Сюжеты в ожидании постановки. Выпуск 1

Хелен Лимонова

В первом выпуске сборника представлены три пьесы известных драматургов – Бориса Тальникова, Далии Трускиновской, Александра Карабчиевского.Пьеса «Поминки» (Б. Тальников) была поставлена в Липецком академическом театре в 1988 г. Вниманию читателей предлагается переосмысленный и существенно изменённый в 2017 г. вариант.Пьеса «Вариация Эсмеральды» (Д. Трускиновская) – своеобразный знак протеста против фильма «Матильда».Пьеса «По специальности» (А. Карабчиевский) – современная драма-гротеск.

Действие первое

Гостиная. Длинный стол с яствами и алкоголем. Дверь в холл приоткрыта — доносятся голоса уходящих и провожающих их Матвея Николаевича, Виктора и Эдика.

За столом Елена и Аля. Алексей ходит, о чём-то думает.

АЛЯ. Странные поминки: друзья и сослуживцы — о покойном два слова. Всё о терроризме, о мусульманах. Доспорились: русских шахидов готовить надо! Мстить за каждый теракт.

ЕЛЕНА. Алёша заикнулся, что мусульмане обороняются от культуры бывших христиан — его чуть живьём не съели. Если бы Матвей Николаевич не прервал их.

АЛЯ (вполголоса). Алекс твой тоже хорош: нашел «подходящую» обстановку Голливуд клеймить…

ЕЛЕНА. Неизвестно, от чего Георгий Николаевич умер. Человек после инфаркта сидел перед телевизором, когда этот ужас без конца крутили. Сколько людей смотрят — среди них инфарктники. Но сообщения такого ни разу не было, чтобы человек умер от телевизора. Раздули, как установленный факт.

АЛЯ. Ясно для чего: подготовить нас к новым мерам безопасности. Итак, куда ни зайдёшь, или голос, или плакат. Может, правда: там, наверху, решили русских шахидов вербовать — вот и готовят нас. Особенно мам, у кого мальчики. Слава Богу, у нас с Виктором дочь!.. Алекс, ты — бывший физик. Прикинь, какая вероятность, что человек от телевизора умер? Вероятность встретить инопланетян — и то рассчитывают.

АЛЕКСЕЙ. Власть тут ни при чём. Ты права, Ленок: журналисты раздули ради сенсации. Что-то ещё волновало Георгия Николаевича. Бесконечные повторы по телевизору добили его сердце.

АЛЯ. Бог ты мой, «ещё что-то»…

Матвей Николаевич вводит в гостиную Григория Фёдоровича.

МАТВЕЙ НИКОЛАЕВИЧ. Не-е, Григорий Фёдорович, вас мы не отпустим. Вы были не просто сослуживцем, вы, можно сказать, ближайший сподвижник. Поэтому в кругу, в этом тесном кругу давайте почтим.

ГРИГОРИЙ ФЁДОРОВИЧ. Я — за… Я — безусловно… Но родственники…

МАТВЕЙ НИКОЛАЕВИЧ. Эх, Григорий Фёдорович, мы оба — дети войны. И стало быть, всё знаем: и про родственников разных, и про друзей. Ещё неизвестно, кто ближний!.. Виктор! Эдик! Нашли время уединяться! (Григорию Фёдоровичу) Георгий был заботливым мужем и отцом. Но он был муж — в старом понятии этого слова: не только домом правил.

ГРИГОРИЙ ФЁДОРОВИЧ. Уж это как есть так: шутка ли, первейший зам губернатора. Огромными стройками заправлял. В другие губернии звали, как что затевали…

МАТВЕЙ НИКОЛАЕВИЧ (кричит в дверь). Это, наконец, неприлично!

Входят Виктор и Эдик. Алексей садится за стол.

ЭДИК. Просим прощения, дядя Матвей.

