Белая кошка

Холли Блэк, 2010

Жизнь у Касселя Шарпа не подарок. Семья – сплошь мошенники и проходимцы. В школе его тоже сторонятся из-за странностей характера. А еще он каждый день живет с липким чувством вины за поступок, который совершил много лет назад. Но внезапно все меняется. В его сон вторгается белая кошка, люди вокруг волшебным образом теряют память, и Кассель вновь задается вопросом, что на самом деле случилось с его подругой. Попытки выяснить правду приводят к страшным открытиям. Но Кассель не планирует сдаваться. Его план прост: обмануть обманщика.

Глава пятая

Утром я спускаюсь на кухню, еле волоча ноги. Дед жарит яичницу с беконом и варит кофе. Никаких колючих перчаток и тесного галстука — на мне удобные джинсы и выцветшая футболка с логотипом Веллингфорда. Хоть какие-то плюсы в том, что выкинули из школы, но к хорошему лучше не привыкать.

Когда одевался утром, обнаружил прилипший к ноге листок и сразу вспомнил, как проснулся ночью, весь промокший. Получается, снова ходил во сне. Но какой же странный сон! Вряд ли за этим стоят Захаровы — ведь ничего плохого со мной не случилось. Может, все от чувства вины? Вина зреет внутри медленно, как опухоль. Наверное, я схожу с ума и поэтому вижу по ночам Лилу. Как у Эдгара По в «Сердце-обличителе». Мы его вслух читали на уроке у мисс Нойз. Там убийца слышит, как бьется под половицами сердце жертвы, все громче и громче, и в конце не выдерживает: «Я сознаюсь!.. вот здесь, здесь!.. это стучит его мерзкое сердце!»^[2]

Наливаю себе кофе и добавляю молоко. Вместе с белыми молочными клубами со дна кружки поднимается сор. Надо было вымыть сначала.

— Хочу с тобой посоветоваться. Я странный сон видел.

— На тебя напали девицы-ниндзя? Грудастые такие?

— Да нет.

Сделав глоток, морщусь. Ну и крепкий же кофе дед заварил. Тот ухмыляется и запихивает в рот кусок бекона.

— Слава богу. Я уже волноваться начал, что нам приснилось одно и то же.

Закатываю глаза:

— Можешь концовку не рассказывать. Если вдруг увижу их сегодня ночью — пусть будет сюрприз.

Дед хихикает, но смех быстро переходит в сопение.

Выглядываю в окно — кошек не видно. Старик поливает яичницу кетчупом. Красная гуща растекается по тарелке.

Сколько крови… Я не помню, как ударил ее, но помню окровавленный нож в руке. Лужа крови блестит на полу.

— Так что за сон-то?

Дедушка, причмокнув, садится.

— А, ну да.

Возвращаюсь в реальность, моргаю. Мама говорила: со временем приступы страшных воспоминаний об убийстве прекратятся. Но пока они не исчезли совсем, лишь стали реже. Может, во мне еще осталась маленькая частичка порядочности, которая и не дает забыть?

— Рассказывай уже. Или тебе приглашение требуется с вензелем?

— Я был на улице под дождем. Дошел до сарая, а потом проснулся у себя в кровати, весь мокрый и в грязи. Наверняка опять ходил во сне.

— Наверняка?

— Лилу видел.

Слова приходится буквально выдавливать. Мы не обсуждаем прошлое. Вся семья тогда встала на мою защиту. Мать плакала, уткнувшись в меховой воротник, обнимала меня за плечи и говорила: «Может, ты и убийца, но малолетняя стерва наверняка это заслужила. Пусть думают что угодно, я все равно люблю моего сыночка». Под ногтями тогда намертво засела какая-то черная дрянь. Сначала пытался ее ковырять так, потом кухонным ножом. Пока кровь не пошла. Моя кровь смыла то черное.

Видимо, совесть наконец проснулась. Самое время.

Дед вздергивает бровь.

— Давай поговорим. Может, полегчает. О ней и об убийстве. Сними камень с души. Пацан, ты же знаешь: не мне тебя судить, сам не ангел.

Маму арестовали почти сразу после смерти Лилы. Не совсем из-за меня. Нам нужны были деньги, причем срочно, а она была не в форме.

— О чем говорить-то? Я знаю, что убил ее, хоть ничего и не помню. Может, мама заплатила кому-нибудь, чтобы стереть мне память? Может, думала, если забуду то чувство — больше никого не убью?

Нормальные люди не могут, стоя над окровавленным телом любимого человека, испытывать жуткую, отстраненную радость. Во мне засело что-то чудовищное, что-то мертвое.

