Рог Мессии. Книга третья. Долина костей

Ханох Дашевский, 2022

В третьей части романа-эпопеи «Рог Мессии» говорится о дальнейшей судьбе героев книги, и по ходу действия появляются новые персонажи. Это не просто рассказ о войне, но и о той исторической эпохе, когда великая страна, в то время называвшаяся СССР, в союзе с другими народами вела справедливую героическую борьбу со злейшим врагом человечества.

Глава четвёртая

Леон Бренч косо глядел на сидевшего перед ним незваного гостя. Спасибо Мартыньшу, то есть Валдису, не обошёл вниманием. Только ему, Леону, это зачем? Лучше б о нём забыли. Рисковать из-за большевиков? Они, что, ему братья родные? Подставлять свою голову сейчас, когда мечты начинают сбываться, когда Лия уже млеет и вздрагивает от его прикосновений? Понимает евреечка юная, что её спасение — Леон. Можно проявить настойчивость, но это ни к чему. Ещё неделя-другая, деваться девчонке некуда. А по согласию всегда лучше. Ведь он не просто позабавиться хочет. Он женой её намерен сделать. В церковь с ней, конечно, не сунешься, а в остальном — как принцесса будет. Ну, почти… Поработать тоже придётся. Хозяйство немалое.

Зелма, царствие ей небесное, на кладбище, он и надгробие мраморное заказал, не поскупился. И вот, когда начинается новая жизнь, приходит от Валдиса этот тип. А не сказать ли им прямо? Так и так, парни, если вы насчёт еврейки, то с ней всё в порядке, а уж своими делами занимайтесь сами. У Леона Бренча другая жизнь, и ваши игры его мало интересуют.

Только сидевшего напротив Фрициса мало интересовало, что думает Леон. И о ситуации с еврейкой, которую по просьбе Валдиса прячет хозяин усадьбы, он поинтересовался лишь мимоходом. Главной целью визита было вовлечь Леона в подпольную работу. Всего-то и нужно — быть с ним, с Фрицисом, на связи. Что здесь такого?

Но Леон хорошо понимал, что кроется за невинной фразой «быть на связи» и какая судьба его ждёт в случае… Нет, никаких случаев быть не должно! Он что, идиот?! Ещё секунда, и Леон выдал бы категорический отказ, если бы Фрицис не сказал спокойно, как бы между прочим:

— Ну, если для вас это сложно — забудем о нашем разговоре. Мы не хотим делать вам проблемы. И девочку от вас заберём. Прямо сейчас. Вы и так достаточно рисковали.

Фрицис сделал то, что велел ему Валдис в случае, если Леон заартачится. Про себя он думал, что Валдис недооценил Леона и придётся взять Лию с собой, отвезти на родительский хутор. Такой сценарий не укладывался в разработанную схему, а другого решения у Фрициса не было. Но оказалось, что если кто-то недооценил кого-то, то это Фрицис Валдиса, ибо Леон такого поворота не ожидал. Всего лишь несколько месяцев тому назад проклинавший тот день, когда он согласился спрятать еврейскую девчонку, теперь он ни за что не хотел расставаться с Лией. Психолог Валдис рассчитал верно. Откуда он знал то, о чём только сейчас стал догадываться Фрицис, так и осталось для последнего вопросом без ответа. Но дело было сделано: Леон был повязан и мрачно глядел вслед удалявшемуся посланнику, покидавшему усадьбу в хорошем настроении. О Руте Фрицис не вспоминал, полностью сосредоточившись на своей новой роли. В организацию его ввёл двоюродный брат Гунар, к которому Фрицис пришёл за советом, и он радовался первому успеху и тому, что не подвёл родственника.

