Расстояние

Хелен Гилтроу, 2014

Шарлотта Элтон – богатая утонченная светская львица. Карла – суперспециалист по информационной безопасности, в прошлом сотрудник секретного ведомства. В многомиллионном Лондоне ни одна душа не догадывается, что Шарлотта и Карла – одно лицо. Лишь однажды, поддавшись чувствам, она решилась раскрыть свою тайну, и вот спустя много лет Саймон Йоханссон, профессиональный киллер и виновник ее минутной слабости, возвращается. Бывший снайпер спецназа получает заказ на убийство одного из заключенных экспериментальной тюрьмы. Попасть на сверхохраняемую территорию невероятно сложно, однако для блестящего профессионала нет ничего невозможного. Карла помогает наемнику создать безупречную легенду и внедриться в Программу. Ситуация осложняется, когда Карла узнает, что жертвой Саймона должна стать талантливая женщина-врач. Все данные о ней полностью удалены, вина и даже имя ее не известны. Интуиция подсказывает Карле, что заказ может обернуться ловушкой, а значит, небезразличный ей человек в смертельной опасности…

Часть первая

Глава 1

День 1: среда — день 2: четверг

КАРЛА

Я всегда знала: прошлое меня настигнет — несмотря на все меры предосторожности, запутанные следы, выдуманные истории и все прочее, что я сделала для того, чтобы от него дистанцироваться.

Но все же я не предполагала, что это случится вот так.

Все происходит, когда в антракте в сутолоке бара Королевского оперного театра я вежливо слушаю рассуждения дородного банкира о правильной трактовке последнего действия оперы Вагнера «Гибель богов». Я поднимаю глаза, и в следующую секунду две мои жизни — жизни, которые я так старалась держать на расстоянии одну от другой, — сталкиваются, как тектонические плиты, и разрушают пространство.

Мне надо бежать, но уже слишком поздно.

Он праздно топчется около небольшой группы людей. Он не с ними, но вполне простительна ошибочная мысль, что они вместе. Красивый костюм, галстук, в правой руке бокал шампанского. Даже его стрижка и поза говорят о том, что он принадлежит к этому обществу. Но я знаю, что это не так.

Два года. Два года и лишь одна причина, по которой он может быть здесь. Хочет забрать меня в другую мою жизнь, о которой я надеялась никогда больше не вспоминать. Он пришел за мной.

Удар — я преодолеваю шок и проглатываю комок в горле, затем поворачиваюсь к спутнику, улыбаюсь и произношу подходящую случаю фразу. Боковым зрением я не упускаю его из виду: мне необходимо за ним следить, будто он непредсказуемое, потенциально опасное дикое животное. Как хочется повернуться и не спускать с него глаз. Однако здесь и сейчас я Шарлотта Элтон — воспитанная, состоятельная, идеальная Шарлотта Элтон, — которая не может знать человека, которого только что видела.

Я должна действовать по ситуации, встать так, чтобы иметь возможность видеть толпу через плечо банкира. Когда мне это удается, его уже нет.

Я внимательно изучаю зал.

Сегодня, безусловно, аншлаг, и бар — самый большой в Королевском оперном театре, похожий на гигантскую оранжерею в викторианском стиле под высокой изогнутой крышей, — забит до предела, северный и южный балконы полны людьми, толпящимися вокруг центральной круглой стойки. Среди них много мужчин в темных костюмах, но его там нет. Сверкающая зеркальная стена зрительно вдвое увеличивает пространство, делает металлические конструкции арочных окон огромными, а собравшихся людей превращает в толпу. Он, как и его отражение, растворился в этой массе. В верхней части зеркальной стены похожий на ящик балкон кажется подвешенным в воздухе над головами, а опирающиеся на его край люди выглядят экспонатами. Перебираю взглядом их лица. Его среди них нет.

И все же он где-то здесь, и он нашел меня.

Последний звонок. Банкир берет пустой бокал у меня из рук:

— Да, позвольте мне, — и поворачивается, отвлекаясь от оживленного разговора нашей небольшой компании.

В это время главный адвокат города касается моей руки:

— Шарлотта, я бы хотел сказать вам пару слов. Прошу вас.

Я иду рядом с адвокатом по направлению к залу, улыбаюсь и ощущаю, что кровь ударяет мне в голову, глаза заволакивает пелена.

Пытаясь разглядеть его лицо в толпе, я не замечаю, что он уже рядом. Он не смотрит на меня, но я чувствую прикосновение его руки. Затем он исчезает, смешавшись с окружающими меня людьми.

Мы с адвокатом поднимаемся к верхним ярусам. Маленький предмет в моей ладони теплый и липкий от пота. Занимая свое место, я незаметно прячу его в клатч.

Это крошечное украшение для новогодней елки, игрушка, переливающаяся пурпурно-красным цветом.

В зале гаснет свет. Начинается последнее действие. В произведении Вагнера присутствуют и торжество личности, и нарушение обещаний, и предательство, и убийство, и гибель в самом конце.

Игрушка — это условный знак, важное послание, хотя код я почти забыла. Саймон Йоханссон просит о встрече. Но не с воспитанной, сдержанной Шарлоттой Элтон. Йоханссон хочет увидеться с Карлой.

Ты уже два года не работала с клиентом. Ты вне игры. Отправь Крейги. Он справится. За это ты ему и платишь.

Пустая болтовня. Я ухожу.

Раннее утро следующего дня. Холод, как песок, режет глаза. На главной улице этой части Восточного Лондона много стеклянных фасадов административных зданий и современных новостроек. Моя квартира находится в одном из таких домов. Кажется, рукой подать до башни Кэнэри-Уорф. Из-за блеска огней она выглядит почти сказочной, но далекой и призрачной, будто из другого мира: словно перевернутая фура, возвышается над мусором в сточных канавах.

Склад используют для хранения ненужных вещей: старых ярмарочных аттракционов, декораций, поблекших уличных украшений и прочего. Разбросанные по двору детали напоминают останки доисторических животных: гигантского осьминога с разметавшимися в стороны щупальцами, изогнувшего позвоночник тираннозавра. Скудный свет редких ламп внутри позволяет с трудом пробираться по узким проходам, местами подсвеченным фарами искореженных автомобилей и огнями вывески с надписью: «Последний трюк».

Сейчас январь, и за проведенные здесь двадцать минут я успела замерзнуть. Видимо, поэтому я ничего не заметила.

Не движение, нет. Движение я бы не пропустила. Он уже точно здесь, во мраке, и наблюдает за мной.

— Прости, — говорит он, но я все еще хватаю ртом воздух.

Словно он все это время был здесь, среди ухмыляющихся пластмассовых Санта-Клаусов и похожих на гармошку китайских новогодних драконов, лишь изменение фокуса явило его в поле моего зрения. А может, все происходило постепенно, как растет трава или оседает пыль: тень уплотнилась и приняла человеческий облик.

Ему сорок один. Рост метр восемьдесят с лишним. Поджарый и мускулистый, с телом атлета, привычного к бегу на длинные дистанции. Красивого костюма больше нет, на нем дешевая безликая одежда, на запястье ничем не примечательные часы. В глаза бросаются шрамы на выпирающих костяшках пальцев.

Как всегда, я замираю в ступоре.

— Хотел удостовериться, что ты одна, — говорит он тихо и вежливо. Невыраженные гласные выдают его северное происхождение; но только это и больше ничего.

Ты не должен был искать меня!

Вместо этого я произношу:

— Ты не позвонил, как обычно. — Странно, голос звучит спокойно.

— Позвонил. Мне ответил незнакомый мужчина.

— Он свой человек. Работает на меня.

Кивок и отведенный в сторону взгляд. Подальше от меня.

Что ему нужно? Два года назад подобные встречи означали, что ему требуются документы или информация для работы. Для этого люди связывались с Карлой: негласное получение информации, будь то путем подкупа, шантажа или просто кражи; преднамеренное уничтожение ее в случае проявления интереса правоохранительных органов; поддельные удостоверения личности.

Все не может быть так просто; только не после двух лет молчания. Впрочем, возможно, он тоже вышел из игры — возможно, пришел как человек, который…

— Расскажи мне о Программе, — просит он.

Еще несколько мгновений тишины. Я напряженно жду, но за этим вопросом ничего больше нет.

* * *

Это тюрьма, хотя и не похожая на все остальные; о том, где вы находитесь, напоминали лишь высокие стены и проволока.

Когда Йоханссон пропал два года назад, проекта еще не было. Проект появился после тюремных бунтов и был связан со спадом и всплеском преступности, переполненностью тюрем и сокращением бюджета… Пять тысяч осужденных были перевезены из переполненных тюрем в городок на окраине, опустошенный в связи с реконструкцией и экономическим спадом, и временно помещены под охрану частной фирмы. Временно, но это могло длиться годами. И был задуман эксперимент, он выглядел очень по-американски, создали даже сайт, расхваливающий выдвинутую теорию.

— И что за эксперимент? — спрашивает Йоханссон.

— Цель его — научить преступников жизни в обществе.

— В обществе других преступников?

— Верно.

Где он был? Что ему надо узнать? Впрочем, он всегда был человеком основательным и дотошным.

— И взамен они получают…

— Более широкие возможности и свободу в ограниченной охраняемой среде.

Ключи от своих комнат. Доступ к телевизору и газетам. Неограниченное количество свиданий с родными. Возможность самоуправления и создания советов, а также установления правил. Поддержку в получении образования, профессиональной подготовки, помощь при открытии собственного дела. К их услугам объекты здравоохранения, спортивные сооружения, даже ресторан.

— И они в безопасности? — спрашивает он, внимательно ее выслушав.

— Постоянное патрулирование вооруженной охраной для поддержания порядка и обеспечения безопасности всех жителей.

— Ты наизусть заучила?

— Все это есть в Интернете.

— Звучит слишком красиво, чтобы быть правдой.

— Но это возможно.

Год назад там произошел пожар, дым стоял до горизонта. Это едва не попало в газеты. Прошло лишь восемь месяцев с начала Программы. Мы делали вид, что такого места не существует. Но на самом деле оно есть. У людей «бессрочные» приговоры. Они могут только войти на территорию, но никогда не выйдут оттуда. За ними закрывается дверь, и о них все забывают.

