Под солнцем и богом

Хаим Калин

В январе восьмидесятого в Сахаре терпит аварию воздушный лайнер «Мюнхен – Йоханнесбург», хороня под своими обломками экипаж и большую часть пассажиров. Кажется, при чем здесь могучий, но обособившийся от цивилизации СССР? Между тем у верхушки советской разведки отныне в мыслях – расстрельный коридор, стремительно приближающийся… Ключ к их спасению в Вене – и не в советском посольстве, а у глубоко законспирированной структуры, являющей собой теневое мировое правительство.

Глава 2

— Ищи провод, Гельмут, длинный, насколько возможно! — скомандовал крепыш, чье хладнокровие казалось свечой в затмении шока, сковавшего остальных.

— Какой провод, Эрвин, веревку, наверное? — прохрипел Гельмут, мужчина с белоснежной шевелюрой, в паспорте которого значилось «брюнет».

— В самолете нет веревок. Обшивку рви — провода там… — подсказал Эрвин.

— Ч-то… д-елать… с р-аненными? — обратился к Эрвину икающий господин, должно быть, узрев в нем лидера.

— Не поможешь им.

— Т-ы… врач?

— Не врач, но знаю. Помоги лучше Гельмуту вытащить провод.

Тут взгляд Эрвина выхватил троих пассажиров, сидевших неподалеку с пристегнутыми ремнями безопасности — двое мужчин и женщина. Мужчины рыдали, обхватив голову руками, женщина же пребывала в глубоком обмороке, но по крайней мере внешне, все

целы и невредимы. Проигнорировав женщину, Эрвин освободил мужчин от ремней, помог подняться им на ноги, после чего совершил несколько манипуляций в области лица и шеи — одному за другим. Те перестали рыдать, и в их мутных, отрешенных взорах проявились искорки осмысленности. Между тем «отстегнутые» вскоре вновь плюхнулись в кресла, и любой сторонний, заглянувший бы им в глаза, до скончания века маялся от волчанки дурных снов.

Тем временем, переместив из технического отсека в проход прохладительные напитки и емкости с водой, Эрвин заново обосновался в подсобке. Забурившись в одну из секций, извлек бачок с отходами, закопошился. Но, почувствовав на спине чей-то взгляд, обернулся.

В проходе стоял мужчина, чем-то ему знакомый. Знакома, правда, была лишь одежда. Тут Эрвина осенило: «Да это один их тех, кого я привел в чувство. Он, судя по всему, отошел, коль двигается!»

— Что ты делаешь? — голосом робота спросил пришелец.

— Собираю… — рассеянно ответил Эрвин.

— Вижу, что собираешь, но не пойму что.

— Собираю еду.

— Это объедки, а не еда.

— То, что есть, приятель, держи мешок лучше.

Товарищ по несчастью ухватился за края мешка и, точно сомнамбула, держал до тех пор, пока Эрвин, наполнив мешок до краев, не вырвал его из рук «помощника».

Из сто двадцати пассажиров рейса «Мюнхен-Йоханнесбург», вылетевшего 10 января 1980 г. и потерпевшего катастрофу в Северной Африке, на землю сошли лишь семь человек. Землей оказался горячий песок, простиравшийся за линию горизонта.

— Где мы, Эрвин? — спросил один из пассажиров рейса.

— Точно не знаю, похоже, Ливия.

— Так мы в Сахаре? Вот почему воду сгрузили — всю, до последней капли!

— На земле — и это главное… — бесстрастно изрек Эрвин.

— Зачем эти сборы? Нас по фюзеляжу найдут, — усомнился один из сотоварищей, наблюдая за приготовлениями к пути, которыми руководил Эрвин. На шее у спросившего болтался новенький галстук, вся же одежда вымарана и треснула кое-где.

— Это Африка, дружище. — Подойдя ближе, Эрвин поправил на нем галстук. — Если нас и будут искать, то скорее, для отвода глаз, а не сегодня-завтра фюзеляж занесет песком. Поэтому разбирай багаж и пожелай себе счастливого пути, да и нам всем тоже… — Эрвин чуть ухмыльнулся.

Через полчаса группа баловней случая, смахивавших на беглецов из чистилища, медленно тронулась в путь, навьючившись емкостями с водой и целлофановыми мешками. До них еще добрый час доносились крики хищных птиц, зависших над местом аварии. Тот клекот причудливо сливался с человеческими воплями, которые рвались наружу из уцелевшего фрагмента самолета. Но сковавший погорельцев ужас наглухо замкнул все чувства. Двигал же ими инстинкт, прозаичный как мир — выжить. Любой ценой.