А Рута, вначале испытавшая шок, тоже перестала думать о Фрицисе, сосредоточившись на своих честолюбивых планах. Связь с Подниексом возобновилась, и больше не надо было заботиться о том, чтобы муж ни о чём не догадался, поэтому… И Рута дала себе волю. Она удивляла вернувшегося любовника новыми приёмами, старалась предугадывать его желания, не всегда испытывая удовольствие, мастерски его имитировала. И Подниекс созрел, причём настолько, что признался Руте:

— Необыкновенная ты женщина. Ушёл бы я от Мирдзы, но не знаю, как отнесутся к этому в Самоуправлении. Да и немцы тоже большие ханжи. «Киндер, Кухе, Кирхе», — сыронизировал он. — Давай-ка всё же повременим.

— Конечно, милый, — покорно пролепетала Рута, хотя в душе у неё звучала музыка. — Как скажешь, любимый. Я буду ждать.

Оставалось настроить Подниекса против Зенты. Сейчас, когда Густав был у неё в руках, эта задача значительно упростилась. Рута не верила своей удаче. Она давно могла рассказать о связи Гольдштейна и Зенты, но ей надо было, чтобы Подниекс непременно и сразу же поверил. И дело не в еврее, который никогда не сможет оправдаться. Дело в Зенте, к которой благоволил Подниекс. Или теперь, после её, Рутиных, стараний, уже не так благоволит?

— И всё-таки странно, Густав, — потягиваясь, сказала Рута, намеренно не поправляя короткий пеньюар, который заканчивался почти там же, где начинались ноги. — Чем она тебя так очаровала, что ты пылинки с неё сдуваешь? А если меня тебе мало, то можешь быть уверен: ничего тебе не достанется. Всё получает Гольдштейн.

— Гольдштейн?! — изумился Подниекс. — Быть этого не может!

— Ещё как может! У жида с этой Зентой старый роман. А ты и не знал, — съехидничала Рута. — До нас с тобой она у Гольдштейна работала. И в больнице они устроились, как два голубка. Знать бы только, где эта парочка встречается. Ничего, я узнаю.

И, специально выдержав паузу, добавила:

— Под носом у тебя, Густав. Сообщи об этом, иначе будут неприятности.

Рута говорила наугад. Ей нужно было правильно сориентировать Подниекса, но никаких конкретных сведений и тем более доказательств у неё не было, потому что в больнице, где всё на виду, Гольдштейн и Зента соблюдали максимальную осторожность. Зента искала укрытие для Залмана, но единственным местом, где можно было поместить доктора после побега из гетто, был чулан, в котором прятали Лию. А что сказать в больнице, где Гольдштейна видят каждый день? Как объяснить его исчезновение? Решение не находилось, и пришёл момент, когда судьба не оставила выбора. Уже на следующий день, после разговора с Рутой, Подниекс вызвал Зенту.

— Это правда, что у вас был роман с Гольдштейном? Не сомневаюсь, что вы и сейчас поддерживаете отношения.

Зента молчала.

— Этот еврей и вы должны немедленно покинуть больницу. Это всё, что я могу сделать для вас. — И, видя растерянность Зенты, добавил: — Мне достаточно позвонить, и вашего еврея не станет, а вы окажетесь в тюрьме, где красивым женщинам не место. Даю вам время до завтра в память о докторе Балодисе. Жида мне не жаль, другое дело — вы… Хотя и вас надо наказать, но я великодушен. Исчезайте оба и побыстрее.

Раздумывать было некогда. О возвращении в гетто не могло быть и речи. Но как переправить Гольдштейна к Зенте? Они так и не придумали, как это сделать, хотя время было. А сейчас времени нет. Ни одной лишней минуты.

Внезапно Зента осознала, что если Залман не вернётся в гетто и там обнаружат, что он пропал, то следы приведут к ней: ведь Подниекс выгнал их вместе, обвинив в преступной связи. Значит, к ней нельзя. Но куда? Зента ещё пыталась, хотя и тщетно, найти какой-то выход, когда Залман сказал спокойно и обречённо, соглашаясь с тем, что ситуация безнадёжна, и принимая её:

— Придётся возвращаться, Зента.

— Ни за что!

— У нас нет никакого выхода.

— Я не отдам тебя, Залман!

