Голем и Джинн

Хелен Уэкер, 2013

В 1899 году в Нью-Йорке оказываются два мифических существа. Голема слепили из глины; голем должна была стать верной женой сыну мебельного фабриканта, отправляющемуся в Новый Свет. Но посреди Атлантики ее хозяин умирает, и голем прибывает в Нью-Йорк одна. Она совсем не знает людей, боится толп, но безошибочно ощущает человеческие желания. Джинн тысячу лет просидел в медной лампе, пока не был случайно освобожден жестянщиком из района Нью-Йорка, известного как Маленькая Сирия. Столетия пролетели для джинна как один миг; более того, он не помнит, как оказался в лампе и кто его туда заточил. Однажды на ночной прогулке посреди опустевшего города голем и джинн встретятся. Впервые на русском.

7

В субботу, теплым сентябрьским утром, Джинн стоял в задних рядах зрителей в битком набитом арендованном зале и наблюдал, как священник маронитской католической церкви совершает обряд венчания мужчины и женщины. Несмотря на царящее вокруг веселье, настроение у него было не из лучших.

— Почему я должен идти, если я с ними даже не знаком? — спрашивал он Арбели еще утром.

— Потому что теперь ты член общины и должен присутствовать при таких событиях.

— Ты же сам говорил, что мне надо соблюдать дистанцию, пока я учусь.

— Дистанция — это одно, а невежливость — другое.

— А в чем здесь невежливость, если я их не знаю? И не понимаю, в чем смысл этой свадьбы? С какой стати два свободных человека соглашаются быть привязанными друг к другу до конца жизни?

После этого разговор стал неприятным. Взволнованный и возмущенный Арбели пытался защитить институт брака, припоминая все известные ему доводы: рождение детей и законность, облагораживающие влияние семейной жизни, женское целомудрие и мужскую верность. Джинн презрительно фыркал, услышав каждый аргумент, и говорил, что джиннов такие вещи не волнуют и непонятно, почему они должны беспокоить людей. Арбели на это возражал, что так повелось от глубины веков и не Джинну это менять и что он должен пойти на свадьбу, а свое мнение держать при себе. А Джинн отвечал, что из всех знакомых ему существ — не важно, созданы они из крови и плоти или из пламени, — люди, несомненно, самые нелепые.

В самой дальней от него части зала жених и невеста опустились на колени, и священник помахал над ними кадилом. Невесте едва исполнилось восемнадцать, ее звали Лейла, но все называли Лулу, хотя это имя ей совсем не подходило: оно подразумевало бойкость, и следа которой не было в этой маленькой, застенчиво улыбающейся девочке. Жених, Сэм Хуссейни, был кругленьким и дружелюбным, и все в Маленькой Сирии хорошо знали его. Он был из числа первых сирийских торговцев, обосновавшихся на Вашингтон-стрит, а его магазин импортных товаров считался местной достопримечательностью, и покупатели приезжали к нему даже из других районов. Со временем он разбогател, но всегда охотно помогал соседям, поэтому злых завистников у него было немного. Сейчас он сиял от счастья и то и дело бросал взгляды на свою невесту, словно не веря собственной удаче.

Церемония закончилась, и все гости пешком отправились в кофейню Фаддулов на праздничный обед. Столики были заставлены тарелками с кебабами и рисом, пирожками с мясом и шпинатом и мешочками с миндалем в сахаре, перевязанными ленточкой. Женщины, собравшиеся в одной стороне кофейни, ели и болтали. В другой стороне мужчины разливали по рюмкам араку и обменивались новостями. Сэм и Лулу, сидя за отдельным маленьким столиком в центре кофейни, принимали поздравления, счастливые и немного растерянные. На специальном столе для подарков громоздилась гора коробок и конвертов.

Джинна в толпе не было. Он, скрестив ноги, сидел на деревянном ящике в тенистом переулке за кофейней. В зале скоро стало невыносимо душно из-за смешавшихся запахов духов, благовоний и пота, а кроме того, он все еще злился, оттого что был свидетелем бессмысленной, с его точки зрения, церемонии, и не испытывал ни малейшего желания толкаться в духоте с десятками совершенно незнакомых людей. День выдался прекрасный, небо, видное между крышами домов, завораживало голубизной, а легкий ветерок относил прочь зловоние, издаваемое кучами мусора.

