Цефеиды. Андромеда

Ханна Ким, 2023

С наступлением ночи на небе загораются тысячи звезд, но свету некоторых из них потребовались миллионы лет, чтобы достигнуть нас. Какие-то из них погасли задолго до нашего рождения – даже звезды не живут вечно. И если другой, похожий на наш, мир настолько далеко… Возможно, он уже давно угас, как и эти звезды, оставив после себя лишь холодное сияние на нашем небе. В планы Мингю не входили поиски себя и смысла жизни – он просто существовал, потеряв счет уходящим дням. Под сиреневым же небом каждая прожитая секунда кажется важнее, чем все, что происходило с ним до настоящего момента. Этот мир заполняет пустоту внутри: людьми, чувствами, ощущением нужности. Прошлое теряет над ним власть и уступает место настоящему, и Мингю перестает оглядываться назад и наконец-то решается жить.

2

Солнце находится в зените, когда они покидают поле и возвращаются на центральную дорогу коттеджного поселка. Слишком жарко для конца сентября — хочется снять рубашку и остаться в одной футболке, а еще лучше сесть в тени одного из деревьев в саду с бутылкой холодного пива. Куки тяжело дышит, высунув длинный язык, и не спешит забегать вперед — неспешно бредет рядом, то и дело останавливаясь, чтобы понюхать траву у дороги.

Мингю не знает, сколько они провалялись на том поле, разговаривая о вещах далеких и близких одновременно, но, судя по тому, насколько замерзла спина за это время, точно не меньше часа. И странным было то, что холод вдоль позвоночника он почувствовал, лишь когда поднялся на ноги.

Сонёль, в отличие от него, решил не мелочиться и снял рубашку еще на поле, и та теперь болтается у него на поясе. Мингю смотрит на чужие красные волосы и замечает в них желтый лепесток какого-то цветка. Коротко смеется и думает, что Сонёль действительно будет носить солнце с собой даже в пасмурную погоду. Это странно — идти бок о бок с человеком, который вроде бы и твой, но в то же время совершенно чужой. Странно говорить с ним и находить отклик, заглядывать в чужую душу и понимать, что для тебя она — нараспашку. Странно понимать, что человек был в твоей жизни, но исчез.

(Чтобы появиться снова, а затем вновь пропасть.)

— Вы вдвоем слишком яркие, — выдает Тэён, когда они заходят на кухню. — Я буду долго привыкать.

Мингю хочет ответить что-нибудь — с сарказмом таким, — но останавливается. Усмехается криво, потому что вслух сказать «привыкать не придется» не может никак. Или просто не хочет.

Тэён с Юбином сидят за обеденным столом — оба уже давно переоделись в другую одежду и раскрасили свои щеки румянцем от выпитого алкоголя. Сонёль недовольно цокает, смотря на две пустые бутылки пива на столе.

— Еще не вечер даже, а вы уже начали.

— Ну, Чонхо же сказал, что на кухне есть пиво.

— И вы восприняли его слова за призыв к действию?..

— Он спускался? — прерывает Мингю Сонёля.

Тэён с Юбином переглядываются, и второй отрицательно мотает головой. Мингю хочется выругаться, но вместо этого он сдержанно кивает и выходит с кухни, сопровождаемый чужими внимательными взглядами. Останавливается у подножия лестницы и смотрит наверх. В голове ни единой мысли — там чертов ветер завывает в поисках бреши. Но брешь почему-то не в голове находится, а в сердце, где ноет потребность подняться по этой лестнице и найти — найти и сказать, что все будет хорошо.

Такие глупые слова. Мингю никогда их не любил. «Все будет хорошо» — а мир рассыпается на части. «Все будет хорошо» — а так хочется сдаться прямо сейчас и плыть по течению мертвой рыбой. «Все будет хорошо» — а ты просто не можешь поверить в это. Пустые слова, что не находят отклика в сердце, которое опустело еще до того, как их произнесли.

Глупые и пустые слова, в которые не верилось никогда, но почему-то хочется сейчас.

Поднявшись по лестнице, Мингю смотрит сначала в одну сторону коридора, потом в другую. Не знает, в которой комнате Чонхо, поэтому идет наугад — вправо, до самого конца. И чувство такое, будто петлю на шею накинули, — как тогда, почти три недели назад, когда он стоял перед зеркалом за несколько мгновений до того, как оказаться в другом мире.