МАТВЕЙ НИКОЛАЕВИЧ (стоя, с поднятой рюмкой). Мы с Георгием — детдомовцы. «Дети врагов народа» были. Чудом уцелели после немецкой бомбежки. Красная армия пришла, и мы попали в солдатскую семью. Как бойцы нас любили! В прошлом году умер последний ветеран… Дети ветеранов поставили меня с Георгием во главе «Бессмертного полка». Это жутко: идти во главе полка мертвецов — твоих родителей. В следующем году — мне одному… Понесу портрет Георгия. Отец наш воевал в каком-то батальоне зэков-смертников. От отца и матери ничего не осталось. Даже лиц не запомнили… (Смахивает слезу.) Помянем бесстрашного мальчика Георгия — сына великой войны.

Все пьют. Эдик пригубил.

ЕЛЕНА. А я вспомнила Георгия Николаевича на нашей свадьбе. (Алексею.) Помнишь этот зеркальный банкетный зал? С одной стороны твои родственники, с другой — мои. В конце стола друзья институтские перемешаны. Георгий Николаевич единодушно был выбран тамадой. А дальше ты меня, бессовестный, шампанским напоил. (Всем.) Он был всегда такой отзывчивый! Маму мою в санаторий устроил, когда Матвей Николаевич не смог.

АЛЯ. Нам — как только ни помогал. Не боялся использовать служебное положение для своих родных.

МАТВЕЙ НИКОЛАЕВИЧ. Чего бояться должен был?

АЛЯ. Мало ли: кто подсидеть хочет, кто завидует, что возможности нет.

ЕЛЕНА (Матвею Николаевичу). Да, Матвей Николаевич, это у вас семейная черта: быть такими отзывчивыми.

ВИКТОР. Когда я был школьником, отец отвечал на все вопросы: что и почему так в природе. Я очень любил отца. По его примеру пошел по технической линии. Всегда находил время для меня, хотя и мотался по области с востока на запад, с запада — на восток.

МАТВЕЙ НИКОЛАЕВИЧ. Ты главного не сказал: когда государству надо было срочно на Крайнем Севере целый город строить, Георгия направили. Семью любимую не потащил в жизнь без солнца! Из всех областей его выбрали. Каково?

ВИКТОР (показывает). Перпендикулярно. (Женщины смеются.) За отца!

Выпивают.

ГРИГОРИЙ ФЁДОРОВИЧ (Эдику). Ай-яй-яй, такой молодой, а здоровьице никудышнее.

ЭДИК. С чего вы взяли? Я сам врач.

ГРИГОРИЙ ФЁДОРОВИЧ. А-а! Слыхал, спирт предпочитаете.

АЛЯ. Он решил толстовцем стать или йогом. Самое то теперь.

ВИКТОР. А-ля, не шути.

АЛЯ. Шутить и попадье можно.

Неожиданно Матвей Николаевич хватает через стол Виктора за грудки.

МАТВЕЙ НИКОЛАЕВИЧ. Врешь, Витька, заграничная твоя душа! Параллельно, понял? У нас всё параллельно! Это у вас — перпендикулярно!

АЛЕКСЕЙ. Пап, это же хорошо: из нас троих получается целая система координат. (Матвей Николаевич отпускает Виктора.) Для любых событий в жизни.

ГРИГОРИЙ ФЕДОРОВИЧ (обнимая Матвея Николаевича, продолжающего стоять в воинственной позе). Не сподручно, Матвей Николаевич, не сподручно. И пили-то мы всего ничего. Да видать дело такое наше стариковское: под нервы нейдет. Самый раз попузырить малость на диване. (Матвей Николаевич пытается его отстранить.) Самую-самую малость — и обратно. Как положено. Как прилично принято.

Уходят.

Аля сажает Виктора в кресло поодаль от стола. Остальные разговаривают между собой.

АЛЯ. Слушай ты, алкаш из госкомпании, не мог поудачней момент для выпивона найти?!

ВИКТОР (вытягивая вперёд правую ногу). И-и-и-у!

АЛЯ. Брось свои штучки! Отец для тебя всё сделал, царство ему небесное. Кто теперь братца-супермена из колодца вытаскивать будет?! Самое время подсесть к Матвею, почву подготовить, а ты дразнить его взялся. Скольким он ветеранам помог: кому квартиры добился, кому лечение бесплатное. И детям их заодно досталось. Они должности теперь занимают! Кое-кто весьма высоко взлетел!