Джинн вытащил из кармана пригоршню золотых цепочек, купленных в подозрительной лавке на Бауэри. Арбели водил его туда, сказав, что это единственное место, где золото продают дешево. Самому ему там явно не нравилось, и он хмурился, слыша невероятно низкие цены, а когда они вышли на улицу, заметил, что золото, несомненно, краденое. Качество работы оставляло желать лучшего. Цепочки были корявыми, а звенья разными по размеру, но к самому золоту претензий не было. Джинн высыпал их в ладонь, прикрыл сверху другой рукой, чтобы размягчить, а потом начал не спеша придавать металлу форму. У него получился миниатюрный золотой голубок. Тонкой заостренной проволокой он прорисовал несколько деталей — намек на перья, точечки глаз, — а потом поместил птичку в плетеную золотую клетку. Приятно было поработать руками, а не теми грубыми инструментами, которыми Арбели заставлял его пользоваться, потому что кто-нибудь мог увидеть.

Задняя дверь кофейни открылась. Из нее вышел Арбели, с тарелкой и вилкой в руке.

— Вот ты где, — сказал он.

— Да, я здесь, — раздраженно ответил Джинн. — Наслаждаюсь одиночеством.

В глазах Арбели мелькнула обида.

— Я принес тебе кинафу. Боялся, что всё съедят, а ты так и не попробуешь.

Джинна кольнуло чувство вины. Он понимал, что жестянщик изо всех сил старается помочь ему, но от этого чувствовал себя еще хуже и частенько огрызался. Засунув клетку с голубком в карман, он взял протянутую тарелку, на которой лежал квадратный кусочек чего-то густого, состоящего из коричневых и кремовых слоев.

— А что это?

— Это рай на земле, — усмехнулся Арбели.

Джинн осторожно откусил. Он еще не совсем привык к еде. Жевать и глотать он научился быстро, а пища, оказавшись внутри, тут же сгорала без остатка, но раньше он ничего не пробовал на вкус, и масса неизвестных прежде ощущений застала его врасплох. Новый, соленый или сладкий, кислый или горький, вкус завораживал, а то и потрясал его, поэтому он старался откусывать только маленькие кусочки и жевать медленно. Все равно кинафа стала настоящим шоком. Удивительная сладость обволокла рот, а тонкие ниточки теста похрустывали на зубах, и этот звук эхом отдавался в ушах.

— Нравится? — спросил Арбели.

— Не знаю. Это удивительно. — Он положил в рот еще кусочек. — Наверное, нравится.

Арбели оглядел переулок:

— А что ты здесь делаешь?

— Захотелось побыть в тишине.

— Ахмад, — начал Арбели, и Джинн поежился, услышав это имя, его и все-таки чужое, — я тебя понимаю, честное слово. Я чувствую себя примерно так же и тоже не люблю больших сборищ. Но мы же не хотим, чтобы тебя считали отшельником. Пожалуйста, зайди внутрь и хотя бы поздоровайся. Улыбнись пару раз. Хотя бы ради меня.

Неохотно Джинн встал и пошел вслед за Арбели в кофейню. Там столы уже сдвинули к стенам, и группа мужчин танцевала, образовав круг и положив руки друг другу на плечи. Женщины толпились по сторонам, подбадривали их и хлопали в ладоши. Джинн поспешно отошел и, спрятавшись в углу, принялся наблюдать за невестой. Из всех присутствовавших на этой свадьбе только она и привлекла его внимание. Лулу была молодой, хорошенькой и, очевидно, очень волновалась. Она почти не притрагивалась к стоящей перед ней еде, но много улыбалась и разговаривала с теми, кто подходил пожелать ей счастья. Сидевший рядом Сэм Хуссейни ел так, словно неделю голодал, и то и дело вскакивал, чтобы обняться или обменяться рукопожатиями с гостями. Девушка с интересом слушала все, что говорил ее жених, посматривала на него с очевидной симпатией, но иногда оглядывалась вокруг, будто ища сочувствия и поддержки. Джинн вспомнил рассказ Арбели о том, что она всего несколько недель назад приехала в Америку, а предложение Сэм сделал, когда ездил домой навестить родных. И в итоге, размышлял Джинн, девушка оказалась в незнакомом месте, неуверенная в себе, в окружении чужих людей. Как и он сам. Жаль, что, по словам Арбели, она теперь может принадлежать только одному мужчине.

Невеста еще раз оглядела зал. В просвете между танцующими она заметила пристально глядящего на нее Джинна. На несколько мгновений их глаза встретились, ее щеки порозовели, а потом она отвернулась, чтобы приветствовать очередного гостя.