Дверь в крайнюю комнату слегка приоткрыта — лишь маленькая щель, но Мингю этого хватает, чтобы понять, что Чонхо там. Он заглядывает внутрь и видит его сидящим на кровати спиной к дверному проему. Мингю несколько секунд смотрит на чужой силуэт на фоне незашторенного окна, обреченно вздыхает и закрывает за собой дверь. Обходит кровать и садится рядом. Чонхо не поворачивает голову в его сторону, как не сделал этого еще в самом начале, — продолжает тонуть взглядом где-то за склоном холма.

Мингю чувствует себя кретином. Он никогда не умел поддерживать — особенно словами. Никогда не мог рассеять чужую печаль хотя бы на короткий миг. Никогда даже не пытался, потому что всегда думал, что не получится. Но сейчас, сидя рядом с Чонхо и смотря туда же, куда и он, ему безумно хочется попробовать. Так, блядь, хочется, но в голове лишь пустота без конца и края.

Чонхо протягивает ему свой телефон, который все это время держал в руках, и Мингю с откровенным непониманием берет его.

— Я матери позвонил. — Слышит он и опускает взгляд на черный экран смартфона. — Ты был прав. Давно было надо это сделать.

— И как?

Ответом Мингю служит легкая улыбка, в которой проскальзывает грусть.

— Хорошо. — Чонхо переводит взгляд обратно в окно. — Она с семьей переехала в Пусан около года назад. Недавно отправила младшую дочь в первый класс. Звала приехать в гости.

— А ты что?

— А я согласился. Не знаю, правда, когда получится, но…

Мингю улыбается — широко и искренне. Ему тепло настолько, что вдоль ребер огнем почти. Но вместе с этим и больно почему-то. Он бы хотел съездить в Пусан вместе с Чонхо.

— Можешь пообещать мне кое-что?

— Сначала я должен узнать, что это.

— Больше никогда, — Мингю заглядывает ему в глаза, — не думай, что ты один.

— Но я не… — Чонхо запинается. Не продолжает дальше — усмехается на выдохе, опуская взгляд.

— На кухне сидят Тэён, Юбин и Сонёль. Твои друзья. Вы через много нехорошего прошли вместе, но они все еще здесь, — продолжает он, — и они никуда не собираются уходить, как твой отец. И я… — Теперь замолкает Мингю, потому что закончить фразу не может физически.

«И я тоже», — должен сказать он. «И я тоже», — хочет сказать он, но слова эти трещат по швам. И воздуха не хватает.

— Соври, — тихо просит Чонхо.

Мингю кусает щеку изнутри, зажмуривается изо всех сил — на две секунды — и смотрит на него. Хочет, чтобы голос звучал решительно, но не выходит:

— Я не могу тебе врать.

Чонхо на взгляд его отвечает, но вроде бы и нет — смотрит сквозь, вглубь куда-то, но не Мингю, а себя самого. И там словно пусто все еще, чего быть не должно. А у Мингю — у него в этот самый момент внутри целый океан. Необъятный, как вся эта боль, соленый, как слезы непролитые. У него, черт возьми, взрывом гремит сверхновая на месте сердца, которой бы самое время черной дырой стать, в которой сгинут и боль необъятная, и слезы соленые. А еще — двадцать пять лет до.

Мингю кладет телефон на покрывало позади себя, опирается одним коленом о кровать и тянется вперед. Обхватывает ладонью чужой затылок и прижимается с такой силой, словно хочет поделиться взрывом внутри. Понимает вдруг спустя мгновение, что с Чонхо делиться не нужно — у того и так горит все внутри, а сам Мингю — спичка, из-за которой начался этот пожар.

Его хватают за ворот рубашки, тянут на себя, обнимают обеими руками. И чувство такое, словно ты сейчас не то на части рассыплешься, не то наконец-то целым станешь.

Чонхо отстраняется, заглядывает Мингю в глаза, смотрит долгие несколько секунд, склоняет голову и шумно выдыхает. А Мингю берет его руки в свои и смотрит в потолок. У него под пальцами на чужом запястье пульсом бьется смысл жизни. Быстро-быстро. Торопится быть услышанным. Торопится стать смыслом на двоих.

Осознание неизбежного, которое он пытался игнорировать, окончательно топит его в себе.

— Когда я слышу, как бьется твое сердце, мне хочется жить, — тихо говорит Чонхо, а у Мингю это самое сердце попросту останавливается.

(Это неправильно.)

Он все еще смотрит в потолок, все еще сжимает чужие запястья. Чувствует, как один смысл перекрывает другой, а внутри — начинается война, которую не переживет никто.