ВИКТОР. И-и-и-у!

АЛЯ. Или думаешь: штаны до дыр протирать дадут? Тебя уже собирались из Совета директоров пнуть! Ты в последнее время и дома, и на работе — пустое место.

ВИКТОР. И-и-и-у!

АЛЯ. Может, левую для разнообразия покажешь?

ВИКТОР. Внимай: скоро водителем станешь. Будешь ездить с вытянутой правой ногой.

АЛЯ. Ты пьян или притворяешься?

ВИКТОР. И этого немного и того чуть-чуть.

АЛЯ. Если братца привлекут по статье этой жуткой — хорош повод будет: кто-то зарится, небось, на твоё кресло. А денежки — как водичка в луже: без дождя засохнут!

ВИКТОР (притягивает к себе, шепчет.) Я — через Алексея. Матвей его за святого почитает. Видала? — меня отпустил, как только услышал. «Христианин» новоявленный — коммуняка всех мастей: от Сталина до Горбачева…

Что-то продолжает шептать.

Становится слышен разговор за столом.

АЛЕКСЕЙ (Эдику). Твоё отношение к Ницше некритическое. Ницше был проницательным диагностом, когда сказал: «Бог умер» — в душе человека. Церковный, разумеется. Но лечение предлагал ошибочное, говоря твоим медицинским языком.

ЭДИК. В чём же, интересно?

АЛЕКСЕЙ. Призывал освободиться от всех табу и следовать порывам к собственной мощи.

ЭДИК. Свобода от всяческих комплексов — это высшая реализация.

ЕЛЕНА. «Бабка надвое сказала»…

АЛЕКСЕЙ. И ещё: зря Ницше на Христа набросился. Многие табу не Иисус наложил — толкователи. Взять современный запрет христианину познавать ислам и буддизм — причём тут Христос?! Этот запрет, как и многие другие, следует из мотивации Великого инквизитора Достоевского. Познание — один из самых сильных инстинктов. По себе знаешь: психоанализом увлекался.

ЭДИК. Не спорю: Достоевский глубоко проник в психику человека. Предвидел конец без веры. Потому и зацепился за православие. В то же время: «чем больше веришь, тем больше не веришь», — сказал. То есть, зацепился за веру, как утопающий за соломинку. Скучно перечитывать — есть более современные авторы.

За стол садятся Виктор и Аля.

АЛЕКСЕЙ. Цитата, которую ты привёл — свидетельство бездонной глубины Достоевского. Чего не скажешь об однозначных психоаналитических выводах. Впрочем, прошу прощения: я не специалист. Много разных направлений появилось. Я — о Фрейде. Свести всю внутреннюю жизнь к подавленным влечениям, по меньшей мере, сомнительно. Объяснять искусство и религии на этой основе — всё равно, что «пальцем в небо» тыкать.

ЭДИК. В одном согласен: Фрейд устарел. Новые направления всё меньше опираются на него.

АЛЕКСЕЙ (Виктору). Я знаю из-за чего ты рассорился с папой.

ВИКТОР. Ты, что ли, настроил Матвея против контракта? Как одержимый, на меня набрасывался. В присутствии отца, живого ещё!

АЛЕКСЕЙ. Я просил папу не вмешиваться. Между отцом и сыном. Он твердил одно: «Мой брат умрет мирно и непостыдно. По-христиански».

ВИКТОР. Что ж тут постыдного? — быть замороженным и ждать в капсуле воскрешения? Лучше, чтоб отца черви сожрали? И никакой надежды?! Человек должен достигнуть бессмертия! Сам на поминках матери говорил: смерть — главная беда человека!

Входит Григорий Фёдорович. Берёт сервировочный поднос, расставляет водочку и закусочки. Устраивается поодаль в кресло. С удивлением слушает, оставаясь невидимым сбоку.