— Ахмад, хотите кофе?

Он вздрогнул и обернулся. Рядом с ним стояла Мариам. Она держала поднос с маленькими чашечками, наполненными темно-коричневым напитком с запахом кардамона. На губах у нее играла привычная дружелюбная улыбка, но в глазах мелькнуло немое предостережение. Она явно заметила его интерес.

— Выпейте за их счастье, — предложила она.

Он взял с подноса чашечку:

— Спасибо.

— На здоровье, — кивнула она и отошла.

Он разглядывал крошечную чашечку. Жидкость в таком количестве не может ему повредить, а запах интересный. Он выпил содержимое одним глотком, как делали другие, и чуть не задохнулся. Вкус был горьким и резким, как удар.

Вздрогнув, он поставил чашечку на стол. Пожалуй, на сегодня с него хватит шумного человеческого веселья. Глазами он отыскал в толпе Арбели и показал тому на дверь. Жестянщик жестами указал Джинну на столик новобрачных, словно просил его подойти.

Но Джинн не желал поздравлять их. Он был не в том настроении, чтобы говорить слова, в которые сам не верил. Арбели все еще махал руками, но Джинн, решительно раздвигая толпу, уже шел к выходу.

По Вашингтон-стрит он направился на север, размышляя на ходу, удастся ли ему еще когда-нибудь побыть по-настоящему одному. Иногда родная пустыня казалась ему чересчур безлюдной, но переносить эту вечную толчею было еще труднее. На улице оказалось так же тесно, как в зале кофейни. Тротуары заполняли отправившиеся на воскресную прогулку семейства, а на проезжей части было не протолкнуться от лошадей и повозок; в каждой повозке сидел человек и орал на других людей, громко требуя освободить ему дорогу, — и все это на тысяче разных языков, которые Джинн никогда раньше не слышал, но тем не менее понимал, о чем иногда начинал жалеть.

Он не просто гулял — у него была цель. На днях Арбели показывал ему карту Манхэттена и, указав на зеленое пятно посреди острова, между прочим заметил: «Это Центральный парк. Он огромный, и там только вода, деревья и трава. Загляни как-нибудь». Потом он заговорил о других вещах: о том, как найти станции надземки и каких районов стоит избегать по вечерам. Но большое зеленое пятно запало в память Джинна. Кажется, сейчас ему надо найти платформу на Шестой авеню, и поезд надземной железной дороги доставит его прямо к Парку.

На Четырнадцатой он повернул на восток и заметил, что толпа пешеходов стала другой. В ней было меньше детей и больше мужчин в костюмах и шляпах. На проезжей части появилось больше элегантных экипажей и колясок. Дома тоже изменились: они стали выше и шире. Высоко над Шестой авеню он увидел узкую металлическую ленту. Когда по ней пробегали сцепленные между собой вагончики, вниз на улицу сыпались искры. В стремительно проносящихся стеклянных окошках мелькали спокойные мужские и женские лица.

По лестнице он поднялся на платформу и отдал кассиру несколько монет. Скоро, визжа тормозами, у платформы остановился поезд. Джинн вошел в вагон и занял свободное сиденье. В вагон заходило все больше и больше народу, скоро сидячих мест не осталось, и люди уже толпились в проходах. Джинна передернуло при одном взгляде на эту спрессованную массу.

Двери закрылись, и поезд тронулся с места. Джинн надеялся, что испытает что-то подобное полету, но скоро понял свое заблуждение. Железный вагон трясся так, будто поставил себе целью вытрясти из него все зубы. Здания мелькали так близко от окон, что Джинн отшатывался. Он уже подумывал о том, чтобы выйти на следующей станции и дальше пойти пешком, но, видя спокойствие остальных пассажиров, устыдился. Стиснув зубы, он мрачно смотрел в окно на проносящиеся мимо улицы.

Пятьдесят девятая стрит была конечной остановкой. Пока он спускался по лестнице, его немного тошнило. День уже клонился к вечеру, а небо, затянувшееся облаками, напоминало серо-белую простыню.

Прямо напротив станции поднималась высокая стена зелени. Она была огорожена железной решеткой, словно какое-то дикое животное. В решетке имелся широкий проем, в который впадала и скоро исчезала из виду Шестая авеню. Туда же вливался непрерывный поток пешеходов и экипажей. Джинн перешел улицу и вступил в Парк.

