Дневники княжон Романовых. Загубленные жизни

Хелен Раппапорт, 2014

Международный бестселлер историка Хелен Раппапорт – уникальная биография о частной жизни дочерей последнего русского императора. Что значит родиться в династии Романовых? Повседневная жизнь четырех дочерей Николая II разрушает все романтические представления о пышности царского двора. Рожденные императрицей в отчаянной надежде подарить стране наследника престола, великие княжны и после рождения брата стали заложницами его болезни. Стремясь скрыть состояние цесаревича Алексея, семья Николая II вела затворнический образ жизни – что напрямую отразилось на ее трагичной судьбе. Страна ничего не знала ни о великих княжнах, ни о том, какими семейными людьми были Николай и Александра, лично растившие детей вдали от любой роскоши. Какими были четыре дочери последнего русского царя? Чем интересовались, как проводили время и в кого влюблялись? Какая атмосфера царила внутри семьи Романовых? На основе дневниковых записей княжон и других уникальных архивных материалов историк Хелен Раппапорт воссоздает привычки и занятия, страсти и увлечения девушек. А повседневная жизнь последних Романовых, обрастая новыми красками и подробностями, получает новое прочтение – как история о семейных ценностях и крепости семейных уз. «Что мне всегда нравилось в книгах Хелен Раппапорт, так это то, что они обращаются не только к разуму, но и к сердцу. Она писательница с большим состраданием». – Люси Уорсли, британский историк, писательница, главный хранитель исторических королевских дворцов «Раппапорт демонстрирует в "Дневниках княжон Романовых" энциклопедические знания обо всех мелочах семейной жизни Николая и Александры. Ее книга – это исследование, ярко демонстрирующее крепость семейных уз». – The Telegraph В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

Глава 2

Маленькая княгиня

С первых же дней в России принцесса Аликс Гессенская приготовилась противостоять всему, что воспринималось ею как угроза спокойной семейной жизни с Ники, какой она ее себе представляла. Семья была ее единственным оплотом, когда смерть забрала самых дорогих ей людей. Теперь, когда Аликс была далеко от дома, одинокая и настороженная, ее очень пугала необходимость и перспектива становиться объектом всеобщего любопытства. Аликс пыталась защитить свою тщательно скрываемую уязвимость, при каждой возможности скрываясь из поля зрения общественности. Однако это выглядело как холодная отстраненность, уже подмеченная всеми, что было совсем не в ее пользу. Александра Федоровна, как ее теперь звали, оказалась под прицелом враждебных взглядов русской аристократии, которая была критически настроена по отношению к ней, к ее английским манерам и воспитанию, к плохому знанию французского (о ужас!), все еще преобладавшему в то время в кругах русской элиты¹. Хуже того: эта малоизвестная немецкая принцесса, по мнению двора, вдруг отодвинула на задний план всеми обожаемую, светскую и приятную бывшую императрицу Марию Федоровну (которая была в то время все еще очень энергичной вдовой около пятидесяти лет) и заняла центральное положение при дворе.

С самого начала исполнение обязанностей на придворных церемониях было для Александры почти непереносимо. Так, в январе 1895 года во время церемонии целования руки на новогоднем балу перед ней выстроились в ряд 550 придворных дам, каждая из них должна была поцеловать императрице руку. Признаки видимого дискомфорта и судорожное желание отодвинуться, когда кто-нибудь пытался подойти слишком близко, были сразу превратно истолкованы как свидетельства трудного характера. Ее новая невестка, великая княгиня Ольга Александровна, позже вспоминала: «Даже в тот первый год, я это хорошо помню, стоило Алики улыбнуться — это называли насмешкой. Если же у нее был серьезный вид — говорили, что она сердита»². Так что ее реакцией на все это было укрыться в своем домашнем мирке. Но ее главной заботой было понести ребенка, все от нее ждали этого, старались подметить явные признаки беременности. Великий князь Константин Константинович многозначительно отметил в своем дневнике через несколько недель после свадьбы, что «молодой императрице опять сделалось дурно в церкви. Если это происходит от причины, желанной всей Россией, то слава Богу!»³. Совершенно точно, что к концу февраля Александра призналась в письме к брату Эрни (его жена в Дармштадте должна была вот-вот родить своего первого ребенка, Александра отправила к ней придворную акушерку мадам Гюнст): «Думаю, что теперь я могу надеяться — больше нет некоторых обычных явлений, и мне так кажется… О, просто не могу в это поверить, это было бы слишком хорошо и слишком большое счастье». Она велела Эрни сохранить это в тайне. Сестра Элла и так уже «проявляла любопытство на этот счет в декабре», и другая сестра, Ирэна, тоже, но им она скажет тогда, когда сочтет нужным⁴. Что же касается старой няни, которую Александра привезла с собой из Дармштадта, то «Орчи ухаживает за мной все время самым назойливым образом». Спустя неделю после этого письма Александра «ежедневно чувствовала такую слабость», что не смогла присутствовать на похоронах молодого великого князя Алексея Михайловича, который умер от туберкулеза. Да и позже Александра часто была прикована к постели, ее мучила сильная тошнота⁵. Иногда Орчи уговаривала ее съесть хоть кусочек бараньей отбивной, но чаще всего это заканчивалось тем, что Александра стремительно выбегала из-за стола и ее рвало. Она боялась, что за ней следят, выискивая признаки ее пресловутого слабого здоровья, и снова умоляла Эрни никому не рассказывать о том, как ей утром было плохо⁶. До самого окончания срока беременности царская официальная служба охраняла здоровье и благополучие Александры стеной цензуры, в российской прессе не было никаких объявлений и бюллетеней по данному вопросу, и простые люди вообще ничего не знали о состоянии императрицы.

