История несостоявшегося диссидента

Фёдор Васильевич Микишин, 2022

Автор, словами своего героя, рассказывает свою автобиографию, в которой описывает непростую жизнь обычного подростка в послевоенное время, о преследовании инакомыслящих в СССР, о военной службе и обучении в военном училище. Раскрывается, не очень приятная для КГБ, правда в отношении их, не всегда законных, методах работы. Оценка состояния дел в России и Узбекистане, после распада СССР. Об исходе немцев из республик бывшего СССР на историческую родину.

Напоминание: — фамилии многих персонажей изменены

Пролог.

Город Бишофсхайм в Западной Германии, земля Гессен, год 2021. Русская православная церковь. В церковь входит пожилой, можно даже сказать, старый человек лет 70-ти. Он грузен, среднего роста, хромает и опирается на трость. Крестится на иконы, прикрывает глаза и некоторое время стоит молча. Ставит свечку у иконы Христа и зажигает её. Перекрестившись, отходит. Настоятель церкви, собирается уже уходить к себе, чтобы переодеться и отправиться домой, но его взгляд ловит глаза пришедшего. Они смотрят просительно. В церкви уже никого нет. Настоятель спрашивает — я могу Вам чем-то помочь? Мужчина отвечает чисто по-русски, без акцента — вы не могли бы меня исповедовать? А не могли бы вы прийти, скажем, завтра? Я собираюсь уже уходить. Простите меня, но я приехал издалека, и мне не так просто было решиться на эту процедуру. Я никогда в жизни ещё не исповедовался, хотя церковь изредка посещаю. Боюсь, что позже я передумаю и вообще не решусь на этот шаг. Настоятель хотел было отказать, но потом решительно подошёл к старику и сказал — пройдёмте в исповедальню. Однако старик возразил — я не хочу обряда. Если можно, давайте я просто расскажу вам о себе, а вы мне посоветуете, как мне поступить? Хорошо — согласился настоятель.Тогда я попрошу вас пройти в мой кабинет. Они прошли за алтарь, где располагалась небольшая комната, где священник переодевался и готовился к проповедям. В комнате стояли: шкаф, стол с тремя стульями, сейф, ещё кое — какая мебель. В небольшом книжном шкафу стояли книги религиозного содержания, папки с бумагами приходящих и исходящих документов, письма из различных амтов (предприятий социально-бытовых и жилищных комиссий). Священник указал старику на стул и уселся сам, напротив посетителя. Ну что же, рассказывайте! Старик немного повертелся на стуле, усаживаясь удобнее, поставил трость к стене, положив сомкнутые ладони на край стола, начал рассказ.

Меня зовут Фёдор Васильевич Микишин, мне 70 лет, я русский, крещён в православную веру в городе Ташкенте, в кафедральном соборе на Госпитальной улице.

Говорить о себе не очень просто, но я попробую. Я родился в Ташкенте, третьим ребёнком в семье. Как говорили, мать не хотела меня рожать. У неё уже были две дочери, и она не хотела иметь третью. В этом деле большую роль сыграла наша соседка, бездетная тётя Нюра, так я называл её всю жизнь. Она предложила матери рожать и, если ребёнок окажется девочкой, заберёт себе, а если мальчик, то на радость родителям. Позднее она стала моей крёстной матерью и относилась ко мне, как родная. Отец не пришёл забирать меня из роддома, напился от радости. Встречали тётя Нюра со своим мужем дядей Сашей. Фамилия у них была своеобразная — Болгарины. Итак, немного о родителях.

Отец — Василий Иванович,1916 — 1994. Он был самым младшим в своей семье. Его старшие братья, были старше его на 15-20 лет. Из-за этого мои племянники, по возрасту. Рассказывают, что жена деда, после рождения четвёртого ребёнка, не могла родить и дед возил её по докторам, вплоть до Англии и Америки, где её всё же вылечили и она родила ещё двоих детей: Татьяну и моего отца. Я, после смерти своего отца, жестоко укорял себя, что практически ничего не знаю о его жизни, о жизни своего деда и бабушки. Отец часто, будучи подвыпивши, начинал мне рассказывать о своих подвигах на войне, о разных случаях из мирной жизни, но я обычно пропускал всё это мимо ушей и в моей памяти сохранилось мало воспоминаний о нём. Отец всю свою жизнь проработал шофёром. Уже с трёх лет я, сидя у него на коленях, крутил баранку автомобиля. В те далёкие времена машин на улицах и дорогах было так мало, что это занятие носило безобидный характер. Отец возил крупных начальников. А, где-то в конце 60-х годов, начал работать на такси. Перед пенсией, в конце 70-х, он дорабатывал на междугороднем автобусе Ангрен-Ташкент. Отец был крепкий здоровьем. Я не помню, чтобы он когда-либо болел. Он и умер сразу, без предварительной болезни. Я так и думал, что отец вечен и никогда не задумывался о том, что я останусь без него. Его смерть подкосила меня своей неожиданностью.