Почти сразу же шум улицы стих — его сменил непрерывный шорох. По обе стороны аллеи росли деревья, и воздух под ними был прохладным и влажным. У него под ногами похрустывал гравий. Мимо неторопливо проезжали коляски, и копыта лошадей отбивали по земле приятный ритм. От большой аллеи разбегались в разные стороны дорожки поменьше, иногда широкие и мощеные, иногда едва заметные в траве тропинки.

Внезапно деревья кончились — их сменило широкое открытое пространство газона. Джинн остановился, завороженный этим зеленым морем. Деревья, растущие на его дальнем крае, скрывали город. Посреди газона мирно паслось небольшое стадо толстых белых овец, лениво жующих траву. Вдоль дороги стояли скамейки, на которых сидели люди — по двое, по трое, иногда попадался одинокий джентльмен, а вот одиноких женщин, как заметил Джинн, совсем не было.

Он сошел с дороги и немного прошел по траве, чувствуя, как она пружинит под ногами. Это было приятно, и он уже решил, что теперь будет ходить только так, и хорошо бы босиком, но тут заметил торчащую из земли табличку: «Просьба по газону не ходить». Несколько прохожих смотрели на него с явным осуждением. Про себя он решил, что правило дурацкое, но ему не хотелось привлекать к себе внимание. Он вернулся на дорожку, но пообещал себе, что обязательно придет сюда как-нибудь ночью и сделает так, как ему хочется.

Дорога повернула на восток, и Джинн тоже повернул на красивый деревянный мост. За небольшой рощицей он заметил широкую и блестящую серо-белую ленту и свернул туда. Лента оказалась широкой аллеей, выложенной каменной плиткой и обрамленной смыкающимися в арку деревьями. Здесь гуляло больше народу, чем на дороге для экипажей, но аллея была такой просторной, что не казалась слишком многолюдной. Вокруг бегали дети. Один мальчик запустил обруч, он прокатился мимо Джинна, обогнав его, и упал. Удивленный, он подобрал обруч с каменной плитки, вернул его подбежавшему мальчику и пошел дальше, размышляя о том, что это за предмет и каково его назначение.

В конце широкая аллея превратилась в тоннель, проходящий под дорогой для экипажей. С другой его стороны открывалась большая, вымощенная красным кирпичом площадь, ограниченная с дальней стороны прудом. Посреди площади возвышалась фигура крылатой женщины, словно плывущей над пенящимся каскадом воды. Только подойдя ближе, он понял, что это не живая женщина, а поставленная на пьедестал скульптура. Вода стекала к ее ногам в низкую и широкую чашу, а оттуда — в пруд.

Джинн, словно зачарованный, смотрел на фонтан. Еще никогда он не видел, чтобы вода лилась такими прихотливыми, переменчивыми струями. Зрелище не было столь пугающим, как вид огромного залива, но все-таки ему стало не по себе. Долетающая до лица мелкая водяная пыль будто крошечными иголочками колола кожу.

Бронзовая женщина спокойно и безучастно взирала на него. В одной руке она держала длинные стебли цветов, другую вытянула вперед, словно указывая на что-то неведомое ему. За ее спиной широко раскинулись красиво изогнутые крылья. Обычная человеческая женщина, наделенная нечеловеческим даром полета. Если Арбели говорил правду, они все должны ее бояться, однако Джинн чувствовал, что скульптором двигал не страх, а благоговение.

Слева от себя Джинн уловил какое-то движение: стоящая рядом молодая женщина внимательно изучала его. Он поглядел на нее, и она быстро отвернулась, притворяясь, что рассматривает фонтан. На ней было темно-синее платье, плотно облегающее талию, и большая шляпа с закрученными полями, украшенная павлиньим пером. Каштановые локоны рассыпались по шее. Джинн уже достаточно разбирался в человеческих костюмах и понимал, что девушка одета очень дорого. Как ни странно, она была одна.

Она еще раз взглянула на него, словно не в силах справиться с собой, и их глаза встретились. Девушка опять поспешно отвернулась, но тут же улыбнулась и посмотрела ему прямо в лицо.

— Простите, — сказала она. — Вы так залюбовались на этот фонтан. Но конечно, неприлично с моей стороны разглядывать вас.

— Ничего неприличного, — возразил он. — Я и правда залюбовался. Никогда не видел ничего похожего. Пожалуйста, объясните мне, кто эта женщина с крыльями.

— Ее называют Ангел Вод. Она благословляет воду, и все, кто ее пьет, излечиваются.

— Излечиваются от чего?

Она пожала плечами и показалась ему еще моложе, чем вначале.