Чонхо поднимает голову в попытке рассмотреть выражение его лица, но Мингю застывает, боясь даже моргнуть. Чувства сочатся через невскрытые раны, мажут мутно-красным по светлой коже, скребутся по артериям. У него на языке — лишь глупые буквы, которые складываются в слова, которые должны были помереть задолго до.

— Мингю.

Он смаргивает пелену перед глазами и переводит взгляд на Чонхо. У того на лице — искренний испуг, который болезненно сильно контрастирует с тем самым, во имя чего внутри Мингю началась война. Но ведь никто не выживет, правда. Это чувство — тоже. Его не должно было быть.

Кто-то стучится в дверь, и Мингю приходит в себя с такой скоростью, с какой никогда не приходил, — отталкивает от себя Чонхо одним резким движением, сползает с кровати, на ходу приглаживая волосы. Не особо помогает.

В дверном проеме показывается голова Сонёля:

— У вас тут Нарния? Сначала один пропал, потом другой. — Он с любопытством переводит взгляд с Мингю на Чонхо. — Все нормально?

— Да. — На губах второго играет улыбка. — Пойдемте мангал из гаража вытащим, в холодильнике есть мясо.

Несмотря на утренние события и долгое отсутствие Чонхо, атмосфера не кажется странной. Со стороны. Потому что Мингю сидит будто на чертовых иголках и смотрит куда угодно, но никак не на хозяина дома, хотя этого никто либо просто не замечает, либо не хочет замечать.

Они действительно вытаскивают из гаража мангал, в то время как Тэён режет мясо на кухне — Мингю через окно на террасе видит, как тот пританцовывает на месте, напевая какую-то песню, и во второй раз за сегодняшний день вспоминает ту поездку за город двухгодичной давности. Кажется, Тэён тогда тоже отвечал за еду. И это хорошо, потому что он бы себе либо палец отрезал, либо зажарил несчастное мясо до чернющих угольков.

Всем на удивление быстро находится занятие, кроме Мингю, который сидит на раскладном кресле на террасе и пьет пиво, про себя задаваясь вопросом, насколько глупо сейчас выглядит его бесстрастное лицо, на котором время от времени мелькают странные эмоции, выбивающиеся из общей картины. Сонёль раскладывает продукты на столе рядом, ходит туда-сюда — до кухни и обратно — и постоянно задевает его ноги, но Мингю даже на это не реагирует, хотя в привычной ситуации абсолютно точно откусил бы лицо.

— Держи, — Юбин протягивает ему железные щипцы для мяса, — будешь помогать.

Он глядит на чужую руку и нехотя поднимается, чтобы поставить уже почти пустую бутылку на стол рядом. А так хотелось прикинуться камнем и просидеть бездвижным пару столетий.

— Как у тебя дела?

— В смысле? — Мингю хмурится, забирая щипцы.

— Не знаю, — честно признается Юбин. — В прямом? Все время думаю, каково это.

— Ты про… — Он возводит взгляд к потолку террасы в попытке отыскать на нем конец предложения.

Юбин собирается продолжить, но резко захлопывает рот, когда на террасу выходит Сонёль, который ставит у стены еще три раскладных стула и заходит обратно в дом.

— Он же не знает, да? — шепотом спрашивают у Мингю.

Тот тихо вздыхает и морщится. Не хочет признавать вслух, что хотел бы рассказать все Сонёлю, но слишком боится его реакции — не на ситуацию даже, а на себя самого. Не хотелось бы, чтобы к нему начали относиться по-другому.

— Судя по всему, не знает, — Юбин верно читает выражение его лица, — и это странно, честно говоря.

— Почему? — Мингю смотрит в окно, находит взглядом Тэёна, который складывает порезанное мясо на огромную тарелку, и Сонёля, что вертится рядом с ним.

— У него соображалка работает лучше, чем у всех нас, вместе взятых. То есть… — Юбин цокает языком и глядит в сторону сада, — может, этого и не видно, но Сонёль чует подвох за километр.

— Ты тоже его почуял, но все равно не догадался, — усмехается Мингю, — если у него и есть какие-то подозрения, он все равно не найдет им объяснения. Сам понимаешь, что дойти головой до такой вот правды практически невозможно.

— Наверное, — соглашаются с ним. — Знаешь, я все хотел сказать тебе, — Юбин выглядит неуверенным, — по поводу всей этой ситуации с обменом. Это, конечно, только мои догадки, я их даже Тэёну не озвучивал, потому что мне кажется, что это безосновательные мысли и…

— Что? — прерывает его Мингю.