Доктор улыбнулся, но улыбка была вымученной. Не попадая в рукава, он стал натягивать потёртое драповое пальто, на котором, подтверждая его статус кандидата в смертники, желтела звезда. Зента плакала. Внезапно, словно о чём-то вспомнив, она успокоилась и вытерла слёзы.

— Я вытащу тебя!

Любой, посмотревший на них со стороны, не скоро пришёл бы в себя от удивления. Интересная, из тех, на ком задерживают взгляд, Зента составляла видимый контраст немолодому растерявшемуся еврею. Зачем он ей? Даже Гольдштейн не знал ответа на этот вопрос. Ответ был у Зенты. Для неё Залман оставался таким, каким был прежде: импозантным, моложавым, уверенным в себе доктором и в то же время нуждающимся в любви и поддержке мужчиной, который однажды покорил её сердце. И, как оказалось, навсегда.

В латышской охране гетто служил дальний родственник покойного Балодиса. Он дежурил через день. С его помощью и рассчитывала Зента вывести Гольдштейна из гетто, когда вопрос убежища будет решён. Парень был морфинистом, а у неё после мужа остался морфий. Доктор был одет, когда Зента решительным движением закрыла на ключ дверь захламлённой комнаты, куда никто никогда не заглядывал и которую они с Залманом облюбовали для редких встреч, и сказала:

— Даже если нам осталось несколько минут, пусть они будут нашими…

Гольдштейн уже несколько дней подряд ночевал в больнице и, вернувшись в гетто, не нашёл в своей комнате Каца. Оказалось, что старый портной повесился. Об этом сообщил доктор Абрамсон:

— Сказал, что больше не будет работать для немцев. Просил яд. Не дал ему, а теперь жалею. Была бы лёгкая смерть, а так… — И Абрамсон внимательно посмотрел на Залмана: — Только вы, не дай бог, ни о чём таком не думайте. Помните наш разговор? Мы должны жить. Выжить — и жить.

Но Гольдштейн именно о «таком» и думал. В больнице его поддерживала любовь и преданность Зенты, а теперь что? Доктор не верил, что Зента сможет устроить побег, а без неё он не выдержит. Тогда, пять лет назад, ему нужна была интрижка, чтобы отомстить Эстер, а Зента его полюбила и продолжала любить, даже выйдя замуж. Верная Марта пропала, когда пришли немцы, а Зента бросилась на выручку. И вот, когда они снова нашли друг друга…

Неожиданно Гольдштейн перестал думать о Зенте. Жгучий стыд пронзил его, подчинив себе разум. Эстер нет, а он утешается с Зентой! Живым вернулся из Румбулы, хотя на его глазах погибла жена! Даже Кац его осудил. Косвенно — и всё же… Кац нашёл в себе мужество, добровольным уходом из жизни оказал сопротивление. Он герой. А Залман Гольдштейн, который после гибели близких продолжает жить, да ещё вернул бывшую любовницу, словно ничего не случилось, он после этого кто? Ведь Эстер погибла из-за него. Из-за его глупости, упрямства, тупого благодушия. Но всё имеет конец. Завтра он встанет в рабочую колонну, и долго ему не протянуть.

А если последовать примеру Каца? Положить конец самому? Повеситься, как портной, он не сможет, а вот яд… Ещё лучше — снотворное. Заснуть, и всё. Он знает нужную дозу. Только где это снотворное взять? Спросить у Абрамсона? Пойти к профессору Минцу? Но такое количество никто не даст: сразу станет ясно, зачем понадобилось. Тем более яд…

Действуя почти машинально и не очень-то понимая, что он делает, Залман пошёл к Абрамсону. Тот даже не удивился, как будто именно этого ждал. Указав коллеге на лежавший на каких-то подпорках и считавшийся кроватью матрас (стула в комнате не было), Абрамсон примостился рядом.

— Вы избрали лёгкий путь, доктор Гольдштейн. Не хотите бороться.

Залмана покоробило. «Лёгкий путь»! Этот Абрамсон и в самом деле думает, что наложить на себя руки легко?