Он был очень добр и многие люди пользовались этой его чертой характера в ущерб нашей семье. Все были ему должны деньги, но никогда не отдавали. А он не мог отказать никому. Так же он брался помогать всякому, кто ни попросит о чём-либо. В связи с прежней своей работой, когда он работал персональным шофером у разных руководителей, у него остались нужные знакомства, которыми он пользовался, но только не для себя. Устраивал кого-то на выгодную работу, чьих-то детей в институт, выручал от наказаний проштрафившихся, доставал путёвки в санаторий и т.д и т.п.

Меня поражало, насколько просто отец сближался с незнакомыми, он никогда не лез в карман за словом, всегда находил, что сказать. У него была масса знакомых. А знали его вообще почти все, кто хоть раз ездил в его такси или автобусе, а это, наверное, полгорода. Он любил выпить и обычно, по выходным, приходил домой в состоянии «невесомости». Мать ругала его последними словами, но он никогда не огрызался, а только отшучивался. Обычно он ложился пьяным в ванну и засыпал в ней надолго, а я время от времени звал его, чтобы он не захлебнулся ненароком. После ванны он ложился спать и вставал утром рано на работу, как огурец, без похмелья. Ему достаточно было поспать 3-4 часа, даже после жуткой пьянки, чтобы протрезветь окончательно. У нас в Ангрене во дворе стоял турник и лежали две гири по 24 кг. Отец в 53 года мог держать 24-х кг гирю на вытянутой в сторону руке, чего я так и не смог добиться даже в лучшие свои годы. Его любили женщины и, хотя он никогда не рассказывал о своих успехах, стороной до меня доходили слухи. Да и мать часто ругала его за это. Ей тоже видно доносили доброжелатели, город то был не велик. Всю свою жизнь он мечтал иметь свою машину, но никак не удавалось. Хотя он зарабатывал большие, по тем временам, деньги, они и уходили легко, не задерживаясь надолго.

Сколько помню, у него была сберегательная книжка, на которой лежало семь рублей. Он так и не воспользовался ими. Мы всегда жили одним днём. За завтрашний день никогда не беспокоились. Машину ему обещали к 30-летию победы, как участнику Великой Отечественной Войны, награждённому орденами и медалями, а также участнику Парада Победы в Москве в 1945 году, что само по себе было высокой наградой. У него был также Орден Великой Отечественной Войны 1-й степени.

Отец рассказывал, что его должны были наградить орденом Ленина за то, что он первым на своём танке ворвался в город Львов. Но был награждён совсем другой человек, так как командование посчитало нецелесообразным награждать бывшего штрафника. Вообще военная карьера отца началась в 1935 году, когда его призвали на срочную службу в армии и длилась с коротким перерывом до 1948 года, т. е 13 лет.

Отслужив на дальнем востоке четыре года, он вернулся в Ташкент. В армии он получил известие об аресте отца, как врага народа. В это время он учился на офицерских курсах, но стать офицером не удалось. Как сына врага народа, его отчислили из училища и благо, что не посадили самого. После короткого перерыва его мобилизовали в армию по причине конфликта с Японией на озере Хасан. К счастью он приехал туда уже после разгрома японцев. Побыв там немного, он вновь возвращается. С началом войны его отправляют в Иран, личным шофером командующего оккупационными войсками СССР. Как известно, Иран, перед самой войной подвергался активной обработке со стороны Германии и был уже готов вступить в войну на её стороне. Советский Союз, совершенно неожиданно, ввёл в Иран войска. Армия Ирана была настолько деморализована этой неожиданностью, что не смогла оказать сопротивления.

Войска Туркестанского Военного Округа, практически не встречая сопротивления, продвигались к столице Ирана — Тегерану. По пути принимали сдачу отдельных частей иранцев. Отец рассказывает, что обычно сдача происходила следующим образом:

Командир сдающейся части подъезжал на белом коне, в сопровождении своих адъютантов и докладывал командующему, генералу Курбаткину, о своей сдаче. Курбаткин обставлял эту церемонию с подобающей торжественностью и благосклонно принимал капитуляцию. При этом, обычно, ему преподносили богатые подарки, которые он складывал в автомобиль, шофером которого, был мой отец. Вскоре весь северный Иран со столицей был оккупирован и наши войска оставались там до конца войны. Отец жил в Тегеране с командующим и был очень доволен своей судьбой.

К сожалению, однажды, его застали в постели жены одного из генералов из свиты Курбаткина, который набросился на него с кулаками, но был сам избит, в результате чего, отца разжаловали в рядовые (он был лейтенантом) и отправили на фронт, в составе штрафной роты. Он рассказывал мне, что по прибытии на фронт, их роту, в количестве около 500 человек, сразу же послали в бой. Задача стояла захватить какую-то деревню. Всем выдали по трёхлинейной винтовке и по 5 патронов на человека.

Автоматов и пулемётов не полагалось. Многие винтовки были не пригодны для использования, у многих отсутствовали штыки. Также выдали по одной гранате на отделение. Вооружённая таким образом рота, пошла в атаку. Немцы подпустили их на расстояние 50-60 метров и открыли огонь из автоматического оружия и миномётов.