— И кто эти люди? — спрашивает Йоханссон.

— В основном те, кто выбрал карьеру преступника. Воры, рэкетиры, сутенеры, торговцы наркотиками и людьми, убийцы… но не педофилы и не террористы. Насколько мне известно, по крайней мере.

— А психи?

— Официально нет: им нельзя доверить прием лекарств. А неофициально?… Дюжины, может, сотни. Все учатся быть законопослушными гражданами.

— Применение силы?

— А ты как думаешь? Чарли Росс находился там с самого открытия. Прибыл с первой партией. Через три месяца он умер. Не своей смертью.

Йоханссон и глазом не моргнул. Разумеется, ему было об этом известно. С Чарли Россом ему приходилось иметь дело десять лет назад, и они встречались лишь однажды. Живым Росс их совершенно не интересовал, и смерть его ничего не изменила.

— Внутреннее наблюдение?

— Камеры.

— Связь?

— Стационарные устройства для заключенных. Разумеется, все прослушивается. Никаких мобильных телефонов.

— Сможешь раздобыть планы?

— Разумеется.

— А охрана? — продолжает Йоханссон.

Прошло два года, а я все еще могу читать его мысли по глазам. Мгновенно.

— Двойные стены по периметру, двенадцать метров над землей и девять ниже ее уровня. Электрический забор, колючая проволока, датчики тепла и движения. Круглосуточная охрана на вышках. Воздушные зоны отчуждения. Все подземные стоки отделены от основной канализации; все отходы, обработанные, протекают под периметром. Крыса не проскочит наружу.

— А внутрь?

— Туда никто не стремится попасть.

— Я стремлюсь. Ты сможешь помочь?

С большим трудом стараюсь сохранять спокойствие.

— Количество визитеров ограниченно.

— Я не об этом.

— Не об этом? Имеешь в виду удостоверение работника? Хочешь попасть внутрь в качестве охранника или надзирателя?

— Не то, — говорит он и внимательно на меня смотрит.

— Заключенного?

Он отводит взгляд.

Итак, опять работа. Хлесткий удар разочарования и жало иронии: работа, всего лишь работа, для этого ему нужны новые документы. Охранники и надзиратели составляют единую команду, подчиненную жесткому графику. Персонал очень хорошо защищен. Свободно перемещаться по территории могут только заключенные. Значит, он должен проникнуть туда в качестве заключенного, чтобы выполнить задуманное.

Внезапно меня охватывает панический страх.

— Это невозможно.

В ответ напряженный взгляд.

— Ты уверена?

Сейчас же положи конец всему этому. Просто закончи разговор, и все.

— Пройти на территорию с членами управляющей компании невозможно, взломать систему охраны мы тоже не можем. Она слишком хорошо защищена. Поверь мне, это уже пытались сделать.

— Пытались те, кто хотел выбраться оттуда, а не попасть внутрь.

Качаю головой.

Неловкая пауза затягивается, словно нам есть еще что обсудить. Наконец я нахожу в себе силы нарушить тишину.

— Это все?

Кивок.

— Что ж, если я еще тебе понадоблюсь, можешь воспользоваться этим номером.

Протягиваю ему визитку без имени, только телефон. Он пробегает глазами цифры раз, второй и возвращает. Вот так. Два года, и нам нечего сказать друг другу.

Убираю карточку в карман пальто.

— Пожалуй, я пойду.

Он даже не прощается.

Машину — не мерс, которым я пользовалась последние два года, а седан с номерами подставной компании — я оставила на соседней улице. Робби стоит рядом, прислушиваясь к каждому звуку, дыхание клубами вырывается из его рта в морозный воздух, седая голова чуть наклонена.

Прошел год с тех пор, как я последний раз просила его сделать нечто подобное, но он работает в системе с самого начала и знает правила. Он без звука и пристального взгляда открывает передо мной дверь. Опускаюсь на пассажирское сиденье, и горячая, сжимающая сердце боль наваливается на меня с полной силой. Тебе надо было остаться, надо было что-то сказать, спросить…

Я заставляю себя не думать. Не думать и не представлять, как Йоханссон стоит где-то там, в сумраке, и прислушивается к звукам работающего двигателя. Скорее всего, он уже ушел.

Мы принимаем обычные меры предосторожности, и я возвращаюсь в Доклендс уже в пятом часу утра. Здание, в котором я живу, выходит окнами на док Вест-Индия, севернее Кэнэри-Уорф. Когда-то здесь выгружали сахар, но сейчас от индустриального прошлого остались лишь пара монументальных кранов на причале и сам док — дрожащая водная гладь, периодически очищаемая от окурков и одноразовых стаканчиков из-под кофе, — низкие кирпичные постройки превратились в забегаловки и бары для туристов и служащих.

Все остальное новодел, а мой дом один из самых новых. Все сделано специально для нервных богатых жильцов: слишком просторные квартиры, серьезная охрана, перекрестная система видеонаблюдения. Я совершенно изолирована здесь от внешнего мира, у меня не бывает неожиданных гостей. Даже в такой час один охранник в униформе стоит на улице, другой в холле, за стойкой ночной портье наблюдает за мониторами. Мы киваем друг другу, когда я прохожу к лифту.

С сорок первого этажа вид открывается захватывающий — офисные здания Доклендса, низкие строения по берегам, переходящие в Лаймхаус-Рич, изгибы реки и очертания лондонского Сити. Сегодня я их не замечаю.

Неужели Филдинг разыскал его в далеком уголке мира? Кое-что случилось, сынок. Прямо на твоей улице. Или он сам решил вернуться и выяснить, зачем его искали? Его следующая работа связана с тюрьмой. Это кажется невероятным.

Меня вновь окутывает страх: нет сомнений, он попытается выполнить заказ.

Открываю дверь маленькой комнаты, которую использую как кабинет. Включаю компьютер, подключаю жесткий диск. Ввожу пароль, пробегаю глазами файлы и открываю один из них.

Щелчок, и на экране появляются пять цветных колец, одно внутри другого — внешняя охрана, внутренняя охрана, первая стена, узкая нейтральная полоса, затем вторая стена, — окружающих темную мрачную сердцевину. Навожу курсор и нажимаю на пустоту, сразу появляется сетка. Если щелкнуть по одному из квадратов, он увеличивается, на экране появляются детали: дороги, здания, клиники, центр обучения, футбольное поле. Еще щелчок, и перед глазами ажурная сеть канализационных труб и кабелей, тянущихся под улицами, словно вены под кожей. Доступа дальше у меня нет. Ходят слухи о подземных тоннелях и постройках, но во избежание эксцессов их не было ни на одном плане, который я когда-либо видела.

Еще щелчок, и на плане появляются иконки: хаотично рассыпанные синие ромбы, зеленые кружочки и желтые квадратики. Некоторые означают командные центры и наблюдательные пункты; другие указывают на места установки камер и подслушивающих устройств. Остальные я просто не смогла расшифровать.

Мы начали сбор данных о Программе и создание этой карты, когда проект был в стадии планирования. Сейчас он работает уже двадцать месяцев, но люди продолжают приходить. Только уже не ко мне, а к Крейги. Это не совсем та карта, которая им нужна. Скорее, это ответ на вопрос: «Можно ли оттуда выбраться?»

Ответ был ясен, когда Программа только создавалась: нет.

Но это не то, что нужно Саймону Йоханссону. Ему нужно что-то другое.

Я до сих пор не набрала номер Крейги. Но я звоню Филдингу.

Я пользуюсь секретной линией, которую никто не сможет прослушать. В ответ слышится невнятное ворчанье, но я знаю, что это он.

— Здравствуй, Филдинг.

Царапающая пауза длится долгих десять секунд. И вот…

— Карла. — Всего одно слово, но ему удалось вместить в него все превосходство и презрение.

Тони Филдинг — работодатель Саймона Йоханссона.

— Давно тебя не слышал, — говорит он.

Два года, если быть точной. Я никогда ему не нравилась — он предпочитает женщин помоложе и благодарных, — а мой поступок два года назад еще более усилил его отвращение ко мне. Я холодная с…ка, разве не так? В определенном смысле это дарует свободу.

— Вот мы опять разговариваем, — произносит он, в его голосе мне слышится скрежет заржавевшей железной двери. Значит, еще курит. — Я так понимаю, с тобой кое-кто встречался, — самодовольно произносит он.

— И ты позволишь ему это сделать?

— А почему нет? — фыркает он. — Думаешь, он потерял сноровку? Такие качества остаются с человеком навсегда.

— Заказ связан с Программой.

— Послушай, он хочет работать. Я уже объяснял ему, что это невозможно. Но он ведь всегда за такое брался, верно? Дьявольски невозможное. Можешь делать ставки, Карла, он справится. В этом вопрос, не так ли?

Заканчивай разговор. Немедленно.

В голове всплывают те же самые слова.

— Ты ведь знаком с системой. Мы не сможем ее взломать, — невозмутимо продолжаю я.

— Ты уверена, Карла? Что ж, это твой выбор. С этим могут справиться и другие. И они помогут ему попасть на территорию. Разумеется, они будут не так внимательны, как ты, но беднякам не приходится выбирать.

Слова слетают с языка прежде, чем я успеваю подумать.

— Ты не сможешь его туда отправить.

— Увидишь.

— Программой руководит Джон Кийан.

— Неужели, Карла? Старина Джон Кийан. Обязательно передам это Йоханссону.

Возвращаюсь в гостиную, подхожу к окну, смотрю вниз: темная вода подмигивает мне из дока.

Уйди. Просто уйди. Ты не сможешь жить прежней жизнью. Ты больше не Карла, ты ничего не должна Саймону Йоханссону.

Я не могу уйти.

Тебе нравится думать, что ты сама принимаешь решения. Тебе нравится думать, что все сознательно и продуманно. Но порой решения принимаются за тебя, а ты узнаешь об этом слишком поздно. Иногда границы невидимы, и ты нарушаешь их в темноте.