— Забавно. Лила была мастером снов, и вот теперь я хожу во сне и вижу кошмары. Не спорю — заслужил. Я лишь хочу понять, почему сейчас.

— Съездил бы в Карни, к дяде Армену. Он все-таки мастер воспоминаний. Глядишь, помог бы.

— У дяди Армена болезнь Альцгеймера.

Он мне не дядя, вообще-то, просто приятель деда, они с детства дружат.

— Ну да. Отдача такая. Ладно, посмотрим, что твой заумный доктор скажет.

Наливаю еще кофе.

Я тогда звонил матери Лилы с телефона-автомата. Всего неделя прошла, как Баррон и Филип спрятали тело. Где — не знаю. Обещал не звонить. Дед объяснил: если Захаровы узнают, за мое преступление заплатит вся семья. Конечно, ведь кто-то же выкопал могилу, смыл кровь, не сдал меня. Они не простят. Я это понимал, но мать Лилы не шла у меня из головы. Она сидела где-то там одна и ждала, а дочь все не возвращалась. Гудок резанул по уху, и мысли перепутались. Услышав голос, я бросил трубку, потом обошел супермаркет, и меня вывернуло.

Дед встает и снимает с крючка куртку.

— Давай-ка принимайся за ванную на втором этаже. Я за продуктами.

— Молоко не забудь.

— У меня-то как раз с памятью все в порядке.

Плитка на полу в ванной потрескалась, а кое-где выпала совсем. К стене притулился дешевый белый шкаф, набитый разнокалиберными ветхими полотенцами и желтыми пластиковыми бутылочками из-под лекарств — в каждой по две-три пилюли. Полки уставлены жестянками с порошком и банками с какой-то темной засохшей жижей.

Вычищаю из углов шелковистые комки паутины, разгоняю крошечных новорожденных пауков, выкидываю пустые липкие бутылки от шампуня. И все время думаю о Лиле.

Нам было по девять. Захаровы оказались на грани развода, и Лила с матерью приехали пожить к бабушке в Сосновые Пустоши. У Лилы растрепанные светлые волосы, один глаз голубой, а другой зеленый. Я только и знал, что ее папаша — какая-то большая шишка. Услышал от деда.

Какой может быть дочь главы преступного клана? Насквозь испорченная девчонка. И к тому же насылала кошмары касанием руки.

Лила беспощадно громила меня в видеоиграх. Угнаться за ее длинными ножищами я тоже никогда не мог, так и болтался по холмам на три шага позади. Она колотила меня, когда я воровал ее кукол. Мы целыми неделями торчали в убежище под старой ивой, рисовали на песке целые цивилизации, сметали их, словно грозные боги, при этом я никогда не знал наверняка, ненавидит она меня или нет. Жестокость была мне не в диковинку с такими-то шустрыми братцами, поэтому Лилу я боготворил.

Потом Захаровы развелись. В следующий раз я увидел ее уже в тринадцать.

Снова начинается дождь. Дед возвращается из магазина с пакетами. В основном там моющие средства, бумажные полотенца и пиво. А еще он ловушки купил.

— Это на енотов, но и для кошек сойдет. Можешь не беситься — гильотины в комплекте нет, все очень гуманно.

— Чу2дно.

Достаю их из багажника и несу в сарай. Там в темноте мерцают глаза. Ставлю первую ловушку: открываю клетку, просовываю внутрь консервную банку с кормом и взвожу затвор. За спиной кто-то мягко спрыгивает на землю. Я поворачиваюсь.

Белая кошка. Подошла совсем близко. Облизывается, демонстрируя клыки. При дневном свете хорошо видно рваное ухо и длинные багровые царапины на шее — раны явно свежие.

— Кис-кис-кис.

Идиотство, конечно, но вырвалось само собой. Открываю еще одну банку. От металлического щелчка зверь подпрыгивает. Почему я настороже? Как будто жду, что она вот-вот заговорит. Кошка, только и всего. Голодная бездомная кошка скоро попадется в ловушку.

Протягиваю руку в перчатке, она отступает. Умная животина.

— Кис-кис-кис.

Кошка медленно подходит ближе, принюхивается. Я затаил дыхание. Она трется о мою руку. Кожу щекочут усы и мягкий мех, слегка царапают острые зубы.

Ставлю корм на пол. Она принимается за еду, но шипит и выгибает спину, когда я вновь протягиваю руку. Шерсть дыбом, вскинулась, словно змея.

— Ну вот, другое дело.

И все равно умудряюсь ее погладить.

Худющая, лопатки торчат, вся в грязи. Я впускаю ее на кухню и наливаю воды в стакан для мартини.