В то время молодые еще жили в Аничковом дворце в Петербурге. Александра намеренно проводила все свои дни здесь, сидя в большом кресле в углу за ширмой, наполовину скрывавшей ее от посторонних глаз. Она читала «Дармштадтер цайтунг», занималась шитьем и живописью, пока ее обожаемый муж вел дела своего «несносного народа». По утрам ей было тяжело переносить отсутствие Ники по присутственным делам даже всего пару часов (отголоски солипсизма ее бабушки Виктории, которая не выпускала своего дорогого Альберта из поля зрения). Но днем ничто не мешало ей наслаждаться его обществом: «Обычно, пока он читает кучи документов от своих министров, я просматриваю прошения, которых бывает немало, и вырезаю марки» (вырезать марки было данью ее врожденной немецкой бережливости)⁷. Государственные дела казались надоедливым занятием — «ужасная скука» ⁸. Вечера она проводила, слушая, как Ники читает ей вслух, а затем, когда он уходил к себе в кабинет еще поработать с документами, Александра коротала время, играя в настольную игру «уголки» со своей свекровью до тех пор, пока Ники не возвращался, чтобы еще почитать перед сном. Те немногие официальные обязанности, которые Александра все же должна была выполнять (встречи иностранных депутаций или приветствие выстроившихся в ряд министров), были ей теперь особенно тягостны, потому что ей в целом ужасно нездоровилось и ее мучили постоянные головные боли.

Тем не менее, царица имела все основания с уверенностью рассчитывать на рождение долгожданного сына к концу года. Статистика показывала, что в семьях предыдущих трех царей династии Романовых рождалось много мальчиков. Наличие детей мужского пола имело решающее значение в стране, где законы наследования, измененные в 1797 году по указу царя Павла I, были основаны на преимущественном праве наследования престола по мужской линии⁹. Женщина могла взойти на российский престол только в случае смерти всех законных наследников престола по мужской линии. Но в то время в России, помимо Николая, было двое его родных младших братьев, Георгий и Михаил, они были бы следующими по праву наследования; кроме них, было еще несколько великих князей с многочисленными сыновьями.

С нетерпением ожидая рождения ребенка, Александра взялась за создание уютного семейного дома для себя, Ники и будущих детей, чего никогда не пыталась сделать ни одна русская императрица до нее. Обоим супругам нравился Александровский дворец в Царском Селе, удачно расположенный вдали от излишне любопытного санкт-петербургского общества. «Здесь чудесно: спокойно и тихо, — рассказывала Александра брату Эрни. — Чувствуешь себя совершенно другим человеком, чем в городе»¹⁰. Они с Николаем не захотели размещаться в семейных апартаментах Александра III в восточном крыле, вместо этого они выбрали несколько запущенное и скудно обставленное западное крыло — ближе к дворцовым воротам. Интерьеры этой части дворца предполагалось оформить безо всякой пышности, ни в коем случае не в имперском стиле. После проведения ремонта в соответствии с простым провинциальным вкусом Александры здесь должны были быть созданы, по ее представлению, идеальные условия для жизни домохозяйки и преданной матери семейства. Для этого дома была заказана простая современная мебель, похожая на ту, что была в Дармштадте, мебель, знакомая ей с детства. Ее заказали в Лондоне, в английской компании «Мейплз», которая занималась производством мебели и вела торговлю мебелью в магазине на Тоттенхэм-Корт-роуд. Атмосфера этого намеренно ориентированного на семейный быт дома, в котором Николай II и Александра Федоровна проведут большую часть своего времени, помимо обязательных зимних сезонов в Санкт-Петербурге с Рождества до Великого поста, должна была соответствовать уютному викторианскому стилю, быть такой, какая могла бы понравиться бабушке, королеве Виктории. Санкт-петербургское общество, безусловно, пришло в ужас от буржуазных вкусов новой царицы, поскольку она велела российскому дизайнеру интерьеров, Роману Мельцеру, перестроить их помещения во дворце в стиле модерн (ар-нуво), популярном в то время в Германии, а не в классическом стиле, в соответствии с расположением и внешним видом дворца.