— Я думаю, что дело не в новолунии.

Он пару раз сжимает и разжимает щипцы, вслушиваясь в металлический звук. Пропускает эту фразу через себя один раз, два.

— А в чем тогда?

Юбин проверяет через окно, что никто пока не собирается выходить на террасу, и переводит взгляд обратно на Мингю.

— Помнишь, мы размышляли на тему, почему обмен произошел именно между нашими мирами? Ну, если учесть теорию, что похожих миров тысячи и все такое.

— И?

— И я тогда высказал предположение, что дело вовсе не в наличии чего-то вроде зеркала, а в его отсутствии.

— Хотел бы я понимать, что ты имеешь в виду, но… — Мингю с трудом удерживается от того, чтобы почесать щипцами затылок.

— Может быть, вы поменялись местами не из-за удачного стечения обстоятельств в виде ночи, дождя и новолуния, а просто потому, что так было нужно. — Юбин открывает крышку, когда видит в окно, как Тэён подхватывает блюдо; ему в лицо валит дым, и он пару раз кашляет. — Это просто мои мысли, не более.

Просто потому, что так было нужно. А обратно? Как Мингю вернется обратно, если новолуние здесь ни при чем? Тоже тогда, когда это будет необходимо?

На террасу выходит Чонхо с огромным пакетом, в котором звенят бутылки, и широко улыбается.

(Такой необходимости нет.)

Мингю отворачивается, упирается взглядом в щипцы в своих руках. Было бы здорово ими из себя все непрошеные эмоции вытащить. Раскалить их на открытом огне, в пепел превратить.

(Он не просил об этом.)

Когда они с Юбином выкладывают первую порцию мяса на противень и закрывают крышку, все уже сидят за столом, на котором, честно говоря, бутылок больше, чем еды, — Мингю не сразу находит ту, которую не успел допить. Возвращается обратно к мангалу и стоит перед ним, устремив взгляд в сторону ворот. Отсюда не видно склона холма, а так хотелось бы опять на него взглянуть.

— Эй.

Он вздрагивает и чуть не роняет бутылку, но Чонхо ловко подхватывает ее. Протягивает обратно, а Мингю вдруг осознает, что его щеки начинают краснеть, когда их пальцы соприкасаются на поверхности этой чертовой бутылки. Осознает и думает, типа, иисус христос, что за хрень. Сердце мгновенно реагирует на эту мысль и отвечает громким ударом, который чувствуется в самом горле.

— Знаете, вы какие-то… — с задумчивым выражением лица начинает Сонёль, но явно не может подобрать нужного слова.

— Неловкие, — заканчивает за него Тэён, и его голос звучит немного комично из-за того, что произносит он это точно в горлышко бутылки.

— Да, неловкие, — ритмично кивает Сонёль, а Мингю мысленно желает, чтобы у него голова отвалилась, как у того китайского болванчика в машине Санхёна.

— Ага, прямо как ты в нашу первую встречу, когда чуть не затушил сигарету о мою куртку. — Мгновенно реагирует Чонхо с усмешкой.

— Но не затушил ведь!

Мингю шумно выдыхает, понимая, что не дышал все это время.

Через два часа, когда не остается ни мяса, ни того, что еще было на столе, начинает стремительно темнеть. Небо — чистое, прозрачное. И только где-то вдали, за поселком, часть которого видно за воротами, в последних закатных лучах плывут зеленоватые облака. Мингю провожает их взглядом и невольно дотрагивается до своих волос.

Окурков в пепельнице на столе так много, что та похожа на ежа, и Мингю без подсчетов может сказать, что половина принадлежит ему. Он сидит между Юбином и Сонёлем, пьет уже третью бутылку пива и не может перестать дергать плечами, потому что постоянно чувствует на себе внимательный взгляд. Несложно догадаться, кому он принадлежит. Догадаться несложно, а вот ответить на него — очень.

Когда окончательно темнеет и за пределами террасы, на которой горит свет, становится почти ничего не видно, Мингю достаточно пьян, чтобы позволить себе наконец расслабиться — как тогда, на поле, — и даже начать улыбаться в ответ на глупые шутки Сонёля, которого унесло в далекие дали еще после второй бутылки. За это время они успевают перемыть кости всем однокурсникам (Мингю не участвует — только слушает), обсудить последние фильмы и даже поспорить на тему того, какая поп-музыка лучше.

И кажется уже, что ты со словом «странно» — по жизни. Странные чувства, странные мысли, странные ощущения. Далекие, но близкие, чужие, но родные. И все это уже не странно — все это «привычно».

