Менталист

Хенрик Фексеус, 2020

НОВЫЙ ЛИТЕРАТУРНЫЙ ЦИКЛ КАМИЛЛЫ ЛЭКБЕРГ. В СОАВТОРСТВЕ СО ЗНАМЕНИТЫМ МЕНТАЛИСТОМ. ПРАВА ПРОДАНЫ В 36 СТРАН. Около 30 миллионов экземпляров книг Камиллы Лэкберг вышли более чем в 60 странах на более чем 30 языках. Чтобы остановить чужое безумие, Надо самому стать безумцем… Уникальный дуэт следователей – менталиста-профайлера и сотрудницы полиции – в темном мире иллюзий, обмана, ментальных загадок и страшных убийств. Кто мог убить в Стокгольме молодую девушку, заперев ее в ящик и пронзив мечами? Полицейские, сделавшие жуткую находку, поначалу считают, что это – результат неудачного фокуса. Поэтому офицер Мина Дабири привлекает к расследованию известного менталиста, иллюзиониста и мастера психологических опытов Винсента Вальдера. Тот хорошо знаком с миром фокусов, и она надеется, что он сможет составить профиль убийцы. Но, как и сама Мина, Винсент не очень ладит с людьми, сотрудничество идет плохо. Тем временем, происходит новое загадочное убийство. Похоже, в Стокгольме объявился маньяк, имитирующий знаменитые смертельные трюки… «Серийный убийца, который любит фокусы и имитации знаменитых иллюзий, просто создан для триллера». – Göteborgs-Posten «От романов Лэкберг бросает то в жар, то в холод». – Sun «Лэкберг – эксперт в деле смешивания милых домашних сцен с останавливающим кровь ужасом». – Guardian

Квибилле, 1982 год

Яне потерлась туфлей о камень, соскребая глину. Как же она это ненавидит!.. Идея переехать в деревню принадлежала не ей, так почему Яне должна страдать?

— Иди сюда, Яне! — позвал младший брат. — Мы не начнем резать торт без тебя.

Мама уже сидела на лужайке. Как всегда, в платье, которое сшила сама.

А ведь когда-то она их покупала. Сегодня мама, по крайней мере, выбрала одно из самых красивых, с леопардом. Уму непостижимо, где она только умудрилась раздобыть такую ткань. Мама проявляла невероятные способности, когда дело касалось тканей. Шикарное платье, пусть даже домашнего пошива. Если б еще не босые ноги… На голове венок по случаю дня рождения. Яне вздохнула, стараясь игнорировать замечания брата.

Ей скоро шестнадцать, и половина жизни прошла в этой глуши. Они с мамой прибыли сюда первыми. Летом 1974 года мама уволилась с работы, и Яне пришлось оставить своих стокгольмских подруг только потому, что ее хипповая мама нашла себе компанию на хуторе неподалеку от Квибилле — небольшом халландском^[4] поселке, о котором знать никто не знал бы, если б не большая сырная фабрика.

С сыра начинались достопримечательности Квибилле, им же они и заканчивались.

Но Яне жила даже не в самом Квибилле, а в его окрестностях, где не могла ни надеть, ни обуть ничего приличного, потому что повсюду была глина. Она взглянула на туфли — белые подошвы уже не спасти. Как же она все-таки все это ненавидит…

Яне вошла в дом, сняла туфли и, вздохнув, сунула ноги в большие резиновые сапоги. Если мама решила здесь остаться, это ее дело, а у Яне своя жизнь. Она спустилась на лужайку, к маме и брату. И задала свой обычный вопрос:

— Когда мы переедем, мама?

— И тебе доброе утро, детка! — Мама помахала рукой.

— Но ведь у Эрика получилось, — пробормотала Яне. — А мы чем хуже?

Эрик был один из маминых знакомых. Вот уж кто действительно появился ниоткуда… Но Эрик выдержал только полгода. Когда мама забеременела, жизнь на природе сразу ему опротивела. Он сбежал. Ходили слухи, что Эрик вообще не увольнялся из банка в Стокгольме, а просто взял отпуск на несколько месяцев. Другие говорили, что он работает дистрибьютором в какой-то фирме по продаже спортивных товаров. Мама с Яне не знали, чему верить. Мама не имела ни малейшего представления даже о его местонахождении.

— Ты же понимаешь, — сказала она, — как нелегко найти работу в деревне. Но здесь, по крайней мере, все дешево. И потом, старушка, ты прожила здесь почти столько же, сколько в городе. Ты просто все забыла и в своих фантазиях превратила город в сказку. Поверь мне, это не так. Здесь нам лучше, гораздо лучше, клянусь тебе. Но не будем больше об этом. Сейчас мы приступим к торту, но сначала — сеанс белой магии.

Мама выглядела усталой, такой уж выдался день. Продолжать спор, портить ей настроение — не самая удачная идея.

— Это мой подарок ко дню твоего рождения, — объявил младший брат и начал представление.

На нем был плащ, который Яне сшила к его прошлому дню рождения и который теперь становился ему мал.

— Я тоже приготовила подарок, — сказала Яне и протянула маме маленький пакет. — Но для начала ты должна прочитать открытку.

В пакете был лист бумаги, весь исчерканный непонятными линиями и буквами. Мама повертела его в руке.

— Но как же я… — озадаченно пробормотала она.

Яне вздохнула. Как же ее бесило, когда люди отказывались даже попытаться…

— Это что-то вроде оригами, — подсказала она.

Мама посмотрела на нее с непониманием.

— О боже, значит, бумажный самолетик или… Ты хочешь, чтобы я его собрала? — Она рассмеялась. — Здорово придумано!

Мама старалась так, что даже высунула кончик языка. Она сгибала лист по линиям, но ничего не получалось. Яне напоролась бедром на сук под одеялом. Вот уже несколько минут она безуспешно пыталась нащупать более-менее удобное положение. Похоже, ей никогда не свыкнуться с этим хутором.

— Готово, — сказала мама. — Хотя… похоже, я все-таки слегка намудрила.

Она держала в руках скомканный лист бумаги с большой буквой «Ф» сверху. Все, включая маму, дружно расхохотались.

— Только так и могла сделать эта кошка, — заметил брат, имея в виду леопарда на мамином платье, чем еще больше рассмешил Яне.

— Ты же сама сказала «бумажный самолетик»… Пунктирными линиями вовнутрь, сплошными наружу, — объяснил брат.

Мама опять развернула бумажку и сложила заново, уже по его инструкции. В результате получился правильный шестиугольник с четко различимой надписью.

— «Наилучшие пожелания ко дню рождения, — прочитала мама. — Последнему в Квибилле».

— Так хочется на это надеяться, — подтвердила Яне, и мама закатила глаза.

— О’кей, сестренка, — сказал брат. — Теперь моя очередь.

Он вытащил откуда-то карточную колоду и с серьезным видом, как будто она была живым существом, помахал ею в воздухе.

— Запомните этот день, восьмое июля, три часа пополудни, — объявил он полным драматизма голосом. — Потому что вы будете рассказывать о нем своим внукам.

— Ты хоть знаешь, откуда берутся внуки? — спросила Яне, загадочно улыбаясь.

— Возьми карту, — вместо ответа велел ей брат. — Запомни, снова вложи в колоду и перемешай. Только не говори нам, что это.

Он всегда выглядел счастливым, и эта его потрясающая способность казалась Яне вопиющей несправедливостью. Иногда это походило на одержимость. Но брат прожил на хуторе всю свою семилетнюю жизнь и просто не знал ничего другого. Выдумывал фокусы да столярничал в сарае — с чего тут быть недовольным?

Тем более что фокусы у него получались хорошо. И в том, что Яне почти всегда догадывалась, как он это делает, не было его вины. Яне с детства отличалась наблюдательностью. Ей всегда хорошо удавалось уловить в чьих-либо действиях логическую связь. Когда фокус заканчивался, она просто отматывала увиденное от конца к началу, как кинопленку. И при этом, конечно, не забывала изображать удивление.

Она взяла колоду, перемешала, посмотрела на карту и сунула ее обратно. Восьмерка треф. Сама не зная зачем, Яне отметила про себя, что теперь карта оказалась в колоде одиннадцатой или двенадцатой по счету.

— То есть я должна ее запомнить? — раздраженно переспросила она.

Ответом ей был мрачный взгляд. Младший брат придавал фокусам очень серьезное значение.

— Теперь ты, мама. — Он протянул колоду маме. — Перемешай и вытащи любую карту.

Мама сосредоточенно перемешала колоду и вытащила одну карту.

— Ты ведь выбрала первую попавшуюся? — спросил брат и посмотрел на маму так, будто хотел просканировать ее насквозь.

— Да. — Та уверенно кивнула и изогнула одну бровь, стараясь выглядеть серьезной. А Яне была готова лопнуть от смеха.

— Ну, что же… — Брат повернулся к Яне: — Не соблаговолит ли фрёкен открыть нам, какую карту она вытащила?

— За фрёкен ты еще получишь, — пробормотала Яне и громко вздохнула. — Я вытащила восьмерку треф.

— А что держит в руке достопочтенная фру?

Он повернулся к маме, и та показала карту.

Восьмерка треф.

— Черт… — Яне рассмеялась.

— Яне! — строго оборвала ее мама.

Похоже, на этот раз братец ее надул. Это было необычно, но Яне на него не обижалась. Она, может, и смогла бы понять, в чем тут дело, но не чувствовала ни малейшего желания напрягать мозги. Только не сегодня. Брат поклонился, и они с мамой бешено зааплодировали. Каждый раз все заканчивалось именно так.

Все как и должно быть, но Яне чувствовала, что больше не выдержит. Что это лето должно все изменить. Она еще расскажет маме, что не останется здесь ни дня, когда закончатся каникулы. Что ее жизнь станет другой. И мама, конечно же, обо всем скоро узнает. Совсем скоро.