Летом 1895 года стояла невыносимая жара. По мере течения беременности Александры усиливался и дискомфорт, который ей приходилось испытывать, поэтому она была рада оказаться на свежем морском воздухе Нижней дачи в Петергофе, расположенном в парке Александрия, одном из шести английских ландшафтных парков этого загородного дворцового ансамбля. На Нижней даче был особый, уединенный мир, вдали от золотых куполов дворца Петра Великого с его каскадом фонтанов и декоративных садов. Двухэтажное с башенками здание дачи в очаровательном, ненавязчивом стиле было выстроено из красного и кремового кирпича, выложенного чередующимися горизонтальными полосами. В период с 1883-го по 1885 год по указанию Александра III оно было надстроено до четырех этажей и приобрело при этом вид итальянского павильона с балконами и застекленными верандами. Но оно по-прежнему оставалось довольно высоким, с узкими небольшими комнатами и низкими потолками, что создавало впечатление приморской виллы, а не царской резиденции. Это место, однако, оказалось на редкость идиллическим: затерянное в дальнем северо-восточном конце парка, за рощей тенистых сосен и лиственных деревьев и с видом на усыпанной валунами берег Финского залива. Сам парк, где росли в изобилии дикие цветы и водилось много кроликов и зайцев, был отгорожен забором высотой 7 футов (2 м), на каждых 100 ярдах (90 м) вдоль него были выставлены солдаты с примкнутыми штыками, а внутреннюю территорию патрулировали конные казаки из царского конвоя, личная охрана Николая, которая следовала за ним повсюду¹¹. Нижняя дача была окружена газонами и цветниками из лилий, мальвы, мака и душистого горошка. Это напоминало Александре прекрасные сады Вольфсгартена, охотничьего домика Эрни в самом сердце гессенских лесов, и она чувствовала себя в безопасности, как дома. Предвидя, что в дальнейшем здесь потребуется больше комнат, Николай приказал пристроить дополнительное крыло. Интерьер предполагалось сделать таким же, как в новой резиденции супругов в Царском Селе, только в более скромном масштабе, с простой, по большей части белой мебелью и знакомыми ситцевыми занавесками. И повсюду, как всегда — характерная черта домашнего обихода Александры: «на столах, на кронштейнах, на любой свободной поверхности… расставлены кувшины, вазы и чаши, полные свежими, только что срезанными, благоухающими цветами»¹².

C июня по сентябрь Александра провела время в абсолютном уединении в Петергофе. Ее беременность была изнурительной, ребенок был очень активным. Александра писала Эрни в июле: «Моя крошка иногда прыгает, как сумасшедшая, и от этого у меня начинает кружиться голова, а во время ходьбы время от времени делает толчки [sic] (внизу живота)»^[8]13. Александра по большей части отдыхала на диване, глядя на море, или осторожно совершала ежедневные прогулки и поездки с Ники, а остальное время посвящала рисованию и живописи, изготовлению стеганых одеяльцев и детской одежды. «Какая это, должно быть, радость — иметь собственного маленького сладкого крошку, — писала она в июле брату Эрни, в семье которого тогда уже был ребенок, дочь Элизабет. — Я с огромным нетерпением ожидаю тот момент, когда Бог даст нам нашего — это будет такое счастье и для моего дорогого Ники… У него так много печалей и забот, что появление собственного крошечного малыша очень приободрит его… Такой молодой — и на таком ответственном посту. Ему приходится бороться со многим»¹⁴.