До того, как Йоханссон рассказал мне о деле. До того, как я вошла в здание склада…

То мгновение в опере, когда я подняла глаза и увидела его: тогда определилось мое будущее.

Где-то в системе безопасности Программы есть лазейка. И я найду ее, чтобы помочь ему в нее проскользнуть. Потому что за меня это может сделать кто-то другой, а им будет безразлично, вернется он или нет.

Джон Кийан — профессиональный преступник, гангстер, убийца — руководит Программой.

Джон Кийан хочет, чтобы он умер.

Глава 2

День 2: четверг

ЙОХАНССОН

3:13 утра, четверг. Север Лондона, та его часть, которую называют перспективной, бары и агентства недвижимости постепенно занимают места старых магазинов, продающих товары на вес и дешевую одежду. Он проехал часть пути по этому району на такси, потом на ночном автобусе, а сейчас идет пешком, так ему удобнее. Привычки снайпера сводят все в мире к расстоянию.

Три метра левее: парочка подростков бежит на автобусную остановку, клубы пара заполнили все воздушное пространство вокруг. Восемь метров вправо: пьяный прохожий зигзагами перемещается по тротуару, останавливается, опираясь рукой на стену. Йоханссон идет дальше. Через шесть шагов мужчина исчезает из поля зрения. Слышны лишь рвотные звуки, и камера видеонаблюдения над головой бесстрастно поворачивается в его сторону, чтобы зафиксировать действие.

За ним никто не следит.

Он вновь ее увидел. Говорил с ней. Сейчас он несет эти воспоминания через желтоватую тьму, словно это осязаемый предмет в руках, имеющий вес и форму. Иногда ноша кажется хрупкой, драгоценной — отблеск волос, поворот головы, — но никогда не остается в руках надолго. Йоханссон идет вдоль улицы, проходит ряд домов, и вот Карла уже кажется колючей и агрессивной, как и ее взгляд, изменившийся через секунду после того, как она его увидела.

Он все неправильно понял? Он был уверен, что все будет не так, но ошибся.

Йоханссон срезает часть пути, поворачивает направо и идет до первой викторианской террасы. В пяти минутах отсюда кипит стройка, но волна создания элитного жилья не достигла еще этого места: еще слишком часто звонят в домофон, на улице еще много мусорных баков, искореженных велосипедов и старых диванов в саду. Дверь в квартиру на цокольном этаже открывается, выпуская знакомый запах сырости.

Шторы в гостиной не задернуты, горит фонарь за окном. За стеклянными дверями тени, отбрасываемые стульями в саду, и завядший розовый куст топорщится всеми своими шипами. Йоханссон закрывает шторы и распахивает двери в спальню и ванную, включает свет, проверяет окна, стараясь различить любые признаки нарушения целостности. Ничего.

Он опускается в единственное удобное кресло, стоящее перед телевизором, и вновь вспоминает Карлу в баре Королевского оперного театра: она в зеленом платье и с чуть склоненной головой слушает полного мужчину и делает вид, что ей не скучно. В тот самый момент она подняла глаза и увидела его.

И вот опять тугой узел сжал его сердце, сжал грубо и неожиданно.

Ничего не изменилось.

Десять лет назад. День их знакомства, если так можно выразиться: он сидит, ослепший от бьющего в лицо света, а ее голос из темноты произносит:

— Я могу оградить тебя от опасности.

И это все, что требовалось? Только эти слова? Произнесенные тогда, когда он мало спал, брился в общественных туалетах, еду находил в баках на задворках магазинов, старался избегать дневного света, почти не выходил на улицу, боясь, что его выследят люди Джона Кийана и сделают то, что сделали с остальными. Жизнь тогда была лишь рефлексом и результатом долгих тренировок.

Я могу оградить тебя от опасности.

И она это сделала: стерла его прошлое существование с карты жизни — стерла бесследно, — передала ему новое удостоверение личности, билет на самолет, приказав бежать и не возвращаться.

Но он вернулся, хотя лишь тогда, когда умерли или отправилась за решетку все знавшие о том, что он сделал в ночь, когда умер Терри Канлифф. Вернулся лишь потому, что это был единственный способ оставить ту ночь навсегда в прошлом: работать на Филдинга, выполнять самую сложную работу, делать ее чисто, быстро, аккуратно, не оставляя острых краев, потерянных концов и беспорядка. Никаких колебаний — каждой своей работой он докажет, что может ее делать, что войска особого назначения не правы, что случай с Канлиффом был единичным, той ночью его застали врасплох. Что у него нет ничего общего с тем развалившимся на части человеком.

Каждый раз он обращался к ней за информацией.

Однажды она вышла в свет из той полосы тьмы.

Тогда Карла подарила ему ту почти неуловимую улыбку, которая так редко появляется на ее лице, и все показалось ему возможным; потом она поспешила отвернуться.

Эта система тебе не поддалась. Ты ничего не смог изменить. Армия и Канлифф доказали, что правы. Она смотрела на тебя десять лет назад и понимала. Она никогда не забудет.

Настал день, когда ему не оставалось ничего иного, как уйти. Йоханссон не представлял, что до возвращения пройдет столько времени. Но он не мог вернуться, пока она была в каждой частичке его крови как наркотик, пока он думал о ней, как прежде; она постоянно ему снилась. Так прошло шесть месяцев, потом двенадцать, восемнадцать. Кровь стала обновляться, ему стали сниться обычные вещи: человек за столом, крыша, дом на ферме. Йоханс сон понял, что может вернуться.

Первое, что он сделал, уверившись, что находится в безопасности, — постарался найти ее.

По старому номеру ответил мужчина-шотландец, голос которого был ему незнаком. Не сказав ни слова, он повесил трубку. Не нашел он ее и по старому адресу, но оставались еще пароли для встреч, время и места. Ему надо было только найти ее.

И вот Карла перед ним. Все прошло отлично. Он ведь профессионал, верно?

Верно, ты продолжаешь себя убеждать. Ты задавал ей все те вопросы, ответы на которые уже знал. Думаешь, она не поняла? Спрашивал лишь для того, чтобы ее удержать. Проглатывал тот главный вопрос, ответа на который так боялся, потому что потом тебе нечего было бы сказать.

На что он рассчитывал? На то, что вернется и все будет по-другому? Что он ничего не почувствует?

Или на то, что она будет рада его видеть?

Карла не спросила, где он был.

И что у него теперь осталось? Работа? Необходимость проникнуть в Программу?

Даже Карла не сможет ему в этом помочь.

Ночь начала плавно переходить в утро, когда он заснул, сегодня ему снился один из старых снов. Впрочем, это не сон, а воспоминание.

Он стоит по стойке «смирно» у стола в кабинете. Перед ним сидит человек в форме, сложив руки на папке с документами.

— Тут не отражены ваши способности, — говорит человек, и в этот момент Йоханссон просыпается с ощущением тяжести в животе и неприятным привкусом неудачи во рту.

Звонит мобильный.

— Слушаю, — отвечает он.

— Думаю, я смогу найти возможность, — говорит Карла.

И что-то внутри его вздрагивает от звука ее голоса.

— Но есть еще один важный момент, — добавляет она, и он понимает, что имеется в виду. — Программой руководит Джон Кийан.

— Он не знает, кто я.

В трубке становится тихо, потом Карла произносит:

— Свяжусь с тобой позже.

— Ну? — спрашивает Филдинг. Он зол: напряженные плечи скрывает дорогое кашемировое пальто, сжатые кулаки спрятаны под манжетами, на семидесятилетнем лице видны все морщины и дефекты.

Его вид говорит о том, что он пришел сюда за ответом, только ответов никаких нет.

— Ну? — повторяет он и резко бросает: — Черт тебя подери!

Йоханссон глубже опускает руки в карманы куртки. Стоит холодный, пасмурный день. Они встретились на берегу Темзы в Вулидже. Перед ними скользят переливистые, серые и быстрые воды. За рекой видны стеклянные башни в неоновых огнях и стройплощадок. Стрелы кранов поворачиваются в разные стороны на фоне неба. Здесь слишком открытое место: нечему остановить мчащийся вверх по реке ветер, ничто не ограничивает бескрайнее небо.

— Это шутка? — вскидывает бровь Филдинг. Ничего нового. — Хреновая шутка.

— Это всего лишь разведка, — произносит Йоханссон. — Я захожу, осматриваюсь и возвращаюсь. Сорок восемь часов. Все.

— Я не верю. Программой руководит Джон Кийан. — Будто Филдинг не знал этого с самого начала, когда впервые заговорил с ним об этой работе, попыхивая сигарой в темной комнате бара в Сохо и светясь самодовольной улыбкой: «Тебе понравится это дело. Это просто «Миссия невыполнима». Клиент, похоже, выжил из своего скудного ума».

Йоханссон отводит взгляд.

Филдинг, не моргая, смотрит на него.

— И что? Думаешь, у этой операции есть сроки давности? Или у Кийана случилась амнезия? Думаешь, он простит то, что произошло с Терри Канлиффом?

— Он меня не знает, — повторяет Йоханссон. — Я только разведаю обстановку.

— А безопасность? Это чертовски рискованно. И как ты думаешь выбраться оттуда? Это тюрьма, черт подери. Ты не можешь открыть дверь и выйти.

Над головой кричат неведомо откуда налетевшие чайки, механизмы на стройплощадке выпускают в воздух отвратительные дизельные пары.

— Надо использовать людей из Программы, — говорит Филдинг. — Там полно преступников, пусть они это делают. Найди какого-нибудь парня с мозгами, перехвати его, прежде чем он туда сядет. Такого, кого дети ждут на свободе. Одного из них мы заберем, чтобы стало ясно, как далеко мы готовы зайти.

От этих мыслей становится не по себе, но это в любом случае не имеет значения. Подобного не случится.

— Я пойду, — произносит Йоханссон.

Конечно, он никогда не проваливал дела. И опять Филдинг возвращается к старому, предупреждает, как это опасно, делает вид, будто отговаривает, ведь именно это толкает Йоханссона к цели, верно? Настанет день, и он скажет себе: «Теперь можешь остановиться. Ты выдохся». Но до этого дня далеко.