Подступы к деревне были совершенно открыты взору и не имели никаких естественных укрытий. Рота была прямо-таки сметена огнём в течении 2-3 минут. Ещё минут десять потребовалось для уничтожения уцелевших солдат, которые каким-то образом спрятались за трупы своих товарищей и пытались отстреливаться.

Отец с другом уцелели, благодаря тому, что, наступая в первом ряду, они вырвались вперёд и успели до открытия огня заскочить в подвал ближайшей избы. Оттуда, они слышали и видели всю картину разгрома. В это время стемнело и немцы, постреляв ещё для порядка, затихли. На чердаке дома, в подвале которого, находились отец с другом, располагался пулемётный расчёт. Немцы куда-то ушли, возможно, ужинать, оставив пулемёт. Наши герои, захватив с собой этот пулемёт и патроны, вернулись в траншею. Пользуясь темнотой, они и ещё трое уцелевших, которые не пошли в атаку, спрятавшись в траншее, начали поиски раненых. Выявили ещё несколько человек, легко раненых и одного тяжело раненного. У последнего были две раны от пуль крупнокалиберного пулемёта в которые проходила рука. Он скоро умер. У другого, осколком отрезало пятку, и он радовался, что отвоевал своё. Но, к удивлению, всех, он скончался через пару часов. Таким образом в живых осталось всего около 10 человек из пятисот. Врагу не причинили никакого ущерба, если не считать истраченных боеприпасов и украденного пулемёта. Позднее, отца с другом, помиловали за подвиг. Они угнали танк с нейтральной полосы. В дальнейшем отец воевал в танковых войсках, в составе бригады прорыва. Конец войны он встретил в чешском городе Моравска-Острава. После этого отца назначили заведовать складом трофейного имущества, чем он с другом воспользовался на полную катушку. Они продавали полякам продукты, бельё и т.п. На вырученные деньги кутили в ресторанах Польши, Чехословакии и Румынии. Ездили в отпуск в Ашхабад, где неплохо провели время. К сожалению, красивая жизнь продолжалась не долго. Продав трофейный автомобиль, предназначенный для какого-то генерала, они чуть не попались, но вынуждены были оставить эту синекуру. Их отправили в западную Украину на борьбу с бандеровцами, как называли украинских националистов, которые, скрываясь в лесах, вели борьбу против советской власти. Покончено с ними было лишь в 1948 году. Только тогда отца демобилизовали. Возвращаясь к нашему времени, по поводу обещанной машины. Её выдали, но только получил её кто-то другой, по поддельным документам. Мы узнали об этом через год. Отец опять начал хлопотать, добился аудиенции у самого министра автомобильного транспорта. И опять отца обманули. Министр велел выделить отцу одну из списанных такси в его таксопарке. Но директор, зная, что машина уже принадлежит отцу, продолжал эксплуатировать её до тех пор, пока она не сломалась окончательно. Только тогда он позволил забрать её. Машину притащили на буксире. К этому времени мы с отцом купили гараж и поставили её там. От машины оставался только кузов на колёсах. Но отец был всё равно счастлив. Достав в таксопарке необходимые запчасти он в конце концов восстановил машину, и мы помпезно выехали на ней. Ещё долгое время доводили её до сравнительно достойного внешнего вида. Отец не мог нарадоваться на машину и слезал с неё только чтобы спать. До самой смерти он катался на ней и ремонтировал, притом ремонтировал чаще, чем катался. Часто, в мороз, продрогнув до костей, он всё что-то крутил под днищем. Машина и послужила косвенно причиной его смерти. К машине он собрался ехать, ремонтировать её и, не доехал.

Мать — Селиванова Тамара Ивановна, родилась в 1920 году, в Барабинске. Семья была большая — 12 детей. Жили хорошо, весело. Мать рассказывает, что за стол садились больше двадцати человек: дети, родители, жёны старших братьев, наёмные

работники. Её мать — Мария Алексеевна, неграмотная женщина, только и успевала готовить пищу. У отца был небольшой кирпичный завод, на котором трудились все взрослые дети. Завод стал причиной раскулачивания отца, хотя в последние годы труд наёмных рабочих не использовался. Всё отобрали. Даже дом, в котором устроили школу. Семья была выброшена на улицу. Все разместились где попало, по знакомым и родственникам. Кушать стало нечего. Отец, выбиваясь из сил, брался за любую работу.

Однажды после тяжелого дня он выпил холодного кваса и заболел воспалением лёгких. Он буквально сгорел от этой болезни в течении трёх дней, не приходя в сознание. Это случилось в 1934 году. Мать поступает в техникум на отделение ветеринаров и заканчивает его в 1936 году. В те времена, имеющий такое образование, считался чуть ли не профессором. В 16 лет мать была назначена главным ветеринарным врачом всей западной Сибири. Проработав на этой должности некоторое время, мать заканчивает дополнительно бухгалтерские курсы и уезжает в Ташкент, куда перебрались многие её родные. Там она работает на должностях завсклада, завбазы и т.п. В годы войны она направляется на фронт добровольно и закончив курсы мастеров авиавооружений, поступает в авиаполк, в котором служит до конца войны. Войну заканчивает в Германии. После войны она едет обратно в Барабинск, где у неё рождается первая дочь Лена. Потом едет в Ташкент, где встречается с моим отцом и выходит за него замуж. В июле 1948 года рождается вторая дочь Люда. Дальнейшее будет рассказано по ходу.

