачем бросился выбивать пистолет из рук убийцы. А как приятно было ударить Кевина. Как хочется сделать это снова, и еще раз, почувствовать, как ломаются кости, увидеть кровь. Как восхитительно было стоять над поверженным врагом, пылая от гнева.
— Нет, сэр, — выдавливаю я. И сглатываю.
Интересно, когда же я умудрился так отдалиться от самого себя? Я понимал, что Сэм злится, когда разговор заходит о Данике. Но почему не видел, что сам охвачен яростью?
— Вам через многое пришлось пройти, — говорит Уортон после небольшой паузы. — Сначала погиб ваш брат Филип, потом ваша мать… попала в затруднительную юридическую ситуацию.
«Затруднительная юридическая ситуация». Да уж. Я киваю.
— Кассель, мне очень не хочется, чтобы вы покатились по наклонной.
— Все понял. Можно вернуться в класс?
— Идите. И помните, у вас два взыскания, а учебный год и за половину не перевалил. Схлопочете еще одно — вылетите из школы. Вы свободны.
Закинув на плечо рюкзак, возвращаюсь в учебный центр, как раз вовремя — скоро звонок. Лила по дороге не попалась, хотя я оглядывался на каждую встречную блондинку. Если мы столкнемся, ума не приложу, что ей сказать. «Ты тут на днях в первый раз заплатила наемному убийце. Ну и как оно?» — как-то чересчур в лоб.
К тому же, кто сказал, что это в первый раз.
Заворачиваю в туалет, включаю кран и брызгаю в лицо водой.
Ледяные капли скатываются по щекам, по шее прямо на ворот белой рубашки, холод меня отрезвляет.
Перчатки намочил. Как глупо — забыл их снять.
«Очнись, — говорю я сам себе. — Очнись наконец».
В зеркале мои глаза кажутся еще темнее. Резко выделяются обтянутые кожей скулы.
«Да уж, видок подходящий. Папа бы гордился. Ты, Кассель Шарп, просто очаровашка».
Каким-то образом успеваю в класс до прихода Даники. Прекрасно. Мы вроде как еще друзья, но она меня избегает после ссоры с Сэмом. Придется загнать ее в угол, чтобы поговорить.
На физике мы садимся, где хотим, поэтому можно без проблем найти свободное место рядом с тем, где обычно садится Даника. Сгружаю на стул рюкзак и отхожу в дальний конец класса. Поговорю-ка с Уиллоу Дэвис. Спрашиваю про домашку. Уиллоу смотрит на меня подозрительно, но отвечает. Рассказывает про десять разных измерений пространства и одно времени: как все они переплетаются между собой. Входит Даника.
— Понял? — спрашивает Уиллоу. — Получается, могут существовать другие миры, где живут другие версии нас самих. Например, где-то есть привидения и настоящие монстры. Где-то нет людей с гиперинтенсивными гамма-волнами. А где-то у всех змеиные головы.
— Не может быть, — недоверчиво качаю головой я. — Да разве это наука? Слишком уж круто.
— Ты не читал ничего, что ли?
Пора возвращаться за парту. План сработал: Даника сидит на своем обычном месте — удивленно оглядывается, когда я отодвигаю рюкзак и шлепаюсь на свое. Пересаживаться поздно — так будет уж совсем очевидно, что она меня избегает. Даника оглядывает класс, будто подыскивая уважительную причину для побега, но все парты заняты.
— Привет! — я выдавливаю из себя улыбку. — Давненько не виделись.
— Слышала, ты подрался, — она поворачивается ко мне и вздыхает, будто на что-то решившись.
На ней блейзер с логотипом Веллингфорда и плиссированная юбка, ярко-фиолетовые колготки и еще более яркие фиолетовые перчатки подобраны в тон уже порядком выцветшим фиолетовым прядкам в каштановых волосах. Даника тихонько постукивает по ножке стола массивной туфлей с закругленным носком.
— Все еще злишься на Сэма? — вряд ли бы мой сосед обрадовался такому началу разговора, но нужно узнать главное, пока урок не начался.
— Это он тебе сказал? — морщится Даника.
— Мы же в одной комнате живем. Можно догадаться по его унылому виду.
— Я не хочу делать ему больно, — снова вздыхает она.
— И я тоже.
— Ответь на один вопрос, — просит Даника почти шепотом, наклонившись поближе.
— Да, ему очень-очень стыдно. Он знает, что перегнул палку. Может, вы, ребята, просто простите друг друга и…
— Вопрос не про Сэма.
В класс входит Йонадаб, берет кусочек мела и начинает расписывать на доске закон Ома. Я знаю, что это именно закон Ома, потому что так значится сверху большими буквами.
Открываю тетрадь, пишу там: «В чем тогда дело?» — и поворачиваю страницу так, чтобы Даника увидела.
Она качает головой и не отвечает.