В конце августа апартаменты в Царском Селе были готовы. Несмотря на скромные размеры дворца и его парковой зоны длиной 14 миль (22,5 км) по периметру, для его обслуживания потребовалось 1000 человек прислуги и придворных чиновников и еще больше солдат в гарнизоне для охраны¹⁵. Александре нравились ее новые комнаты. Она с удовольствием, хотя это и доставляло ей физические неудобства, занималась раскладыванием детского приданого. «Надеюсь, мне не придется ждать еще долго, вес и активность младенца становятся весьма сильными», — писала она Эрни¹⁶. В конце сентября у нее случился приступ острой боли в животе. Немедленно послали за госпожой Гюнст и сразу же вызвали доктора Дмитрия Отта, директора Санкт-Петербургского института акушерства и наиболее влиятельного гинеколога в России того времени. Незадолго до этого они вдвоем принимали роды первого ребенка Ксении, сестры Николая¹⁷. Между тем Александра озаботилась вопросом поиска няни для ребенка. Как и Ксения, она хотела, чтобы няня была англичанка: «Если только я смогу найти кого-нибудь, они зачастую боятся ехать так далеко, а еще у них самые фантастические представления о диких русских и еще Бог знает какие глупости. Горничная в детской, разумеется, будет русской»¹⁸.

И Николай, и Александра были убеждены, что ребенок должен родиться примерно в середине октября, но к моменту приезда Эллы из Москвы в конце месяца этого так и не случилось. Она нашла Аликс «на удивление похорошевшей; слава Богу, лицо округлилось, и цвет лица такой здоровый, лучше, чем я наблюдала годами», — сообщала она королеве Виктории. Эллу беспокоило, что ребенок будет «скорей всего огромный», но Аликс изменилась в лучшую сторону, «весела, совсем как ребенок, и тот ужасно печальный вид, который после папиной смерти был так для нее характерен, растворяется в ее постоянных улыбках»¹⁹.

Николай тщательно следил за состоянием жены. «Детка сместилась ниже, и от этого ей очень неудобно, бедняжке!» — писал он матери²⁰. Он был так озабочен этим неуклонно приближающимся событием, что надеялся, что министры не будут заваливать его в это время работой. В ожидании сына они с Александрой уже выбрали для него имя Павел. Марии Федоровне, однако, этот выбор совсем не нравился из-за ассоциации с Павлом I, которого убили. Но ей очень хотелось быть вместе с молодой семьей, когда начнутся роды: «Конечно, вы дадите мне знать, как только появятся первые признаки, не так ли? Я тут же помчусь к вам, мои дорогие дети, и не буду вам мешать, разве что, пожалуй, буду, как полицейский, следить, чтобы все остальные держались подальше»²¹.

Размер и положение плода причиняли Александре такие ужасные боли в спине и в ногах, что ей часто приходилось проводить бо́льшую часть дня в постели или лежа на диване. «Ребенок все никак не родится — уже на подходе, но пока не желает появляться. Я так жду этого, с таким нетерпением», — сообщала она Эрни²². Доктор Отт теперь оставался на ночь, а мадам Гюнст находилась тут последние две недели. Поскольку из официальных источников не поступало никаких сведений о течении беременности российской императрицы, за рубежом ходило множество слухов, как и во времена, предшествовавшие ее браку. Распространение слухов и сплетен вызвало жесткую отповедь британской прессы, основанную на известиях из «хорошо информированных источников в Дармштадте и Берлине»:

«Несмотря на некие тревожные слухи, которые распространяются относительно состояния здоровья императрицы России, а также заявления о том, что будут приглашены некоторые другие врачи, корреспондент в Санкт-Петербурге утверждает, что Ее Императорское Величество, согласно заключению ее доктора, чувствует себя очень хорошо и не испытывает ни потребности, ни желания приглашать каких-либо посторонних консультантов»²³.

3 ноября около часа ночи у Александры наконец начались схватки. У ее постели были Элла с Марией Федоровной. Как позже сообщала Элла королеве Виктории, они «осторожно растирали ей спину и ноги, это помогало ей немного расслабиться»²⁴. Александра была благодарна им за присутствие. Она была рада и присутствию мужа в течение всех двадцати часов, пока длились роды. В это время Николай то и дело не мог удержать слез, а его мать часто молилась коленопреклоненная²⁵. Наконец в 9 часов вечера «мы услышали детский вскрик, и все с облегчением выдохнули», — вспоминал Николай²⁶.

Однако это был не долгожданный мальчик, а девочка. И предположения Эллы были правильными: «Ребенок огромный, но она была весьма отважна и терпелива, и Минни [Мария Федоровна] была ей большим утешением, подбадривая ее»²⁷. Девочка весила 10 фунтов (4,5 кг). Потребовалось все мастерство доктора Отта и госпожи Гюнст, чтобы помочь родам, пришлось применить эпизиотомию и щипцы под хлороформенным наркозом²⁸. Как писал Николай в своем дневнике, это был «день, который я буду всегда помнить»; он «очень страдал» при виде родовых мук жены. Их дочь, которую они назвали Ольгой, казалось настолько крупной, что, как он отметил, была совсем не похожа на новорожденную²⁹.