* * *

Винсент наклонился и еще раз пригляделся к шнурку на левом ботинке. Раньше он не был таким беспечным, но сегодня собраться с мыслями никак не получалось. Винсент снял с вешалки куртку.

— Думаешь, мне и в самом деле стоит сходить туда одной? — спросила из кухни Мария.

Она сидела за столом над книгой по методике социологических исследований.

Как ни зубрила Мария социологию, никак не могла перейти на ты с этой наукой. Только хваталась за голову — «надо же, я думала, это про людей…» Но на этот раз ее, похоже, заботило что-то другое. Винсент почувствовал, как в желудке растет холодный ком.

— Ты же знал, что через месяц папе семьдесят. Для «мастера-менталиста» ты на удивление невнимателен. Сейчас же позвони Умберто и отмени шоу. До этого еще целый месяц, так что проблем, думаю, не возникнет.

Винсент повернулся и посмотрел на жену. Мария сжимала в руках чайную чашку — так, что побелели костяшки. Еще немного — и он успел бы выйти за дверь. Винсенту не хотелось снимать левый ботинок. Он совсем не был уверен, что у него получится завязать этот шнурок идеально. Он остановил взгляд на надписи на керамической чашке жены. «Блестящая киска»… Что-то у Марии сегодня с блеском не очень. Сидит, будто завернутая в грозовое облако. И гром скоро грянет.

— Ты же знаешь, что даты — это не по моей части, — начал он в надежде, что сегодня тот редкий день, когда Мария сможет удовлетвориться относительно простым объяснением, и в этом случае гроза пройдет мимо.

Но Мария сжала чашку так, что та едва не треснула.

— То есть ты хочешь сказать… — фраза оборвалась на полуслове, и голос Марии на некоторое время провалился в ледяное молчание, — ты хочешь сказать, что если б еще осенью, когда планировались эти гастроли, попросил своего агента не ставить шоу на этот день, он бы тебе отказал?

Винсент почувствовал на спине струйку пота.

В конце концов, это смешно. Он виртуозно владел риторическими приемами и мог аргументировать что угодно, поэтому давно утратил всякий интерес к словесным баталиям. И только Марии, с ее примитивной аналитикой, уже не в первый раз удавалось положить его на лопатки. Ни один из его трюков не срабатывал против ее неумолимой логики. С Ульрикой дело обстояло похожим образом.

Возможно, это было семейное. Кроме того, Мария права, и то, что Винсент ничего не мог сделать в уже сложившейся ситуации, совсем не означало, что ничего нельзя было сделать раньше.

— Скажешь хоть слово?

В грозовой туче что-то блеснуло, и Винсент понял, что пауза слишком затянулась.

— Похоже, я совсем забыл об этом, — сказал он. — Но получилось то, что получилось…

Это прозвучало, пожалуй, до неприличия беззаботно. Винсент вздохнул, наклонился, развязал почти идеальные «бантики» на шнурках и снял ботинки.

— То есть как это? — вспыхнула жена. — Получилось то, что получилось? Не понимаю, как ты можешь быть таким бесчувственным.

Ее голос сорвался на фальцет, и Винсент уже предчувствовал следующий шаг — слезы. Это было хуже, чем молния. Перед слезами Марии Винсент был безоружен. Он прошел на кухню и опустился на стул напротив нее.

Узоры на столешнице напоминали следы. Винсент провел по изящному завитку указательным пальцем. Он думал накрыть руку жены своей, с кольцом на безымянном пальце, но Мария вздрогнула от одного его прикосновения и положила руки на колени. Винсент избегал встречаться с ней взглядом, зная, что увидит полные слез глаза, дрожащую нижнюю губу…

— Я не хотел быть бесчувственным, — ответил он, глядя в стол. — Но какой бы глупостью ни выглядела теперь моя забывчивость — и я признаю, что это была самая настоящая глупость, — теперь ничего не изменишь. Разумеется, я должен был отметить день семидесятилетия Лейфа в своем ежедневнике, но я этого не сделал. Однако теперь, к сожалению, нам придется исходить из того, что мы имеем.

Мария хлюпнула носом, отпила из чашки зеленого чая и поморщилась. Винсент никогда не понимал, зачем она литрами пьет эту гадость — каждый день, хотя ей это совсем не нравится. Но зеленый чай полезен, а здоровье — ее пунктик. Одно время Мария пыталась привить эту привычку ему и детям, но семья подняла бунт, поэтому эксперимент пришлось свернуть спустя два дня.

Винсент поднялся, подошел к кухонному шкафу и достал свою чашку — такую же, как у жены, только с другой надписью: «Боевой петушок». Он покачал головой. Ему нравилась упругая звукопись этой фразы, но буквы словно прыгали, отскакивая от невидимой горизонтальной черты. Неужели так трудно было выровнять их по линейке?

Содержание надписей тоже вызывало вопросы. Дети не особенно оценили эту шутку Марии, но все возражения наталкивались на железобетонные сентенции, что в сексуальном просторечье как таковом нет ничего плохого и нужно привыкать к этому.

Ее слова звучали как горькая ирония, особенно с учетом того, как неуютно чувствовала себя Мария в супружеской постели. К примеру, она могла заниматься сексом только с погашенной лампой и наглухо задернутыми гардинами. Так было не всегда, поэтому Винсент подозревал, что Марии неприятен секс именно с ним. И все-таки не верил, что она когда-нибудь решится произнести вслух то, что написано на ее чашке, если ей зададут такой вопрос.

Разумеется, все связанное с открытостью носило сугубо принципиальный характер. Винсент и не требовал от жены, чтобы она жила согласно своим воззрениям. Но она-то верила, что живет именно так, вот что его раздражало. Винсент еще помнил другие времена и другую Марию — потную и взъерошенную, извивающуюся под ним на этом самом столе, по которому он только что водил пальцем.

Винсенту вспомнилась Мина. Интересно, удалось ли полиции обнаружить отпечатки пальцев на ящике? Возможно, что и нет… Надо будет спросить ее при следующей встрече.

— Ну и что нам теперь делать? — услышал он голос Марии. — С папиным днем рождения, я имею в виду.

Винсент встал, налил себе кофе и снова сел, мельком глянув на ее лицо. Он надеялся, что всплеск адреналина в крови Марии уляжется, прежде чем они продолжат разговор. Но ее лицо оставалось все таким же пунцовым от гнева, и слезы все так же стояли в глазах.

— Даже не знаю, удастся ли Умберто что-нибудь сделать. Семьсот человек уже купили билеты на шоу. Я не могу подставлять их. Ты сама должна решить, как быть с юбилеем твоего папы. Пойдешь или нет — это твое дело.

Винсент глотнул кофе — страшно горячий.

— Как же я могу не идти? — удивилась Мария. — Что ты вообще обо мне думаешь? Как я могу пропустить семидесятилетие родного отца?

Ее голос сорвался. Винсент не знал, что на это ответить. Они должны были прийти к этому. Сама логика развития ситуации не допускала иных вариантов. Винсент не сможет пойти на юбилей ее отца. Мария будет там одна, с детьми… Что ж, развеется немного. Да и Астон любит дедушку. В конце концов, ничего не произойдет, даже если она останется дома.

Винсент почувствовал на себе пристальный взгляд жены.

— Ты же знаешь, во что обычно выливаются большие семейные праздники с моим участием, — добавил он, опережая ее возражения.

Затем согнул и разогнул пальцы ног. Эта тема вечно вызывала покалывания в суставах. Тем более что сам Винсент давно уже все для себя решил; так что ему за дело, если кто-то до сих пор не может сделать того же?

Тем не менее все начиналось по новой на каждом семейном обеде.

— Я не хочу, чтобы они думали, что у нас с тобой проблемы, — тихо сказала Мария.

Так вот в чем дело… Фасад — это для нее святое. Особенно в глазах родственников.

Винсент слишком хорошо помнил, какой беспрецедентный скандал разразился, когда он оставил Ульрику ради ее младшей сестры. Это было то, чего они никак не могли принять. Но со временем все так или иначе устаканилось. Тому миновало десять лет, и у родственников было достаточно времени, чтобы привыкнуть. Крайне нерационально и спустя десять лет придерживаться прежнего мнения на счет вещей, к которым не имеешь непосредственного отношения. Тем не менее Винсенту становилось все труднее поддерживать контакты с родственниками жены, скорее, поэтому он и позволил своему агенту назначить выступление на эту дату. Неловких ситуаций разумнее избегать — по возможности, конечно.

— Представляю, что вообразит Ульрика, — продолжала Мария. — Она давно ждет, когда же у нас с тобой начнутся проблемы. Когда ты бросишь меня ради другой или вернешься к ней. Она прямо так мне и сказала…

Винсент слышал это уже много раз.

— Ну и что? — перебил он жену. — Ульрика будет распоряжаться твоей жизнью настолько, насколько ты ей это позволишь.

— Но над тобой она ведь давно не имеет никакой власти, ты сам не раз об этом говорил.

— Мария, у нас с твоей сестрой общие дети. Тем не менее я живу с тобой, а не с ней.

— У нас с тобой тоже ребенок.

— Это так, хотя иногда я сомневаюсь, осознает ли Астон, что у него есть папа. Думаю, он был бы не прочь жениться на тебе.

Мария улыбнулась одними уголками рта, но быстро вернула лицу прежнее мрачное выражение. «Боевой петушок» — тринадцать букв. Семь согласных и шесть гласных. В 1385 году норвежский король Олоф стал королем Швеции. Олоф, или Улоф — второе имя их с Ульрикой сына Беньямина. Чашка Винсента — «Боевой петушок» — 1385 — король Улоф — Беньямин — Винсент. Круг замкнулся. Винсент понял, что следующая ее реплика будет про Беньямина.

— Кстати, передай своей дочери, чтобы никогда не называла меня тетей. Ульрике очень нравится, когда она это делает.

Слезы в глазах Марии высохли, и теперь она выглядела скорее рассерженной, чем огорченной. Что ж, с этим уже можно было худо-бедно справиться.