Я помню своё детство урывками, в отличии от своего двоюродного брата Ивана, который помнит конкретный день, когда он начал что-то соображать. У нас был собственный дом на улице 2-ая Выборгская, позже её переименовали по фамилии какого-то революционера Горбунова. До конца 50-х годов, это была самая граница города, где не ходил никакой транспорт. Это через много лет здесь проложат троллейбусный маршрут, а граница города отодвинется на многие километры вдаль, захватив пустыри и лежащие в этом месте кишлаки, преобразив их в цивилизованный вид. Там образуются микрорайоны: знаменитый Чиланзар, Домбрабад и другие. В те времена, эта улица и окружающий её небольшой район, имели весьма плачевный вид и не отличались видом от какого-либо кишлака. Дома были частные, одноэтажные. Жили там в основном русские, но почему-то было много бухарских евреев, присутствовали и узбеки. Летом улица покрывалась великолепным толстым слоем мягкой, бархатной на ощупь, тёплой пыли, по которой мы, дети, очень любили бегать босиком, да ещё пнуть, чтобы поднялся столб, как при взрыве бомбы. Или, собрав кучку пыли в обрывок газеты, бросить её вверх, чтобы она упала на чью-то голову, обдав того с ног до головы восхитительными тёплыми струями. А можно было просто поваляться в этой пыли, как на ковре. Можно себе представить, на что мы были похожи к вечеру. Наши родители не очень тратились на одежду. Её представляли обычно чёрные, сатиновые трусы, изредка короткие шорты на лямках. Обувь носили только в торжественных случаях и в холод. Во время дождей, пыль превращалась в непролазную грязь. К счастью, дожди для этих широт были редкостью. С краю дороги, перед домами, протекал глубокий, до колен взрослого, арык. Я однажды чуть не утонул в нём, пуская игрушечного утёнка. На улице никого не было и меня вытащила какая-то, проходившая по улице, на моё счастье, девушка. Недалеко от нашего дома, в сторону города, располагался Ташкентский Текстильный институт, и многие студенты жили на квартирах по нашей и прилегающим улицам. И у нас часто проживали две-три студентки. Помню, как я с сёстрами, заходили в их комнату, а они рассказывали нам страшные рассказы про

На фото я в центре. Мне 1 год. Бабушка, мать, её сестра Мария, мои сёстры и кузен Валерка

ведьм и колдунов, пугая нас. Рано утром, по улице ходили узбечки из близлежащих кишлаков, продавая кислое и пресное молоко, сметану, масло. Они громко кричали, расхваливая свой товар, будя жителей. Большим событием становился регулярный, примерно раз в 2-3 дня, приезд телеги с двумя или тремя бочками бензина и керосина, запряжённой парой лошадей. Еду тогда готовили в основном на керосинках и примусах, освещались опять же керосиновыми лампами, так как свет часто отключали. Возница кричал в рупор: «Керосин! Бензин!». Жители подходили с канистрами и отоваривались. А дети внимательно наблюдали, как продавец наливает жидкость в мерную кружку и разливает покупателям, при этом мы с удовольствием вдыхали запах бензина, как чего-то необыкновенного. Телевизоров, а тем более компьютеров, не было, в помине, и мы развлекались по своему разумению. Весь день проводили на улице, конечно те, кто ещё не ходил в школу. После полудня к нам присоединялись дети постарше. Играли в пятнашки, прятки, казаки-разбойники, чижика, лянгу, бабки и др. Особо про лянгу. Это можно сказать народная игра детей Средней Азии. Из истории, ещё сам ходжа Насреддин, играл в лянгу, на деньги. На клочок бараньей шерсти пришивается пластинка свинца. Это и называется лянга. Её подбрасывают внутренней стороной стопы левой или правой ноги, не роняя. Играют или на счёт, кто больше подбросит или по конам, с определёнными правилами. Вечерами разводили костры и прыгали через них. И только уже при полной темноте шли домой. Иногда родителям приходилось загонять детей домой. Я не помню, когда мы ели. Вечером с родителями обязательно, а в течении дня, как придётся. Чаще всего заскакивали на минуту домой и брали кусок хлеба без ничего, и с аппетитом съедали. На улице стояли также дома многих наших родственников. В доме напротив, жил старший брат матери Пётр Иванович. Ещё через 3 дома — младший брат матери, дядя Саша. На другой улице дядя Яша. Через забор — крёстная, тётя Нюра. Были и ещё какие-то более дальние родственники. А вообще мы не знали никаких границ и, играя, свободно заходили в любой двор, если была необходимость. К тому же, все знали друг друга, а при существовавшей тогда бедности, никто не боялся воровства, просто нечего было брать. Недалеко протекала речка Буржар, где мы часто купались. Кроме этого ходили пешком в парк Горького на бассейн, или на комсомольское озеро, где начальником спасательной станции был дядя Петя, брат матери. У него можно было попросить лодку, но это тогда, когда я ходил туда с родителями. По воскресеньям, утром рано, за мной заходила бабушка Мария Алексеевна, которая жила по очереди у своих детей, хотя предпочитала дядю Сашу. Она везла меня на трамвае на Госпитальный рынок, рядом с которым находилась патриаршая православная церковь Пресвятой Троицы, где мы отстаивали службу. Особенно мне нравилось причащаться, когда батюшка давал в столовой ложке церковное вино. Для выхода в церковь меня одевали по-праздничному, даже с галстуком в горошек. Вообще у меня, да и каждого члена семьи не было недостатка в одежде. Мы жили очень хорошо. У нас дома не переводилась красная икра, которую я тайком скармливал собаке, настолько она приелась, шоколад и конфеты. У меня было множество игрушек, которыми я почти не играл и раздавал их своим друзьям, которые в большинстве, никогда не имели подобного. Иногда отец брал нас всех троих и вёз в город, где кормил мороженным. Однажды он, желая, чтобы мы наконец наелись мороженным до отвала, обкормил нас так, что мы уже домой приехали с температурой. Но в то время, болезни легко проходили, о гриппе вообще не слыхали. Я никогда не болел в детстве серьёзно, разве только ангиной. А однажды, играя у соседей, прижал их собачонку палкой к забору и она, вырвавшись, искусала меня так, что живого места не осталось. Я помню, как пришёл домой весь в крови и мать понесла меня в больницу, где мне прописали сорок уколов от столбняка. Каждый день мать вела меня в поликлинику, и врач делал мне укол в живот, а, чтобы я не кричал, дарил пустую коробку от ампул. Собаки не любили меня, и я натерпелся от них достаточно.