Королева Виктория узнала новость с огромным облегчением: «В Карлайле получила телеграмму от Ники, где говорилось: «Дорогая Аликс только что родила прекрасную огромную дочку, Ольгу. Мою радость не выразить словами. Мать и ребенок чувствуют себя хорошо». Я так благодарна»³⁰. Еще большей радостью было узнать от Эллы, что «счастье, что у них родился ребенок, ни на минуту не было омрачено тем, что это девочка»³¹. Николай действительно не замедлил озвучить радость обоих родителей в связи с рождением дочери, позже эта мысль широко тиражировалась в прессе. Получив поздравления камергера двора, он, как говорят, заметил: «Я рад, что у нас родилась девочка. Если бы это был мальчик, он бы принадлежал народу, а девочка принадлежит только нам»³². Молодые родители были совершенно счастливы. «Они так горды собой и друг другом и ребенком, им, кажется, лучше быть не может», — писала жена одного британского дипломата³³. «Для нас вопрос о поле нашего ребенка не стоит, — утверждала Александра. — Наш ребенок — это просто дар Божий»³⁴. Они с Николаем быстро и щедро вознаградили доктора Отта и мадам Гюнст, которые так умело и профессионально обеспечили благополучное рождение их дочери: доктор Отт был назначен лейб-акушером^[9] императорского двора, ему была вручена золотая табакерка, украшенная драгоценными камнями, и гонорар в 10 000 рублей (такой же суммой он будет пожалован после принятия родов каждого из детей Романовых). Евгения Гюнст каждый раз получала около 3000 рублей³⁵.

В семье Романовых (в более широком смысле) появление девочки, несомненно, вызвало чувство разочарования, высказанное великой княгиней Ксенией, которая полагала, что рождение Ольги «большая радость, хотя жаль, что это не сын!»^[36] Конечно, никакого беспокойства не выражалось в подверженной жесткой цензуре российской прессе. Весь Санкт-Петербург c большим нетерпением ожидал это событие, о котором должны были объявить пушечными залпами с берега Невы. Когда этот момент настал, «люди открывали окна, другие бросились на улицу, чтобы услышать и посчитать количество залпов». Но, увы, был дан только 101 залп, а не 301, как если бы родился первый сын и наследник³⁷. Эта новость стала известна во многих театрах Санкт-Петербурга как раз тогда, когда люди расходились после вечернего спектакля. Это «вызвало ожидаемое проявление верноподданнических чувств аудитории, по требованию которой несколько раз был исполнен гимн Российской империи»³⁸. В парижском районе, известном как «Маленькая Россия», в православном храме Святого Александра Невского на рю Дарю в честь благополучного разрешения царицы от бремени был проведен благодарственный молебен.

Но британская пресса быстро подметила нотки разочарования в настроениях российских политических и дипломатических кругов. «Сын был бы более желанным, чем дочь, но дочь все же лучше, чем ничего», — прокомментировала газета «Пэлл мэлл»³⁹. В период, когда Россия и Англия по-прежнему были в какой-то степени политическими соперниками, газета «Дейли кроникл» задавалась вопросом: возможно ли, что маленькая Ольга «когда-то в будущем станет той зацепкой, которая положит начало англо-русскому взаимопониманию?» Было посеяно зерно сближения между российской и британской королевскими семьями, а что может лучше закрепить взаимное доверие, как не будущий династический брак?

5 ноября 1895 года в Санкт-Петербурге был объявлен царский манифест по случаю рождения великой княжны Ольги: «Поскольку мы считаем это прибавление Императорского дома знаком благословения, который дарован нашему дому и Империи, мы уведомляем об этом радостном событии всех наших верноподданных. Вознесем же наши общие горячие молитвы к Всевышнему, чтобы вновь родившаяся княжна росла в счастье и благополучии»⁴⁰. В честь празднования рождения дочери Николай объявил амнистию заключенным, отбывающим наказание по политическим и религиозным мотивам, — они получили помилование, было также объявлено о сокращении сроков наказания для уголовных преступников.

