Дневники княжон Романовых. Загубленные жизни

Хелен Раппапорт, 2014

Международный бестселлер историка Хелен Раппапорт – уникальная биография о частной жизни дочерей последнего русского императора. Что значит родиться в династии Романовых? Повседневная жизнь четырех дочерей Николая II разрушает все романтические представления о пышности царского двора. Рожденные императрицей в отчаянной надежде подарить стране наследника престола, великие княжны и после рождения брата стали заложницами его болезни. Стремясь скрыть состояние цесаревича Алексея, семья Николая II вела затворнический образ жизни – что напрямую отразилось на ее трагичной судьбе. Страна ничего не знала ни о великих княжнах, ни о том, какими семейными людьми были Николай и Александра, лично растившие детей вдали от любой роскоши. Какими были четыре дочери последнего русского царя? Чем интересовались, как проводили время и в кого влюблялись? Какая атмосфера царила внутри семьи Романовых? На основе дневниковых записей княжон и других уникальных архивных материалов историк Хелен Раппапорт воссоздает привычки и занятия, страсти и увлечения девушек. А повседневная жизнь последних Романовых, обрастая новыми красками и подробностями, получает новое прочтение – как история о семейных ценностях и крепости семейных уз. «Что мне всегда нравилось в книгах Хелен Раппапорт, так это то, что они обращаются не только к разуму, но и к сердцу. Она писательница с большим состраданием». – Люси Уорсли, британский историк, писательница, главный хранитель исторических королевских дворцов «Раппапорт демонстрирует в "Дневниках княжон Романовых" энциклопедические знания обо всех мелочах семейной жизни Николая и Александры. Ее книга – это исследование, ярко демонстрирующее крепость семейных уз». – The Telegraph В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

Пролог

Первое и последнее пристанище

А теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь;

но любовь из них больше.

Первое послание к Коринфянам, глава 13, стих 13

В тот день, когда Романовых вывезли из Александровского дворца, он превратился в покинутое и заброшенное место, во дворец привидений. В течение предыдущих трех дней семья лихорадочно собирала и упаковывала вещи, готовясь к отъезду. Незадолго до этого Временное правительство Керенского уведомило царскую семью о неизбежной высылке. Дети взяли с собой своих трех собак, но в последний момент оказалось, что кошку Зубровку, беспризорную кошку, которую подобрал цесаревич Алексей, когда был в Ставке, и двух ее котят придется оставить. Цесаревич жалобно просил, чтобы кто-нибудь позаботился о них¹.

Позже, когда во дворец приехала Мария Герингер, старшая фрейлина царицы, которой было поручено присматривать за дворцом после отъезда царской семьи, оголодавшие кошки, как привидения, появились неведомо откуда и набросились на нее, громко мяукая и требуя внимания. Но двери всех сорока комнат дворца были опечатаны, дворцовые кухни закрыты, все было заперто. Только кошки остались в опустевшем Александровском парке, а небольшая горстка людей — все, что осталось от некогда большой семьи, — в это время направлялась за сотни миль отсюда, на восток, в Сибирь.

* * *

После революции 1917 года все, кому было интересно узнать, как и где жила семья последнего императора России, могли поехать в Царское Село, располагавшееся в 15 милях (24 км) от бывшей столицы, и увидеть все своими глазами. Попасть туда можно было на грязном пригородном поезде или, объезжая многочисленные выбоины, на машине — по прямой, как стрела, старой Царской дороге, которая была проложена через низину с полями и невысокими лесами. Когда-то Царское Село считалось «русским Версалем», но в последние дни царской империи здесь повеяло грустью, своего рода «имперской тоской», как выразился один из бывших обитателей Царского Села². К началу 1917 года, спустя почти 200 лет со времени, когда царица Екатерина I отдала приказ о строительстве Царского Села, оно уже как бы предчувствовало собственную неизбежную и скорую кончину.

Советская власть поспешила избавить Царское Село от императорских регалий, переименовав его в Детское Село. Оно расположено на возвышенности, вдали от болотистых берегов Финского залива. Чистый воздух, упорядоченная сеть прямых широких аллей в регулярном парке — идеальное место для активных физических упражнений. Александровский парк был преобразован в центр спорта и отдыха, где будет подрастать поколение здоровых молодых граждан для нового коммунистического общества. Однако прошло некоторое время, прежде чем коммунизм наложил свой отпечаток и на сам городок, который оставался по-прежнему маленьким, аккуратным, в основном деревянной застройки. За скромной рыночной площадью, окружая два императорских дворца, простирались ряды парадных летних резиденций русской придворной аристократии. Их когда-то легендарные обитатели — теперь уже исчезнувшие старинные русские фамилии Барятинских, Шуваловых, Юсуповых, Кочубеев — давно покинули их, дома были реквизированы советской властью и стали рушиться, заброшенные и приходящие в упадок³.