— Зачем ты притащил сюда эту грязную тварь?

— Это же не таракан, а кошка.

Дед смотрит скептически. Он сам весь в пыли, в руках большой бумажный стакан с соломинкой. Только там не кока-кола, а бурбон.

— На что она тебе сдалась?

— Да ни на что. Не знаю. Голодная просто.

— Может, и остальных пригласишь? Небось, тоже голодные.

Я ухмыляюсь.

— По одной за раз, идет?

— Я не для того ловушки покупал.

— Знаю. Ты наверняка хотел их всех переловить, отвезти подальше, выпустить на каком-нибудь фермерском поле, а потом мы бы сидели тут и делали ставки — которая первая вернется.

Дед качает головой.

— Иди-ка убираться, умник.

— У меня врач сегодня.

— Я помню. Но ты еще вполне успеешь поработать.

Пожав плечами, отправляюсь в гостиную. Водружаю посреди комнаты картонные коробки, достаю скотч, вытаскиваю мусорный бак и принимаюсь разгребать залежи.

Кошка наблюдает. Глаза у нее светятся.

Выкидываю проспекты с рекламой амулетов, облысевшую меховую муфту, разваливающиеся книжки в бумажных обложках. Те, что выглядят сносно, ставлю обратно на полки, некоторые откладываю почитать. Следом в мусорный бак летят кожаные перчатки. Их целая корзина накопилась, некоторые слиплись между собой, наверное, из-за того что лежали рядом с батареей.

Все выкидываю и выкидываю, а хлама не убавляется. Бесконечные кучи вещей, невозможно даже понять — где уже убирался, а где нет. Десятки мятых полиэтиленовых пакетов, в одном — пара сережек и чек, в других всевозможные одежки или остатки сэндвичей. Отвертки, разные винтики и шпунтики, мой табель за пятый класс, вагоны от игрушечного поезда, пачки наклеек «оплачено», сувениры-магнитики из Огайо, три вазы с засохшими цветами и один кувшин, набитый цветами пластиковыми, картонная коробка со сломанными украшениями, древний радиоприемник, покрытый черной липкой дрянью.

Из-под пыльной сушилки выскальзывает шкатулка с фотографиями. Черно-белые, настоящий пин-ап^[3]. На женщине короткие тонкие перчатки, старомодный корсет и черные трусики. Прическа как у Бетти Пейдж^[4]. Она стоит на коленях и кому-то улыбается. Наверное, фотографу. На одном снимке видны его пальцы — дорогое обручальное кольцо поверх черной перчатки. Женщину я узнаю.

Мама хорошо получилась.

Как-то она предложила мне съездить полакомиться лимонадом с вишневым сиропом. Только мне одному. Именно в тот жаркий летний день раскрылся мой преступный талант. Помню, машина нагрелась от солнца, кожаные сиденья чуть жгли голые ноги. Язык покраснел от сиропа. Мы заехали на заправку, а потом развернулись — наверное, чтобы подкачать шины.

— Видишь тот дом? — мама показала на ранчо с черными ставнями. — Найди окно сзади, там лестница есть. Пролезь внутрь и возьми со стола коричневый конверт.

Наверное, я долго пялился на нее в недоумении.

— Ну, Кассель, это просто игра такая. Надо успеть как можно быстрее, я засеку время. Давай сюда лимонад.

Я понял, конечно, что никакая это не игра, но все равно помчался со всех ног, вскарабкался на водосточную трубу, пролез через окно — я же был тогда еще совсем мелкий. Как мама и сказала, на столе среди документов, линеек, ручек и кофейных чашек лежал конверт. Еще там стояла маленькая стеклянная статуэтка кошки. Когда взял ее в руки, внутри будто блеснуло что-то золотое. Кошку я сунул в карман. Кондиционер охлаждал комнату, и мокрая от пота футболка моментально высохла.

Когда я вернулся с конвертом, мама допивала мой лимонад.

— На.

Она улыбнулась. Рот у нее теперь тоже был красным.

— Молодец, зайчик.

И тут меня осенило: мама взяла меня только из-за роста. Но какая разница? Получается, от меня тоже может быть польза. Хоть я и не мастер, некоторые дела проворачиваю даже лучше них. От этой мысли по телу прошла приятная дрожь. Наверное, случился выброс адреналина. Кажется, мне было тогда лет семь, не помню точно. Еще до Лилы. Про статуэтку я никому не сказал.

Перебираю фотографии. Еще несколько, на которых дед и отец Лилы в баре в Атлантик-Сити стоят в обнимку с каким-то стариком. Не знаю его.

Протираю пол под стульями и закашливаюсь, когда поднимается облако пыли.