— А Карла? Она сможет тебя туда отправить?

— Она над этим работает.

Филдинг доволен и не желает этого показывать, поэтому отворачивается.

На другом берегу копер методично врезается в грязь.

— Все? — спрашивает Йоханссон.

Но Филдинг еще не закончил.

— Почему я должен отдавать этот заказ тебе? — продолжает он. — Ты не должен в этом участвовать. Тебе не справиться, и ты это знаешь. У всех есть свой лимит, сынок. Даже у тебя. Но ты отказываешься меня слушать, так?

Копер замолкает.

— Вы меня поняли? — опять спрашивает Йоханссон.

Филдинг опускает руку в карман, достает конверт и протягивает ему.

— Что с тобой? — резко говорит он. — Что, черт возьми, происходит? — И добавляет, словно Йоханссон ему отвратителен, словно идет против всего, что правильно: — Не похоже, что тебе так нужны деньги.

Конверт без подписи, гладкая коричневая бумага. Он его не открывает.

— Что этот человек сделал?

— Кое-что нехорошее, — отвечает Филдинг.

Йоханссон запирает дверь, плотно задергивает шторы и вскрывает конверт.

В нем всего один листок: фотография, распечатанная на дешевом цветном принтере на обычной бумаге. Какое-то время он неотрывно смотрит, затем убирает лист в конверт.

Через двадцать минут конверта уже не будет в его руках.

Образ навсегда останется в голове, целостный и четкий.

По какой-то непонятной причине изображение женщины стало для него сюрпризом.

Глава 3

День 2: четверг — день 5: воскресенье

КАРЛА

Вечером в четверг я приглашена на обед — вернее, Шарлотта приглашена, хотя сегодня вечером она вряд ли может составить приятную компанию. После одиннадцати я возвращаюсь в свою квартиру, и меня ждет конверт: его передал ночной портье, направляясь через фойе мне навстречу.

Алкоголь, содержавшийся в двух бокалах вина, испаряется из моей крови за то время, которое мне требуется, чтобы подняться на лифте на свой этаж. Закрыв дверь, я сразу вскрываю конверт и достаю лист бумаги.

Ей лет тридцать, волосы цвета сливочного масла, на фотографии она в сером костюме, пиджак застегнут на все пуговицы. Он выглядит дорогим, как и ее стрижка: женщина может быть, например, юристом в крупной компании, выдержанная, хорошо воспитанная. Ее улыбка как оружие.

Клянусь, мне знакомо это лицо.

Имя ее нигде не указано, нет и подробностей биографии, только фотография.

Что натворила эта замкнутая богатая девочка? Почему кто-то хочет ее смерти?

Но это же просто: она преступница и была осуждена, как и все участники Программы, возможно, по какой-то причине ее лицо мелькало на экранах и появлялось в газетах. Менее чем через секунду перед глазами всплывает первая газетная полоса с фотографией и словом «МОНСТР!».

Должно быть, это месть. Возмездие за некое преступное предательство? Или решение семьи жертвы. Одно из двух. Странно, что Филдинг ничего не сообщил. Нам потребуется больше информации, чем он предоставил.

Пальцы ложатся на клавиатуру. Сеть позволяет мне переписываться с людьми на трех континентах. Незнание компьютерного сленга выдает во мне новичка, но сейчас меня это не волнует, и если это нервирует Финна, то не настолько, чтобы высказываться по этому поводу.

— Финн?

Ответ приходит почти мгновенно.

— К?…

Чувствую его удивление. За последний год Финн, как и остальные в моей Сети, привыкли переписываться с Крейги.

— Есть работа, оплата обычная, интересует Программа, детали: имена, лица, биография, сообщишь только мне.

Мы не можем взломать систему, но нам и не надо. Нам нужно лишь скопировать файлы.

Пауза. Финн думает, или просто сервер работает медленно.

— Срок?

— Срочно.

— Сообщу. — Стандартный ответ Финна. Он стал меня раздражать. Но в жизни все не так, как в кино; это может занять несколько дней или недель. Финн сам не знает. «Сообщу» — все, что он может сказать.

Я прерываю переписку и откидываюсь на спинку кресла.

Днем я опять разговаривала с Филдингом, старалась выяснить детали о клиентах, но не узнала даже их имен: у Филдинга свои понятия о безопасности.

— Они пришли по рекомендации, — только и сказал он.

По рекомендации того, с кем он работал раньше и кто ему доверял и поручился за него. Но он так и не сказал, кто это был. Затем он спросил, как я собираюсь отправить Йоханссона в Программу, и я ответила в его же стиле, сказала, что работаю над этим вопросом. Доверие — улица с двусторонним движением, но мы находимся не на ней. На самом деле я провела весь день в поисках человека, который станет моим ключом в этом деле, хотя сам об этом никогда не узнает. Кандидат на эту роль в данный момент смотрит на меня с экрана. Позже я непременно изучу всю его биографию в поисках факта, который даст мне возможность им управлять, но у меня нет никакого желания копаться в его преступлениях… Вспоминаю о фотографии девушки, переданной Йоханссоном. МОНСТР. Они составят прекрасную пару.

Электронные часы в кабинете переключаются с 23:59 на 00:00. Наступила пятница.

Теперь пришло время поговорить с Крейги.

Я даже не предполагала, что моя жизнь станет такой. Некоторые вещи просто случаются помимо воли.

Я связалась с Томасом Дрю, еще не догадываясь, кто он на самом деле и чем занимается; такое случается с наивными девушками двадцати трех лет. У него был острый ум, мягкие руки и водянистые глаза шарлатана, а также самоуверенность, которой я не встречала ни в одном другом человеке ни до, ни после знакомства с ним. Оно произошло на вечеринке в Кенсингтоне, и через два часа мы уже оказались в постели.

Лишь через неделю я поинтересовалась родом его занятий. Табличка на двери его конторы гласила: «Дрю».

— Расследованиями, — ответил он с улыбкой.

Через месяц я начала с ним работать — слежка, поиски простейшей информации, секретарские обязанности — и только тогда поняла, чем на самом деле он занимается, какую Сеть он создал и кто его клиенты.

Через год я знала дело лучше его самого.

Алекс Крейги работал у него бухгалтером. Лет тридцати, а может, и пятидесяти, в темном костюме, скрытный и осторожный. Мне всегда казалось, что я ему очень нравлюсь. Моим приятелем стал Робби — стаффордширский терьер в облике человека, плотный, истово преданный, опасный. Он был шестеркой в одной мафиозной семье Ист-Энда, но решил завязать, когда умерла его жена, оставив на попечение семилетнего сына. Дрю использовал его для слежки иногда, когда требовалась сила. Однажды очень давно мы с ним поцеловались в машине, когда вели наблюдение за объектом. Этого требовало исключительно дело, но теперь я частенько напоминаю ему об этом моменте, когда хочу задеть и смутить.

В один из дней мы долго нигде не могли найти Дрю. Информация, которую он передал по банковскому делу, оказалась неверной, два человека погибли — их застрелили копы, — влиятельные гангстеры Лондона искали его, чтобы обсудить последствия.

Дрю бежал.

Робби сказал, надо завязывать. Я отправила его домой к сыну. Я была уверена, что и Крейги бесследно исчезнет — сложит финансовые документы в портфель и уйдет, — но, когда я сообщила о своем решении занять место Дрю, он остался.

Мы часто спорили, и сначала и потом, но год назад, когда я решила, что настало время передать кому-то другому работу с системой — снизить риск, заняться своей жизнью, — он оказался тем единственным человеком, кому можно все доверить. Крейги знает мои источники, платит осведомителям, дает мне возможность изолироваться от клиентов. Благодаря ему я могу оставаться невидимой, сохранить руки чистыми и быть в безопасности. Именно он следил за тем, чтобы ко мне не приближались люди типа Саймона Йоханссона. Впрочем, лишь в теории.

В пятницу я подъезжаю к складу. В глубине помещения темно, но я хорошо знаю дорогу. Я знакома со всеми местами встреч, я сама их нашла. Итак, я вхожу почти бесшумно, миную охранника — слышны лишь едва уловимые звуки шагов и тихий скрип двери. Однако Крейги поворачивается и хмурится. Он замечает меня, и вот его узкое лицо обращено в мою сторону — любопытство, расчет? — но он не произносит ни слова. Сейчас другой человек будет задавать вопросы.

Напротив нас, разделенный ручейком яркого света, сидит мужчина лет шестидесяти. Низко склоненная голова, локти на коленях, руки висят, походя на плети. Он строен, седые волосы идеально подстрижены, одет просто и дорого. Привлекателен несколько воинственной красотой.

В кино ему бы дали роль полководца, ведущего войска в последний, решающий бой. Но место и атмосфера накладывают отпечаток, все это, несомненно, ущемляет его достоинство — на лице залегли глубокие складки, на лбу появилась испарина. Помимо аромата дорогого лосьона для бритья я ощущаю исходящий от него запах отчаяния.

— Я уволился, — произносит он. — Почувствовал, что настало время двигаться дальше. — Голос его дрожит.

— Вы уволились, мистер Гамильтон? Разве вас просили отойти в сторону, чтобы замести пыль под ковер? — У Крейги были манеры сына пастора и акцент Ист-Кил брайда. В такие моменты я верю, что в его кремниевом сердце нет и крупицы сочувствия и жалости. — Вам следовало бы поступать разумнее.

Мужчина молчит. Он должен понимать, что это часть платы, которую ему придется внести. Но Крейги ведет себя так не из жестокости. Откровенное признание: мы всегда настаиваем на признании. Надо знать, с чем мы имеем дело.

Крейги продолжает:

— Давайте разберемся. Вы отступили от линии, предполагающей несовершение ошибок, отсутствие вины, темных пятен на репутации и хорошую пенсию в завершение. В вашей жизни нет грязных тайн, допускающих возможность шантажа. Тем не менее вы пришли сюда с предложением больших денег за возможность начать новую жизнь. Люди так поступают, когда они убегают, мистер Гамильтон. Вопрос: отчего вы бежите? — Пауза. — Итак?