— Обещаю поговорить с ней, — ответил Винсент, сунул мобильник в карман и поднялся со стула.

— Кстати, когда ты думаешь рассказать о той женщине из полиции? — вдруг вспомнила Мария.

— О какой женщине?

— Я знаю, что ты был в «Ривале» с какой-то женщиной.

— Да, я сам говорил тебе, что у меня деловая встреча.

— Не перебивай меня! — прошипела она.

Новая тема опять ее распалила.

— Ты меня не слушаешь, Винсент. Где ты, о чем думаешь? Где вы встретитесь с ней в следующий раз и как у вас получилось в последний? Или диваны в «Ривале» недостаточно высокие, чтобы… Я, наверное, должна благодарить тебя за то, что ты до сих пор не привел ее сюда… Пока, во всяком случае…

Винсент закрыл лицо ладонями и попытался успокоиться. Он помнил ее первые приступы ревности, это было нечто по-настоящему ужасное. Но Мария не была такой с самого начала. Ее ревность становилась все ожесточеннее по мере того, как их отношения ухудшались. Винсент приучал себя к этому, но переживал все так же сильно.

Ничего не помогало. Эти обвинения в супружеской измене залегали глубже, чем могли достать рациональные аргументы, и были обращены к чему-то самому сущностному, утробному. Винсент понимал, во всяком случае, что дело здесь не в нем, а в самой Марии. Как, впрочем, и всегда.

— Дорогая, — начал он, внимательно следя за дыханием и пытаясь нормализовать скакнувший адреналин, — мы, конечно, не будем вспоминать двадцатипятилетних юношей с твоего курса. Дело твое, но в последний раз мы с Миной встречались в отделении полиции. Я буду помогать ей… им, группе расследования. Но если ты будешь каждый раз устраивать сцены, я просто не смогу работать. Что я тогда им скажу, как ты думаешь?

Мария посмотрела на мужа и шмыгнула носом.

— Я хочу телефон этой группы.

— О боже… Да, конечно… телефон… Но я сейчас спешу. И мне жаль, что я не смогу быть на празднике в честь твоего отца. Я обязательно это как-нибудь компенсирую, даже если пока не знаю как.

Винсент поднялся и неуверенно погладил жену по щеке. На этот раз она его отпустила. Он вышел в прихожую, обулся и завязал шнурки на ботинках. Не так удачно в сравнении с прошлым разом, но сгодится. На покрытой снегом лужайке перед домом нагнулся и перевязал еще раз. Должен же хоть в чем-то быть порядок.

* * *

Мина ехала в такси в отделение судмедэкспертизы в Сольне, но не из здания полиции. Никто на работе не подозревал, что раз в неделю — или когда в том возникает необходимость — Мина ездит в клуб «АА», анонимных алкоголиков. Коллеги здесь ни при чем, тем более что Мина не алкоголик. Просто в ее жизни случился тяжелый период. Однажды она совершила ошибку, за которую до сих пор расплачивается. И это только ее дело.

Клуб располагался на Кунгсхольмене, в каких-нибудь пятистах метрах от здания полиции. Именно поэтому Мина и решила заглянуть в «АА», вместо того чтобы… ехать в другое место, располагавшееся так же близко и выполнявшее в жизни Мины примерно ту же функцию. Если б Мина встретила кого-нибудь из коллег, сказала бы, что возвращается домой с работы.

Выйдя из машины на холод, она поплотней завернулась в пальто. Коллегам совсем не обязательно знать о Мине все. Ей всегда было трудно понять людей, которые доверяют друг другу свои тайны только потому, что работают вместе. Таким Мина быстро дала понять, что ее бессмысленно расспрашивать на любые темы, не имеющие отношения к работе.

Она вошла в здание судмедэкспертизы, надела защитный комбинезон и маску, остановилась перед прозекторской и осторожно постучала.

Мильда Юрт даже не оглянулась в ее сторону. Мина приблизилась и встала рядом с ней, глядя, как завороженная, на ящик на блестящем стерильном столе рядом с телом.

Сам ящик не был особенно стерильным. Кровь, волосы, мозг и другие вещества человеческого организма выделялись пятнами на светлой древесине. Сейчас им занимался мужчина чуть за пятьдесят, предположительно криминалист. Он что-то измерял, присматривался, делал записи, в то время как Мильда исследовала труп. Ящик тоже привезли в отделение судмедэкспертизы, потому что иначе из него пришлось бы извлекать тело, что трудно было сделать, не уничтожив при этом улики.

— Я прослежу, чтобы ее доставили в Линчёпинг, — сказала Мина.

— Спасибо, — ответила Мильда, не отрывая глаз от трупа.

Криминалист вышел, и в комнате остались Мильда с Миной и ассистент Локе — заторможенный молодой человек, с которым Мина за все время своих посещений прозекторской не перекинулась ни единым словом.

— Все-таки это ужас, — тихо воскликнула Мильда. — Не так просто оказалось извлечь ее из ящика. Тело так и застыло в сидячем положении. Вы все еще не знаете, кто она?

— Пока нет, но мы работаем. В крайнем случае разместим объявления в газетах. В самом крайнем, я имею в виду…

— Понимаю.

Мильда оглянулась на ящик. Мина обошла его, внимательно осматривая со всех сторон.

— Ты когда-нибудь видела что-нибудь подобное? — спросила она.

— Я много чего видела, — ответила Мильда, — но это что-то новенькое, должна признаться. Твой коллега Рубен уже был здесь.

— И что говорят криминалисты?

— Что они могут сказать? Ящик в форме куба изготовлен из фанеры, с использованием клея и гвоздей. Некоторые особенности конструкции указывают на то, что изначально он был задуман несколько иначе. Мне это ни о чем не говорит. Небольшие прорези в стенках соответствуют ширине и толщине мечей, то есть орудиям убийства.

Мильда кивнула на другой стол, с мечами в прозрачных пластиковых футлярах. Мина долго и внимательно их разглядывала. Все мечи выглядели одинаково — металлические, с длинными клинками, на которых сохранились следы крови, и рукоятками с защитными насадками, предотвращающими скольжение руки по лезвию.

Мина сфотографировала их на мобильник. Потом подошла к ящику и сделала несколько снимков с разных ракурсов.

— Думаю, нужна большая физическая сила, чтобы пронзить ими тело, — сказала она.

Мильда кивнула:

— Мечи, конечно, очень острые. Тем не менее, чтобы пронзить ими тело и попасть в отверстия на противоположной стенке… да, думаю, здесь нужны сила и точность.

— И больше никаких странностей ты не видишь? Ну, такого, чтобы бросалось в глаза, я имею в виду.

— Мое дело — трупы, — ответила Мильда. — Насчет ящика расспросишь криминалистов, после того как его обследуют в Линчёпинге. Или присмотрись сама, может, что и увидишь. Думаю, он еще постоит здесь, пока его не заберут.

Мина кивнула и оглядела комнату. Стерильность ощущалась до мурашек на коже. Минимум необходимой мебели и никаких завалов. Запах дезинфицирующих средств щекотал ноздри. Мина хотела бы жить в такой комнате. Вечное напряжение снялось само собой, по телу разлилось расслабляющее тепло. Неужели именно это ощущают люди, когда так легкомысленно гуляют по грязным улицам?

Мина открыла в телефоне только что сделанные снимки. Уж лучше так, чем вглядываться в пластиковую оболочку. Любую деталь можно увеличить.

— А что это за знаки? — спросила она.

— Знаки? — удивилась Мильда.

— Ну, или как это назвать… Вот, посмотри на рукоятках мечей…

Мильда подошла к столу с мечами и склонилась над пластиковыми футлярами. Тела на другом столе Мина предпочла бы не видеть, но краем глаза следила за тем, что с ними делал ассистент Локе.

— Похоже, ты права, — согласилась Мильда. — На рукоятке действительно какой-то знак. Но я не имею ни малейшего понятия о том, что это может быть.

— И никакой гипотезы?

— Нет, я же сказала. Моя работа — мертвые тела, не мертвые предметы. Дождись результатов экспертизы из Линчёпинга.

Мина еще несколько раз щелкнула камерой.

— Позвонишь мне, когда прояснится еще что-нибудь?

— Разумеется.

— Столько здесь простоит этот ящик?

— Думаю, еще несколько часов. Пока не подъедут те, кто заберет его отсюда.

Мина кивнула.

Мильда хорошо делала свое дело. Тут Мине пришло в голову, что и Рубен, которому поручили собрать информацию о ящике, тоже очень толковый полицейский. Его почти фотографическая память не раз выручала группу. Но он, как и Мильда, мыслил в определенных рамках. Для них ящик с мечами был не более чем орудием убийства. Один Винсент мог рассказать о другой стороне проблемы, хотя за все время совещания они не задали ему ни единого вопроса на эту тему. И в том, что касалось ящика, Мина больше полагалась на экспертизу Винсента, чем на то, к чему в принципе мог прийти Рубен.

А значит, пусть думают что угодно, но она приведет менталиста в эту комнату, прежде чем ящик отправят в Линчёпинг.

Мина глубоко вздохнула, взялась за дверную ручку и вышла в коридор. Как ни хотелось ей навсегда остаться в этом безопасном, стерильном месте, а выбора не было. От грязи, так или иначе, не спрячешься.

* * *

Таксометр показывал 437 шведских крон.

— Простите, — обратился Винсент к водителю, — не могли бы вы проехать еще несколько метров?

— Но я остановился как раз напротив подъезда, — проворчал тот.

— Да, и очень хорошо сделали. Спасибо. Но мне бы хотелось, чтобы вы проехали еще несколько метров.

Водитель, которого звали Юсеф, если верить таксистскому удостоверению на ветровом стекле, осуждающе покачал головой. Тем не менее прокатил машину еще на несколько метров вперед. Когда на таксометре высветилось три четверки, Винсент попросил его остановиться. Юсеф пожал плечами, покачал головой, но послушался.

— Вы клиент, и я сделаю все, о чем вы ни попросите. Так лучше?