***

Шабтай услышал о крушении борта «Мюнхен-Йоханнесбург» по южно-африканскому радио, на волну которого был настроен приемник в его автомобиле. Четверть часа назад он выехал из Габороне и практически достиг границы между Ботсваной и ЮАР. По инерции проехал еще милю и, лишь до конца осознав, что произошло, остановился на обочине. Чисто рефлекторно переключился на ВВС и дожидался очередного выпуска новостей.

Вдруг его переклинило — нечто сродни контузии, которую испытали пассажири борта, не принятые на тот свет, быть может, из-за перегрузки «эскалатора» или по иному недоразумению. Бедолаги, которых сей момент вел по Сахаре Эрвин, его связной, везший для него архиважную передачу. Но ни о выживших, ни об уцелевшем грузе никому на этом свете не было известно.

Несколько успокоившись, Шабтай заерзал, телом и в мыслях: «Не только на жену обламывается мазл*, но и на страну, чьих корней ты, тоже. Меняй не меняй соцсистемы и континенты, знак твоего происхождения, если он недобрый, плетется за тобой, ставя подножки там, где, вроде, и споткнуться не обо что. Надо же, „Боинг-747“, надежнейший самолет, который эксплуатировался педантичными немцами, исчез с экрана локатора, и не сложно предположить, какова его судьба! Случилось это, когда мой проект, дело всей жизни, бережно возведенный по кирпичику, с нетерпением дожидался своего открытия. Оставалось малое: получить ключи и распахнуть парадные двери. Но ключи везли из Москвы, хоть и транзитом через Германию. Рок, злой рок, да клеймо обреченных тянуть лямку судьбы без рассветов и закатов! Какие бы умы не трудились на благо стран-изгоев, чей „флагман“ — моя родина СССР, сколько бы амбиций не выплескивалось, из западни истории этим социумам не выбраться! Сколько копий мною сломано и идей истолчено, чтобы воплотить призвание, с которым я явился на белый свет! Через какие тернии я не ломился и сквозь какие ситечка не процеживался, чтобы в конце концов упереться в стену в полушаге от цели. А значит, начинай все с начала! Да и родина моя, пария, не только мать-неудачница, а и зловещий ломбард, где заложены душа и тело, а подъемные — пятикопеечный билет с открытой датой, компостируемый усердной контрразведкой».

Прозвучавший по ВВС выпуск новостей подтвердил весть об исчезновении борта, ранее переданную из Претории. Скрипя не только шинами, Шабтай резко развернулся и поехал обратно в Габороне. Его преследовала мысль: «Мое время завертелось юлой. Останови, не то — мордой в грязь!»

***

В Москве, как и в Ботсване, столбик термометра застыл на той же отметке — тридцати, только мороза, а не жары.

Коммунальное хозяйство столицы уже неделю горбатилось в аварийном режиме, не успевая латать одну прореху за другой: то и дело лопались плохо изолированные трубы, отсекая водоснабжение целых кварталов. «Пятилетка за два года» держала экзамен на гениальную простоту «идеи».

Из-за сильных морозов температура обогрева упала до десяти градусов, обратив жизнь больниц и детских учреждений в гуманитарную эпопею. Прочие же граждане просто мерзли, проклиная всех подряд: управдомов, городские власти, опереточного Лелика, буксующую на очередной стройке века страну.

Ремонтные службы просто валились с ног. Спасаясь от обморожения и авралов, многие коммунальщики боролись со стужей хорошо обкатанным способом — «теплыми» компаниями.

В зону «обледенения» попали и корпуса Первого управления КГБ, службы внешней разведки СССР. Оказалось, что даже столь привилегированная структура иммунитетом от непогоды не обладает.

Ревизор службы сидел в своем кабинете с накинутым на плечи пальто и складывал бумаги в папку «К докладу». Зябко, пальцы его слушались не очень, но в конце концов ревизор со своей нехитрой задачей справился. Захлопнув папку, подполковник Ефимов встал и направился к выходу, прежде повесив на вешалку пальто.

В коридоре — пусто, он подумал: «Холодрыга. По норам все».