Ответ я так и не услышала.

Восемь лет назад я присутствовала при похожем разговоре на другом складе, а человеком, сидящим на стуле, был Саймон Йоханссон.

Он чисто выбрит, каштановые волосы хорошо уложены. Стильная одежда серого и черного цветов. Опрятный, сложно даже предположить, что у него тяжелая жизнь. Следы драки — содранная кожа на костяшках пальцев, бледнеющие синяки на лице, — но никакой бравады самоуверенного и жестокого человека. Ничего кричащего или специфического в облике. Мистер Никто. Никакого желания посмотреть на него дважды. Его обыскали, натянули на голову мешок, бросили в кузов машины без номеров и возили по всему Лондону. За его голову было назначено вознаграждение.

Он должен был покрыться холодным потом. Но нет.

— Вам надо все нам рассказать, — начала я. — Откровенное признание жизненно важно для вас.

Это была единственная причина, по которой я просила его рассказать, от чего он бежит. Я уже все знала. И все знали.

Разумеется, я изучила детали его биографии.

Родился в рабочем районе Солфорда. Отец швед, бывший моряк, любитель выпить и пустить в ход кулаки — имели место неоднократные аресты в пьяном виде и «мелкие инциденты» в маленьком домике, где он рос, прежде чем мать решила, что с нее довольно. (Ему было шесть, когда она ушла и не взяла с собой сына.) Затем были пропуски уроков, плохие оценки. Была запись о правонарушениях в подростковом возрасте — мелкие кражи и прочие такого же рода вещи.

Далее служба в армии. Рядовой, потом снайпер. Служба на Ближнем Востоке. Благодарности за мужество в бою. Армия спасла его, не так ли? Дала семью, приучила к порядку, дисциплине, привила уважение к себе. Показала, кем бы он мог стать, если бы очень захотел. И он захотел.

В конце концов, его отобрали на «дополнительное обучение» — перевели в войска особого назначения, занимавшие место между разведкой и войсками министерства обороны: люди уходят туда и не всегда возвращаются. Но Йоханссону повезло. Пять месяцев вдали от подразделения — затем он вновь вернулся к своим обязанностям.

Вскоре после возвращения в часть он ушел в отставку.

На этом записи заканчивались. Ничего о тех месяцах, что он плыл по течению жизни. Ничего о пьянках с друзьями в лондонских пабах. Ничего о вступлении в личную армию гангстера Чарли Росса. Как ничего и о первой работе, на которую его отправили с тремя другими солдатами: похитить человека по имени Терри Канлифф и сообщить боссу.

Когда я спросила Йоханссона, что случилось, он лишь ответил, что все было неправильно. Но впервые с того момента, как с его головы сняли мешок, я увидела отблеск хоть каких-то эмоций в глазах и дрогнувшие губы, что он явно считал позорным.

Этого было недостаточно, чтобы понять, что произошло с Терри Канлиффом. Я смотрела на Йоханссона и думала: «Ты ведь должен был умереть».

— Трепло, — говорит Крейги и качает головой. Он не верит ни одному его слову.

Мы переходим в маленькую комнату с заколоченными окнами: в ней лишь два неудобных стула и стол. Гамильтон надел капюшон и спешно скрылся из вида. Я слышу тихий щелчок, словно кто-то выключил свет.

— Кто он? — спрашиваю я.

— Вильям Артур Гамильтон. Работал в «Хоупленд», медицинский гигант. Он был по контракту директором совместного предприятия. Нужны четыре миллиона прививок от гриппа? Средства для жертв биологической атаки? Это все к нему. Связи с офшорами, частные контракты, но также и работа на правительство. — Крейги говорит сдержанно, без малейшей насмешки.

— Широкое поле деятельности для мошенников.

Крейги опять качает головой.

— Тут не только это. Гамильтон думал исключительно о том, как набить свой собственный карман, присваивал деньги за вакцины, которых никогда не существовало. Он до смерти перепуган. — Губы Крейги растягиваются в презрительной улыбке. — Может, Гамильтон получал взятки от некоторых малоприятных режимов за то, что отгружал им то, что не должен был. Может, не отгрузил, что нужно. Что бы там ни было, он уверен, что его ищут. Иначе зачем настаивать на конспиративном доме?

— Гамильтон не очень настроен говорить.

— Передумает. Дай мне неделю, и я все из него выбью.

Крейги безжалостен: в темном костюме и пальто он похож на мелкого провинциального предпринимателя, но он хищник. Его темные глаза находят мои.

— Знаешь, я бы предпочел, чтобы ты не пришла.

Мы встречались раз в неделю, в обязательном порядке по пятницам, чтобы обсудить последние изменения в деле. Обычно эти встречи проходили в моей квартире. Крейги приходил с портфелем фиктивных документов, чтобы поддерживать версию, что он консультирует меня по финансовым вопросам. Но время от времени я прошу его разрешения присутствовать на таких встречах. Может, для того, чтобы быть в курсе? Или от скуки? Не знаю. Шарлотта Элтон мое настоящее имя, я с ним родилась. Долгое время оно было лишь псевдонимом, и даже сейчас, несмотря на все мои усилия, оно кажется мне ненастоящим. Шарлотта живет только для того, чтобы поддерживать легенду. Она вращается в обществе людей, принимающих ее и не задающих вопросов о личной жизни. Она приятная женщина, хороший собеседник; на нее могут рассчитывать ищущие благотворительную помощь, за ужином ее можно посадить рядом с неприятным гостем. Но сколько бы людей заметили, исчезни она завтра с лица земли?

Я отошла от управления системой, чтобы построить свою жизнь. Прошел год, а у меня так ее и нет. Поэтому иногда я прихожу, чтобы постоять в углу комнаты, спрятавшись в темноте за лучом света, и ничего не говорю. Но все же это не нравится Крейги.

— Ты хорошо работаешь, — говорю я.

— Ты решила убедиться?

— Ничего подобного.

— И ты не знаешь Гамильтона?

Верно, Гамильтон вполне мог быть одним из равных Шарлотте Элтон. Мы могли сидеть бок о бок в театре или концертном зале. Он такой: богатство, связи… но он чужой. Качаю головой.

— Я решила зайти просто так.

Крейги поджимает губы.

— Эти поездки подвергают тебя…

— Если это безопасно для тебя, то и для меня тоже.

Его взгляд говорит, что он не согласен. Его взгляд как несильный удар. Но разве не за это я ему плачу? За соблюдение осторожности, за расчетливость и тягу к риску. За необходимость уделять внимание мелочам не меньше, чем это делала я сама. И все же я раздражаюсь, но сглатываю неприятное чувство. Мы должны обсудить дела.

— Итак, что у тебя? — говорю я, и мы начинаем.

Обращение русской группы, подкрепленное хорошей суммой, но их внутренняя безопасность основана на чрезмерном кровавом насилии — мы им откажем. Новый японский источник, который, кажется, заслуживает доверия: Крейги его проверит. Модернизированный брандмауэр европейского банка, но у нас есть контакты с разработчиками программного обеспечения. И так далее, и так далее…

На узком лице Крейги выражение предельной концентрации, он вытягивает из своей памяти факты потенциальных клиентов, потенциальных источников, потенциальных угроз. Он приучил себя никогда ничего не записывать.

И только когда мы заканчиваем, Крейги встает и натягивает пальто, я говорю:

— Ты ведь помнишь Саймона Йоханссона.

Выражение лица Крейги дает мне исчерпывающий ответ. Разумеется, он помнит.

— Он вышел на связь.

Взгляд Крейги становится неожиданно острым.

— С тобой? Где вы встретились?

Отвечаю спокойно, словно нам не о чем волноваться.

— В опере. Прошлым вечером.

— Он подошел к тебе? На публике?

— Мы соблюдали осторожность. Никто не видел.

— Но он знал, что ты там будешь. — И затем тихо, почти под нос: — Это должно было случиться.

Крейги замолкает. Он и так достаточно сказал. В воздухе вновь всплывает давний предмет спора. На каждого, кто знает меня в лицо, он собирает компромат, и люди знают об этом. Кроме Йоханссона.

Наконец Крейги спрашивает:

— Что ему нужно?

— Как всегда. Документы для работы. — Я замолкаю на несколько секунд. — В Программе.

Крейги вскрикивает.

— Он спрашивал, могу ли я помочь ему проникнуть на территорию. В качестве заключенного. Временно.

— И ты сказала: нет.

— Я сказала, что буду искать, что можно сделать.

— Ему нужны документы преступника. Это невозможно.

Я даю Крейги еще несколько секунд.

— Невозможно, — повторяет он.

И я ему все рассказываю.

Райану Джексону тридцать пять. На моей фотографии он выглядит старше. Родился в Великобритании, но в двадцать семь лет переехал в Штаты — по глупости отправился в Лос-Анджелес. Связался с местной девушкой, официанткой, и на некоторое время смог исчезнуть из-под контроля властей. Все шло нормально, пока он не надоел девушке и она нашла себе другого. Тогда он пошел к ней домой, застрелил парня и стал ждать ее. Показал ей, что сделал с ее другом, а потом напал на нее. Она умирала шесть часов; он сидел и смотрел.

Потом он сказал полиции, что у нее такая судьба.

Вероятно, у него был хороший адвокат: в Калифорнии не отменена смертная казнь, но он отбывает пожизненное заключение в тюрьме Викторвилл.

Райан Джексон — ничтожество низшего уровня. Но у него подходящий возраст, вес и прочие физические характеристики. Он похож на Йоханссона.

Крейги опять качает головой.

— И для чего он явился в Программу? — не успокаивается он. — Друзей навестить?

— По нашей легенде, у него связи с организованной преступностью США. Он получит информацию и готов поделиться ею при условии, что сможет проникнуть на территорию. Власти США якобы обратились к Британии с просьбой о содействии в этом вопросе: их человек останется в Программе на три недели, чтобы выяснить, как там все работает. Однако официально он считается осужденным в США преступником, и Штаты несут за него ответственность. Все будет выглядеть так, будто он сам вызвался. Его данных не будет в системе Программы. Райан Джексон все нам рассказал и объяснил: по какой причине Йоханссон может хотеть туда попасть, зачем ему поддерживать с нами связь на протяжении всего времени его пребывания на территории и как он может объяснить возможность выйти оттуда.