— Наверное, от того, чем больны.

— А что такое ангел? — продолжал расспрашивать Джинн.

Вопрос ее явно удивил. Она еще раз оглядела его, словно оценивая заново. Скорее всего, она уже успела заметить и дешевую одежду, и акцент, но в его вопросе, похоже, заключалась какая-то странность, не очевидная с первого взгляда.

— Ну, ангел — это Божий посланник, сэр. Небесное существо, которое выше человека, но все-таки слуга Всевышнего.

— Понятно.

Вообще-то, ему было совсем не понятно, но Джинн почувствовал, что расспрашивать не стоит. Надо будет позже обсудить все это с Арбели.

— И вот так ангелы выглядят?

— Наверное, так. Во всяком случае, так их иногда изображают. Все зависит от того, во что вы верите.

Они по-прежнему стояли рядом и смотрели на фонтан.

— Я никогда не встречал никого, похожего на нее, — сказал Джинн, почувствовав, что, если он не заговорит, девушка может уйти.

— Наверное, вы приехали очень издалека, если в вашей стране нет ангелов.

— Нет, ангелы у нас есть, — улыбнулся он. — Я просто не знал этого слова.

— Но ваши ангелы на нее не похожи? — кивнула девушка на бронзовую женщину.

— Нет, не похожи. В моей стране ангелы сотканы из вечного пламени. Они могут принимать любой облик, какой захотят, и в нем показываться человеку, как смерч показывается в виде поднятой им пыли. — Девушка слушала, не сводя с него глаз, а он продолжал: — В моей стране ангелы никому не служат: ни тем, кто выше их, ни тем, кто ниже. Они странствуют где хотят, послушные только своей прихоти. Если два ангела встречаются, между ними вспыхивает ненависть или страсть, и, когда они сталкиваются с людьми, — тут он улыбнулся, глядя ей прямо в глаза, — результат часто бывает таким же.

Она сердито отвела взгляд, и несколько минут было слышно только журчание воды и обрывки чужих разговоров.

— Похоже, ваша страна очень жестокое место, — сказала она наконец.

— Да, иногда очень жестокое.

— И там у вас считается приличным разговаривать так с незнакомой женщиной?

— Думаю, нет.

— Или, возможно, женщины в вашей стране совсем другие, если вы разговариваете с ними на такие темы.

— Нет, не такие уж другие, — усмехнулся Джинн. — Хотя до встречи с вами я считал, что они превосходят здешних женщин красотой и гордостью. Но сейчас я далеко не так в этом уверен.

Глаза девушки расширились, и она уже открыла рот, чтобы ответить ему, а он приготовился жадно выслушать ее слова, но внезапно она посмотрела налево и отшатнулась от него. К ним приближалась пожилая дама в жестком черном платье и шляпе с вуалью. Не без труда девушка придала своему лицу спокойное выражение.

— Спасибо, что дождалась, дорогая, — запыхавшись, проговорила пожилая женщина. — Там такая ужасная очередь. Ты, наверное, решила, что я тебя бросила.

— Нет, ничего подобного. Я тут любовалась фонтаном.

Женщина неприязненно взглянула на Джинна и шепнула что-то девушке на ухо.

— Конечно же нет, — чуть слышно ответила та. — Ты ведь знаешь, тетя, я бы никогда этого не позволила. Он просто хотел о чем-то спросить меня, но я не поняла вопроса. Он, кажется, совсем не говорит по-английски.

Украдкой она бросила на Джинна умоляющий взгляд — пожалуйста, мол, не выдавайте меня. Усмехнувшись, он едва заметно кивнул.

— Какое нахальство! — сердито прищурилась пожилая дама. Теперь она говорила гораздо громче, уверенная, что ее не поймут. — Извини, София. Нельзя было оставлять тебя одну.

— Перестань, тетушка. Это такая ерунда, — поспешно ответила смущенная девушка.

— Пообещай ничего не рассказывать об этом своим родителям, а то мне достанется.

— Обещаю.

— Хорошо. А теперь поехали домой. Твоя матушка будет вне себя, если ты не будешь готова к началу.

— Я ненавижу эти приемы. Они такие скучные.

— Не говори так, моя дорогая. Сезон ведь только начинается.

Дама решительно взяла племянницу за руку. Значит, ее зовут София. Уходя, София в последний раз взглянула на него и явно хотела что-то сказать, но не осмелилась. Вместо этого она позволила тете увести себя по красной кирпичной площади прочь от фонтана. По лестнице они поднялись на дорогу и скоро пропали из виду.