— Просто замечательно, — ответил Винсент и расплатился.

Выходя из машины, он был вынужден сделать хороший шаг в сторону, чтобы не наступить в лужу, в которой остановилось такси.

За стеклянной входной дверью мелькнуло лицо Мины. Она быстро кивнула Винсенту и провела его в отделение судмедэкспертизы. Никаких рукопожатий — похоже, Мина забыла дома влажные салфетки.

— Спасибо, что так быстро подъехали, — сказала она.

— Конечно, как же иначе? — вежливо отозвался Винсент. — Где ящик? — Он с любопытством оглядел помещение, где был впервые. — И разве не Рубен должен им заниматься?

— Рубен здесь уже был. А ящик у Мильды, нашего судмедэксперта; криминалисты уже сделали первичный осмотр. Скоро его отправят в лабораторию в Линчёпинг для более подробной экспертизы, ну а пока у нас есть немного времени. Мне хотелось бы показать его вам, потому что только вы можете увидеть его, так сказать, в другой перспективе. Очень может быть, что это поможет вам составить профиль преступника.

— Не уверен, что вы не шутите, — ответил Винсент.

Они поднялись еще на несколько пролетов, и Винсент покосился на Мину. Что бы там ни было с этим ящиком, давно он не встречал такого интересного человека.

— Сюда.

Они пошли по длинному коридору. Винсент шел позади и наблюдал за темным «хвостом» Мины, прыгавшим у него перед глазами из стороны в сторону. Как будто тем самым она хотела его загипнотизировать.

Они свернули в раздевалку, где надели защитные костюмы, и направились к сверкающей чистотой прозекторской. Комната оставляла впечатление пустой, как обычно в фильмах, только в дальнем углу стоял ящик.

Винсент остановился. Давно он не видел ничего подобного. И в действительности это выглядело иначе, чем на фотографиях, которые показывала ему Мина. Будило воспоминания, которые, как до того думал Винсент, давно уснули непробудным сном. Хотя ему лучше, чем кому-либо, было известно о способности мозга хранить информацию. Ничто не исчезает оттуда просто так. Все остается и только выжидает момента, чтобы объявиться, когда меньше всего этого ждешь. И Винсент, конечно, знал об этом, только как будто не до конца верил.

— Он выглядит меньше, чем на снимках, — задумчиво заметил менталист. — Но это тоже часть иллюзии. Ящик должен казаться меньше, чем он есть на самом деле, чтобы зрители поверили в то, что ассистентка внутри не сможет уклониться от мечей. Что в нашем случае, конечно, не имеет никакого значения.

Ящик стоял на низком металлическом столике, и Винсент присел перед ним на корточки, чтобы лучше видеть.

— К нему можно прикасаться? — спросил он.

— Здесь все зависит от того, хотите ли вы, чтобы криминалисты обнаружили на нем ваши отпечатки, — ответила Мина.

— Веский аргумент, — сказал Винсент, отстраняясь от ящика. — Но для начала немного истории. Первым, кто выступил с этим номером, был полковник Стодаре, и произошло это в Египетском зале, в Лондоне, в тысяча восемьсот шестьдесят пятом году. Еще год спустя он опубликовал секрет этого фокуса. Правда, в ранней версии вместо ящика была корзина… Черт, что такое нужно сделать с человеком, чтобы заставить его влезть туда?

— Вы не любите закрытых помещений?

— Можно сказать и так. Это у меня от матери. Одна мысль о замкнутом пространстве навевает на меня кошмары.

Винсент сунул голову в ящик и осторожно, стараясь не дышать сквозь маску, осмотрел отверстия для мечей. Они были не там, где их делают обычно. Если хотят, чтобы ассистентка выжила, по крайней мере.

— Иногда номер заканчивался демонстрацией пустого ящика, — продолжал Винсент, — а потом ассистентка объявлялась среди публики, где ее меньше всего ожидали увидеть. Никогда этого не понимал.

Он боялся запаха — крови, пота, возможно, мочи. Но ничего этого не было. Только темные пятна на необработанной древесине.

— Я не поняла, это более сложный вариант трюка? — спросила Мина.

— Задумано, по-видимому, именно так. Но суть иллюзии в том, что ассистентка, которую пронзили мечами, выходит из ящика живой и невредимой. Если же ящик оказывается пустым, этот эффект тем самым уничтожается. Ее никогда не было в ящике, значит, и мечи не нужны. Правда, проделать нечто подобное с этим ящиком — ни малейшего шанса. — Винсент показал на заднюю стенку, где обычно находился потайной выход: — Отсюда просто невозможно выбраться.

Он поднялся, разминая ноги.

— Стоит ли так далеко заходить, — сказала Мина. — В конце концов, это всего лишь фокус.

— Именно, — согласился Винсент. — Всего лишь фокус, если не заходить так далеко. Что ж, любопытно было взглянуть, даже если мне не все понятно… А мечи?

— Здесь. — Мина показала на прозрачные цилиндрические футляры на другом столе. — Они упакованы, чтобы кровь могла высохнуть. Глупо получилось бы, если б кто-то напоролся на них еще раз. Их тоже отправят в Линчёпинг на анализ ДНК и отпечатков пальцев. Результатов придется подождать.

— В Линчёпинг? — переспросил Винсент.

— Да, в национальную лабораторию судмедэкспертизы, — пояснила Мина.

— Разве что для порядка; не думаю, что эти мечи нам много дадут. — Винсент внимательно рассматривал меч сквозь прозрачный футляр. — Это «Кондор». Сначала я подумал, что обычный фальшион, у них одинаковые клинки… Но нет, такая чешуйчатая рукоять только у «Кондора». Взгляните сюда…

Он поднес пластиковый цилиндр к глазам Мины.

Она наклонилась, вгляделась и кивнула.

— Могу я спросить, откуда вы все это знаете? С трюками более-менее понятно, это ваша профессия. Но…

Винсент рассмеялся:

— В молодости увлекался ролевыми играми.

— Ролевыми играми?

— Да, была у нас команда, собирались и играли в Средневековье.

— О… С этим у вас должно было хорошо получаться.

Винсент рассмеялся, как будто не ожидал такого услышать. Смех прокатился эхом по стерильной комнате.

— Лучше, во всяком случае, чем с мечами из пластика. И потом, какая девушка не мечтает о храбром рыцаре?

— Все верно, я сама была свидетельницей вашей храбрости, — сказала Мина, чувствуя, что краснеет. — Ну, хорошо… то есть вы сказали, что это…

— Большой меч «Кондор», вес около двух кило. Клинок из стали, углеродистой стали 1075, если точнее. Сделан в Эквадоре. Рукоятка — древесина гикори и грецкого ореха…

— О’кей, вы не только ролевик, но и ходячая «Википедия». Но меня больше интересует, почему мечи нам много не дадут. Вы ведь так сказали?

Винсент взвесил футляр в руке, как бы оценивая вес меча, и положил на стол рядом с другими такими же пластиковыми цилиндрами.

— В нем нет ничего необычного, такой можно купить где угодно. Кроме новых, на рынке много подержанных. Очень трудно будет установить продавца или покупателя…

— Хорошо, а ящик? Что вы думаете о нем? Нужны ли какие-нибудь специальные знания, чтобы сконструировать такой?

Винсент склонился над ящиком и сунул в него голову.

— Ящик может дать больше подсказок. Сколько еще людей знают о его существовании?

— Думаете, он сделал его сам? Или заказал где-нибудь?

Винсент встал, услышав, как хрустнули коленные суставы.

— Скорее, и то и другое, — ответил он. — Если он заказал ящик у мастера, то должен был приспособить его под свои цели. Кроме того, он мог купить чертежи, по которым собрал ящик самостоятельно. Для начала неплохо бы разобраться, где нам нужно искать.

— Было бы интересно взглянуть на эти чертежи, — добавила Мина.

— В любом случае, как я уже говорил, злоумышленник должен был на что-то опираться, то есть контактировать с кем-то из тех, кто этим занимается. Могу навести справки, если хотите. Список мастеров не такой длинный. Сегодня же займусь этим, вот только съезжу к своему агенту.

— Буду вам признательна. — Мина кивнула, тряхнув «хвостом». — Сейчас нам кстати любая помощь.

Винсент остановился и снова повернулся к ней.

— Чтобы собрать такой ящик, требуется время, — заметил он. — То есть все это планировалось заранее, расчетливо и хладнокровно. С другой стороны, агрессия, которая за всем этим чувствуется… Это противоречие, вот что сбивает меня с толку. Но не будем спешить с диагнозами, просто я должен как-то это переварить… Что вы решили с цифрой… я хотел сказать, с порезами на ее бедре?

— Пока ничего. Но я просила судмедэксперта поискать в журналах, есть ли другие такие случаи. Мы ведь даже не знаем, цифра ли это. Речь идет всего лишь о гипотезе… вашей гипотезе.

— Тем не менее имеет смысл проверить. Я много думал над этим и пришел к выводу, что цифра — самое правдоподобное объяснение. Даже если Юлия со мной и не согласна. Возможно, это и есть то направление, на котором нам нужно сосредоточиться, вместо того чтобы тратить время и силы на составление психологических профилей.

Дверь распахнулась, и Мина чудом избежала удара в лоб, прежде чем успела взяться на ручку. На пороге возник Рубен. При виде Винсента глаза его засверкали, как молния в грозовом облаке.

— Что он здесь делает? — Рубен повернулся к Мине.

— Распоряжение Юлии. — Мина равнодушно пожала плечами. — Я всего лишь делаю то, что мне велели. Сам-то где был?

— Ну… пил чай с одним очаровательным судмедэкспертом. — Рубен как будто смутился и быстро проскользнул в прозекторскую.

Винсент и Мина вышли в коридор.

— Я предвидел что-то в этом роде. — Менталист кивнул, повернувшись к Мине.