— Когда Райан Джексон возвращается в Калифорнию? — Казалось, Крейги находится под впечатлением от услышанного.

— Похоже, он никогда не уедет.

— У Джексона нет связи с криминальным миром Британии?

— Нет, насколько мне известно. Впрочем, я продолжаю за ним следить.

— Ему понадобится напарник. — Глаза Крейги сверкают. — Уитман. Ты позвонила ему, прежде чем прийти сюда. Вот почему ты опоздала.

Майк Уитман был сотрудником разведывательных служб, высоким человеком, склонным к диспепсии, обладающим легким акцентом, выдающим его происхождение из Алабамы и тридцатилетним стажем работы в секретных службах США — пятнадцать из них он просидел за столом в ЦРУ. Он знает меня как Лору Прессинджер, знает много лет, но не вполне уверен, кто на самом деле люди Лоры — они предпочитают не обмениваться визитками, — но предполагает, что они из разведки. Лора работает легально, но иногда ей требуются помощь в оформлении американского паспорта, внутренняя информация служб США, и она готова на многое закрывать глаза.

Уитман обитает в сером мире, где все решается с помощью нужных контактов и выглядящей правдоподобной бумажной работы, где некоторые формы двурушничества являются обыденной практикой. Добавьте к этому поздний брак восемь месяцев назад, красивую жену-француженку, по настоянию которой он перебрался в Париж, и его изолированность от заказчика, Вашингтона и Лэнгли. Ему нужны деньги. Он жаждет работать. Когда я сказала ему все, что хотела, он сдержанно произнес:

— Вы все играете в Джеймса Бонда, Лора?

— Вы были бы разочарованы, если бы я все бросила.

Крейги рассмеялся в ответ, но не слишком искренне.

Сегодня он уезжает на поезде «Евростар» с вокзала Гардю-Нор.

— Если кто и сможет все это сделать достойно, так это Уитман, — заключаю я.

— А Вашингтон? — интересуется Крейги. — Министерство юстиции США с этим связано? Потребуется лишь один телефонный звонок.

— Мы сможет обеспечить Йоханссону достаточно документов, чтобы со всем справиться. Все бумаги будут в понедельник там, где нужно. В таких делах каждого волнует, лишь чтобы его задница была прикрыта. Так и будет. Йоханссон появится с эскортом, его будут ждать.

— Ты сказала, он пробудет там три недели. С чем связан этот срок? — Как всегда, вопрос весьма неглупый.

— Нам так удобнее.

— Или ты предполагаешь, что у тебя есть столько времени, прежде чем кто-то позвонит в Вашингтон? А Йоханссон знает, каковы риски? Если кто-то что-то заподозрит или свяжется с Вашингтоном, пока он будет в Программе…

— Разумеется, я его предупрежу.

— Но мы работаем в любом случае, верно? — Крейги вновь качает головой и продолжает, чуть понизив голос: — Это же тюрьма, Карла.

Я понимаю, что он хочет сказать. Это может быть ловушка.

— Филдинг проверил клиента. Он дерьмо, но я доверяю ему достаточно, чтобы не рисковать лучшими людьми. С полицией тоже все схвачено: если кто-то из членов преступных группировок попытается вмешаться в операцию и перехватить засланного человека, никто об этом не будет знать. В любом случае разве он представляет для нас угрозу? Не думаю, что ловушка настолько серьезная, чтобы попасться.

— А ты? Ты ведь тоже рискуешь.

— Никакого риска.

— Карла, много лет назад мы договорились…

Я помню.

— Всего лишь единичное дело, — как можно мягче произношу я. — Ничего особенного. Всего один раз.

Несколько мгновений Крейги молчит, уставившись в пол, затем говорит:

— Ты не можешь в этом участвовать.

— Я уже участвую. Он пришел ко мне. Я несу за него ответственность.

— Зачем, Карла? Почему он для тебя особенный?

У меня нет ответа.

Я решаю, что Крейги сдался, но у двери — портфель в одной руке, другая сжимает дверную ручку — он останавливается и оборачивается ко мне, на худом лице застыло выражение неодобрения.

— Подумай еще раз о Саймоне Йоханссоне, Карла. Он человек ненадежный.

Я понимаю, почему он так говорит. Но ведь любое дело, за которое брался Йоханссон, он делал чисто. Кроме первого. С Терри Канлиффом.

Терри Канлифф: за сорок, полноват, круглолиц, постоянно в приподнятом настроении. Порядочный парень. Недолгое время работал на Джона Кийана, а четыре-пять лет назад пришел ко мне как эмиссар своего хозяина с просьбой раздобыть информацию, где и что можно продать. Он не был жестким и не был смелым, но легко выдержал унизительные процедуры проверки нашей службы безопасности. Он мне понравился, очень понравился, хотя я не позволила ему увидеть свое лицо.

Терри был никем, пока Джон Кийан не объявил войну Чарли Россу, и Терри стал мишенью.

Саймон Йоханссон тоже был никем, рядовой уличный бандит, пока его не завербовал Чарли Росс и не отправил за Терри; впрочем, он был там лишь для массовости, на случай, если возникнут проблемы. Они не возникли. Терри пришел один.

Они посадили его в машину и отвезли на удаленную ферму. После этого ситуация вышла из-под контроля. Терри умер до окончания ночи. Не своей смертью, конечно, хотя и пулю в висок ему никто не пускал.

К тому времени, как Йоханссон связался со мной, события развивались непредсказуемо. Три человека, которые вместе с ним сопровождали Терри, были найдены мертвыми — двое в карьере, один в обгоревшей машине в поле. Они были убиты по приказу босса Терри Джона Кийана. Всех троих перед смертью пытали.

Следующим должен был стать Йоханссон.

Он не предполагал, что я была знакома с Терри. Йоханссон пришел ко мне для того, чтобы я помогла ему исчезнуть. Причин лгать у него не было, он не мог знать, что, сказав: «Откровенное признание жизненно важно», я ждала, что он расскажет о последних часах жизни знакомого и симпатичного мне человека. Однако мне необходимо было это знать. Располагая информацией, я могу предполагать, чего следует ожидать в будущем. Когда я сказала ему: «Извини, я не могу помочь», и мы оставили его там одного, без защиты, люди Кийана приближались.

Откровенное признание жизненно важно. Разумеется, я все уже знала. Отвернуться от него было бы неправильно.

Мы помогли Йоханссону исчезнуть. Мы проработали всю его биографию: номер национального страхования, номер Государственной службы здравоохранения, номер налогоплательщика — каждое место, в котором он жил, каждую школу, в которой учился, каждое место работы. Мы ликвидировали его паспорт, банковские карты, права. Мы стерли всю информацию о нем.

Крейги не понимал, что мы делаем. Любопытно, докопался ли он до сути тогда, когда мы уничтожали последние следы Саймона Йоханссона: данные тестов министерства обороны и данные о «дополнительном обучении». Характеристика на Йоханссона изобиловала малопонятными военными терминами, но на полях кто-то от руки нацарапал: «Ненадежен».

Крейги заметил это слово и задумался. Этот человек псих, в нем тикает бомба замедленного действия. Но в тот вечер Крейги не было с нами, он не слышал легенду. Он не предполагал, что есть и другие ненадежные, и Йоханссон один из них.

Это не делает его менее опасным, хотя многие могли бы поспорить с этим утверждением. И все же я должна была сохранить ему жизнь. Прошлое Саймона Йоханссона я уничтожила, а затем отправила сообщение в нору, где он скрывался. Через пятнадцать минут он покинул дом, словно никогда там не жил. В течение двадцати четырех часов он покинул страну по фальшивым документам и вскоре уже был в Тунисе. На этом все закончилось; по крайней мере, я так думала.

* * *

Мой конспиративный телефон зазвонил в 21:54 в субботу.

Сразу узнаю Робби по его акценту Ист-Энда.

— Он едет. Будет минут через шесть. — В голосе чувствуется раздражение тем, что кто-то может подобраться так близко, не будучи обнаруженным.

Ровно в десять Йоханссон уже у дверей. Я долго колебалась, дать ли ему адрес, но оказалось, что он у него уже есть. Разумеется.

Сегодня его отличает карболовая чистота человека, который якобы не придает большого значения внешнему виду, но это иллюзия. Он сделал все возможное, чтобы превратиться в чистый холст, удалив все примечательные детали, которые могут врезаться в память, и теперь выглядит идеально безликим. Мистер Никто.

Прежде чем пройдет двадцать четыре часа, он вновь станет кем-то: будет носить другую одежду, иметь новые прошлое и воспоминания, отзываться на новое имя.

Немногие способны сделать то, что может он. Большинство не в состоянии подчиниться такой жесткой дисциплине и потерять связь с собственной жизнью. Они становятся беспокойными и нервными, затем начинают нарушать правила из-за небрежности или по рассеянности. Но не он: для него переход из одной жизни в другую не более чем смена пиджака.

Отчасти это результат развитой силы воли. Но в большей степени это происходит благодаря привычке к одиночеству. Он порвал связь с семьей много лет назад. У него мало знакомых и нет близких друзей. Он спит один.

Возможно, именно поэтому процесс для него столь легок: в его жизни так мало событий, по которым можно скучать.

— Ты попадешь на территорию под именем Райана Джексона, рожденного в Великобритании, но проживающего в США, отбывавшего наказание в Викторвилле, Калифорния: осужден за убийство двух человек. Воспользуешься его удостоверением личности.

Я кладу бумаги на журнальный столик, за которым сидит Йоханссон. Он мгновенно берет папку и начинает просматривать документы. В них все, что я смогла найти о жизни Джексона. Там есть и фотографии его девушки в момент их знакомства и позже, когда ее уже нашла полиция. Раны на ее теле приводят в шок, но Йоханссон лишь несколько раз моргает и без слов переворачивает страницу. Он видел такое не раз.