Но не все разделяли оптимистический взгляд на будущее Ольги. В самом начале нового, 1896 года во французской прессе появилось любопытное сообщение. Принц Дании Карл (который собирался вскоре жениться на Мод, принцессе Уэльской, дочери Берти, дяди Александры) захотел, по-видимому, показать «свое мастерство, составив гороскоп новорожденной царской дочери». В нем принц предсказал, что критическими периодами для здоровья Ольги будут «третий, четвертый, шестой, седьмой и восьмой годы» ее жизни. При этом, по мнению принца, нельзя было даже «гарантировать, что она доживет до последнего из названных периодов, но если все-таки доживет, то она, несомненно, достигнет и двадцати лет». Это позволит, как говорил в заключении принц, рассчитывать на «двенадцать лет спокойствия, за что можно уже благодарить судьбу», поскольку «совершенно определенно…что она не доживет до тридцати»⁴¹.

* * *

С момента рождения ее новой правнучки королева Виктория считала своей обязанностью, как крестной матери, найти для ребенка хорошую английскую няню — и немедленно озаботилась поисками подходящей кандидатуры. Королеву привело в ужас, что теперь уже Александра, как в свое время и ее мать Алиса, намерена сама кормить ребенка грудью. Эта сенсационная по тем временам новость быстро просочилась в британскую прессу. Было неслыханно, чтобы государыня, особенно русская императрица, кормила детей грудью. «Все россияне были поражены» этой новостью. На всякий случай, несмотря на решение императрицы, была выбрана также и кормилица для Ольги. Отбор проводился из «большого числа крестьянских женщин… которых привезли из разных областей страны». «Каждая из них должна была иметь не менее двух, но не более четырех детей, и предпочтительнее, чтобы кормилица имела смуглый оттенок кожи»⁴². При первых попытках грудного вскармливания у Александры, однако, все пошло не так, как предполагалось: Ольга не захотела брать грудь, и, как вспоминал Николай, все «окончилось тем, что Аликс очень удачно стала кормить сына кормилицы, а последняя давала молоко Ольге! Пресмешно!». «Со своей стороны я считаю, что [кормить своего ребенка грудью] — это самое естественное, что может сделать мать, и я думаю, что это превосходный пример!» — писал он вскоре после этого королеве Виктории⁴³.

Александра, как и следовало ожидать, став матерью, расцвела: весь мир для нее, как и для Николая, теперь сосредоточился на их обожаемой новорожденной дочери. Царь в восторге записывал все подробности ее жизни в своем дневнике: первый раз, когда она проспала всю ночь, не просыпаясь, как он помогал кормить и купать ее, появление у нее молочных зубов, в какую одежду ее одевали, сделанные им первые фотографии дочери. Ни ему, ни Александре, конечно, и в голову не приходило, что малютка Ольга, по правде говоря, была не самым красивым младенцем. У нее была большая, вытянутая голова с пучком светлых волос надо лбом, что вырос вместо длинных темных прядей, с которыми девочка родилась. Такая голова была слишком велика для ее тела, так что некоторым членам императорской семьи ребенок казался почти уродливым. Но Ольга была славным, пухленьким и счастливым младенцем, и восхищенные родители просто не могли на нее налюбоваться.

Утром 14 ноября 1895 года, в годовщину свадьбы ее родителей и на сорок восьмой день рождения вдовствующей императрицы, состоялись крестины новорожденной дочери императорской четы. Она была наречена Ольгой (в соответствии с принятым в русской православной церкви правилом давать при крещении только одно имя). Это было особенно радостным событием для императорского двора, так как оно знаменовало собой конец официального траура по императору Александру III.

Девочку одели в крестильную рубашку самого Николая II, ее привезли к храму Вознесения, императорской церкви в Царском Селе, в золоченой парадной карете, запряженной шестеркой белых лошадей, с эскортом из казаков царского конвоя. Статс-дама княгиня Мария Голицына несла Ольгу к купели на подушке из золотой парчи.

По традиции русской православной церкви, родители, Николай и Александра, в самой церемонии участия не принимали. На ней присутствовали члены Синода православной церкви, знатные царские родственники, дипломаты и иностранные высокопоставленные лица, все в полном парадном облачении. Было назначено семь восприемников младенца, в том числе королева Виктория и вдовствующая императрица. В большинстве своем они не смогли присутствовать на крещении лично, поэтому всех представляла Мария Федоровна, в соответствии с требованиями церемониала одетая в русское платье и украшенный бриллиантами кокошник. Ее окружали русские великие князья и княгини практически в полном составе.