Путь Ефимова лежал в кабинет Главного, просьбу об аудиенции он подал еще за неделю до визита. По дате она совпала с его ежемесячными отчетами, вследствие чего, выделив время, секретариат ее рутинно внес в журнал.

Увидев в дверном проеме Ефимова, курирующий его направление офицер отрывисто сказал:

— Прием отменен. Доклад оставьте, передадим. Если понадобитесь, вызовем.

Подполковник растерялся: такой сбой регламента ему не припоминался. О любых сдвигах в распорядке приема предупреждали загодя. Папку, однако, вручать не спешил, намереваясь сказать: «Только лично». Но в итоге промолчал и папку отдал.

Возвращаясь к себе, подполковник задумался: «Отчего это меня выставили столь бесцеремонно?» Но, вспомнив, что в обычно запруженной по утрам приемной, кроме секретарей, ни души, заключил: «Случилось что-то… Не исключено, прокол, вот и не до бухгалтерии Главному». В одном Ефимов не сомневался: Главный у себя, каждое движение помощников — с некоей оглядкой.

Выражаясь милицейским жаргоном семидесятых, в Первом управлении действительно «случилось». Но не рутинный ляпсус, от которого не застрахована даже разведка, высокоорганизованная, изощренная структура, а нечто экстраординарное — из иной, отличной от совковой, системы координат. Аномалия такого масштаба могла потрясти основы самого плюралистического общества. Закованный же в броню идеологии СССР, переварив прецедент, был обречен «прополоть» весь верхний аппарат власти.

Подполковник Ефимов не ошибся: Главный и правда был у себя. Откинувшись в кресле, барабанил пальцами по массивной столешнице. Выглядел скорее задумчивым, чем взволнованным. О том, что решает задачу, цена которой собственная жизнь, ровным счетом ничего не говорило. Разве что лицо, более сосредоточенное, чем обычно.

Он и сидевшие рядом два офицера, его заместитель и начальник финансового отдела, за последние сорок минут не проронили ни слова, точно члены тайного ордена, практикующие особый «язык» общения. Но не телепатический или сенсорный, а вполне обычный — письменный.

С интервалом в две-три минуты то один, то другой брал из стопки лист бумаги и черкал несколько кратких словосочетаний или предложений. Лист затем путешествовал по кругу, задерживаясь — когда для беглого ознакомления, а когда и дольше — для комментариев, опять же письменных. Заканчивал свой недолгий путь образчик лапидарности в стоявшей рядом бумагорезке. Царила слаженность. Даже когда Главный был последним в цепочке по «освоению» листа, он непринужденно вставал и бросал его в агрегат, не выключавшийся с момента открытия форума.

Пообщавшись так около часа, молчуны закруглили «беседу», и топ-функционеры из кабинета Главного ушли. Судя по целеустремленности во взглядах, казалось, троица, обретя консенсус, запустила в действие некий механизм.

Едва за визитерами хлопнула дверь, как Главный — а был он главой советской внешней разведки генерал-полковником КГБ Ремом Остроуховым — нажал на селекторе кнопку «Приемная». Услышав сигнал соединения, жестко бросил: «Ко мне никого. И не до обеда, до новых распоряжений!»

Затем Остроухов включил монитор, куда мог вызвать любую телевизионную станцию Европы. Несколькими переключениями добрался до sat — первой общенемецкой телекомпании, которая попалась под руку. Увидев на экране заставку выпуска новостей, Главный одел наушники — устройство сконструировано для индивидуального пользования.

Сообщение о крушении «Боинга-747» в Сахаре прозвучало первым. Говорилось о ведущихся поисках самолета и возможных жертвах. Отмечалось: «Практически все пассажиры лайнера — немецкие туристы из различных земель Западной Германии». Информацию завершал комментарий: «Несмотря на ведущиеся вторые сутки поиски, ливийским ВВС не удалось обнаружить место крушения, от помощи же правительства ФРГ Ливия отказалась».

Остроухов выключил монитор, снял с себя наушники и снова застучал пальцами по столу, на этот раз — едва издавая звук. В его же сознании гремела мерзопакостная, раздирающая серое вещество трещотка: «Разбился, разбился, разбился, разбился! И чуда не произошло. Теперь, чтобы выжить, надобно это самое чудо сотворить. На все про все — месяцев пять-шесть, не больше».

Остроухов не знал, что в приемной, в считанных метрах от него, лежит папка, способная развеять и иллюзию чуда…