— Тебя будет сопровождать американец по фамилии Уитман. Он знает, что ты не Джексон. Это все, что ему положено знать. Он не осведомлен о том, зачем тебе нужно быть в Программе, и не будет задавать вопросы. Сколько тебе нужно времени на разведку?

— Сорок восемь часов, — отвечает он, не отрываясь от папки.

— Отлично. Через сорок восемь часов Уитман поможет тебе выйти, чтобы поговорить. Тогда тебе нужно будет принять решение: остаешься или возвращаешься с ним.

— Сколько у меня времени на все?

— С первого проникновения до окончательного ухода? Думаю, недели три. После мы заберем тебя навсегда. Трех недель тебе хватит?

Он поводит плечами, давая понять, что вынужден принять условия.

— Все это время мы будем стараться, чтобы ты не привлек внимания. Как только кто-то начнет задавать вопросы или проявлять интерес, мы тут же тебя вытащим. Существует угроза, что…

— Я знаю.

— Ты получишь от Уитмана номер, по которому сможешь связаться с ним в любое время дня и ночи. Если возникнут проблемы, звонишь ему и говоришь, что хочешь встретиться, он сразу тебя вытащит.

— Проблем не будет.

Подаю ему вторую папку.

— Программа. Управляется частной структурой безопасности под руководством Джона Кийана. — Я чуть наклоняюсь вперед, не вставая с места, надеясь, что он поднимет глаза и посмотрит на меня. — Он может поинтересоваться, кто ты.

Йоханссон не поднимает глаз.

— Я — Райан Джексон, — говорит он таким тоном, будто это конец.

Да, конечно. Его может узнать только Чарли Росс, а Чарли Росс мертв.

Я внимательно слежу за тем, как он читает.

Кажется, мой взгляд ему не мешает, хотя он, безусловно, его чувствует. Он — снайпер, обладает присущей снайперам способностью концентрироваться, а сейчас его волнует только человек, которым он должен стать, и место, куда ему предстоит отправиться. Через некоторое время он откидывается на спинку кресла и опускает веки, начиная анализировать информацию и пропускать ее через себя. Иногда его руки шевелятся, и шрамы становятся отчетливо видны при ярком свете.

Похожее пустое помещение, тот же яркий поток света. Саймон Йоханссон, но уже два года спустя. Ужасная смерть Терри Канлиффа оставила в его памяти грубый рубец. Джон Кийан и Чарли Росс за решеткой, без надежды выйти на свободу.

У Йоханссона новое имя. Он работает на Филдинга, и ему требуется информация. Мы привезли его на встречу со всеми необходимыми мерами предосторожности: темные пластины на номерах машины и мешок на голове. На этот раз мы его не сняли.

Он подошел к своему стулу и произнес:

— Помните меня?

Йоханссон замер на несколько мгновений, затем продолжил:

— В тот раз я не спросил, как тебя зовут.

— Карла, — отвечаю я. — Можешь называть меня Карла.

— Шпионское имечко.

— Да, так звали заклятого врага Джорджа Смайли. — Никогда не поверю, что он читает Ле Карре.

— Кого?

— Не важно. Итак, — продолжала я, — тебе нужна информация.

Речь шла о заказном убийстве.

С этого мы начали снова еще через два года, сидя в пустом помещении, разделенные полоской света, я в тени, невидимая ему, он — ослепленный лучом. Он был всегда спокоен, сдержан, вежлив, всегда сидел неподвижно, задавал лишь необходимые вопросы, никогда не позволяя себе перейти границу установившихся отношений, не позволяя себе ничего лишнего.

Четыре года назад я показала ему свое лицо.

Йоханссон специализируется на тяжелой работе, требующей внимания и терпения, с высокой степенью риска; его досье невозможно взломать. У него есть правила, хотя мне потребовалось время, чтобы их понять. Он никогда об этом не говорил.

Некоторым нравится наблюдать за последствиями. Они, не шевелясь, пережидают безмолвную, ледяную тишину, длящуюся секунды четыре, чтобы потом насладиться ужасом на лицах свидетелей, увидеть раскрытые рты с застывшим в них криком, объятия, выдающие желание укрыться.

Некоторые спокойно воспринимают сопутствующий ущерб — толпа очевидцев, кровь на асфальте — как издержки профессии. Он как раз один из них.

Некоторые выпускают вторую пулю в никуда, в хаос, несмотря на то что работа уже выполнена. Это для них развлечение. Йоханссон считает их больными людьми. Жизнью невинных он дорожит.

Его жертвы ни о чем не догадываются и не страдают, даже те, кто этого заслуживает: гангстеры, имеющие вкус к пыткам, женщины, продавшие собственных детей в секс-индустрию, вышедшие на свободу педофилы. Моральные принципы Йоханссона просты: их смерть предрешена, это решили за него, но ему выбирать, какой она будет.

Оправдывает ли его это или выставляет лицемером? Я не могу сказать. В моем мире мало хороших людей. Похоже, у меня неверная система отсчета.

Крейги до сих пор не может его понять. Любого человека постоянно мучили бы кошмарные воспоминания о том, что произошло с Канлиффом. Саймон же, напротив, стал лишь лучше делать свою работу.

Крейги прав: прошедшие годы сделали Йоханссона уверенным, методичным профессионалом, каждый удар которого выверен и почти идеален.

И все же я не перестаю удивляться, тот ли это человек, который скрывался на ферме после гибели Канлиффа, — признанный армией ненадежным — сидит сейчас передо мной.

Впрочем, он никогда не позволит мне этого понять.

Перед ним карта Программы — на ней ориентиры, которые ему надо запомнить, на случай непредвиденных обстоятельств, — он смотрит на нее, словно сканирует.

— Если возникнут проблемы, — прерываю я его, — немедленно звони Уитману. Он вытащит тебя максимально быстро. Но есть ограничения. Патрули?

Не отрывая глаз от схемы, Йоханссон произносит:

— «Ренджровер», три вооруженных бойца.

— Формально они курсируют по территории днем и ночью. Но в ночное время Программа, скажем так, блокируется. Ворота запираются. Патрули возвращаются на базы и остаются там до утра. — Я наклоняюсь вперед. — Если возникнут проблемы, тебе надо успеть выйти до шести, иначе застрянешь до утра.

Йоханссон кивает, по-прежнему глядя на карту.

— Что же касается цели, мы все еще не получили доступа к досье на всех заключенных. Ждем. Полагаю, они поступят в ближайшие несколько дней, но не исключено, что тебе придется идти без…

— Не важно. Это разведка.

— Филдинг не сказал, что она сделала?

— Что-то плохое.

— И все?

Он лишь пожимает плечами.

По крайней мере, не убийство. Если бы нам удалось ее найти, удалось бы все пояснить, она могла бы сделать заявление, способное взорвать Интернет и стать сенсацией в средствах массовой информации. Женщины всегда так делают. Я просмотрела записи судебных заседаний, списки разыскиваемых преступников и даже чаты на сайтах бывших заключенных, но не обнаружила ничего об этой женщине.

— Я не смогла ничего о ней найти, — говорю я. Ни слова в ответ. — Йоханссон, с ней надо действовать с должной осмотрительностью.

Впервые с начала нашего разговора он смотрит мне в лицо. Его глаза кажутся при таком освещении серыми, как Северное море, но я знаю, что они голубые. Взгляд говорит мне все, но он добавляет:

— Это просто разведка.

Он уходит уже в начале четвертого утра в воскресенье. Я сразу же отправляюсь в кабинет и уничтожаю файлы, а затем вхожу в систему видеонаблюдения здания и вижу, как Йоханссон пересекает фойе, кивнув ночному портье. Он минует главный вход, и вот уже в темноте ночи едва видна его безликая фигура в пальто. Мистер Никто. Пройдешь мимо и не обернешься.

Я возвращаюсь к окну, чтобы увидеть, как он будет переходить улицу, но он уже скрылся.

Звонит телефон. Это Робби.

— Проследи за ним.

— Не волнуйся, — отвечает он.

Кто-то хочет, чтобы женщина умерла, и очень хочет, раз готов платить огромные деньги. Эти люди читали о Программе в Интернете — об условиях для занятия спортом, возможности обучения, ресторанах и помощи в открытии своего дела — и поверили каждому слову. Теперь они стремятся к тому, чтобы наказание соответствовало преступлению, каким бы оно ни было… Я убираю фотографию молодой улыбающейся женщины, но в воздухе по-прежнему витает нечто, подсказывающее, что я не могу так просто о ней забыть. Вновь возвращаюсь к воображаемой первой полосе с кричащим заголовком. Что же она совершила? И почему я не могу найти о ней никакой информации? Вновь звонит телефон. На этот раз на секретной линии Крейги. Он никогда не пользуется мобильным: риск слишком велик.

В первое мгновение в голову приходит мысль, что Робби не единственный, кто следил за Йоханссоном, — если Крейги установил за моим домом наблюдение, он тоже видел выходящего из здания Йоханссона и может совершить еще одну попытку контролировать мои действия.

— Карла? — произносит он, и его напряженный тон подсказывает, что дело совсем в другом.

Большинство моих клиентов, скорее всего, преступники, но мы заключаем с ними честные сделки и не отступаем от правил: я предоставляю им то, что они желают, а они за это платят. Мое лицо видели немногие, и я позаботилась о том, чтобы иметь на них достаточно информации, чтобы разрушить их жизнь полностью и навсегда. Все же между нами присутствует доверие.

Пять лет и восемь месяцев я работала на клиента, которому не имею права доверять, на клиента, с которым никогда не встречалась, не разговаривала, мы связаны с ним лишь виртуально. Это человек никогда не знал меня как Карлу, и он никогда мне не платил.

Его зовут Питер Лейдлоу, он работает на британскую разведку, и теперь, сквозь туман собственного шока, до меня доносятся слова Крейги о том, что с заключением о смертельном диагнозе в кармане он бросился под поезд.

Глава 4

День 5: воскресенье

ПАУЭЛЛ

Дом, но нет ощущения возвращения домой.