АЛЕКСЕЙ. Это не я. Это Николай Фёдоров говорил. Основатель русского космизма.

ВИКТОР. Прорицатель был: на науку возложил задачу бессмертия! Наука смотри что делает: и геном человека расшифровали, и органы пересаживают! Замораживать мозг научились — без повреждений! Теорию сознания скоро создадут! Что, по-твоему, все трансгуманисты — крэйзи?! Я был у них на семинаре. Там математики, физики, биологи, специалисты по теории информации! В США все верящие в науку объединились в Космическую партию. Кандидата в президенты уже выдвигали! (Выпивает.)

ГРИГОРИЙ ФЁДОРОВИЧ (бормочет). Загляденье, как говорят.

ВИКТОР. Воскресить отцов призвал Фёдоров! А я теперь из-за Матвея навсегда с отцом расстался!

АЛЕКСЕЙ. Воскрешение — не есть компетенция человека. Что привлекает в учении Фёдорова — призыв к братству. И глубина болевой точки: смерть — главное препятствие! Нечестно требовать от несчастного — в смысле конечного — человечка, чтобы он забыл о главной своей беде!

ЭДИК (про себя). Какое «братство»? Каждый думает о себе.

Виктор выпивает.

АЛЯ (Елене, вполголоса). Опять поминки ушли в сторону от покойника. (Всем.) Попади Георгий Николаевич, не дай Бог, в зону теракта, что толку от ваших заумных рассуждений о бессмертии, братстве, сознании! (Виктору.) И контракт не помог бы!

АЛЕКСЕЙ. Число погибших от терактов — около двухсот тысяч человек. Во всех странах.

АЛЯ. Кошмар… Неужели нельзя ничего придумать? Надо христианских шахидов готовить?

ЕЛЕНА. Партизанская третья мировая перейдёт в открытую.

ЭДИК. Что тут придумаешь? Человечество прошло точку невозврата и должно погибнуть.

АЛЕКСЕЙ. Человек не может судить: ждет нас окончательная катастрофа или временная. Типа Всемирного Потопа.

ВИКТОР. И? Что делать-то, религиовед ты наш?

АЛЕКСЕЙ. Человечество впервые стало единым. Как семья. Каждый может понять каждого — такой возможности не было никогда. Но «семья» эта увязла в многобожии: каждый отстаивает свой идеал, включая атеистов. Я верю: настанет день, и придёт Божественный Учитель для всего мира, и призовёт, подобно Иисусу: «Слушай, род людской! Господь Бог наш есть Господь единый!»

Пауза.

ВИКТОР (осушив стопку). «Свежо предание, но верится с трудом». Ну, допустим: цивилизованные народы снова станут религиозными. Сейчас-то что делать?

АЛЕКСЕЙ. «Готовность — всё», — сказал Гамлет…

ЭДИК. И — погубил всё и всех. Себя в том числе.

АЛЕКСЕЙ. То была готовность к поединку. Я же — о готовности к единству. Надо искать примирения.

ЭДИК. Ка-а-к?

АЛЕКСЕЙ. Партизанская третья мировая вот-вот перейдёт в уничтожение друг друга. Пока не поздно, мы должны найти рецепт примирения. Конкретно: христиан с мусульманами. Был такой человек в пятнадцатом веке — Николай Кузанский. Кардинал, философ, математик, астроном. Поразительно: четыре Папы не видели в нем еретика. А Джордано Бруно, его последователя, на костре сожгли. Более того: Кузанского Папа назначил своим посланником, когда была последняя попытка примирения католиков с православными…

ЭДИК. Опять про историческую личность…

ВИКТОР. И правда, как с тобой встретишься, то о Фёдорове из девятнадцатого века. Теперь аж в пятнадцатый полез.

ЕЛЕНА. Как вам не стыдно! Дайте сказать третьей координате, в конце концов.

ВИКТОР. Слушаем и повинуемся!