Незадолго до революции композиционным центром этого приятного и тихого городка был изящный золотисто-желтый Александровский дворец с белыми коринфскими колоннами. Однако в прежние века еще более великолепным был расположенный по соседству Екатерининский дворец, его золоченый барочный блеск привлекал всеобщее внимание. Но в 1918 году оба дворца были национализированы и превращены в наглядные примеры «эстетического разложения последних царей династии Романовых»⁴. В июне парадные залы, расположенные на первом этаже Александровского дворца, после полной и тщательной инвентаризации открывались для публики. Люди платили 15 копеек, чтобы поглазеть на изысканную обстановку, в которой жил их бывший царь. Но что же они видели в царских покоях? Дворец последнего Императора Всея Руси⁵ поражал не роскошью, а скорее необычайной простотой. Интерьеры царской резиденции были оформлены, по меркам бывших имперских стандартов, с неожиданной скромностью — пожалуй, как обычная публичная библиотека, или столичный музей, или загородный дом семьи среднего достатка. Но для семьи Романовых Александровский дворец был их домом, который они все очень любили.

По воскресеньям, средам и пятницам политически зрелые граждане страны освобожденного пролетариата могли прогуляться по залам дворца, «с хрустом грызя яблоки или жуя бутерброды с икрой». Иногда во дворец решались заглянуть отважные иностранные туристы. Все посетители должны были в обязательном порядке облачиться в уродливые войлочные тапки поверх своей обуви, чтобы не повредить прекрасный, натертый воском паркет⁶. Затем служители водили их по залам царской резиденции, зачастую сопровождая экскурсию презрительными комментариями насчет бывших обитателей дворца. Тщательно проинструктированные экскурсоводы старательно, не жалея красок, описывали мелкобуржуазный вкус последнего русского царя и его жены. По их утверждению, вышедшая из моды мебель в стиле модерн, дешевые устаревшие олеографии и сентиментальные фотографии, английские обои, обилие безделушек (преимущественно самых обычных, фабричного производства) на каждой полке или столике — все это напоминало «типичный кабинет английского или американского пансионата» или же «второсортный берлинский ресторан»⁷. Любое упоминание о самих бывших обитателях этого дома было изъято из бойких речей советского персонала как пережиток прошлого, не имеющий исторического значения.

Проходя по анфиладам комнат, в дверях которых стояли восковые изваяния лакеев в алых и золотых ливреях, посетители не могли избавиться от странного ощущения, что Николай II был не деспотичным правителем, как его расписывали, а обыкновенным человеком, семьянином, у которого в кабинете и библиотеке, где он принимал своих министров и обсуждал с ними важные государственные дела, повсюду были расставлены фотографии его детей в разном возрасте, от младенчества и до совершеннолетия: дети с собаками, на пони, в снегу, на берегу моря. Счастливая семья, улыбаясь, снималась на любительскую фотокамеру «Кодак» коробочного типа, которую она повсюду брала с собой. Даже в личном кабинете царя был специальный стол и стул, где его тяжелобольной сын мог бы посидеть с ним, пока отец работал. «Святая святых» царской, ныне свергнутой, власти выглядела в высшей степени непритязательно, по-домашнему просто и была окутана духом чадолюбия. Неужели это и в самом деле последний домашний очаг «Николая Кровавого»?

Личные покои царя и царицы, состоявшие из соединенных между собой отдельных комнат, были еще одним свидетельством всепоглощающей триединой страсти, которая владела обитателями этих комнат: взаимной любви друг к другу, любви к своим детям и глубокой христианской веры. Их спальня с обоями и шторами английского ситца была больше похожа на русский православный храм, чем на будуар, так много икон было там. Две скромные железные кровати, какие можно увидеть во «второразрядной гостинице», по наблюдению одного американского посетителя в 1934 году, были сдвинуты вместе и поставлены в завешенный тяжелым пологом альков. А вся стена за ним от пола до потолка была увешана образами, распятиями и «простенькими, дешевыми иконками в убогих жестяных окладах»⁸. Каждая полочка и столик в личной гостиной царицы были уставлены всяческими безделушками, фотографиями детей и ее милого Ники. Личных вещей царицы там находилось на удивление мало, и это были самые обыденные предметы, необходимые в быту, такие, как золотой наперсток, швейные принадлежности и ножницы для рукоделия, а также дешевые игрушки и безделушки: «фарфоровая птичка и игольница в форме туфельки, незатейливые вещицы, которые могли бы подарить дети»⁹.