Утром в воскресенье звонит телефон. Что-то произошло. Это связано с предстоящим полетом.

Тея в платьице феи собралась с матерью на обед, на котором предстояло решить сложную проблему: прикреплять ли крылья к пальто. Он обнял ее на прощание, вдохнул исходящий от нее клубничный аромат, размышляя при этом, как долго его не будет. Он обещал себе, что недолго, хотя понимал, что обещание он вряд ли в состоянии сдержать.

В 18:15 вылет в Даллас — короткая трансатлантическая ночь — чуть более семи часов в воздухе — и затем приземление в Хитроу: 6:20 по Гринвичу, темное зимнее утро, блеск посадочных огней, коридоры аэропорта, запах полета въелся в него, как зловоние долгой болезни. Его биологические часы все еще установлены на восточном поясном времени, а он так и не сомкнул глаз.

В аэропорту его встречает водитель с табличкой.

— В отель? — с надеждой спрашивает он, сейчас не помешало бы принять душ, прежде чем начать работать.

Однако мужчина произносит:

— Сразу в офис, если не возражаете, сэр.

Он кивает, ответ вполне ожидаем.

И вот они уже в Длинном зале, выходящем окнами во внутренний двор, одинарные стекла сбивают с толку, но защищают от прослушки, дверь устроена так, что стоит ее закрыть — и ни один звук не проникнет наружу. В комнате только он и начальник отдела, между ними воскресный кофе и блюдо с выпечкой, призванной разрядить обстановку, с чем она не справляется.

— Лейдлоу, — начинает начальник отдела. — Питер Лейдлоу, — резко повторяет он. — Вам знакомо это имя?

Пауэлл отрицательно качает головой. Имя ему ни о чем не говорит.

Мужчина кладет на стол папку толщиной в два дюйма; Лейдлоу слишком стар, или он просто был очень занят. Пауэлл открывает папку и смотрит на фотографию мужчины, на первый взгляд лет семидесяти. Затем пролистывает бумаги: сотрудничал с МИ-6, человек Москвы, вербовщик агентов, один из профессионалов бывшего совблока. Вызвал подозрение — внезапное предположение — и затем: чем? Насколько все серьезно? Вероятно, достаточно, если его отозвали из Вашингтона. Пауэлл возвращается к документам.

Питер Лейдлоу много лет назад подал в отставку. Все секреты, которые он мог раскрыть, уже устарели.

Из-за этого меня бы не вернули.

Шеф откидывается на спинку кресла, скрестив руки, отворачивается к окну. Видно, что ему не по себе.

— Что он сделал? — спрашивает Пауэлл.

— Вы где были пять лет назад? — вместо ответа, интересуется шеф.

— Здесь.

«Здесь» означает в одном из кабинетов дальше по коридору без таблички на двери. «Здесь», среди агентов разведки и работников спецслужб. Три года такой работы. Один год в браке. Яркие обещания, Тея. Ощущение всевозможности.

— Пять лет и восемь месяцев назад Питер Лейдлоу появился на пороге Темз-Хаус^[1] с пакетом в руках и отказался уходить. Странное решение. Питер Лейдлоу работал на МИ-6, почему он не пошел туда, где многие могли за него поручиться?

— Почему не на Воксхолл-Кросс? Почему?…

Начальник отдела его решительно перебивает:

— Таковы были его инструкции.

— От?…

Шеф пронзает его взглядом.

— Вы уверены, что ничего об этом не знаете? — Уже не в первый раз у Пауэлла мелькает мысль, что его поэтому отправили в Вашингтон. Он обработал слишком много дел? Слишком многое знал?

— Абсолютно.

Шеф хмурится и продолжает:

— Он два часа просидел в офисе и настаивал на встрече с офицером из отдела Джи. В конце концов, к нему отправили первого попавшегося человека, только чтобы скорее со всем покончить. — Шеф замолкает.

Лишь один вопрос кажется уместным.

— Что было в пакете?

— Это.

Начальник отдела открывает папку и достает фотографию. Знакомое лицо: женщина лет сорока с безжалостным взглядом. Эйлин Грейнджер, повинная во взрывах в родильном отделении.

— Лейдлоу выдал конфиденциальную информацию на Грейнджер?

— Время, место, данные, все. За Грейнджер наблюдали все — наши, американцы, все. Никто не знал, что она планирует. Кроме Питера Лейдлоу.

— Как он узнал?

Шеф моргает.

— Получил информацию из анонимных источников.

Загоняют зайца, но это может подождать. Пауэлл откидывается на стуле.

— И что потом?

— Ничего в течение четырех месяцев. За это время наблюдение за ним МИ-5 сокращалось: надоело ходить за стариком, занятым своими обычными делами. Решили, что это единичный случай, и вдруг он появился снова.

— Опять с пакетом?

— На этот раз с конвертом. Наводка на денежные потоки: финансирование экстремистской ячейки в Штатах. Через два месяца он сообщил, что источник себя скомпрометировал. Еще месяц… И так далее. Тогда за ним следили круглосуточно, требовалось узнать, откуда поступает информация.

— И каков результат?

— Кто бы он ни был, он был связан с Москвой. Конспирация. Знаки мелом на деревьях. Тайники. Мы имеем дело со старой школой. Минимальное использование современных технологий. — Лицо начальника отдела становится кислым.

— А Лейдлоу? Что он говорил?

— Утверждал, что не имеет понятия.

— Такое возможно?

Шеф не отвечает на вопрос и продолжает:

— Скорее всего, кто-то из разведки. И он связан с Россией.

— Установлен?

— Лейдлоу называл его Нокс. — Шеф качает головой. — МИ-5 перехватывали его почту.

— И?…

— Пришло сообщение от Нокса: «Прекратите перехватывать почту».

— Нокс узнал?

— Или догадался.

— Как поступили люди из МИ-5?

Шеф иронично усмехнулся:

— Отступили. Лейдлоу позвонил им ночью из автомата. Сообщил, что в ночном клубе в Айя-Напе будет стрельба.

— Это был Нокс?

Начальник кивает:

— МИ-5 представили информацию так, будто она пришла из нескольких источников. Технический персонал работал под псевдонимом Альбатрос. Дополнительные доходы «Аль-Каиды» стали Алхимией. Отмывание денег Зеленым человеком. Нокс контактирует по крайней мере с семью различными людьми. Последний раз мы здорово повеселились год назад. Некоторые из пяти ребят почувствовали, что им мало заплатили, и выставили информацию на торги: за кем наблюдали, как наблюдали. «Аль-Каида» ничего не стала предпринимать. Нокс сохранил все для нас.

— И мы до сих пор не знаем, кто такой Нокс?

Шеф медлит и кивает.

— Сколько в этом деле задействовано людей?

— Помимо шишек из МИ-5? Мало. У Лейдлоу были свои люди — только представь, не самая простая работа справиться с человеком Москвы. Несколько аналитиков, связные…

— Американцы?

— Они не знали, что все пришло из одного источника.

— А мы знаем, кто такой Нокс?

Начальник отдела колеблется. Непростой момент.

— Нет, — наконец произносит он. — У нас нет информации. В МИ-5 думают, что справятся со всем сами. — Или не желают признавать существование источника, который сами не установили. — Лисон. Помнишь Лисон? Ее подключили к операции с торгами. Но никто не говорил ей о Ноксе, мы даже не знали, существует ли он.

— И что изменилось?

— В пятницу вечером Лейдлоу бросился под поезд. Самоубийство, — добавляет шеф. — У него был рак. Опухоль мозга. Последняя стадия… Новость секретная, но все рано или поздно просачивается в Сеть. — Он вздыхает. — Как только они поняли, с кем имели дело, сотрудники МИ-5 пришли к нам.

Шеф выжидательно смотрит на Пауэлла. Тот рассматривает фотографию. Двойной подбородок, отсутствие чувства юмора, умеет хранить секреты, внимателен к деталям. Человек старой закалки.

— Они понятия не имеют, кто такой Нокс. Лучший источник информации, который они потеряли. — Пауза. — Должно быть, он из России. Из службы внешней разведки, некто, знакомый с Лейдлоу лично или знавший о его существовании. Возможно, англофил.

Сделавший это по доброте душевной?

— Нокс ничего не просил взамен? Деньги? Гарантию получения убежища?

Шеф качает головой.

Они еще не выяснили.

— Вы хотите, чтобы я нашел Нокса?

— Только разработал способы контакта. Никакого прямого выхода на связь, ясно? Все, что узнаете, немедленно отправляете нам.

Пауэлл кивает. Начальнику необходима информация лично для себя.

— Да, и отчеты о промежуточных результатах.

Не задумываясь, Пауэлл произносит:

— Но раньше мы никогда…

— Я знаю, как мы обычно работаем, я все еще начальник. Я знаю, что обычно вы не отправляли никаких отчетов, пока дело не завершено. Но Нокс совсем другое. Совсем. — Шеф ерзает в кресле, принимает удобную позу и продолжает: — Что же касается средств, просто скажите, что вам необходимо. — Шеф кивает, словно это все решит.

— Остальные знают, что я вернулся?

— Нет, конечно.

— Кто сейчас здесь?

— Моррис, хотя она семь месяцев назад ушла в отставку. Картер, Лисон. Кингман — экс-спецподразделение.

— Что им будет известно?

— Как обычно. — Он имеет в виду — ничего.

— А неофициально?

— Что вам предстоит очистить авгиевы конюшни. — Шеф позволяет себе легкую улыбку.

— Что им с этим делать?

— Что сочтут нужным, — отвечает шеф. — Что сочтут нужным.

Еще один кабинет без таблички на двери. На столе пропуск и список квартир, находящихся в его распоряжении. Пауэлл бросает досье на Питера Лейдлоу, и оно тяжело ударяется о поверхность.

9:35 по Гринвичу. 4:35 по восточному поясному времени.

Тея спит уже четыре часа. Он так и не пожелал ей спокойной ночи.

Примечания

1

Темз-Хаус — штаб-квартира британской спецслужбы МИ-5.