АЛКСЕЙ. Когда турки взяли Константинополь, они зверствовали без оглядки: ребенок ли, женщина, старик. Как теперешние фундаменталисты, посылая шахидов. Это потрясло весь христианский мир. И тогда Николай Кузанский написал опус «О мире вер». Где придумал Небесный Собор, на который Бог созвал язычников, иудеев, христиан, мусульман…

ЭДИК (Елене, вполголоса). Ясно: вертикальной координате надо высказаться.

ЕЛЕНА. Не всё же в плоскости двигаться.

Эдик отходит в сторону, о чём-то мрачно думает.

АЛЕКСЕЙ. Представители разных вероисповеданий задавали самые каверзные вопросы. Петр и Павел отвечали. Бог вердикт выносил. В результате Кузанский подводит читателя к выводу, что божественные заповеди все народы понимают одинаково. Вражда поэтому устранима! Мешают обряды и неполнота вероучительных знаний. Невероятная толерантность для пятнадцатого века! Вдобавок, для кардинала!

ВИКТОР. Судья-то — христианский Бог, раз на вопросы апостолы отвечали! Какой мусульманин это допустит?! Фантазия, и ничего больше. (Выпивает.)

ГРИГОРИЙ ФЁДОРОВИЧ. Умницы! Какие все умницы!

АЛЕКСЕЙ. Один из крупнейших философов двадцатого века Мартин Бубер сказал: «Двадцать первый век будет веком диалога или его вообще не будет». И возникло целое течение: богословие диалога…

ВИКТОР (дирижируя). И тэдэ, и тэпэ…

АЛЯ (хватает его за руку). Не паясничай. (Алексею.) Алекс, ты взрослый, энциклопедически образованный человек. Ответь мне, пожалуйста, только человеческим языком: что нам от толерантности Кузанского? Где она у фундаменталистов зарыта? В чувстве «братства»? Или в «богословии диалога»? И зачем столь эффектно и в столь подходящей обстановке ты это преподнёс?

ВИКТОР. В подсознании толерантность зарыта! (Эдику.) Может, армию психоаналитиков на них натравить? (Эдик криво усмехается.)

АЛЕКСЕЙ. Что вы, братцы… Если не к месту, то прошу прощения…

ЕЛЕНА. Алеша, зачем ты?..

АЛЕКСЕЙ. Как-то абстрактно получилось. Я хотел сказать, что богословскими спорами не получится на практике примирить. Но надо уроки извлечь из благих намерений, очутившись в аду противостояния…

ВИКТОР (Алексею). Садись поближе. (Насильно усаживает рядом.) Я тебе сейчас всё объясню. Не трепыхайся, когда с тобой говорит действительно умный человек! (Аля делает нетерпеливое движение.) Цыц, женщина! А то мужчиной станешь! (Пьёт и кладет руку на плечо Алексея.)

ГРИГОРИЙ ФЁДОРОВИЧ. Образованьице высокое, а выпили — и поругались. Закон природы.

ВИКТОР. Друг мой, поверь, мы очень уважаем историю. Современный человек её даже лелеет. Иначе, какого хрена мы содержали бы многочисленные музеи?! Нахлебников, что ли, мало?! История есть история. В ней много, конечно, поучительного. В ней, конечно, много было всяких оригиналов и даже с большим умом. Но ты-то, но мы-то теперь твёрдо знаем, откуда взялась иная оригинальность! Наука находилась, можно сказать, в зачаточном состоянии. Кругом и сплошь о Боге лбы сдвигали. Современному человеку, прости, это просто неинтересно. Ты выйди на улицу и крикни: «Наша цель — братство! Православные, обнимемся с мусульманами!» По меньшей мере, гарантирую, загремишь в дурдом! Если по дороге не прибьют. Не те, так эти. Уяснил?.. (Алексей снова пытается отстраниться.) Нет, ты сиди. Я только «теорию» закончил. Теперь перейдём к главному: к твоей жизни. Которая является следствием твоих, мягко говоря, не общепринятых взглядов.

АЛЕКСЕЙ. Прошу, Витя, не трогай, мою жизнь.

ВИКТОР. Что это ты встрепенулся? Мужик, а такой недотрога. Правды, что ли, испугался?