Я не посещал детский сад, хотя была одна попытка. Я не пробыл в саду и полдня, мне не понравилось там. Я помню тот день, мне было, наверное, не больше трёх лет, когда мать отвела меня в сад, а сама ушла на работу. Я позавтракал, потом играл. Ещё нас учили правильно спать — на правом боку с подложенной ладонью под голову. А потом, я просто ушёл, и никто не заметил этого. Не понимаю одного, каким образом я пришёл к матери на работу? Мне пришлось идти довольно далеко, через улицы с трамваями и троллейбусами, на текстильный комбинат и пройдя всё это, нашёл материн склад, хотя никогда раньше не был там. Само провидение вело меня. Мать вышла и была просто ошарашена случившимся. Больше меня не пытались водить в детсад. Воспитательница была строго наказана, её даже хотели уволить, но она упросила мать заступиться за неё. Иногда я с родителями ходил в гости к отцовским родным. В основном мы ходили к его сестре, тёте Тане. Она с мужем, Алексеем Герасимовичем, жила недалеко от

На фото — Я в Ташкенте, стою в середине, в фуражке. Около 1956 года.

Пединститута, в собственном доме, средства, на постройку которого, им предоставила мать. Позже, продав этот дом, семья Герасимовича уехала в Саранск. Они так никогда и не вернули матери долг и из-за этого, семьи долгое время не желали знаться. И до самой смерти Алексея Герасимовича в 1966 году, мы были в весьма натянутых отношениях. У них были три дочки с которыми дружили мои сёстры. Навещали мы и отцовских племянников Ивана с женой Верой, Николая, у которого был сын Вовка, на год младше меня. А по своей улице я чаще всего бывал у дяди Саши. Я дружил с его сыном, моим двоюродным братом Валеркой. Он был несколько вороват и водил дружбу с хулиганистыми пацанами. По возрасту был старше меня на три года и учил меня курить. Мне было 3 или четыре года, а ему соответственно. С этим связан один забавный случай. Мой отец в те времена немного курил, из-за чего имел стычки с матерью, поэтому он старался не попадаться ей на глаза. Однажды отец, придя домой на обед, бросил окурок перед дверями, а сам зашёл в дом. Я поднял ещё дымящийся окурок и, спрятавшись во дворе за кустом, начал курить, скорее просто пускал дым.