В какой-то момент Чонхо легонько пинает его под столом, одновременно с этим рассказывая что-то Сонёлю, а Мингю уже не может и просто смотрит. И так не к месту вспоминает, как его так же пинали под столом года три назад — от обиды, потому что отругал и посадил делать домашнее задание. И не то чтобы от воспоминания этого неловко становится, но Мингю с ужасом понимает, что все произошедшее в этом мире наложит сильный отпечаток на мир другой — его.

Как ему теперь смотреть на ребенка, который ему как младший брат? В глаза смотреть — как? После того, как он просто взял и…

— Я скоро вернусь. — Мингю поднимается из-за стола.

В ванной на первом этаже мигает лампочка. Он умывается один раз, два, низко склоняет голову, наблюдая за тем, как вода исчезает в сливе. В нее падает капля чего-то красного. Мингю непонимающе моргает и закрывает кран; следующая капает уже на белую поверхность раковины, сразу становясь разводами.

Он дотрагивается до верхней губы и смотрит на пальцы. У него идет кровь из носа. Мингю резко поднимает взгляд к зеркалу, окончательно убеждаясь в этом.

— Твою мать.

Он достает сразу несколько салфеток из коробки на полке, комкает, прижимает к лицу, про себя проклиная все на свете. Садится на край ванны и запрокидывает голову, чуть не навернувшись назад, потому что картинка перед глазами резко начинает плыть. Мингю их закрывает и все-таки соскальзывает в ванну, больно ударяясь копчиком, а потом еще и затылком.

Салфетки стремительно пропитываются кровью, но у него нет сил подняться и взять еще. Вместо этого он тихо смеется, по ощущениям плавая где-то в пространстве.

(Между мирами.)

Сначала головокружения, потом обмороки. Теперь это. Мингю смеется громче и заходится кашлем, потому что кровь стекает по гортани. Сплевывает в салфетку и со смешком думает, мол, что дальше?

Кровь останавливается через несколько минут, и за это время он успевает раз пять порадоваться тому, что ушел с террасы. Это никому не нужно видеть. Мингю смывает с поверхности раковины капли крови, тщательно умывается и спускает салфетки в унитаз. Идеальное преступление, как сказал бы Тэён.

В коридоре в потемках он наталкивается на Чонхо — просто сразу понимает, что это он, потому что как иначе. Резко отступает, прикрывая лицо ладонью, потому что умудрился впечататься носом точно в чужую челюсть — не дай бог опять кровь пойдет.

— Я тебя потерял.

— Нашел. Пойдем. — Мингю огибает его.

— Слушай, мне кажется или ты меня избегаешь? Я что-то не то сказал? — Чонхо хватает его за локоть.

«И сказал, и сделал, — все для того, чтобы я оказался в этом дерьме», — хочется орать Мингю, но он только сдержанно пожимает плечами, на всякий случай осторожно шмыгая носом.

— Тебе кажется.

Вернувшись на террасу, первое, что он видит, — Тэён с зажатой в руках пустой бутылкой из-под пива, причем выглядит это так, будто он этой самой бутылкой собирался кому-то заехать по лицу. Второе, за что цепляется взгляд, — железная палочка для еды, которую Сонёль держит точно над пробкой, которая выглядывает из горлышка бутылки вина.

— Вы идиоты, что ли?

— Я пытался их отговорить от этой затеи, но как видишь. — Юбин смеется (хотя скорее задыхается), и его щеки красные-красные.

— Мы не нашли штопор, — объясняет Тэён с серьезным лицом.

— Вы идиоты? — снова спрашивает Мингю.

— Идиоты, — вздыхает Чонхо.

Штопор находится на кухне рядом с микроволновкой, но Мингю сначала не хочет его отдавать — перспектива посмотреть на то, как Тэён будет пытаться протолкнуть железной палочкой пробку внутрь бутылки с вином, изрядно веселит, но это скорее всего закончится ненужными травмами (и психологическими, и физическими), поэтому штопор все-таки применяют по назначению.

Пить уже не хочется — алкоголь из мозгов наполовину выветрился, и голова начала побаливать, — но Мингю все равно с упрямым видом наливает себе полный бокал вина, игнорируя возмущение Юбина, который оскорблен до глубины души («Надо наливать немного и поболтать, чтобы вкус вина раскрылся!» — «Ты уже слишком пьян для этого»).