Виктор осушает рюмку.

ГРИГОРИЙ ФЁДОРОВИЧ. Я детьми на старости не запасся. Зато в делопроизводстве преуспел. Без меня покойному Георгию Николаевичу накладно было бы. Без порядка в бумагах у замгубернатора паралич.

АЛЕКСЕЙ. Правда ведь тоже зависит от освещения.

ВИКТОР. Во! Во! В этом ты весь! Всё у тебя стало зависеть от освещения. Простые жизненные правила оказались такими уж сложными, такими перевёрнутыми, что нам не понять.

АЛЕКСЕЙ. Отчего же…

ВИКТОР. Раз «могём», так слушай. Может, тебя смущает, что я выпил? Так скажи, не обижусь, я от правды не прячусь.

АЛЕКСЕЙ. Я не это имел в виду.

ВИКТОР. Занесло тебя, Алёшка, не в ту степь. А в какую — я сейчас опишу. И я не боюсь, что тут твоя жена, что она услышит. Ибо мы не дети уже, нам, как говорится, пора. Я даже уверен, что она сама так думает, только помалкивает…

ЕЛЕНА. Виктор…

ВИКТОР. Вот видишь, она говорит «Виктор». А что значит «Виктор»? По-бе-ди-тель. У женщин, Алёша, инстинкт. Ибо хранительницы этого, как его, чёрт… Ну, ничего. Я ещё в силе, можно сказать, в соку. Ты что, лучше всех, что ли? Вот что я скажу: ты о себе возомнил. Решил, что ты — древнеримский историк Тацит. А кишка — тонка. Или скажешь: нет? А если «нет», докажи сначала. Чтоб тебя признали, чтобы тебе, можно сказать, памятник запроектировали. А потом живи не как все. Как Диоген. Он сначала доказал, а потом уж в бочку полез… (Выпивает ещё. Григорий Фёдорович задремал.) …Вот скажи: зачем физфак на пятом курсе бросил? И пошёл на первый курс! Религии изучать! Будучи женатым человеком!

АЛЕКСЕЙ. Потому что на третьем не понял физику микромира. Думал, я такой несмышленый. Потом прочитал: сами создатели по-разному толковали. Кстати, до сих пор крупнейшие ученые считают, что микромир человек не изучит полностью никогда. На пятом курсе — теорема Гёделя о неполноте простой арифметики. Я осознал, что все это указывает на ограниченность человеческого ума, на принципиальную невозможность в точности познать и окружающий мир, и собственное мышление…

ВИКТОР. Стоп-стоп, послушай, я хоть не физфак, но тоже в техническом учился. Что из того, что не понимаем? Работает теория — и всё!

АЛЕКСЕЙ. Я так не могу.

ВИКТОР. Почему? Все могут, а ты не можешь?

АЛЕКСЕЙ. Потому что ограниченность человеческого знания наталкивает на поиски границы, отделяющей человека от Бога. И что удивительно: основной постулат физики микромира — принцип дополнительности — оказался применим в далёких от физики областях, например, в лингвистике. Да что говорить: мужчина и женщина созданы по принципу дополнительности: и телом, и душой, и духом!..

ВИКТОР. Из-за этого всю жизнь поломал? И себе, и семье?

АЛЕКСЕЙ. Ещё Пушкин в юности написал:

«Ум ищет божества,

А сердце не находит».

Как будто обо мне и об отчаянии современного мира сказано.

ВИКТОР. Ну, раз Пушкин — сдаюсь. Твой ум — ищет. Но зачем же он в нищете ищет? Коллеги твои по миру ездят, отсталые народы изучают, лекции читают. А ты диссертацию даже не защитил. Тебе ходу никуда нет!

ЕЛЕНА. Виктор, оставь Алешу в покое. У него через два месяца предзащита.

АЛЯ (Виктору). Что ты мелешь? Другое на трезвую голову хотел…

ВИКТОР (Алексею). Значит, выкарабкиваешься из безнадёги! Почему молчал?!

АЛЕКСЕЙ. Я ещё не знаю, пойду ли на предзащиту.