Во время службы ребенка «три раза, по православному обряду, погружали в купель, а затем сразу же положили в розовую шелковую стеганую крыжму, обсушили и раздели, а затем передали на руки акушерке, которая тоже выглядела очень торжественно в нарядном шелковом платье»⁴⁴. После этого лицо, глаза, уши, руки и ноги Ольги были помазаны священным елеем, и Мария Федоровна трижды обошла с ней вокруг купели в сопровождении крестных отцов, поддерживавших ее, согласно традиции, с обеих сторон. По окончании церемонии Николай возложил на свою дочь орден Святой Екатерины.

Поскольку роды были достаточно тяжелыми, это неизбежно отразилось на состоянии здоровья Александры, которая очень ослабела, и врачи не разрешали ей вставать до 18 ноября. После этого она время от времени выезжала на прогулки в экипаже вместе с Ники. Тогда в Царском Селе гостили Эрни, брат Аликс, с женой Даки (так звали Викторию Мелиту в семье). Несмотря на то что они собирались пробыть в гостях всего неделю, Аликс проводила с ними не так много времени. Даки жаловалась в письмах к родным на скуку, на то, что Аликс была весьма отстраненной и без умолку говорила только о Ники, «все время безудержно хвалила его». Как результат, Даки пришла к выводу, что любому общению с родственниками ее невестка предпочитает уединение с мужем⁴⁵.

Аликс, конечно, ревностно относилась к тем считаным часам, которые она могла провести с Ники, ведь все остальное время она посвящала ребенку. Престарелая няня семьи, Орчи, всегда была под рукой, однако ей отводилась лишь символическая роль присмотра за детской. Уход за ребенком ей не доверили даже на те несколько дней, когда мадам Гюнст, которая в течение трех месяцев оставалась при ребенке как патронажная медсестра, была больна⁴⁶. Присутствие акушерки Гюнст было поводом большого неудовольствия для старой няни. «Орчи спала в голубой комнате и почти не разговаривала со мной, настолько она была обижена, что ребенок не с ней», — сообщала Александра Федоровна Эрни⁴⁷.

Профессиональные английские няни были поборницами строгого следования заведенному порядку. Им не нравилось, когда в их заранее определенные роли кто-либо вмешивается, поэтому прибытие 18 декабря достопочтенной миссис Инман, лично отобранной королевой Викторией на должность няни для Ольги, было не очень радостным событием. Как отметил Николай, его жена боялась, что «приезд новой няни-англичанки может поменять некоторым образом порядок нашей семейной жизни». Что, конечно же, и произошло, ибо, как опять-таки он был вынужден отметить, согласно правилам организации ухода за детьми из семей государей, «нашей дочке придется переехать наверх, что довольно скучно и жаль»⁴⁸.

На следующий день после приезда миссис Инман ребенок был незамедлительно перемещен из спальни Николая и Александры на первом этаже в детскую спальню наверху, а Николай уже писал своему брату Георгию, жалуясь, что ему и Александре «не особенно понравилось, как выглядит миссис Инман». «В ее лице есть что-то тяжелое и неприятное, — писал он брату, — и, похоже, она женщина упрямая». И ему, и Александре показалось, что от нее «будет много неприятностей», поскольку она тут же принялась наводить везде свои порядки: «Она уже решила, что нашей дочери не хватает комнат и что, по ее мнению, Аликс слишком часто появляется в детской»⁴⁹.

В то время единственным местом, где верноподданные могли бы увидеть своего государя и государыню, был отнюдь не императорский двор в Санкт-Петербурге, а Александровский парк Царского Села, где царственная чета катала свою малышку в детской коляске. Внешний мир знал и того меньше. В британской прессе высказывалась надежда, что неформальный подход царицы к материнству может дать положительный политический эффект: «Правильное отношение, проявленное в решении молодой жены, будет более способствовать объединению матерей России вокруг ее величества, чем многие более внушительные мероприятия супруги царя. И благодаря их поддержке императрица сможет достигнуть многого»⁵⁰. Оптимистическая мысль, но этому не суждено было сбыться. Уже одно то, что императрица не произвела на свет первенца-сына, стало причиной неудовольствия для многих россиян.

В новом, 1896 году, к своему ужасу, Александра была вынуждена оставить домашний уют Александровского дворца и переехать в их недавно отремонтированные апартаменты в Зимнем дворце на сезон^[10] в Санкт-Петербурге. Хоть Элла и помогала с обустройством этих апартаментов, несветской и неопытной Александре решительно не понравилась величественная и торжественная атмосфера дворца. Не произошло и перемены к лучшему в отношениях с миссис Инман.