От вина голова начинает гудеть сильнее, и через час Мингю уже почти готов сдаться и уйти спать. Даже поднимается из-за стола, но застывает на полпути, потому что слышит, как по крыше террасы ударяет несколько крупных капель. Он смотрит на улицу, подходит к перилам и перевешивается через них. Оглядывается на Чонхо с немым ужасом в глазах.

— О, дождь пошел. — Сонёль тоже подходит к перилам и вытягивает руку, ловя несколько капель.

— Сколько времени?

— Первый час ночи уже, — отвечает тот, проверяя наручные часы.

Мингю дергается в сторону входа в дом, останавливается, резко меняет траекторию, хочет выбежать на улицу и как минимум навернуть пару кругов вокруг от невозможности сообразить, что делать в такой ситуации, но его хватает за рукав Юбин.

— Тихо, не кипишуй.

Он достает из заднего кармана джинсов телефон; Мингю наблюдает за тем, как Юбин находит чей-то номер в списке контактов и нажимает на вызов.

— Чувак, привет, я тебя не разбудил? А, ну извини. — Он кивает. — Слушай, тут такое дело… Странно прозвучит, но ты можешь выглянуть на улицу? Господи, просто выгляни! — Юбин закатывает глаза. — Дождь идет? Да не вопи. Не идет? Все, окей, спасибо. — Он сбрасывает вызов и поднимает взгляд на Мингю: — В вашем районе тихо.

— Кому ты звонил?

— Нашему одногруппнику. Он рядом с вами живет.

Сонёль громко кашляет.

— Я, конечно, дико извиняюсь, но… Мне кто-нибудь объяснит, в чем дело?

Чонхо залпом допивает остатки вина в бокале и поднимается из-за стола.

— Давайте спать расходиться. Завтра тут все приберем.

Покидая террасу, Мингю чувствует на своем затылке внимательный взгляд, но обернуться не решается — только нервным жестом накрывает татуировку на запястье, и так скрытую рукавом рубашки. Он вообще ничего не решается сделать — даже отмахнуться и все свести к шутке или тому, что они просто пьяные. Ему не хочется ничего объяснять. Ему не хочется объясняться. Все, что он чувствует, — лишь вселенская усталость из-за всех этих отвратительных эмоциональных горок.

— Если продолжишь столько пить, небо упадет тебе на голову, — слышит Мингю и спотыкается о собственную ногу. Оглядывается.

Юбин стоит в дверном проеме, подперев руками бока, и угрюмо смотрит на Тэёна, который как раз в этот момент прикладывается к бутылке соджу, которую не то с собой привез, не то спер из холодильника еще несколько часов назад.

— Я не хочу спать, — обиженно тянет он.

Мингю растерянно моргает, все еще стоя у подножия лестницы и держась одной рукой за перила, и наблюдает за тем, как Юбин отбирает у Тэёна бутылку и залпом допивает остатки, после заходясь кашлем.

— А теперь топай спать.

Тэён, который уже давно далек от трезвости, обиженно дует губы и, слегка пошатываясь, идет к лестнице. Проходит мимо Мингю, громко сопя, поднимается наверх.

— Спокойной ночи, — бросает Юбин, тоже покидая холл, а Мингю так и стоит с глупым лицом, отчаянно хмуря брови.

Пытается поймать ускользающую мысль, какое-то утраченное среди воспоминаний ощущение, но не может. Он берет рюкзак, который оставил в гостиной еще с утра, уходит в уже знакомую ванную на первом этаже, торчит там максимально долго — волосы наполовину успевают высохнуть после душа, пока он сидит прямо на холодном кафельном полу и вертит в руках телефон. Свой телефон. Батарея давно села, а поставить мобильник на зарядку он не решается. Как и ответы получить.

В коридоре на втором этаже ни черта не видно. Мингю вглядывается в темноту, только сейчас понимая, что не знает, куда ему идти. Он медленно шагает вперед, морщась от тихого скрипа паркета под ногами, и останавливается перед приоткрытой дверью в спальню Чонхо. Вспоминает чужие слова, что комнату можно занять любую, но все равно мнется на пороге долгую минуту, прежде чем развернуться и пойти куда глаза глядят — во всех смыслах.

Не успевает. Дверь резко открывается, и его хватают за руку и затаскивают внутрь комнаты. Чонхо стоит перед ним, блестит своими черными глазами в темноте. Наклоняется и забирает из рук рюкзак, который Мингю зачем-то притащил с собой.

— Хватит бродить и ложись спать. Ты слишком громкий.

— Но я же даже не делал ничего, — возмущается Мингю.