К концу урока взаимосвязь между силой тока, сопротивлением и расстоянием сильно понятнее не становится, но, кажется, Уиллоу была права насчет этих своих измерений и людей со змеиными головами.
После звонка Даника цепко хватает меня за локоть и неожиданно спрашивает:
— Кто убил Филипа?
— Я… — если отвечу, придется соврать, а врать ей не хочется.
— Моя мать взяла на себя роль твоего адвоката, — взволнованно шепчет Даника. — Она ведь выторговала для тебя сделку — иммунитет от уголовного преследования, чтобы федералы тебя не трогали, так? Ты обещал им сказать, кто убил людей из тех досье. И Филипа. Чтобы получить иммунитет. А зачем он тебе? Что ты такого сделал?
Тогда федералы сунули мне свои бумажки и заявили, что Филип обещал назвать им имя убийцы. Пока я хлопал ушами, Даника их увидела — очень зря. Я уже тогда это понял, хотя еще не знал, что в досье перечислены люди, которых трансформировал я сам. Трупы так и не нашли… Этих воспоминаний меня тоже лишил Баррон.
— Нам пора. Опоздаем, — говорю я.
Все ушли, и в класс потихоньку стягиваются ученики на следующее занятие.
Даника неохотно отпускает мою руку и тащится следом за мной к дверям. Забавно, как мы поменялись ролями: теперь в угол загоняют меня.
— Мы же вместе работали над тем делом, — не унимается она. И это в некотором роде правда. — Так что ты такого сделал?
Смотрю Данике в глаза, пытаясь угадать ее мысли.
— Я не трогал Филипа. Брата своего я не трогал.
— А Баррон как же? С ним ты что сделал?
Недоуменно хмурюсь. Это еще что такое? Что ей в голову взбрело?
— Да ничего не сделал! С Барроном? Ты с ума сошла?
— Не знаю, — она чуть краснеет. — С кем-то же ты что-то сделал. Тебе нужен был иммунитет от уголовного преследования. Кассель, порядочным людям он ни к чему.
Конечно, она права: никакой я не порядочный человек. Забавно, с порядочными людьми вроде Даники вечно так — им абсолютно неведома склонность ко злу. Им ужасно трудно смириться с мыслью, что парень, который только что так приветливо улыбался, может быть способен на ужасные поступки. Вот и Даника обвиняет меня в убийстве, но при этом не боится, что я ее прихлопну, а злится. Она упорно считает, что мне нужно только послушать ее хоть разок, понять, что я дурно поступаю, и я тут же начну поступать хорошо.
— Слушай, — говорю я, останавливаясь возле лестницы. — Давай встретимся после ужина, и ты меня спросишь, о чем захочешь. И про Сэма поговорим.
Конечно, всего я не расскажу, но она мой друг, и кое-чем с ней поделиться можно. Даника заслуживает правды — той правды, которую я могу открыть. Кто знает, может быть, если бы я действительно хоть раз ее послушал, я бы начал поступать хорошо.
Хуже-то уж точно некуда.
— Ты скажешь мне, кто ты такой? — спрашивает она, заправляя за ухо кудряшку измазанной в чернилах перчаткой. — Скажешь?
Застала меня врасплох. Смеюсь. Я так и не рассказал Данике свой самый большой секрет: я мастер трансформации. Наверное, пора. Наверное, Даника и сама кое о чем догадывается — иначе бы не спросила.
— Подловила ты меня. Хорошо, скажу. Все скажу, что можно.
— Ладно, — медленно кивает Даника. — После ужина я буду в библиотеке. Нужно доклад один написать.
— Договорились.
Со всех ног сбегаю вниз по ступенькам, а потом мчусь через двор, чтобы успеть на занятие по керамике. У меня уже два взыскания — хватит на сегодня.
Горшок получается страшный, как смертный грех. Наверное, еще и с воздушным пузырьком: когда я ставлю его в печь, он взрывается, уничтожив при этом вазы и чашки еще троих учеников.
Когда иду на тренировку по бегу, в кармане звонит телефон. Прижимаю его плечом к уху.
— Кассель, — это агент Юликова. — Загляни ко мне. Прямо сейчас. Как я понимаю, занятия на сегодня у тебя закончились. В школе все предупреждены. Им сказали, что у тебя сегодня назначен прием у врача.
— Но я как раз на тренировку по бегу иду, — хорошо бы она уловила в моем голосе недовольство.
У меня на плече болтается сумка со спортивной формой. Наверху ветер раскачивает кроны деревьев, усыпая кампус желто-оранжевыми листьями.
— Я уже много тренировок пропустил.
— Значит, если пропустишь еще одну, никто не заметит. Кассель, ей-богу, тебя вчера едва не убили. Надо это обсудить.
Вспоминаю про приклеенный скотчем к стенке шкафа пистолет.
— Ну ничего особенного же не случилось.
— Приятно слышать, — и Юликова вешает трубку.
По дороге к машине я пинаю палые листья.