В это время, мать вышла на крыльцо и увидела дым из кустов. Она извлекла меня оттуда и нашлёпала, а отцу устроила такой скандал, что он с того дня бросил курить окончательно и бесповоротно. После основной работы, отец часто брал меня с собой, и мы ехали подрабатывать, как такси. Где-то в 1956 году отец начал возить управляющего трестом Узбекшахтострой, который, по делам службы, часто посещал город Ангрен, где к этому времени начали разработку угольного месторождения, самого крупного в Средней Азии. Я часто ездил туда с отцом. Иногда шеф оставался в Ангрене на выходные, а мы ехали домой в Ташкент. Расстояние в 120 км преодолевали за 3-4 часа, что было тогда неплохим результатом. Дорога было неважная, причём построена была методом «Хошара», ещё во время войны, когда возникла острая необходимость в ангренском угле. Тысячи дехкан с кетменями построили дорогу в течении всего двух — трёх месяцев. Дорога проходила вдоль реки Ахангаран (Ангрен), оба берега которой, заросли камышом и саксаулом. До 1950 года, в тех краях ещё водились тигры. В камышах скрывались дикие кабаны и множество других животных. После войны здесь устроили заповедник. Обычно мы возвращались в Ташкент ночью и видели, как через дорогу перебегали лисы, волки, шакалы. Отец возил с собой двустволку, но применить её не удалось. Через каких-то 10-15 лет на этой дороге уже не встречалось никаких зверей. Вскоре встал вопрос о переезде, по производственной необходимости, в Ангрен. Сёстры уже учились в школе, мать имела хорошую работу, свой дом и прочее, всё это надо было бросать. Но, в итоге, решили ехать. Отцу предоставили квартиру в саманном коттедже на две семьи, по соседству с шефом. Матери предложили заведовать продовольственным магазином. И мы переехали. Город представлял из себя ряд почти самостоятельных посёлков: Шахтёрский (самый старый), Соцгород (в котором мы поселились), Джигиристан, Центральный, Привокзальный, ГРЭС, Немецкий посёлок и т.д. Также город вобрал в себя несколько кишлаков, находившихся здесь ранее. Из этих кишлаков наиболее известны Тешик-Таш, на территории которого находили жилища каменного века и большой кишлак Аблык, известный ещё до нашей эры, где останавливался, по некоторым данным, Александр Македонский. Город находился, как бы в мешке, охватываемый с трёх сторон отрогами Тянь-Шаня, хребтами Кураминский и Чаткальский. Выход был в сторону Ташкента, куда несла свои воды река Ангрен, впадающая в Чирчик. Позднее, была построена дорога через перевал Камчик в Коканд и далее, в Ферганскую долину. Современный посёлок для шахтёров, строили пленные японцы, которые трудились тут до 1954 года. Много их умерло здесь, о чём безмолвно говорили десятки могил, раскиданных по территории города, с надписями иероглифами. Когда город разросся, могилы убрали, а трупы перенесли на общее кладбище, где захоронили скопом в три траншеи, примерно по сто человек в каждую. Итак, мы переехали. Больше всего меня поразило наличие унитаза и ванны, которые я до этого видел только в кино. Наша квартира имела две комнаты, кухню, туалет с ванной и коридор. Имелся двор с сараем.

Соседями, во второй половине дома, оказались заведующая банком Юлия Ефимовна, со своим сожителем Николаем Митрофановичем, инженером по профессии и алкоголиком по совместительству. Шеф отца, жил в роскошном доме со скульптурами львов перед входом, по другую сторону забора. Другими соседями были престарелая чета, из бывших дворян, Карташёвых, очень щепетильных и культурных. Улица имела название «Тупик Сталина», но позже, власти, видимо поняв двусмысленность подобного названия, переименовали её в проезд Калинина. Я очень близко сдружился с соседним мальчишкой, моего возраста, Сашей Чмутовым. К сожалению, его семья в 1959 году переехала в город Брянск.

Сёстры пошли в школу, родители работать, а я на улицу. Я не очень помню годы до школы. Зато хорошо запомнилась катастрофа, происшедшая весной 1959 года. В связи с расширением добычи угля и увеличением площади горных разработок, возникла необходимость переноса русла реки Ангрен. Таких переносов я пережил три.

Итак, реку перекрыли плотиной и начали рыть отводной канал. К несчастью, зима 1958-59 годов, оказалась богатой на осадки, а ранняя весна повлекла таяние снегов, которые переполнили водохранилище и, прорвав плотину, вода ринулась на город. Зрелище было незабываемым. Вода сначала затопила угольный разрез, что послужило некоторой отсрочкой для людей, живших в городе, затем грязный поток нахлынул на город по недостроенному руслу, сметая по пути строительную технику — экскаваторы, бульдозеры, самосвалы, как будто это были спичечные коробки. Я всё это наблюдал сам. Вода вышла из берегов и смывала дома. Земля вдоль русла, огромными пластами, отваливалась в воду, захватывая здания и людей, пытавшихся успеть вынести свой скарб. В течение суток, вода расширила русло до нашей улицы, смыв две лежащих впереди. Власти приняли меры: немедленно были вызваны войска; жильцов домов, находящихся под угрозой затопления, переселили подальше, заставив потесниться других жителей. Тут же были приняты меры по перегораживанию потока и оттеснению его в сторону, для чего в воду начали валить бетонные блоки и плиты, а выше по течению, производились взрывные работы с целью устроить обходное русло.

Мы, в это время, жили в семье знакомых Тихоновых. У них была огромная овчарка, знакомство с которой чуть не перевернуло мне жизнь. Как-то, выйдя из дома, я подошёл к лежащей в тени собаке, с намерением её погладить. Присев на корточки, я протянул к ней руку, но тут она кинулась на меня. Наверное, бог хранил меня.

Я опрокинулся на спину, выставив перед собой ноги, что помешало ей вцепиться мне в горло, но она успела хватануть меня за лицо. На крик выскочили все. Собаку оттащили, а мать схватив меня на руки побежала на улицу. К счастью, подвернулось такси, которое примчало нас к детской поликлинике, находившейся в полукилометре от дома Тихоновых. Мать неся меня, всего в крови, вбежала в здание и передала врачам. Здесь моя жизнь могла коренным образом перемениться. Но Бог продолжал помогать мне.