ВИКТОР. То есть? (Елене). День назначен?

ЕЛЕНА. Я сказала: через два месяца.

ВИКТОР. Как — не пойдешь? Все соберутся, а ты — в кусты? Скандал! Что раньше думал, когда писал?

АЛЕКСЕЙ. Друзья по работе насели: пиши, пиши… «Достаточно, — говорят, — материалов накопал. Но взгляды свои, почему три религии стали мировыми, не вздумай излагать. Никто их не разделяет. Не говоря уже о руководстве».

ЕЛЕНА. Алёшенька, может они правы: защитишься — выступишь на международной конференции. Кто-нибудь обязательно заинтересуется.

ВИКТОР (Алексею). О! Слышишь? — жена-то дело говорит. Но! Прямо скажу: диссертация — полдела. Вот семью обеспечивать — твоя постоянная обязанность!..

ЕЛЕНА. Мы не голодаем…

ВИКТОР.… Друзья твои говорят: «материалов накопал», значит, можешь! Заработать на них, то есть. Но ты же не «за», не «под»! Ну, допустим, на одних материалах трудно. Предположим. Хоть я там, в «Центрах ваших по изучению», слава Богу, не работал. Ну, пускай, верю, хотя, честно говоря, с трудом. Потому как «стучите и откроют». Я правильно цитирую? То-то. Я тоже кое-что. Так что за-работать, ты допустим, не спец. Тогда под-работай! А ты в кусты опять-таки. Ну, скажи, что после своей так называемой работы делаешь? А? Не слышу?

АЛЕКСЕЙ. Работаю.

ВИКТОР. Серьёзно? Наконец-то! Выпьем!

Наливает себе и Алексею и выпивает в одиночестве. Внимательно оглядывает Елену.

На последнем слове Григорий Фёдорович вздрагивает и открывает глаза.

ГРИГОРИЙ ФЁДОРОВИЧ. Спугнули. А как закручено-то было. Будто я на своём участке помидорчики посадил. Как обыкновенно. А они по загадочной причине плодов не дали. Ни одного! При замечательной погоде и инструктивном с моей стороны уходе! Я соответствующий запрос шлю в инстанции по рассаде. И получаю ответ. Распечатываю — и… Жаль. Что жаль, то жаль. Что бы они могли ответить? Как оправдаться?

ВИКТОР. Значит, работаешь. И сколько?

АЛЕКСЕЙ. До двенадцати обычно.

ВИКТОР. Бр-р-р… Не понял: до чего «двенадцати»? Ежели тысяч, то извини, не верю. Ежели рублей, то прости: так не бывает. Или ты годовой исчисляешь, как Западе?

АЛЕКСЕЙ. До двенадцати ночи, Витя.

Аля смеётся. Вскоре она отходит к Эдику и что-то шепчет ему.

ВИКТОР. Я всей душой, а ты решил посмеяться? (Опустошает рюмку.)

АЛЕКСЕЙ. И не думал, Витя. Для себя пока работаю.

ВИКТОР. Стало быть, издеваешься. Ну, так знай: ты позоришь всю нашу родню!!

АЛЕКСЕЙ. Чем же, Витя?

ВИКТОР. Чем?! Да живи, как тебе взбредётся! Только у себя, в своих стенах! Но ты же по улице ходишь! Твоего Виталика в школе дразнят! Или тебе всё равно? Нет, тебе лично — пускай! Ты, может быть, оригинал. Но на жену, на жену свою погляди! Ей выйти не в чем! Я уж не говорю в гости, пусть. Но она же зимой в пальто ходит!

ЕЛЕНА. Алёша…

ВИКТОР (успел опорожнить ещё одну рюмку). Ну, понял, наконец? Всё понял? Совсем или наполовину? Вижу по глазам, наполовину. То есть, процентов на десять, не больше. Я, по-твоему, кто?.. Или как там их… На шмотках то есть помешался? Плевал я на тряпки! Только для примера взял. Чтобы разъяснить. Жизнь, Алёшка, устроена просто. На работе — работай. В кино — гляди на экран. Ребёнка — воспитывай. В гостях — веселись. За рулём — не зевай. В постели — как хочешь: хочешь спи, а хочешь — не спи. Тут — дело твоё! (Выпивает ещё.)