Падаю на диван передохнуть. За спинкой обнаруживается старый блокнот, исписанный маминым почерком. На этот раз сплошная скукота. «Установить нагреватель в саду» — нацарапано на одном листе. На другой стороне: «Купить морковь, курицу (целую), отбеливатель, спички, моторное масло». Да, это тебе не фривольные снимки. Через две страницы список адресов, один подчеркнут. Потом план — как позвонить в контору по прокату автомобилей и уговорить их бесплатно одолжить машину на неделю. Еще парочка афер. Читаю и невольно улыбаюсь: у меня ведь сегодня своя афера, может, что интересное найду.

У нас, наверное, как и в любой семье, считается, что каждый ребенок похож на кого-то из родни. К примеру, Филип пошел в деда — рано бросил школу и стал работать на Захаровых. А уже через несколько лет обзавелся ожерельем из шрамов. Он просто помешан на верности и преданности, а деньги зарабатывает, ломая другим ноги и руки. Так и вижу его лет через сорок: пенсионер в Карни, гоняет с газона детишек.

Про Баррона говорят, что он весь в маму, хотя та мастер эмоций, а он — удачи. Мать может завязать разговор или подружиться с кем угодно. Искренне верит, что мошенничество — игра. И ей нужно все время выигрывать во что бы то ни стало.

Получается, я должен был уродиться в папу, мастера удачи, но увы. На нем все в семье держалось. Пока он был жив, мама держала себя в руках. Это после его смерти она начала напропалую гоняться за миллионерами. Без перчаток. Когда очередной по уши влюбленный парень проснулся после морского круиза и недосчитался ста кусков, его адвокат позвонил в полицию. Но она по-другому не может. Просто обожает аферы.

Постоянно пытаюсь убедить себя, что я-то не такой, но на самом деле мошенничать тоже люблю.

Листаю блокнот дальше без особой цели: вдруг что-то знакомое увижу или наткнусь на забавный семейный секрет. В середине блокнота между страницами скрепкой приколот конверт, надписанный: «Чтобы не забыть». Внутри серебряный амулет памяти с выгравированной надписью «помни» и целым голубым камнем. Тяжелый, серебро местами потускнело; похоже, старая работа. Как те у Одри, против проклятий.

Амулеты появились тогда же, когда и мастера. Чтобы сделать такой, надо проклясть камень — камни впитывают магию целиком, даже отдачу. Про2клятый камень отведет заклятие того же типа. К примеру, мастерица удачи может заколдовать кусок нефрита и носить его при себе, если кто-то захочет забрать у нее удачу — нефрит расколется, а ей ничего не будет. Каждый амулет срабатывает только один раз и только для одного типа проклятий. Но все равно это защита. Золото, серебро, дерево или кожа не годятся — только камни. Кому что нравится — амулеты делают из всего, хоть из гальки или гранита. Если у меня в руках не подделка, то вся сила в голубом самоцвете. Интересно, он правда мамин или она стащила чью-то семейную реликвию? Забыть про амулет памяти — смешно. Сую его в карман.

И снова за уборку. Вот машинка для изготовления значков, какие-то пакеты, ржавый меч, три непонятно чьи сломанные куклы, опрокинутый стул (в детстве я его боялся, потому что за день до того, как Филип и Баррон его притащили, видел точно такой же по телевизору), хоккейная клюшка, куча медалей.

Уже почти двенадцать. Я наконец-то закончил уборку, руки и штаны почернели от грязи. Выкидываю пачки газет, каталогов, сто лет как просроченные счета, полиэтиленовые пакеты с вешалками и клюшку. Меч ставлю к стенке.

У крыльца скопилось порядочное количество мешков с мусором. Скоро придется на свалку ехать. Перевожу взгляд на чистенькие и аккуратные дома по соседству — подстриженные лужайки, свежевыкрашенные двери, — а потом обратно на нашу берлогу: на окнах кривые ставни, одно стекло разбито, краска облупилась, кедровые доски посерели. Дом гниет изнутри.

Оттаскиваю с дорожки проклятущий стул. Спустившийся с крыльца дед покачивает у меня перед носом ключами от машины.

— Жду к ужину.

Сжимаю их так, что металл врезается в ладонь. Бог с ним, со стулом. Твердой походкой направляюсь к машине, как будто у меня и правда прием назначен и опаздывать не дело.

Примечания

2

По Э. А. Сердце-обличитель. Пер. В. Хинкиса.

3

Пин-ап — художественное направление в американской графике середины ХХ века, центральная тема — изображение красивой полуобнаженной девушки.

4

Американская фотомодель, получившая известность в середине 50-х.