Правая сторона моего лица была располосована клыками, но глаз был цел! Зато, верхнее веко почти оторвалось и болталось на ниточке, представляя из себя комочек кожи, грязный и окровавленный. Хирург предложил матери оторвать его и зашить глаз навсегда, сделав меня одноглазым. Мать умоляла его сделать всё возможное, чтобы сохранить глаз. И хирург попытался. Не знаю, как ему удалось провести микроскопическую операцию по пришиванию клочка века на место, но это получилось! Я не запомнил фамилию этого врача, но я благодарен ему по гроб, что он помог мне избежать уродства. Вечная ему память! Я помню, что веко пришивали мне без наркоза. Я и так находился в шоке. Потом мне забинтовали глаз, и я ходил так довольно долго, может быть месяца три. Всё срослось. Остались несколько шрамов, почти невидимых.

Эпопея по борьбе с наводнением длилась несколько месяцев. Довольно быстро, может в 5-6 дней, удалось несколько уменьшить поток воды, он, во всяком случае, перестал разрастаться, затем его несколько переместили, а позднее перенесли в обход города, а с уменьшением количества воды удалось вновь перегородить плотину. Всем этим занимались войсковые части и строители со всех концов Узбекистана.

Последствия наводнения были весьма значительными. Погибло много людей, в том

числе и военных, но в прессе об этом не упоминалось. Много домов было сметено водой, почти полностью исчез посёлок Тешик-Таш, который, располагаясь вдоль реки, имел наиболее плодородную почву и славился своими садами с незапямятных времён, обеспечивая город дешёвыми овощами и фруктами. Сильно пострадал район

соцгорода, где жили мы. Две улицы, лежащие ближе к каналу, смыло, вода не добралась до нашего дома всего на 30 метров, снеся 4 из 7 домов, стоящих на нашей

стороне улицы. Со стороны канала, подъезд к нашему дому был уничтожен и с тех пор мы выбирались на улицу через два соседних дома, между которыми нам освободили неширокий проход. Вода проложила через город глубокое, безобразное русло, прямо-таки каньон, с высокими, до 6-7 метров откосами, на краю которых, кое-где ещё едва удерживались полуразрушенные дома, выступая над обрывом. Их потом свалили внутрь, чтобы мы, дети, играя, не рисковали жизнью, входя в эти здания. В то время, ещё до стычки с собакой, я стал свидетелем явления, которые позже стали называть НЛО. Придя на нашу улицу, жители которой были выселены на время наводнения, я прогуливался там в одиночестве и вдруг заметил вылетевший из-за горы предмет. Сначала я принял его за колесо от грузовой автомашины, выброшенной взрывом. Как я уже писал, недалеко от города проводились взрывные работы, с целью отвода русла реки и, камни, порода и всякие другие предметы разлетались в разные стороны, падая очень часто на дома и во дворы ближних улиц, что и явилось поводом для отселения жителей этого района. Но я тут же понял, что ошибся, поскольку никакого взрыва я не слышал, а летящий предмет летит слишком высоко и не собирается падать. Стоял прекрасный, ясный весенний день. Время было что-то около 12 часов дня. На улице и в домах не было ни души, и я был единственным свидетелем этого зрелища. Предмет направлялся с северо-востока на юго-запад, примерно вдоль русла реки Ангрен. Скорость его была незначительна, и я проследил весь его полёт, продлившийся примерно минут 15-20, от горы, из-за которой он вылетел, до тех пор, когда он исчез из поля зрения, где-то за противоположными горами Чаткальского хребта. И никого, с кем бы я мог поделиться впечатлениями! Предмет был круглый, с отверстием в середине, тёмного цвета и, как я упоминал, был похож на колесо. Так как высота его нахождения была неизвестна, то и размер его не был мною определён. Уже гораздо позже, через много лет, вспоминая это явление, я думаю, что размер НЛО составлял порядка 10 метров в диаметре, а высота полёта около двух — трёх километров.

На фото я в первом классе — в середине на верху, под табличкой двери.

В конце концов, с наводнением покончили, мою повязку с глаза сняли, остались лишь слегка видные шрамы на щеке и веке. В сентябре мать отвела меня в школу. Про

школу я хочу сказать особо. В Соцгороде, были две школы — №6 и №9. Мои сёстры, в самом начале, поступили в 9-ю школу, которая располагалась ближе, но вскоре перевелись в 6-ю школу имени Ленина. Эта школа, во времена от её открытия в 1956 году и до 1971 года, считалась привилегированной, так как в ней учились дети руководителей города. В Соцгороде, в указанный период, располагались все учреждения власти: горком, горисполком, военкомат, милиция, суд, банк, дирекция и

угольного разреза и треста Узбекшахтострой, начальника которого возил мой отец т.п.

Здесь же, проживали и руководители означенных предприятий. Из-за престижности проживания в этом районе, сюда стремились поселиться все, мало-мальски значимые чиновники и деятели города. Сложилась ситуация, что все эти деятели, устраивали своих детей в школу №6. Дети более скромных родителей учились в 9-й школе.