Дальше по коридору, ведущему в сад, располагалась гардеробная Николая, где в шкафах были развешаны аккуратно выглаженные царские мундиры. По соседству с гардеробной находилась большая библиотека с застекленными шкафами, полными французских, английских и немецких книг в переплетах из тонкой марокканской кожи. Книги были расставлены по полкам в продуманном, строгом порядке. По вечерам царь часто читал их вслух своей семье. Многих посетителей удивляло то, что они видели в Зале с горкой, расположенном далее. Этот зал, первоначально один из парадных залов, расположенных на первом этаже дворца, был превращен в игровую комнату для цесаревича Алексея. В центре этого элегантного зала, отделанного цветным мрамором, с кариатидами и зеркалами, стояла большая деревянная «американская горка»¹⁰ — на ней с удовольствием катались дети предыдущих царей. Во время царствования Николая она по-прежнему занимала почетное место в зале. Кроме того, были там и любимые игрушки цесаревича Алексея: три модели легковых автомобилей. Возле двери, ведущей в сад, горьким напоминанием о трагедии, которая устанавливала свои правила в жизни последней русской императорской семьи, стояло «небольшое инвалидное кресло-коляска» цесаревича Алексея, «обитое красным бархатом». Во время жестоких приступов гемофилии, которые случались нередко, цесаревич был прикован к креслу, и бархат обивки до сих пор сохранил контуры его тела¹¹.

Два пролета каменной лестницы вели наверх в опустевшие комнаты детей. И там тоже, в большой игровой комнате обожаемого цесаревича Алексея, было множество деревянных и механических игрушек: музыкальная шкатулка, игравшая «Марсельезу», книги с картинками, коробки с кубиками, настольные игры и ряды его любимых оловянных солдатиков. Печальным стражем стоял у дверей большой плюшевый медведь¹² — один из последних, еще довоенных, подарков от кайзера Вильгельма. В примыкающей к игровой личной ванной комнате цесаревича посетители часто сочувственно вздыхали, глядя на «многочисленные устрашающего вида хирургические инструменты» — зажимы и «холщовые и кожаные приспособления для фиксирования и поддержки ног, рук и тела», которыми приходилось пользоваться, когда после очередного кровотечения цесаревич совсем ослабевал¹³.

Дальше по коридору, в скромных, не в пример внушительным апартаментам цесаревича, комнатах (словно подчеркивая значимость Алексея по сравнению с княжнами в глазах народа) располагались спальни, классные комнаты, столовые и гостиные его четырех старших сестер — Ольги, Татьяны, Марии и Анастасии. Их светлые и просторные спальные комнаты были обставлены простой, выкрашенной в кремовый цвет полированной мебелью лимонного дерева, на окнах висели занавески английского ситца¹⁴. В спальне младших сестер, Марии и Анастасии, розовые обои были украшены трафаретным фризом из розовых роз и бронзовых бабочек. Этот декор выбрали сами девочки. В комнате Ольги и Татьяны узор фриза был другим: цветы вьюнка и коричневые стрекозы. На одинаковых туалетных столиках девочек расставлены коробочки, футляры для украшений, маникюрные наборчики, лежат расчески и щетки, — так же, как они их здесь оставили¹⁵. В других комнатах на письменных столах стопки тетрадей с разноцветными обложками, и везде, где только можно, множество фотографий семьи и друзей. Среди всех этих характерных и незначительных предметов жизни девушек нельзя не заметить, что во всех комнатах сестер обязательно есть иконки, недорогие гравюры и фотографии на религиозные темы. На тумбочках у кроватей лежат Евангелие и молитвенники, вместо обычных девичьих безделушек поставлены распятия и свечи¹⁶.

В шкафах оставалось много одежды девушек, шляп, зонтиков и обуви. Остались и мундиры, в которых старшие сестры с такой гордостью гарцевали бок о бок, сидя в дамских боковых седлах, на большом военном параде во время торжественных празднований трехсотлетия дома Романовых в 1913 году. Осталась даже их детская одежда и крестильные платья. В Сибири им были ни к чему их изысканные парадные одежды: четыре платья из розового атласа с серебряным шитьем, к ним в комплект головные уборы — кокошники из розовой парчи, а также четыре летних шляпки с широкими полями, поэтому все это было аккуратно уложено в коробки. Снаружи в коридоре стояли наполовину собранные чемоданы и корзины с девичьими вещами — то, что собирались взять с собой в последнюю поездку, но так и не взяли.