Тогда и Джинн бросился им вслед через террасу, пугая тех, кто попадался ему на пути. Он перепрыгивал по две или три ступеньки зараз и только наверху остановился. Не приближаясь, он наблюдал за тем, как две женщины садятся в открытый сверкающий экипаж, который ждал их на дороге. Мужчина в ливрее распахнул перед ними дверцы:

— Миледи. Мисс Уинстон.

— Спасибо, Лукас, — отозвалась девушка и села в коляску.

Мужчина в ливрее забрался на высокое сиденье, взял в руки поводья, и экипаж мягко покатился по дороге. Джинн смотрел ему вслед, пока тот не скрылся за поворотом.

Он размышлял. Уже темнело и становилось прохладно. Небо было по-прежнему затянуто тучами, грозящими вот-вот пролиться дождем. Самое время возвращаться домой. И Арбели наверняка уже хватился своего постояльца.

Но девушка заинтересовала Джинна. А кроме того, его опять заполняло то темное, неясное желание, которое он впервые ощутил на свадьбе, а отказывать себе в прихотях Джинн не привык. Арбели, решил он, может еще немного подождать.

Он знал только ее имя, но выяснить, где живет София Уинстон оказалось на удивление просто. По той же дороге он дошел до ворот Парка и, оказавшись на улице, задал вопрос первому попавшемуся прохожему.

— Уинстон? Ты хочешь сказать, Фрэнсис Уинстон? Шутишь? — Мужчина в рабочей одежде был большим и дружелюбным. — Ну конечно же, в этом новом особняке на Шестьдесят второй. Целая куча белого кирпича, огромная, как отель. Не ошибешься. — Толстым, словно сосиска, пальцем он указал на север.

— Спасибо, — кивнул Джинн, пускаясь в путь.

— Эй, послушай! — крикнул ему вслед мужчина. — А на что тебе Уинстоны?

— Хочу соблазнить их дочь, — отозвался Джинн и еще долго слышал раскаты хохота, летящие ему вслед.

Особняк Уинстонов он действительно нашел легко. Это было большое трехэтажное здание из белого известняка, с темной крышей и высоким коньком. Оно стояло в глубине участка, и от тротуара его отделял аккуратный широкий газон и металлическая решетка с острыми пиками. В отличие от своих соседей, особняк еще не успел покрыться налетом городской копоти, и вид у него был сверкающий и несколько самодовольный.

Фасад здания украшал большой, ярко освещенный портик. Джинн прошел мимо, двигаясь вдоль решетки, и свернул за угол. В высоких окнах первого этажа тоже сияли огни. Он видел силуэты суетящихся за шторами людей. У заднего угла здания начиналась густая зеленая изгородь, а металлическая решетка превращалась в высокую кирпичную стену, надежно укрывающую от чужих глаз участок за домом.

Джинн внимательно оглядел решетку. Прутья были крепкими, но не слишком толстыми. На глаз он прикинул расстояние между ними. Двух будет вполне достаточно, решил он, обхватил два прута руками и сосредоточился.

* * *

София Уинстон, все еще в халате, сидела у себя в комнате и грустила. Ее волосы были влажными после недавно принятой ванны. Меньше чем через час начнут прибывать гости. Как и предсказывала тетушка, мать Софии пребывала на грани нервного припадка, носилась по дому, будто вырвавшийся из клетки попугай, и раздавала приказания всем слугам, попадавшимся ей по пути. Отец поспешно удалился в библиотеку, где он обычно спасался от приступов активности жены. София с удовольствием последовала бы его примеру или помогла бы укладывать в постель своего младшего братишку Джорджа, но против такого вмешательства возражала гувернантка, считавшая, что оно подрывает ее авторитет. А если бы мать обнаружила девушку в библиотеке за чтением журналов, скандал был бы неизбежен.