Словно в ответ на мысли Гольдштейна, Абрамсон произнёс:

— Покончить с собой несложно. Особенно в нашем положении. Но я хочу предложить вам другое…

Назавтра Залман уже работал в больнице, которой руководил профессор Минц. Комендант гетто не возражал: раз еврея вернули из Румбулы, значит у высокого начальства есть особые соображения. И никто, кроме Абрамсона, не знал, что с этого дня Залман Гольдштейн стал членом тщательно законспирированной боевой организации гетто. В его жизни появился смысл. Он понимал, что, скорее всего, умрёт, но это будет другая смерть. Глядя на себя со стороны, доктор не сразу сообразил, что именно ему взять в руки оружие будет совсем непросто.

Боевая организация установила связь с группой советских военнопленных в городе, которых укрывал Валдис. Был задуман общий побег на грузовике в сторону Пскова, где беглецы рассчитывали связаться с партизанами. Нашлось оружие, а в глубоком подвале был оборудован бункер и устроен импровизированный тир. Гольдштейн помогал как мог, но в тир вначале не ходил. Не мог преодолеть психологический барьер, где мишень символизировала живого человека. Всё воспитание Залмана, все его принципы протестовали против этого. Но доктор Абрамсон нашёлся и здесь:

— Я вам рассказывал, что, потеряв в погроме первую семью, в ту же ночь бежал с этого места. Не стал искать возможность отомстить петлюровцам, хотя красные были недалеко. Месть? Это слово для меня, врача, религиозного еврея, не существовало. Выжить, продолжить род — да, но мстить? И когда вторая семья погибла, только и повторял: «Жить! Жить! Выживать!» И вам всё время внушал. А теперь, — схватил Залмана за рукав Абрамсон, — не умру, пока хоть одного немца не убью. Или холуя-латыша. Понимаете? Я, доктор, хочу убивать!.. Вот что они с нами сделали. И вам я говорю: «Учитесь стрелять, доктор Гольдштейн, и, если вам суждено покинуть скоро этот мир, хотя бы одного врага заберите с собой!»

И Залман начал учиться. Евреи готовились, но день побега постоянно откладывался. Никто не знал почему и, разумеется, не мог догадаться, что совместный побег с русскими пленными должен санкционировать Валдис и что именно он не хочет этого делать, потому что сомневается в успехе. До Пскова далеко, километров триста: трудно предположить, что грузовик с людьми пройдёт это расстояние незамеченным. «А кроме того, — рассуждал Валдис, — в случае провала операции гестапо может выйти на с таким трудом созданную городскую подпольную сеть». Но руководитель группы военнопленных Пасманов заявил, что без дела сидеть они не могут, и если евреи из гетто хотят присоединиться, он не возражает. Пасманов и сам был евреем. Валдис понял, что рано или поздно ему придётся уступить, но продолжал оттягивать побег.

А Зента усиленно искала для Залмана убежище. Договориться с Марисом — так звали родственника покойного мужа — оказалось нетрудно, но что делать потом, когда доктора выведут из гетто? Куда идти? А что, если поговорить с тётушкой Екабсоне? Они давно друг друга знают, в одну молельню ходят. Правда, Екабсоне ещё и дворничиха в их доме, а муж её — полицейский. Но, с другой стороны, именно она сказала Зенте, когда евреев расстреляли в Румбуле:

— Господь этого так не оставит. Увидите…

Зента понимала, что любой неверный шаг будет стоить им с Залманом жизни. Нет, говорить прямо нельзя. Попытаться прощупать? Начать разговор и действовать по обстановке? Пока Зента обдумывала и собиралась с духом, Екабсоне заговорила сама:

— Женщина тут одна приходила. Всё про вас выведывала.

— Женщина? — удивилась Зента. — А как она выглядела?

— Блондинка вроде вас. Красивая. Интересовалась, не навещает ли вас кто-нибудь. Или живёт в вашей квартире.

— Ей-то какая разница?