— Я твои шаги на первом этаже с другого конца дома слышал.

Мингю сглатывает; надеется, что этого не видно было, но взгляд Чонхо все равно устремляется на его шею, а затем — обратно в глаза.

— В какую комнату я могу пойти?

— Спи здесь.

— Я не хочу спать с тобой.

Мингю даже в потемках видит, насколько выразительно на него смотрит Чонхо — эта чертова выразительность буквально повисает в воздухе неозвученными словами, до краев переполненными двусмысленностью.

— Да в чем, блядь, проблема? То ты сам на меня вешаешься, а теперь стоишь с таким видом, будто я в следующую секунду сожру тебя.

— Я не вешался на тебя. — Голос звучит почти обреченно, будто Мингю не опровергает чужие слова, а, наоборот, подтверждает.

— Бесишь иногда пиздец просто. — Чонхо кидает его рюкзак на кресло и отходит к кровати, садится на нее с размаху. — Сначала говоришь, что не можешь мне врать, а потом берешь и делаешь это, когда я спрашиваю, что не так.

— Промолчать не значит соврать. — До тошноты не хочется продолжать этот разговор. Не хочется настолько, что Мингю готов лечь спать прямо тут, на пол, и свернуться калачиком.

— Промолчать о чем?

Он подходит ближе и пихает Чонхо обеими руками, снова и снова, пока тот не оказывается на другом конце кровати. Забирается на нее сам, заматывается в одеяло и делает вид, что не ощущает эти чужие волны негодования. Думает сначала, что Чонхо все-таки решит продолжить донимать его расспросами, но тот молча ложится рядом, повернувшись к нему спиной.

Спустя долгую минуту Мингю чувствует, как его довольно ощутимо пинают — от досады, видимо. Он морщится и делает то же самое. Ответки от Чонхо не следует, поэтому Мингю закрывает глаза, шумно вздыхая.

Если бы кто-нибудь сказал ему, что теперь делать дальше.

Он сидит на гладко застеленной больничной койке спиной к двери и таращится на задернутые жалюзи. В палате темно, но ему хочется, чтобы стало еще темнее — и чтобы ни один солнечный луч не проникал в помещение со стороны окна. Мингю прикладывается к бутылке соджу, которая стремительно пустеет, и коротко смеется с нотками истерики на выдохе.

Запястья нестерпимо жжет. Он знает, что на коже расплываются лиловые синяки — прямо как чертово небо на закате. Внутри — пустота. Ничего совершенно, кроме звона, надрывающего уши изнутри, и сгустков тьмы в крови, которые мажут гарью по венам.

И так удивительно похуй на все вокруг. На себя — тоже. Сколько нужно выпить алкоголя, чтобы умереть от отравления? Ему хочется проверить.

Дверь за спиной открывается, и он слышит тихие шаги. Кто-то останавливается позади койки, но Мингю не нужно оборачиваться, чтобы понять, кто это. Слышится тяжелый вздох.

— Тебе нельзя тут быть.

— Еще бы мне было дело до этого.

— Мингю, — чужой голос кажется строгим, но он никак не реагирует, продолжая впиваться взглядом в жалюзи на окне, — иди домой.

— У меня больше нет дома.

За вторым вздохом опять слышатся шаги. Он моргает, когда окно перед ним загораживает женский силуэт. Смотрит на белый больничный халат и морщится — слишком ярко даже в потемках. Мингю отпивает из бутылки и усмехается: криво, горько. Девушка достает руки из карманов халата и подходит к окну, поднимает жалюзи. Он шипит, прикрывая глаза свободной рукой.

— Смотри, — она указывает на улицу, — мир все еще на месте.

— Да что ты понимаешь? — на повышенных тонах спрашивает он, убирая руку от лица. — Ни черта он не на месте!

— Может, и не понимаю, — девушка поджимает губы, — но мне, по крайней мере, не все равно.

— И что мне с твоего сочувствия? — Мингю кривится и отворачивает голову. — Оно мне семью вернет?

Она смотрит на него какое-то время, а затем переводит взгляд в окно. Думает о чем-то, судя по близко сведенный бровям, и теребит воротник белого халата с именным бейджиком сбоку. Мингю хочется, чтобы она ушла, но знает, что этого не произойдет — не сейчас. Значит, уйти должен он — и никогда больше не возвращаться.

— Не делай того, о чем потом пожалеешь, — говорит девушка, — не губи то единственное, что является главным напоминанием того, что она была в этом мире.

— И что же это? — едко интересуется он.