— Позвольте мне сказать. — Та тряхнула головой. — Юлия действительно просила вас составить психологический профиль преступника. Но это… как бы поточней выразиться… задание вне официальной схемы расследования, чтобы не возникло конфликта в коллективе. Юлия поручила мне «опекать вас» — да, да, она прямо так и сказала. Официально мы снова привлекаем к расследованию Яна Бергсвика — того самого горе-психолога, который в прошлый раз направил нас по ложному следу… — Поморщившись, Мина продолжила: — Юлия одобрила ваше вмешательство, но даже она не вполне уверена. Что же касается остальных… они просто не воспринимают вас как своего в группе. Винсент, мне действительно нужна ваша помощь, но я боюсь, что коллеги не станут нас особенно слушать. Прежде всего я имею в виду Рубена. Нам с вами придется вести свое расследование.

— Наверное, мне следует попытаться воздействовать на них своим неотразимым шармом, — пошутил Винсент.

— В прошлый раз вы расточали его вполне достаточно, — сухо отозвалась Мина.

Винсент не обиделся. Социальные игры не были для него чем-то естественным, как для большинства остальных. Поэтому он и занялся их изучением — и настолько преуспел в этом, что стал управлять поведением людей со сцены, научился понимать эти механизмы. Тем не менее срабатывало это чаще всего только там, на сцене. Конфликты в его семье были лучшим тому доказательством. Мине неплохо было бы об этом знать, чтобы не требовать от него невозможного.

— Ну а все-таки, — продолжала она. — Как обстоят дела с психологическим профилем?

— Пока все слишком расплывчато, — ответил Винсент. — Я не готов сделать какие-либо выводы. Хладнокровие и ярость, сочетание несочетаемого — вот что меня смущает. Это необычно. Я не говорю «невозможно», просто необычно.

Мина наморщила лоб.

— Извините, — сказал Винсент. — Мне надо собраться с мыслями. Мы обязательно поговорим об этом, но позже. Спасибо за возможность взглянуть на ящик. Это было небесполезно. Кстати, вы в курсе, что Рубен хочет с вами переспать? Он так и кричит об этом каждым своим жестом, а судя по тому, как расширились его зрачки…

— Боже мой, Винсент, — перебила его Мина. — Рубен хочет переспать со всеми, и не надо быть менталистом, чтобы это заметить.

Мрачные коридоры отделения судмедэкспертизы огласил заливистый смех. Винсент был так ошарашен, что даже забыл о своих подсчетах.

* * *

Почти невозможно. Кристер Бенгтсон вздохнул и включил компьютер. Как же тяжело давались ему эти бесконечные списки пропавших без вести людей… Многие удивились бы, узнав, сколько таких набирается за год по всей Швеции. Хотя кое-кто, похоже, исчезает по собственной воле.

Возраст жертвы — что-то между двадцатью и тридцатью годами. Согласно их оценке, по крайней мере. Такое трудно определить даже по виду живого человека, что уж говорить о трупе… Кристер взглянул на фотографию, которую взял у патологоанатома и которую ему предстояло сличить со снимками разыскных списков. Блондинка, волосы до плеч, голубые глаза. Похоже, была симпатичной при жизни. Он снова посмотрел на монитор. Внешность ни о чем не говорит, в Швеции половина девушек подходит под это описание. При этом Кристер не видел ни одной, которая зацепила бы его каким-либо особенным сходством.

Те немногие женщины, у которых с Кристером до сих пор складывались отношения, были темноволосыми. Должно быть, это что-то фрейдистское, связанное с его покойной матерью-шатенкой. При том что Кристер жил один. Никто из тех, кто пытался с ним сблизиться, не составил ему пары. Уже в самом начале знакомства он знал, что это не по-настоящему и рано или поздно все закончится.

Любовь мимолетна, как и все остальное. Нет ничего постоянного, кроме этой промозглой погоды. Хотя и она не навсегда, если верить Грете Тунберг^[5].

Кристер вернулся к компьютеру. Потянулся за чашкой, глотнул кофе и тут же выплюнул все обратно. Черт… что может быть хуже холодного кофе? На мониторе сменялись лица — молодые, исполненные надежды. Жизнь смахнет с них глуповатое выражение, это вопрос времени. Спасибо матери, которая с самого начала внушила Кристеру, что жизнь — это сплошные разочарования. Если знать об этом заранее, все проходит легче. Неоправданные ожидания — вот главная причина того, что большинство людей живут в вечной депрессии.

На мониторе одно лицо сменялось другим. Кристер снова взял чашку, глотнул — и выругался на собственную забывчивость. Потом выплюнул и мрачно посмотрел на холодный кофе в чашке. Вот она, жизнь… черт…

* * *

Винсент поправил печенья на блюдце — два ряда по четыре штуки в каждом. Он сидел у своего агента, в офисе «Шоулайф продакшн» на Страндвеген, и старался не думать о том, что только что видел в отделении судмедэкспертизы. О ящике с этими ужасными дырками. И о Мине рядом с ящиком, с волосами, убранными в темный «хвост».

Поначалу его каждый раз встречали здесь роскошными тортами, фисташковым бискотти с кусочками темного шоколада. Это потом годы совместной работы все упростили — по крайней мере, в плане внешней ритуальности. И тот факт, что сейчас на блюдце перед Винсентом лежала домашняя выпечка от «Тёссе», не предвещал ничего хорошего. Дело было, конечно, не в качестве выпечки, а в необычности угощения. У Винсента имелись все основания ожидать от агента неприятный сюрприз.

Умберто приехал в Швецию пятнадцать лет назад и до сих пор не избавился от итальянского акцента. Возможно, он считал, что это делает его речь изящней, и намеренно отказывался совершенствовать свой шведский. И все-таки лучше б он купил обыкновенное печенье «Барелина». Домашняя выпечка, конечно, вкуснее, но при машинной штамповке получаются кружки одного размера. Одно печенье неотличимо от другого, ничего не торчит и не нарушает идеальности ряда.

— Она больше не появлялась?

Винсент покачал головой.

— Ее не было вот уже на двух представлениях. Но это, разумеется, не значит, что она пропала навсегда.

— Тебе нужна охрана, как я уже говорил.

— Нет, нет… к чему такие расходы? Думаю, администрация театра справится с этой проблемой. Все образуется.

–…как говорил Джон Леннон о Марке Чепмене, — горько закончил фразу Умберто.

— Не будем больше об этом.

Винсент потянулся за печеньем. Белый шоколад и грецкий орех — довольно вкусно, несмотря на асимметрию.

— У нас жалобы, Винсент. — Умберто озабоченно пригладил тщательно подстриженную бороду. — Я о концертах на прошлой неделе, в Линчёпинге и Мальмё.

— Зрительные залы на тысячу сто девяносто шесть и девятьсот мест соответственно — и полный аншлаг. — Винсент кивнул. — Аплодировали стоя. Кому-то не понравилось мое шоу?

— Не шоу… — Умберто вздохнул. — Тебе обязательно лежать на полу в гримерной после концерта? С уборщицами чуть не случился сердечный приступ — и в том, и в другом зале.

Винсент взял еще одно печенье, чтобы выровнять ряд. Умберто запустил руку в бумажный пакет, чтобы наполнить блюдце, но Винсент остановил его взглядом. Ничто не должно нарушать порядок.

— Как давно мы с тобой работаем, Умберто? — спросил он. — Лет десять уже, наверное? Мне тяжело даются эти шоу. Все не так просто, как кажется. Поэтому мне требуется время, чтобы прийти в себя, и лучше всего это у меня получается в лежачем положении. Ты ведь давно об этом знаешь.

— Но целый час?.. Кроме того, техники из Карлстада не пришли в восторг от твоей затеи рассортировать их кабели по цвету.

— О’кей. — Винсент кивнул. — Это принимается. Извинись за меня.

Именно в Карлстаде у него не получился номер с гвоздем. Винсент проткнул себе ладонь и, конечно, должен был как-то развеяться после этого.

Умберто сощурил глаза и покачал головой:

— Когда ты наконец откажешься от этого номера? Что будет с турне, если ты себя покалечишь? Что скажет Мария?

— Мария скажет, что это лучшее из того, что могло со мной произойти, — ответил Винсент. — Потому что в этом случае я точно пойду с ней на семейный праздник.

— Праздник, — проворчал Умберто, не особенно вникая в его объяснения.

За окном, на противоположной стороне улицы, появились две молодые женщины в коротких желтых платьях. Они показывали в сторону моря. Наверное, туристки, очарованные ранней стокгольмской весной.

— Ты знаешь, что я с тобой не соглашусь. Я не думаю идти у тебя на поводу и прослежу, чтобы в следующий раз ты приехал на шоу в сопровождении охранника.

— Это смешно, тебе не кажется? — отозвался Винсент. — Я ведь не какой-нибудь там Беньямин Ингроссо^[6]… ну, или тот же Джон Леннон. Не знаю, как тебя в этом убедить, но, так или иначе… спасибо.

Умберто снова посмотрел на Винсента:

— Ты все еще подписываешь гвозди?

— И гвозди, и фотографии, и футболки… здесь все зависит от того, на чем поклонник захочет видеть мой автограф.

— «Художник всегда ставит подпись под своим произведением», — процитировал Умберто и рассмеялся. — Ты сам вырыл себе эту яму.

— Да, да… и, раз уж мы заговорили о шоу, не мог бы ты попросить театрального администратора не ставить газированную воду мне в гримерную?

— Они всего лишь хотят, чтобы тебе было лучше… — Умберто снова оглянулся на окно. — Мы вообще в этом не участвуем, как ты и просил. И если в гримерной появляются вода, фрукты или сладости, то только по инициативе театра. Мы ведь уже обсуждали это.

— Да, но они должны знать, что я не пью газировку перед выступлением. Мне нужен голос, то есть поддержка мышц живота. А после газировки может случиться отрыжка. Лучше выпить простой воды из-под крана.

Женщины на противоположной стороне улицы пошли своей дорогой, и Умберто повернул к Винсенту усталое лицо.

— Это их дело. Ты ведь можешь выпить эту воду и после выступления.