— Вот и я ей то же самое сказала, — усмехнулась Екабсоне. — Если, говорю, вы по делу, покажите документы. А просто так расспрашивать нечего. У меня у самой муж в полиции служит. А она, — Екабсоне помедлила, — прищурилась и отвечает: — Эта Ба́лодниеце, то есть вы, с жидом путается. Станете покрывать — будете давать объяснения в гестапо. Повернулась и пошла…

Женщина! Блондинка! По описанию похожа на Руту, фаворитку Подниекса. «Уж не он ли её послал?» — Зенте стало трудно дышать. Значит, Подниекс не просто выгнал её, он ещё и следит. Подозревает, что она прячет Залмана. Зента разволновалась так, что не услышала слова дворничихи, пока та не повторила свой вопрос:

— Это правда? То, что та дамочка сказала?

Зенте стало жарко. Времени на размышления не было. Что-то подсказывало ей, что с Екабсоне говорить можно. Довериться интуиции или отрицать? Ведь она сама хотела поговорить с дворничихой, только не решалась…

— Он в гетто. Екабсонеку́ндзе^[11], я не хочу, чтобы он погиб.

— Здесь всюду глаза, — как бы размышляя, ответила Екабсоне. — Я помогу его укрыть, но ненадолго. На неделю-другую. В городе опасно держать. У вас в деревне есть кто-нибудь?

— У сестры большой хутор.

— Вот с ней и поговорите. Если можете.

Итак, снова Вилма! Но для этого не нужна подсказка Екабсоне. Зента сама давно поговорила бы с Вилмой, если б не Руди. Руди! А что, если всё-таки поговорить? Может, вдвоём с сестрой они что-нибудь придумают? Дом начальника волостной полиции! Никому и в голову не придёт, что там может скрываться еврей. Но как сделать, чтобы Руди не заподозрил? И чтобы Вилма согласилась? Полная сомнений, Зента в смятении отправилась к сестре. Она готовилась к нелёгкому разговору, но всё оказалось проще.

— Представляешь, — сказала Вилма, — этот подонок любовницу завёл в волости. Вообще дома не бывает. Раз-другой на воскресенье приедет, и всё. Не беспокойся, спрячем твоего Залмана. В амбаре есть погреб, никто о нём не знает, даже скотина Руди. Главное — сюда добраться так, чтобы доктора твоего никто не заметил. И вообще, — добавила Вилма, — нечего тебе в Риге делать. Переедешь ко мне. Не забыла, что ты здесь тоже хозяйка?

— А Руди? — задала неслучайный вопрос Зента, испытывающая страх перед зятем.

— Руди? — со злостью переспросила Вилма. — А кто он такой? Ему здесь ничего не принадлежит. Хозяева мы.

Зента понимала, что сестра бравирует. У начальника полиции было гораздо больше власти, чем у неё, но Вилма проявила широту души, тёплые родственные чувства да ещё вспомнила о том, что и у Зенты есть право на наследство. Исполненная благодарности, радуясь такому неожиданному и удачному повороту, Зента вернулась домой. Теперь надо было продумать все детали. В операции по спасению Залмана самым сложным было доехать до хутора. Зента боялась, что в поезде доктора могут опознать. Значит, надо искать надёжного человека, лучше всего с повозкой, которая доставит их к Вилме по просёлочным дорогам. Но где такого человека найти? Снова обратиться к Валдису? Зента была готова даже на это, когда возникло совершенно непредвиденное осложнение.

Гольдштейн отказался покинуть гетто. Когда Марис, пряча в кармане дозу морфия и ухмыляясь, сказал об этом Зенте, та вначале решила, что наглый родственничек разыгрывает комедию, чтобы вытащить из неё побольше наркотика. Отказался покинуть гетто? Но ведь это немыслимо? Человек в своём уме не мог такое сделать. А если не в своём? Если с Залманом что-то случилось и он, как никогда раньше, срочно нуждается в помощи? Необходимо поговорить. Опасно, очень, но Марис может устроить встречу.