«Я совершенно не в восторге от кормилицы, — писала она Эрни, — она мила и добра с ребенком, но просто как женщина она крайне неприятная особа, и это ужасно меня тревожит. У нее весьма неприятные манеры, она то и дело передразнивает людей, говоря о них, кошмарная привычка, кот[орой] — было бы ужасно, если ребенок научится от нее, — и очень упрямая (но и я тоже, слава Богу). Я предвижу нескончаемые неприятности и желаю только одного — найти другую няню»[sic]⁵¹.

К концу апреля Александра была вынуждена отказаться от грудного вскармливания Ольги, так как нужно было приготовиться к предстоящей поездке в Москву на утомительную церемонию коронации. «Так грустно, что мне это все так понравилось», — призналась она Эрни⁵². К этому времени властной миссис Инман было уже приказано собирать вещи. Николай находил ее «несносной» и 29 апреля с удовольствием записал в дневнике: «Мы очень рады, что, наконец, отделались от нее». Материнство очень шло Александре, как отметила ее сестра Виктория Баттенберг, когда она приехала на коронацию в мае 1896 года.

«Аликс, — сообщала она королеве Виктории, — так хорошо выглядит и так счастлива, совсем другой человек, и превратилась в крупную, красивую женщину с румянцем на щеках и широкими плечами, Элла рядом с ней кажется маленькой. Время от времени у нее немного побаливает нога, и у нее периодически бывают головные боли, но и следа не осталось от того прежнего печального и понурого вида, который она имела раньше»⁵³.

Что касается маленькой Ольги, то Виктория считала, что ребенок «прекрасное и очень умное создание. Она особенно любит Орчи и широко улыбается всякий раз, когда видит ее»⁵⁴. Хотя Орчи была по-прежнему при детской, все еще слабо надеясь опять стать няней для ребенка, на замену миссис Инман, пока шел подбор кандидатуры на постоянную должность, была временно принята новая английская няня⁵⁵. 2 мая прибыла мисс Костер, сестра няни, которая служила у великой княгини Ксении. У мисс Костер был удивительно длинный нос, и Николаю не понравилось, как она выглядит⁵⁶. Однако вне зависимости от того, есть ли няня или ее нет, Александра решительно и настойчиво поступала по-своему, настаивая на том, чтобы ребенку «устраивали солевую ванну каждое утро в соответствии с моим желанием, поскольку я хочу, чтобы она была как можно сильнее, чтобы носить такое пухлое тело»⁵⁷. После напряжения московской поездки приближалось еще одно важное путешествие — посещение бабушки в замке Балморал, где можно было бы наконец официально представить ей ребенка.

* * *

Внешне поездка в Шотландию выглядела как совершенно частный семейный визит^[11], но его организация и сопровождение стали настоящим кошмаром для британской полиции, у которой совершенно не было опыта обеспечения безопасности русских царей, неоднократно становившихся мишенями для убийц. Одновременно с прибытием российской императорской четы в британской прессе стали распространяться истеричные сообщения о «заговоре», возглавляемом американскими ирландцами-активистами, сотрудничающими с российскими нигилистами, «с целью осуществить динамитный взрыв», чтобы убить и царицу, и царя⁵⁸. К счастью, еще до начала визита «заговорщики» были арестованы в Глазго и Роттердаме, а предположения прессы о возможном нападении на царя позже оказались ошибочными. Однако испуг, вызванный этой шумихой, подчеркнул опасения за безопасность императорской четы — двух наиболее тщательно охраняемых монархов в мире. Накануне визита личный секретарь королевы сэр Артур Бигг проводил активные консультации с генерал-лейтенантом Чарльзом Фрейзером, инспектором столичной полиции, который представил специальный доклад. В нем говорилось о выделении детективов в дополнение к трем сотрудникам собственной охраны Николая. Десять полицейских должны были в течение всего визита патрулировать замок Балморал и его окрестности, работники железной дороги должны были патрулировать весь маршрут царского поезда, а все мосты и виадуки находились под наблюдением местной полиции. Помощник комиссара Роберт Андерсон признался Биггу, что он рад тому, что царь будет «в замке Балморал, а не в Лондоне. Мне было бы очень тревожно, если бы он был здесь

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

8

Орфография Александры была чрезвычайно своеобразной, а грамматические ошибки она делала просто потому, что писала в спешке. Все случаи опечаток и грамматических ошибок в цитатах из ее писем и дневников помечены «sic» («так в оригинале»).

9

Русский эквивалент звания лейб-медика императорского двора.

10

Имеется в виду зимний бальный сезон. — Прим. пер.

11

Хотя Николай и воспользовался визитом, чтобы провести ряд важных политических бесед с британским премьер-министром лордом Солсбери.