— Но у меня больше нет сил…

Умберто поднял руку с соединенными большим, указательным и средним пальцами.

— Не думаю, что нам стоит продолжать этот спор, — сказал он. — Все — adresso basta!^[7] Иногда ты ведешь себя как ребенок. Пьешь ты эту воду или нет, это никому не интересно, о’кей?

Винсент пожал плечами. Ему всего лишь не нравилось, что театр бросает деньги на ветер. И потом, много бутылок — это много этикеток на бутылках, которые надо выровнять в одном направлении.

— Ты помнишь иллюзиониста, с которым вы работали раньше? — сменил тему Винсент. — Ну, того… с ящиками… Распиливание женщин, водяной куб — старая школа. Не знаешь, что он потом сделал со своим реквизитом?

Умберто взял печенье и задумался.

— Ты имеешь в виду Тома Престо? Да… этот не мелочился. Восемь танцовщиц, три грузовика реквизита и непомерно раздутое самомнение. По мне, так слишком затратно. С чего ты вдруг о нем вспомнил?

— Подумалось, как можно на него выйти, если кто-то вдруг захочет купить что-нибудь из его вещей. Ящик с мечами, к примеру.

Умберто затолкал в рот остатки печенья, смахнул с бороды крошки и покачал головой:

— Мы все продали, как только у него не заладилось шоу. Одному французскому коллекционеру, насколько я помню. Думаю, этот реквизит хранится у него в сарае где-нибудь в Ницце. Мне почему-то не верится, что французский коллекционер нашел всему этому более достойное применение. Не знаю, видел ли ты шоу Тома Престо, но человек он был рисковый.

— Вот кто нуждался в контроле с твоей стороны.

— Примерно это говорил мне и коллекционер, но я плохо разбираюсь в трюках. Один этот гигантский аквариум, которым Том…

— Водяная камера, так называл это Гудини, — подсказал Винсент, но Умберто отмахнулся:

— Там, наверное, какая-то секретная дырочка сзади… Если что-то пошло не так и артист не может выбраться из камеры, ассистенту достаточно выдернуть пробку, чтобы вся вода вылилась за несколько секунд.

— Есть такая хитрость. — Винсент кивнул.

— Так вот, ничего подобного у Тома Престо не было. Гордость не позволяла ему подстраховываться. Француз не захотел иметь в своей коллекции такую опасную штуку, так прямо и сказал: «C’est trop extreme»^[8]. Даже не знаю, в каком сарае теперь этот аквариум собирает пыль, но для тебя могу навести справки… Кстати, насчет сбора пыли… — Умберто хлопнул себя по лбу: — У меня для тебя завалялся рождественский подарок. Одну минуту…

И исчез из комнаты, прежде чем Винсент успел что-либо возразить. Спустя полминуты Умберто появился снова с огромным фолиантом в руках.

— Рождество было несколько месяцев назад. Ты, похоже, заработался; скоро Пасха.

— Я знаю, но это прислали за неделю до Рождества. Все это время она пылилась в офисе. Я просто забыл о ней, извини.

Толстенная книга «Млекопитающие Мексики» была перевязана красной лентой, собранной в изящную розу. На золоченом шнурке висела открытка — «Винсенту. Не совсем ваша тема, но может оказаться интересней, чем вы думаете. От поклонницы». Буквы с завитушками. Каллиграфический почерк, определенно женский. Винсенту показалось даже, что он узнал руку, но так и не смог вспомнить ничего определенного. С обложки скалил зубы мексиканский леопард.

— Спасибо, — ответил Винсент, взвесив в руке книгу на тысячу с лишним страниц. — Это именно то, с чем я собирался сегодня таскаться весь день.

Умберто рассмеялся.

— Это твои фанаты, не мои… Так что мы будем делать с жалобами? Ты не можешь и дальше провоцировать сердечные приступы у работников театра.

— Не волнуйся, — успокоил его Винсент. — Оставшаяся часть турне пройдет без потрясений, обещаю. Если только уборщицы будут заходить в гримерную не раньше чем час спустя после выступления.

Умберто рассмеялся и протянул Винсенту руку:

— Договорились, дорогой амиго.

— Заметано.

Винсент взял книгу под мышку и пошел к двери, по пути захватив со стола бумажный пакет с печеньями.

* * *

Мина сидела с прижатой к уху телефонной трубкой. Как все-таки хорошо, что она успела протереть ее алкогелем, перед тем как ответила! Мина слушала, делая отметки на обратной стороне счет-фактуры — ближайшей попавшейся под руку бумажке. Задавала встречные вопросы. Спустя полминуты взглянула на часы и направилась в буфет.

Рубен, спиной к ней, с аппетитом уплетал фрикадельки с салатом. Он отказался от сложных углеводов, после того как прибавка в весе стала очевидной, и не забывал напоминать об этом коллегам перед каждым обедом.

— Ты занимался случаем самоубийства два с половиной месяца тому назад? — спросила Мина в его спину. — Тринадцатое января, Агнес Сеси, двадцать один год.

Рубен замер, не донеся вилку до рта.

— Да, что-то такое было… А в чем дело?

Он поморщился, когда Мина, выдвинув стул, села напротив, закатил глаза и положил вилку.

Мина старалась не думать о грязи, скопившейся в этой комнате, и о всех крошечных существах, от которых сразу зачесалось тело. На работе она держалась, но это забирало столько энергии, что дома вечером Мина без сил падала на диван. Она опустила рукава, чтобы защитить кожу от нежелательных соприкосновений, облокотилась на стол и посмотрела на Рубена:

— Рассказывай.

— Ну… что тут рассказывать? Я и Линдгрен — он из молодых — прибыли на место первыми. Сразу было ясно, что это самоубийство.

— Откуда?

Рубен снова вздохнул. Тоскливо взглянул на холодные фрикадельки в соусе, уже покрывшемся пленкой. Мина игнорировала его голод. Рубену не следовало обедать в буфете отделения полиции, хотя бы из гигиенических соображений. Он еще будет благодарить ее за это.

— Выстрел в рот. Оружие с ее отпечатками лежало рядом. И никакой верхней одежды, несмотря на зиму. Короче, все признаки того, что она не была в ладах с головой.

— Предсмертная записка?

— Нет, никакой записки. Но Агнес долго лечилась от депрессии. Несколько раз лежала в больнице Святого Георгия. Никто из ее знакомых не удивился, узнав, чем она кончила, включая приятеля, с которым она снимала квартиру.

— Что, совсем никаких подозрений?

— Ты имеешь в виду подругу? Разве поначалу, поскольку предсмертной записки все-таки не нашли. Такие эксцентричные особы обычно оставляют записки. Кроме того, это приятель позвонил в полицию. Но подозрения отпали после того, как мы нажали на него на допросе… Похоже, минутная слабость, если учесть, что все произошло на скамейке в парке. Почему ты об этом спрашиваешь?

— У тебя есть фотографии? Тела? Места преступления?

— Какого места преступления? Я же сказал, это самоубийство.

Но Мина не слушала. Ей предстояло объяснение с коллегами, но для начала не мешало взглянуть самой.

— Пойдем. — Рубен со вздохом поднялся со стула.

Мина заметила, что он не убрал за собой поднос. Хотела спросить, не работает ли здесь, в буфете, его мама, но воздержалась. Мужчины болезненно воспринимают такие замечания, а Рубен вообще обидчив. Кроме того, Мина нуждалась в его помощи. Он направился к лифту, она — за ним.

Того, что она только что услышала по телефону, вполне хватило бы, но фотографии могли стать хорошей опорой ее версии. Если подозрения Мины подтвердятся, это изменит все.

* * *

— Что случилось? — Юлия вошла в комнату с перекинутым через руку пальто. — Я собиралась домой, но тут позвонила Мина… она мне так ничего и не объяснила.

— Мне тоже, — кисло подхватил Кристер с большой чашкой кофе в одной руке и булкой в другой.

— Ты не прихватил с собой еще одной булочки? — с надеждой спросил Рубен.

Никого не слушая, Мина магнитами крепила новые фотографии к доске, не сняв старые.

— Где Педер? — Она оглянулась. — Я хотела собрать всех.

Рубен пожал плечами и громко хрустнул яблоком, которое взял из вазочки на столе. Мина не могла на это смотреть. Это яблоко пролежало там не один день. Внутренним взором она видела маленьких зловредных зверьков, которыми кишела его кожица и которые сейчас исчезали во рту Рубена. Мина старалась не думать ни о том, что еще было во рту Рубена, ни о том, где еще этот рот был. Ее воображению было бы не под силу представить такую армию бактерий. Мина сглотнула, подавляя подступающую рвоту. В любом случае нужно делать вид, что всё в порядке.

— Он не отвечает на звонки, — сказал Рубен, громко чавкая.

— Ты не заходил к нему? — подавляя раздражение, спросила Мина.

Рубен пожал плечами.

Мина отложила пустую папку и вышла из комнаты для совещаний. Педер обнаружился в своем кабинете. Он храпел, запрокинув голову и откинувшись на спинку стула. Кто-то из коллег нарисовал у него под носом усы.

— Педер! У нас совещание, пойдем!

Педер вздрогнул и заспанно огляделся.

Мина не стала его дожидаться, но, возвращаясь в комнату для совещаний, услышала за спиной шаркающие шаги.

Когда она вошла, коллеги разглядывали новые фотографии на доске. Мина знала, что они ничего не поймут без ее объяснений. Этой идеей она была обязана судмедэксперту Мильде и Винсенту, благодаря которому в голове Мины зародились первые подозрения. Группа все еще была настроена скептически по отношению к менталисту. Теперь это ненадолго. Он незаменим, и уже доказал это.

Педер вошел следом за Миной и устало плюхнулся на стул. Он тер глаза кулаками, перемещая посиневшие мешки. Коллеги хихикали, глядя на его усы, но молчали.

Мина оглядела аудиторию, остановив на каждом пристальный взгляд. Теперь ей предстояло убедить их в том, в чем сама она почти не сомневалась.