Встреча с Залманом стоила Зенте ещё двух хороших доз морфия и золотого кольца. Марис, хоть и родственник, объяснил, что даром подставлять голову не намерен. К удивлению Зенты, доктор выглядел лучше, чем в тот день, когда они расстались, был бодр и явно не страдал каким-то умственным расстройством. Он сразу же заявил, что остаётся в гетто, потому что нужен больным. Сидеть в какой-то норе дни, месяцы, годы — он не выдержит этого, даже если Зента будет недалеко. Зента чувствовала, что у Залмана что-то своё на уме, что он недоговаривает, но никак не могла догадаться, в чём дело.

— Ты не скажешь мне ничего, Залман, чтобы я поняла? Почему ты не хочешь спрятаться на хуторе? Вилма — моя сестра, она тебя не выдаст. И я там рядом буду. А если гетто ликвидируют и вас всех убьют? Ты думаешь о своих больных. Подумай о себе, о нас.

— О нас? Зачем я тебе, Зента? Чтобы погибнуть вместе со мной? А если тебя схватят?

Зента думала об этом. Не раз и не два жуткий страх охватывал её. Но ей было известно нечто такое, чего не знал Залман, и теперь нужно было быстро решать, говорить ли ему то, в чём она сама убедилась недавно. А если это ошибка? Не может быть! Все признаки налицо.

— Ты мне дорог, Залман, — тихим будничным голосом, словно речь шла о чём-то рядовом, сказала Зента. Приходилось сдерживаться. Для эмоций место встречи было малоподходящим. — Но это не всё. У меня будет ребёнок. Твой. И это ещё одна причина, почему я не могу тебя здесь оставить. Поэтому готовься. Связь через Мариса, он тебе всё сообщит и выведет из гетто. Главное — добраться до Вилмы…

Зента продолжала говорить, но Залман её не слышал. Он был потрясён. Ребёнок?! У Зенты?! От него?! А впрочем, что удивительного? Зенте за тридцать — не молодость, но и не старость. Залман остро почувствовал свой возраст. Какой ребёнок, когда у него уже есть взрослые дети?! Есть? А что, если… Нет, он даже не хочет об этом думать! Но что сказать Зенте? Ребёнок сейчас, в его положении? Нет, Зента не лукавит. Она его действительно любит. Покойный Балодис был не так уж стар, но с ним у Зенты не было детей. Так что же делать? Как поступить?

— Ребёнок? — переспросил Залман, и по его интонации Зента поняла, что сделала ошибку. Новость не обрадовала доктора. — Но как же это? Ведь мы, ведь я…

Зента сообразила, что если не вести себя уверенно и твёрдо, то к Вилме ей придётся ехать одной. «А может, так и надо? — неожиданно мелькнула мысль. — Ведь ситуация изменилась, и теперь я рискую не только собой. А Залман, что будет с ним? Оставить его здесь, за колючей проволокой? На гибель?» Нет, она не откажется от него, но ведь что-то удерживает этого упрямца в гетто? А что — ей никак не понять.

На долгий разговор времени не было. Прохаживающийся неподалёку Марис делал знаки, что пора заканчивать. И Зента сказала так, чтобы Залман понял: решение принято, и его каприз ничего не изменит. Последнее слово за ней.

— Марис тебе сообщит, — повторила она. — Не знаю, почему ты упрямишься. В моём положении я должна ехать к Вилме, и тогда ты останешься один. Подумай. У нас есть шанс, и мы должны его использовать. Почему ты не хочешь быть вместе со мной? Я ношу твоего ребёнка, и нужно, чтобы у него был отец. Пойми же ты, наконец!

Этого нельзя было говорить даже Зенте, но Залман уже готов был рассказать и про боевую организацию, и про готовящийся побег, и про то, что после гибели Эстер и родственников он хочет мстить, а не ютиться в погребе, словно мышь. Он хотел добавить, что никакой ангел не сделал бы то, что делает для него Зента. Но та ушла, и когда Гольдштейн вернулся к себе и немного успокоился, ему стало ясно, что на самом деле у него нет вариантов, и то, что Зента беременна, привязывает его к ней, даже если жить осталось недолго. У Зенты будет ребёнок, и это меняет всё.

Примечания

11

Госпожа (лат.).