Стол в детской столовой, как и раньше, был накрыт фарфоровой посудой с монограммами Романовых — так, словно он подготовлен для следующего обеда или ужина. «Кажется, что дети играют где-то там, в саду, — написал один из посетителей в 1929 году, — но в любой момент могут вернуться»¹⁷. Однако парк, простирающийся за высокой чугунной решеткой, окружающей дворец, пришел в запустение: когда-то аккуратные, ровные липовые аллеи заросли, из мягкого подлеска с обеих сторон дорожек выглядывали сибирские лютики, «большие, махровые и ароматные, как розы», весной было много анемонов и незабудок¹⁸. Сам дворец еще поддерживали в сохранности как исторический памятник, но когда-то превосходный парк уже зарос сорняками, местами трава была по пояс. Длинные аллеи, укрытые зеленью крон, где царские дети некогда играли, катались на пони и велосипедах; ровные каналы, по которым они плавали на лодке со своим отцом; маленький бело-голубой расписной домик для игр на Детском острове — там всегда росло много ландышей, а рядом с домиком было маленькое кладбище, где дети хоронили своих питомцев… Все вещи и места, так или иначе связанные с этими людьми, которых больше нет, несли печать заброшенности и запустения.

* * *

Александровский дворец был когда-то резиденцией ныне преданных анафеме «бывших», ликвидированных революцией как класс, о которых простые люди, чем дальше, тем больше, опасались даже упоминать. Однако, как говорил преданный хранитель дворца, совсем уничтожить здесь неуловимый «аромат той эпохи» так и не удалось. Во дворце продолжало медово пахнуть пчелиным воском, которым натирали паркет, и запах марокканской кожи, в которую переплетены многие тома в царской библиотеке, все еще витал в воздухе, как и слабый аромат розового масла в лампадах в спальне царицы. Так было вплоть до Второй мировой войны, когда немецкое военное командование заняло дворец и практически уничтожило его¹⁹.

В довоенные времена экскурсии по залам царской резиденции завершались в расположенном вдоль садового фасада дворца центральном Полукруглом зале, где царь когда-то проводил официальные приемы и обеды для высокопоставленных гостей. Здесь во времена Первой мировой войны семья собиралась вместе субботними вечерами, чтобы посмотреть фильм. И в последний вечер, 31 июля — 1 августа 1917 года, семья Романовых несколько длинных, томительных часов терпеливо дожидалась здесь, когда им принесут окончательное распоряжение покинуть свой дом навсегда — момент, которого они ждали и боялись одновременно.

Известие о скорой высылке пришло за четыре дня до этого. И четыре дня подряд сестрам пришлось с болью в сердце решать, что из всего своего драгоценного достояния — множества альбомов с фотографиями, писем друзей, одежды, любимых книг — следует взять с собой. Им пришлось оставить кукол, которыми играли в детстве, аккуратно рассаженных по миниатюрным креслам и диванчикам, пришлось оставить и другие дорогие сердцу игрушки и памятные вещицы, в надежде, что те, кто придут сюда, тоже отнесутся к ним с любовью²⁰. Согласно легенде, именно через центральные двери Полукруглого зала Екатерина Великая впервые вошла во дворец в 1790 году cо своим двенадцатилетним внуком, будущим императором Александром I. Это произошло, когда дворец, построенный по ее указанию, а позже подаренный ею внуку, был завершен. Вскоре после восхода солнца 1 августа 1917 года, 127 лет спустя, семья последнего императора России, миновав гулкий, эхом откликавшийся на каждый шаг зал с полукружьем окон, через те же застекленные двери навсегда покинула этот дворец, творение великого итальянского архитектора XVIII века Джакомо Кваренги. Снаружи их уже ждали машины, чтобы увезти в неизвестное будущее за 1341 милю (2158 км) отсюда в Западную Сибирь, в Тобольск.

Четыре сестры Романовы, похудевшие после перенесенной в начале того года кори, безутешно плакали, покидая дом, где они провели столько счастливых дней своего детства²¹. Мария Герингер говорила, что после того, как их увезли, она еще надеялась, что с ними все будет хорошо. Удрученная сценой расставания, она твердила себе, что девушкам, может быть, повезет и где-нибудь в ссылке они встретят достойных простых людей, выйдут за них замуж и будут счастливы. Мария и другие верные слуги и друзья царской семьи, оставшиеся во дворце, сохранили память об этих четырех очаровательных сестрах в более счастливые времена, память об их большой доброте, о совместных радостях и горестях. И воспоминания о «смеющихся лицах сестер под широкими полями украшенных цветами шляп» будут сопровождать их в течение долгих мертвящих лет коммунизма²². Так же, как и память об их жизнерадостном брате, чья болезнь в любой миг могла прервать его дни, но запугать его так и не смогла. И всегда где-то рядом с этими детьми в их воспоминаниях присутствовала женщина, главной чертой которой, ставшей, как ни странно, роковой для всех них, была ее неугасимая материнская любовь.