ГРИГОРИЙ ФЁДОРОВИЧ. Мудрый был человек Георгий Николаевич. И детей-то мудрых вырастил. И всякая причина своё следствие имеет.

ВИКТОР. А ты всё упрощаешь. (Обнимает его.) Ты не в обиде? Я ведь любя. Если б не любя, стал бы изливаться? Ну, скажи, стал бы? То-то. Мне жаль тебя. Ты не живёшь. Ты вбил себе что-то в голову и, как сказал поэт, «наступил себе на горло». Ты забыл, что ты — человек. Ты в тусовке никакой не участвуешь, в соцсетх отсутствуешь, деньги не зарабатываешь, следовательно, в отпуск за границу не ездишь, на природу экзотическую не любуешься. Ты хоть в Турции был? Не слышу?.. То-то: не был!

Снова опустошает рюмку.

АЛЕКСЕЙ. Разлюбил я экзотику, Витя.

ГРИГОРИЙ ФЁДОРОВИЧ. Здоровьице, стало быть, подводить начало. Самое наиважнейшее — здоровьице. И всегда первый тост за него. Народная мудрость.

ВИКТОР. А как твои древние греки говорили? Всё должно быть в меру: и работа, и удовольствия. Но — без крайностей. Вокруг-то люди! Они тебе не простят. У тебя нет друзей. Это очень плохо. Ну, что у тебя за друзья?! Я чуть рюмку не проглотил на твоём сорокалее! Люди собрались, чтоб отметить, чтоб пожелать, чтоб повеселиться — а они? Всё про «западные культуры», про «восточные культуры»… Культура, поверь мне, одна! А это — хамство!! За общим столом! Так им и передай. Они начитались, так что ж? Я их не глупей. Я своей головой до всего дохожу. Насчёт жизни то есть. Я-то тебя лучше знаю. Это ты с ними надорвался. А я тебя в школе помню. Тебя ж в пример Эдьке ставили! Хоть ты и младше. И при-и-том девочки у тебя класса с восьмого, а? Винцо? Как и положено: одновременно? Вечериночки? Будь здоров! Вот это был ты. Против генов, Алёшка, не попрёшь. (Выпивает слишком много.) А ты ещё смеялся. Слушать надо умных людей, а не перебивать. (В последней стадии опьянения.) Эх, Алёшка, ведь я тебя люблю, как младшего брата. Вот мы совсем одни, и я тебе откроюсь. Я люблю тебя больше, чем Эдьку, хоть ты и двоюродный. За невозмутимость твою люблю. А Эдька — он дерьмо. (Эдик вскакивает, но Аля его удерживает.) И не зря с ним это приключилось!.. Сиди! Я ещё главного тебе не сказал. Как другу… как брату… Мы с тобой поспорили… в прошлый раз про жизнь твою, помнишь? Ты ещё сказал «до двенадцати», а я не врубился… Вспоминаешь теперь? Я ещё говорил, что Ленка у тебя — красавица. Припомнил, наконец, богоискатель? Так не зря я тогда про неё.

Аля в растерянности отходит от Эдика, напряжённо вслушиваясь. Эдик стоит в оцепенении.

Не зря. Ибо намекал, а ты… Эх, ты! Вни-май: Эдька её э-эх…

АЛЕКСЕЙ (встаёт). Ты что?..

ВИКТОР. Как выражо… заплетаюсь… как выражались твои древние: Эдька её по-знал! (Грохается головой о стол и мертвецки спит.)

Алексей опускается на стул. Елена смотрит на него, и по щекам её скатываются слёзы. Но он не в силах поднять голову. Аля рванулась к мужу и трясёт его. Эдик срывается с места и мечется, размахивая руками и выкрикивая что-то одними губами. Аля подсаживается к Алексею.

Конец ознакомительного фрагмента.