Софии исполнилось восемнадцать, и она была очень одинока. Ей, дочери одной из самых богатых и видных семей Нью-Йорка — а фактически и всей страны, — очень рано и вполне откровенно дали понять, что ее главная задача — это просто существовать, прилично себя вести и ждать подходящей партии, чтобы продолжить семейную линию. Будущее разворачивалось перед ней, как скучный гобелен с рисунком, давно утвержденным и незыблемым. Сначала будет свадьба, потом — дом где-нибудь поблизости от родительского, а в доме — детская для наследников, которые должным образом появятся на свет. Летний сезон она будет проводить за городом, переезжая из поместья в поместье, бесконечно играя в теннис и изнемогая от необходимости постоянно чувствовать себя гостем в чьем-нибудь доме. Потом придет средний возраст, а вместе с ним обязанность служить какой-нибудь великой цели: Трезвости, Помощи беднякам или Образованию — не важно, какой именно, лишь бы она была приличной, благородной, не содержала ничего двусмысленного и предоставляла неограниченные возможности для организации ленчей, на которых плохо одетые ораторы станут произносить невыносимо серьезные речи. Затем наступит старость с ее немощью и медленным угасанием, и в конце концов она превратится просто в кучу черной тафты на кресле-каталке, которую ненадолго вывозят на приемах, чтобы продемонстрировать гостям, а потом поспешно задвигают в угол. Последние свои дни на земле она проведет, сидя у огня и уныло размышляя о том, куда же ушла жизнь.

София знала, что не станет бороться с судьбой. У нее не хватит ни мужества, для того чтобы вести войну с собственной семьей, ни силы духа, для того чтобы идти в жизни своим путем. Вместо этого она погрузилась в мир фантазий и, начитавшись в отцовской библиотеке книг и журналов об экзотических странах и древних цивилизациях, непрерывно грезила о приключениях, путешествиях и опасностях. Она мечтала мчаться на бешеном коне вместе с монгольским племенем, плыть по Амазонке в самое сердце джунглей, в льняной рубашке и шароварах бродить по узким улочкам Бомбея. О неизбежных в таких путешествиях лишениях, вроде отсутствия удобной кровати или водопровода, София просто не задумывалась.

Недавно ей на глаза попалась статья о Генрихе Шлимане и открытии им древней Трои. Все коллеги Шлимана считали этот город выдумкой Гомера, а самого ученого — неисправимым фантазером. Но Шлиман сумел доказать свою правоту. В статье имелась и фотография прекрасной темноглазой женщины, наряженной в найденные при раскопках золотые украшения древней царицы. Это была жена Шлимана, гречанка, помогавшая ему в работе. Когда София прочитала, что женщину тоже звали Софией, она почувствовала внезапный болезненный укол, как будто только что упустила некий важный шанс, предоставленный судьбой. Ах, если бы это она, София Уинстон, надела эти тяжелые ожерелья, если бы София Уинстон стояла на раскопках плечом к плечу со своим отважным мужем и смотрела вниз, на золотой лик Агамемнона!

Она могла предаваться таким мечтам часами. Так же было и сегодня днем в Парке, когда она погружалась в них, только чтобы не слышать ядовитых сплетен своей тети и не думать о предстоящем бале. И тот мужчина у фонтана как будто шагнул ей навстречу из ее собственных фантазий: высокий, красивый иностранец, прекрасно говорящий по-английски. Сейчас, оказавшись в своей хорошо знакомой комнате, она поежилась, вспоминая их разговор. Никогда еще она не чувствовала себя такой молодой, растерянной и беспомощной.

Смирившись с тем, что ожидало ее этим вечером, она села перед зеркалом и начала расчесывать волосы. Горничная уже разложила на кровати ее новое платье из бордового шелка. София не без удовольствия думала о том, что наденет его этим вечером: недавно вошедший в моду фасон очень шел к ее фигуре.

Краем глаза она заметила какое-то движение за окном и, испуганная, обернулась. На балконе, прямо за высокой стеклянной дверью, стоял человек и смотрел на нее.

Она вздрогнула, едва сдержав крик, и плотно запахнула халат на шее. Человек вскинул руки, словно умолял ее не поднимать шума. Чуть наклонив голову, чтобы не мешало собственное отражение, она пристальнее вгляделась в фигуру на балконе и поняла: это он, тот незнакомец из Парка.

Она не верила своим глазам. Как он попал сюда? Ее комната находилась на третьем этаже, — значит, он забрался по стене, а потом залез на балкон? Минуту она колебалась, а затем взяла со стола лампу и шагнула ближе к окну, чтобы рассмотреть получше. Он стоял совершенно неподвижно и внимательно следил за каждым ее движением. Не дойдя нескольких шагов, она остановилась в раздумье. Еще не поздно было закричать.

Мужчина улыбнулся и протянул к ней руку. Приглашение? К чему? К разговору?

С колотящимся сердцем она накинула шаль и вышла на балкон. Вечерний воздух был прохладным и пах дождем. Она не стала закрывать за собой дверь и поплотнее закуталась в шаль.