Мина глубоко вздохнула и показала на доску:

— Думаю, Винсент прав. Мы имеем дело с серийным убийцей.

Тишина. Они были в растерянности. Мина это предвидела.

— Как вы знаете, я почти не сомневалась, что на бедре у нашей жертвы вырезана цифра, — продолжала она. — Это навело меня на естественные подозрения и заставило искать цифры и на других телах. Я обратилась за помощью к Мильде из судмедэкспертизы — сегодня, когда навещала ее в связи с трупом, найденным в ящике. С ходу Мильда не смогла припомнить ничего такого, но вскоре перезвонила мне и рассказала про Агнес. Агнес Сеси.

Мина показала на фотографию рыжеволосой девушки, полулежавшей на скамейке в парке. Лужицу крови под ее ногами можно было принять за тень. Девушка была без пальто, несмотря на зиму. Справа от нее на земле лежал пистолет, словно только что выпал из ее руки.

— Снимок сделан в парке Берцелли, возле Китайского театра.

— Что-то не похоже на мюзикл, — пробормотал Кристер и пожал плечами в ответ на полные недоумения взгляды коллег.

Мина перевела палец на другой снимок, с видом прозекторской. Теперь эта же девушка лежала голой на металлическом столе, так, что на ее правом бедре отчетливо вырисовывались три линии — одна вертикальная и две сходящиеся друг с другом в нижней точке в виде буквы «V». Оставалось добавить две горизонтальные, сверху и снизу, чтобы получилась римская «четыре».

— Вот еще одна цифра, как и говорил Винсент, — сказала Мина. — И это то, во что вы не верили и что мы с вами пропустили.

Коллеги дружно вытянули шеи. Теперь все смотрели, во всяком случае, заинтересованно. Изогнутая бровь Рубена красноречиво выражала скепсис. Педер хлопал глазами, стараясь сфокусировать взгляд.

Мина снова показала на фотографию в прозекторской:

— Конечно, это было замечено при осмотре и занесено в протокол вскрытия. Но, с учетом истории Агнес, мы списали порезы на ее психическое нездоровье и не особенно ими занимались.

— Мы решили, что это она сама себя изрезала, и это объяснение все еще не потеряло силы, — скептически заметил Рубен, откидываясь на спинку стула. Он забросил ногу на ногу и раскачивался всем телом.

— Разумеется, такое вполне могло быть, — спокойно согласилась Мина. — Мы с вами видели и более странные вещи. Если бы только еще не это…

Мина показала на другой снимок, а потом — еще на один, в том конце доски, где были фотографии первой жертвы из ящика.

Ничего объяснять не пришлось, снимки говорили сами за себя. Юлия встала и подошла к доске. Еще раз вгляделась в фотографии, на которые показывала Мина.

— Разбитые часы…

Мина кивнула:

— Именно. И у этой жертвы тоже разбитые часы, которые показывают два часа ровно, а часы женщины из ящика — ровно три. Я верю в одно совпадение, но не в два.

Тишина в комнате сгустилась. Каждый старался переварить то, что только что сказала Мина.

— Думаешь, это сделал один человек? — неуверенно спросил Рубен. Теперь он был почти готов прислушаться к версии Винсента.

— А ты как думаешь? — в свою очередь, спросила Мина.

Рубен как будто собирался что-то возразить, но снова закрыл рот. Юлия с серьезным лицом рассматривала фотографии, выставленные Миной.

— Мы должны еще раз пройтись по всему этому с самого начала, — сказала она. — Рассмотреть все до мельчайших деталей. Приготовьтесь к долгому вечеру. Позвоните домой и предупредите, что сегодня не получится вернуться пораньше. Хорошая работа, Мина.

Все закивали. Педер прокашлялся.

— Но если есть жертва под номером три, — начал он, едва ворочая языком от усталости, — и жертва под номером четыре, то этот убийца много чего успел сделать, прежде чем обратил на себя наше внимание, так?

— Вот и я спрашиваю себя о том же, — кивнула Мина.

Она потрогала пальцем папку. Что-то здесь было не так. Нечто такое, что она должна была увидеть, постоянно ускользало от ее внимания. Мина тряхнула головой. Все всплывет на поверхность рано или поздно.

Она вытащила из кармана упаковку влажных салфеток и протянула несколько штук Педеру:

— Вытри под носом, там тебе кое-что пририсовали.

* * *

Винсент с трудом открыл глаза. Бо́льшую часть ночи он просидел за компьютером в поисках информации о возможных продавцах и покупателях ящика и прилагавшихся к нему мечей. Он столкнулся с серьезной проблемой. Количество предложений могло бы удивить непосвященного человека. Желание во что бы то ни стало оправдать ожидания Мины нагнетало стресс. С другой стороны, именно это и держало Винсента на плаву, не давая провалиться в сон.

Спустя пару часов он проснулся от странного звука и долго не мог понять, что это такое. Как будто пение — абсолютный диссонанс. Невообразимые перепады из одной тональности в другую заставили Винсента пожалеть о том, что природа одарила его хоть каким-то музыкальным слухом. Выражение «медведь на ухо наступил» раздражало его своей легкомысленностью. На самом деле речь шла о редком феномене — неспособности человека отличать одну звуковую последовательность от другой. Полная противоположность этому — абсолютный слух, то есть способность узнавать отдельные по высоте звуки даже без соотнесения их друг с другом. Относительный слух означает, что человек может различать интервалы между звуками, не распознавая их по отдельности. И вот сейчас для Винсента настал момент возблагодарить судьбу за то, что наделила его всего лишь относительным слухом.

–…уууу… те… бя……

На этом песня, похоже, закончилась. Винсент сел в постели и прищурился. Семья в полном составе стояла в ногах его кровати. Мария и Астон — с восторженно распахнутыми глазами. Беньямин и Ребекка — как у подножия собственного эшафота. Винсент сразу почувствовал близость к своим старшим детям. Он ненавидел дни рождения. То есть не дни рождения вообще, конечно, а прежде всего свои собственные.

–…поздравляя-яяем те-е‐ебя-я‐я…

Астон заорал и схватился за ногу. Сердито оглянулся на Беньямина, но тот пожал плечами и показал на Ребекку. Та подняла бровь. Астон набычился, но сдержался. Младший сын был венцом иерархии в семье Винсента. Но коварная Ребекка могла причинить и физическую боль, если Астон делал не то, что она хотела.

— Поздравляю, дорогой! — Мария поставила на постель серебряный поднос с тортом домашней выпечки.

Винсента чуть не затошнило. Взбитые сливки — не самое любимое его блюдо по утрам, хотя в семье Марии это, похоже, было традицией. Иначе как объяснить то, что и в годы жизни с Ульрикой Винсент не был избавлен от этого странного ритуала. Он понимал, что торт в данном случае следует воспринимать как символ любви, а вовсе не как орудие атаки на пищеварительную систему, поэтому в конце концов растянул рот в широкой улыбке.

— Астон, пакеты!

Глаза Марии влажно заблестели, когда она осторожно опускалась на край кровати.

В отличие от мужа Мария любила дни рождения. Больше всего свои собственные, но и всех остальных тоже. Астон прыгнул на кровать с двумя пакетами в руках, едва не опрокинув торт.

— Это мы с мамой испекли его вчера вечером! — гордо провозгласил он. — Мы вообще профи по тортам. Получилась та-аакая гора сливок…

Каркающий американский акцент на слове «профи» был явным следствием влияния «Ютьюба». На какое-то мгновение Винсенту даже захотелось, чтобы торт соскользнул на пол навстречу своей преждевременной кончине. Он прекрасно осознавал масштабы этой катастрофы. Дело не только в том, что семья лишится сладкого. Мария непременно увидела бы в этом дурной знак, и остаток дня прошел бы под знаком проклятия, что, в свою очередь, означало череду катастроф, которые не замедлили бы последовать одна за другой.

— Вот, папа. — Астон протянул Винсенту пакет, не переставая прыгать на одеяле, и они с Марией обменялись радостными взглядами.

Первый пакет, кое-где перетянутый полосками скотча, выглядел довольно небрежно. Винсент узнал подарочную бумагу — в нее был завернут «Монстер трак», который они с Марией подарили Астону на прошлый день рождения в феврале. Винсент улыбнулся и обнял сына. Кто не любит «Монстер трак»?

Но в пакете оказался галстук. Мария взъерошила волосы на голове Астона. У Винсента было уже два таких галстука, и все дареные. Наверняка Мария выделила детям деньги, предоставив самим выбрать, чем порадовать папу. И они не придумали ничего лучше, как пойти по проторенной дорожке. Их фантазии хватило только на галстук! С другой стороны, если галстук понравился папе в прошлом году, почему в этом надо что-то менять? Тем более что у Винсента есть прекрасная возможность отплатить тем же. Когда Астону исполнится двадцать лет, он получит свой первый галстук.

— Еще один, папа!

Белоснежная шапка из взбитых сливок уже съезжала набок.

— Успокойся, дорогой, — урезонивала Астона Мария.

Она выжидательно смотрела на мужа.

Этот пакет был совсем тонкий и обернут не в пример аккуратнее. Винсент с первого взгляда заподозрил руку Марии. В пользу этой версии говорила и наклейка в виде сверкающего сердечка на верхней стороне. Он развернул бумагу.

— Мы поплывем на пароме, папа! Все вместе!

Винсент взглянул на открытку — только не это… Финский паром — можно ли придумать что-либо более кошмарное? Пятьдесят тысяч тонн насквозь пропитавшегося пивом железа. Он оглянулся на Беньямина и Ребекку — та же боль в глазах. Их лица отражали отчаяние Винсента. Старшие дети обменялись с отцом понимающими взглядами.

Все трое знали, что если Марии пришла в голову «просто фантастическая идея» на тему семейного отдыха, то это необратимо. А значит, в скором времени всем им придется провести целые сутки запертыми в стальном бункере. Винсент взглянул на обратную сторону — срок подарочного сертификата истекал через год. В его распоряжении оставалось двенадцать месяцев, чтобы покинуть страну.