— Жизнь твоя, идиот. Ты думаешь, она была бы рада, видя то, как единственный родной ей человек живьем закапывает себя в могилу? — На Мингю смотрят так, что у него внутри (там, где пусто) что-то ухает вниз с размаху. Ухает, но он игнорирует это чувство — только с безучастным лицом в который раз отпивает из бутылки.

Девушка продолжает глядеть на него пронзительным взглядом, который царапает кожу, и даже не думает отвести его. Может, надеется, что достучится. Заранее провальная затея. Мингю начинает тихо смеяться, опуская голову так низко, что лица совсем не видно. Хочется подняться на крышу этой больницы, сорвать там горло, крича во весь голос до тех пор, пока он не исчезнет, пока кричать даже нечем будет. А потом прыгнуть.

— Если продолжишь столько пить, небо упадет тебе на голову.

— Оно и так упало мне на голову, — тихо отзывается он.

К нему подходят, останавливаясь вплотную. Мингю не успевает никак среагировать прежде, чем у него отнимают бутылку. Он поднимает голову и смотрит на то, как девушка в несколько глотков допивает остатки соджу. Допивает и бросает бутылку в мусорку, которая стоит в двух метрах от. Попадает.

— Тебя уволят. — Он пытается сфокусировать взгляд, но тот расплывается, как капля бензина на мутной луже.

— Я всего лишь студентка магистратуры, которая проходит здесь практику, никто меня не уволит, — улыбается она ему. — А теперь иди домой и проспись.

Мингю почему-то уже не хочется уходить. Ему хочется лечь на эту больничную койку, застеленную свежим бельем. Слиться с ней. Перестать существовать. И не прислушиваться к чужим словам, потому что ему нет дела до своей жизни больше, какой бы ценной ее ни называли.

Его жизнь бесценна. Но не потому, что настолько важна и значима. Просто она — мусор.

Он долго лежит с закрытыми глазами, боясь лишний раз пошевелиться. Боль накатывает волнами, накрывает с головой и ехидно подмечает, что совсем скоро он захлебнется и просто помрет. Мингю открывает глаза и смотрит на входную дверь. Уже давно светло. Сколько страданий ему придется вынести еще, прежде чем он спустится на кухню и найдет там аспирин? И канистру с водой.

Он медленно садится и щурится, поворачиваясь к окну. Чонхо все еще спит, лежа к нему спиной. Мингю хочется засмеяться, но получается только какой-то хрип: если спит Чонхо, значит, все действительно плохо. Он максимально тихо слезает с кровати и, пару раз качнувшись, подходит к рюкзаку. Достает из него свой старый телефон и зарядку, садится на пол, опершись спиной о кровать. Ждет.

Как только телефон включается, Мингю мгновенно заходит в галерею. Находит ту папку с фотографиями, в которую не заходил с тех самых пор, когда в последний раз был в больнице, где бабушка провела свои последние месяцы. Открывает, листает. Находит нужную фотографию — одну-единственную. Выдыхает так громко, что Чонхо позади начинает ворочаться.

Фото сделано не им. Он — сидит позади койки, на которой лежит его бабушка. У нее усталое бледное лицо, но она все равно улыбается, крепко держа его за руку. Мингю смотрит в камеру с недовольным видом, но по фото заметно, что он не испытывает раздражения или злости, потому что уголки его губ приподняты.

Ближе всех к объективу девушка с длинными черными волосами. Она сидит по другую сторону койки, держит телефон в вытянутой руке и улыбается так широко, что глаз почти не видно. А Мингю кажется, что он все еще слышит ее смех.

Он наклоняется, приближает фотографию в том месте, где на чужом белом халате висит бейджик. Видит имя и слабо улыбается, запрокидывая голову назад, на кровать. Смотрит в потолок.

Мингю не послушал ее. Он сел на склон и поехал вниз, собирая задницей все кочки, которые даже не чувствовал толком, если честно. Он ехал молча и без свиста даже, без интереса смотря вниз с мыслью: а где же там это ваше хваленое дно. Но его нет, дна этого. Он едет до сих пор — потому что его попросту нет.

Мингю не послушал ее и жалеет об этом: сейчас, сидя на полу и подпирая спиной кровать; сейчас, сжимая в руках свой старый телефон, который не утратил лишь одну функцию: показывать цветные пятна его памяти; сейчас, глубоко дыша и чувствуя запах миндаля, когда его спины касается чужая теплая ладонь.

Она была права. Он жалеет. Потому что его жизнь — не мусор. До тех пор, пока кто-то в нем нуждается.