— Что вы здесь делаете?

— Я пришел, чтобы извиниться, — ответил он.

— Извиниться?!

— Боюсь, что оскорбил вас своей недавней откровенностью.

— Вы проникаете в чужой дом и пугаете меня ради того, чтобы извиниться?

— Да.

— А если я закричу? Вас могут арестовать.

Он ничего не сказал, словно соглашаясь с ней, и некоторое время они продолжали молча смотреть друг на друга. София сдалась первой:

— Ну хорошо, раз уж вы так рисковали, ради того чтобы извиниться, я, наверное, должна сказать, что извинения приняты. Все, я прощаю вас. Теперь можете идти.

Он коротко кивнул, поклонился ей и одним движением, грациознее которого София ничего в жизни не видела, вскочил на перила балкона. Спокойно стоя на них, он посмотрел на соседний балкон, и София поняла, что сейчас он прыгнет.

— Подождите! — вскрикнула она.

Он замер, чуть покачиваясь, а она задрожала, осознав, что едва не убила его.

— Простите, — пролепетала она. — Только… Я просто хотела… Как вас зовут?

Он как будто задумался, а потом ответил:

— Ахмад.

— Ахмад, — повторила она. — Откуда вы?

— Вы называете это место Сирией.

— Мы называем? А как же вы его называете?

— Домом.

Он беззаботно стоял на высоких перилах балкона и, казалось, даже не знал о трехэтажной пропасти у себя за спиной. У Софии снова появилось странное чувство нереальности происходящего, как будто он шагнул в ее жизнь прямо из сказки. Как будто все это происходило не на самом деле.

— Ахмад, пожалуйста, расскажите мне… Но сначала, прошу вас, сойдите с перил, пока вы не упали.

Он спрыгнул на балкон и улыбнулся:

— Так о чем вам рассказать?

— О том месте, откуда вы приехали. Где вы жили?

Она ожидала, что он назовет город, но вместо этого услышала:

— В пустыне.

— В пустыне? Это ведь опасно?

— Да, если не соблюдать осторожность. Пустыня — место дикое, но все-таки пригодное для жизни.

— Я видела картинки у папы в журналах. Но наверное, на них все не так, как на самом деле.

Из комнаты до них донесся шум, и оба вздрогнули. Кто-то стучался в дверь ее спальни. Мужчина пригнулся, словно готовился опять вспрыгнуть на перила.

— Подождите, — шепнула София.

На цыпочках она вернулась в комнату, смяла простыни на кровати и громко попросила:

— Минутку.

Низко наклонившись, она потрясла головой, чтобы привести волосы в беспорядок и вызвать легкий румянец, а потом, изобразив на лице страдание, открыла дверь.

В коридоре стояла горничная с охапкой выглаженного постельного белья. Увидев Софию все еще в халате и шали, она широко раскрыла глаза:

— Мисс София, ваша мать сказала, что гости начнут прибывать уже через полчаса.

— Мария, боюсь, что я приболела. У меня голова раскалывается. Пожалуйста, передайте моей матери, что я немного полежу, но потом обязательно спущусь к гостям.

— Что ты сказала?

Обе женщины испуганно оглянулись: к ним подходила хорошо известная в светском обществе Нью-Йорка Джулия Хамильтон-Уинстон, в голубом широком платье и пока еще в бигуди.

— Мама, — умоляюще простонала София, — я правда плохо себя чувствую. Извини.

— Вздор. За обедом ты была в полном порядке.

— Все началось внезапно. Голова просто раскалывается.

— Прими аспирин, — отрезала женщина. — Я не один бал промучилась от головной боли, тошноты и прочих болезней. Ты чересчур изнеженная, София. И слишком часто пренебрегаешь своими обязанностями.

— Пожалуйста, — взмолилась девушка. — Прошу тебя, всего полчасика. Если я немного посплю, мне станет легче. А иначе мне будет совсем плохо.

— Гм. — Мать коснулась ладонью лба девушки. — Да, похоже, действительно горячий. — Она убрала руку и вздохнула. На лице ее все еще было написано недоверие. — Хорошо. Только полчаса. Ты меня поняла? А потом я велю Марии силой вытащить тебя из постели.

— Спасибо, мама.

Она закрыла дверь, постояла, прислушиваясь к удаляющимся шагам матери, и вернулась на балкон. Незнакомец стоял в той же позе и смотрел на нее с усмешкой:

Конец ознакомительного фрагмента.