— Попробуй торт, любимый. — Счастливая Мария протягивала Винсенту блюдце с громадным куском, который только что отрезала. — Астон прав, мы по тортам профи. И столько сливок…

Винсент сглотнул и улыбнулся. Это была любовь — и ничего другого. Ему желали добра, а значит, все, что оставалось, — подыгрывать из последних сил.

— Благодарю, дорогая, но, может, мы попробуем торт все вместе, за столом?

Они собрали подарки, бумагу, взяли торт и вышли на кухню.

По пути Винсент захватил себе еще один подарок с полки — двойной альбом «Ксерокс‐4» Альва Ното^[9]. Он сам перевязал его красной лентой, которую снял, осторожно поддел ногтем первую пластинку, вытащил из конверта, пару минут повертел в руке, предвкушая наслаждение, и только потом поставил на проигрыватель в гостиной. Это было то, что надо.

Затем взял банку, насыпал в ладонь немного корма для рыбок и направился к аквариуму, где поднес ладонь к самой поверхности воды. Винсент не зря выбрал именно американских евдошек. Не самые красивые рыбки — зато единственные, которых можно кормить с руки. Долго ждать не пришлось. Скоро четыре рыбки, окружив руку Винсента, стали хватать из нее белые хлопья.

— Сегодня будет шумно, — сказал им Винсент. — Прошу прощения заранее. Вы знаете, как это бывает.

И, установив нужный ему уровень громкости, вышел на кухню.

Только в объятиях этой музыки и получалось немного расслабиться. Реакция Марии, судя по напряженным плечам, была противоположной. Она вздыхала каждый раз, когда заставала Винсента с виниловой пластинкой в руках. И в этом Мария тоже не понимала мужа. Она предпочла бы слушать Эда Ширана в музыкальном приложении «Спотифай», которое, в отличие от проигрывателя совсем не занимает места. Но Мария видела красную ленту, которая сегодня обозначала территорию Винсента.

Винсент сел за стол и взял свой кусочек торта. Часы показывали восемь ноль-ноль. Еще шестнадцать часов. Девятьсот шестьдесят минут. Пятьдесят тысяч шестьсот секунд. Потом этот день рождения закончится.

* * *

— Может, сегодня поделишься?

Мина покачала головой:

— Сегодня не самый подходящий день для этого. И вообще, я здесь только для того, чтобы слушать, ты знаешь. Вспомни, когда ты видел меня здесь в последний раз?

— Да, да, это так. Меня тоже давно здесь не было. Держался… И вот сейчас я снова здесь. Кофе?

Мужчина с собакой — так его окрестила Мина — держал в руке бумажный стакан. Она даже не знала, как его зовут, а вот прозвище, которым одарила его с первого взгляда, прилипло к нему раз и навсегда. Кроме него в группе были Тетенька в лиловой шали, Сконец и Девушка с дельфином. Мина помнила, как их зовут на самом деле, но имена плохо ассоциировались с людьми в этом странном месте. В конце концов, это был клуб анонимных алкоголиков. При том что сама Мина алкоголиком себя не считала, поэтому и не рассматривала себя как часть коллектива, который, как обычно и бывает в таких местах, сложился быстро и естественно.

Мина покачала головой на бумажный стакан в руке Мужчины с собакой. Ее тошнило при одной мысли о том, какими опасными микроскопическими созданиями кишел не только этот стакан, но и термос, которым пользовались все кому не лень.

Мужчина с собакой пожал плечами и нацедил себе кофе.

Один вид этого напитка заставил Мину брезгливо поежиться. Глядя на его маслянистую поверхность, она подумала, что не стала бы пить такой даже из самой стерильной посуды.

— Почему пришел так поздно? — спросила Мина и едва не прикусила язык.

Во‐первых, ее это совершенно не интересовало. А во‐вторых, вопрос вполне можно было истолковать как неприличный.

— Отвозил жену в больницу, ей нужно обследоваться после операции. Сколиоз в тяжелой форме, второй год в инвалидном кресле.

Мина кивнула, еще раз пожалев о своей несдержанности. Вопрос оказался еще более личным, чем она могла подумать. Слава богу, что Мужчина с собакой не стал и дальше углубляться в историю своей жены. Вместо этого он нагнулся, налил воды в чашку своему золотистому ретриверу и почесал у него за ушами.

— Как зовут собаку?

Опять — ну что ты будешь делать? Мина не могла взять в толк, с чего вдруг взяла на себя обязанность заполнять паузы между словами. Она терпеть не могла вежливую болтовню ни о чем. Но мужчине вопрос понравился.

— Боссе, — гордо ответил он. — Ему четыре года.

Мина кивнула. Животные — явно не ее хобби по вполне понятной причине. Лапы Боссе были черными от грязи после небольшой прогулки по улице.

— Привет, рада тебя видеть!

К кофейному столику приближалась Девушка с дельфином и широко улыбалась Мине.

Девушка с дельфином всегда выглядела очень счастливой, что воспринималось почти как симптом с учетом специфики места. В отличие от Мины, которая приносила сюда что угодно, только не безмерную радость. Эту девушку звали Анна, а дельфин, благодаря которому она получила свое прозвище, был вытатуирован у нее на лодыжке. Мина заметила его уже при первой встрече. Она не стала расспрашивать Анну, есть ли у дельфина приятели на других частях ее тела, из опасения, что та разденется перед ней донага. Мина ведь вполне смогла бы прожить даже и без этого дельфина. Но Анна оказала ей большую услугу, поэтому Мина широко улыбнулась ей и кивнула в ответ.

— Спасибо, что вывела меня на Винсента Вальдера, — сказала она. — Моя начальница сразу взяла его в оборот.

Девушка с дельфином засияла:

— То есть это что-то вам дало?

— Думаю, да, — ответила Мина. — Надеюсь на это.

Девушка с дельфином засияла еще ярче. Мина даже испугалась за нее.

— То есть ты все-таки связалась с ним, с Винсентом Вальдером? Как здорово! Я ведь с ним почти не знакома, он такой мрачный… Сама не знаю, как получилось, что я рассказала тебе о нем. И… еще раз извини, что тогда подслушала. Мне так неудобно…

В тот день Мина решила позвонить Юлии в перерыве между занятиями. Это случилось вскоре после того, как они нашли ящик. А потом подошла Анна и посоветовала связаться с Винсентом. Мина засомневалась поначалу, но быстро осознала, что идея не лишена разумных оснований. В результате знакомство с эксцентричным менталистом не только пошло на пользу расследованию, но и здорово скрасило существование Мины за последние несколько дней.

Жизнь, конечно, порядком усложнилась, зато стала интереснее. И это казалось странным Мине, до сих пор никого близко к себе не подпускавшей. Она, для которой дистанция была святым понятием, вдруг решила приоткрыть дверку совершенно чужому человеку. Но, насколько это могла осознать Мина, до сих пор ситуация оставалась под полным ее контролем. Разве что говорить по телефону следовало бы тише.

Ретривер Боссе напился и пошел на нее, высунув язык. Мина сжала кулаки, пытаясь совладать со страхом, что удавалось ей на протяжении трех-четырех секунд, после чего она все-таки попятилась, почувствовав на своей руке мокрый собачий нос.

— Он добрый… — Заулыбавшись, мужчина почесал у Боссе за ушами.

Изо рта собаки упала капля слюны. Пес подобрался и радостно замахал хвостом. Он, как видно, решил, что им любуются, неправильно истолковав внимание Мины.

— Хммм… — Та еще раз подозрительно покосилась на грязные лапы Боссе.

Стало тихо. Собака осторожно приблизилась еще на шаг.

— В следующий раз я подумываю сделать волка, — услышала Мина голос Девушки с дельфином.

Мина не сразу догадалась, что та имеет в виду татуировку.

— И еще какой-нибудь клевый текст, который я еще не придумала. Carpe diem, думаю… Хотя, это, наверное, избито? Но все равно красиво. «Лови момент» — вот что это значит. Разве это не то, что всем нам нужно? Жить в настоящем, быть здесь и сейчас…

Девушка с дельфином закатала рукав футболки и показала свое предплечье.

— А знаешь, о чем бы я думала на твоем месте? — перебила ее Мина и ответила, встретив вопросительный взгляд девушки: — Достаточно ли хорошо продезинфицирована игла, чисты ли чернила…

— О, это и в самом деле круто! — оживилась девушка. — Сразу понимаешь, что живешь… по-настоящему. Потому что никто не может сказать, что случится в следующий момент. Может, ты будешь инфицирована и получишь в кровь порцию этих бактерий-убийц. Которые будут пожирать тебя изнутри…

— Living on the edge, — сухо перебила Мина.

— Именно! Спасибо! «Жизнь на грани» — именно этого я и хочу. Спасибо за идею! Просто замечательный девиз.

Мина смотрела в восторженное лицо девушки и не знала, о чем с ней теперь говорить. То, что Анна приняла за идею, вовсе не было таковой по замыслу Мины. Той подумалось, что отныне любое ее слово имеет шанс рано или поздно проявиться на предплечье этой девушки в виде инфицированной татуировки.

— Пора в зал! — позвал мужской голос со стороны двери.

Мысленно поблагодарив его за спасение, Мина пошла за остальными.

Примечания

4

Халланд — провинция в Швеции.

5

Грета Тинтин Элеонора Эрнман Тунберг (р. 2003) — шведская экологическая активистка, получившая международную известность и признание за продвижение мнения о неизбежном экзистенциальном кризисе для человечества в результате изменения климата.

6

Беньямин Даниэле Вальгрен Ингроссо (р. 1997) — шведский певец и автор песен.

7

Хватит на этом! (ит.)

8

«Это слишком экстремально» (фр.).

9

Alva Noto (Альва Ното) — сценическое имя звукового художника Карстена Николая, работающего в стилях экспериментальной электронной музыки.