Мы с сёстрами, как дети шофера одного из самых значительных руководителей, который в городе значил не менее чем сам 1-й секретарь горкома, удостоились чести, быть принятыми в 6-ю школу, не без хлопот матери, тоже занимавшей не маловажный пост заведующей продуктового магазина. Из-за ажиотажа, возникшего на почве устройства своих чад в вышеупомянутую школу, выросла проблема нехватки учебных мест. Я помню, что число учащихся, в лучшие времена, достигало более тысячи. И это на фоне небольшого двухэтажного здания, имевшего не более 15 классных помещений.

В классах насчитывалось по 30 и более учеников, а классы, в свою очередь, подразделялись на литеры «А», «Б», «В» и даже «Г», где также существовало разделение по категориям родителей. Так в классы «А» принимались дети наиболее высокопоставленных родителей, а далее в «Б» и ниже по алфавиту — принимались дети по нисходящей линии значимости. Пришлось освободить два, расположенных вблизи, здания ремесленного училища, учеников которого перевели в другой район, чтобы обеспечить всех. Я попал в класс «А», в котором и проучился до самого выпуска.

В нашем классе, к примеру, учились дети военкома, начальника милиции, КГБ, работников горкома и крупных руководителей. Соответственно с учениками и учителя, в нашей школе, были самые лучшие в городе. И учили, естественно, в нашей школе, гораздо лучше, чем в других 30-ти школах города. В результате, большинство выпускников поступали в ВУЗы и позднее занимали руководящие посты. Начальную школу, с 1-го по 4-й класс, я проучился под руководством заслуженной учительницы СССР, Новичковой Марии Митрофановны, из дворян, закончившей гимназию ещё до революции, Педагога с «большой буквы», которую я запомнил на всю жизнь.

После нашего выпуска в пятый класс она ушла на пенсию. Из этих первых школьных лет, я хорошо запомнил тот первый день, когда нас, первоклашек, выстроили перед всей школой. Выступали директор школы, председатель ГорОНО, кто-то ещё, а мы стояли нарядно одетые, мальчики в школьной форме, гимнастёрках с белыми подворотничками и ремнём на поясе, со школьной бляхой, девочки с белыми фартуками и у всех букеты цветов. Потом нас привели в класс, познакомили с учительницей и рассадили по местам. Я сел за одной партой с девочкой по имени Попова Люба и так все четыре года просидел с ней.

Итак, началась моя школьная жизнь. Днём мы учились, а после школы играли на улице. У меня появились школьные друзья. Наиболее я подружился с ребятами из своего класса, живших по соседству со мной. Это были четыре Владимира: Тюрин, Соколов, Пономарёв и Клыга. Больше у меня никогда не было других товарищей, а только знакомые. Запомнились наиболее значительные дни из тех лет.

Приём в октябрята, в пионеры. В пионеры меня приняли только в 4-м классе, а не в 3-м, как остальных, поскольку к моменту приёма мне не исполнилось 10 лет, также, как и моим друзьям Соколову и Тюрину. Было очень обидно ходить без красного галстука, среди остальных одноклассников, но к 7 ноября 1962 года приняли и нас. Сейчас принято критиковать те времена, но я скажу, что все мы тогда воспитывались в духе коммунизма и верили в светлое будущее. Октябрята и пионеры вели себя в соответствии с уставом, никто не дерзил старшим, все старались хорошо учиться.

Практически не было хулиганов, в современном понимании этого слова, отлынивающих от учёбы. И хотя в школе учились, как дети состоятельных родителей, так и простые смертные, никто не замечал эту разницу, никто не пытался выпячивать заслуги своих родителей, как это принято сейчас. Со всех спрашивалось одинаково.

Что интересно, тогда считалось неприличным быть богатым и мы, дети, даже порой осуждали некоторых своих сверстников наличием, скажем, своей машины у родителей, что между прочим вызывало у них чувство стыда. Никто не привозил своих детей на машине в школу, это считалось вызывающем и недопустимым явлением. Также пионерам недостойно было драться и, если уж назрела такая необходимость, снимали с шеи пионерский галстук, чтобы не опозорить его. К несчастью уже ко второй половине 60-х годов, с приходом к власти Брежнева, нравы начали меняться в худшую сторону.

Я участвовал в школьной самодеятельности, играл роль зайца в постановке на сцене сказки «Лиса и заяц», петуха из той же сказки, поскольку очень похоже имитировал кукарекание. Начал было посещать секцию гимнастики, но быстро потерял интерес. Учёба давалась мне легко, тем более под руководством нашей заслуженной учительницы. Первые четыре класса я закончил с отличием, с вручением похвальной грамоты. Пятый класс уже только на хорошо, по инерции.

Далее моя лень не позволяла мне выбраться из хорошистов в отличники и только благодаря своим способностям легко усваивать материал, совершенно не занимаясь повторением и выполнением домашних заданий, к тому же без всякого надзора за моей учёбой со стороны своих родителей, я всё-таки учился и закончил школу совсем не плохо, что позволило мне без особого труда сдать вступительные экзамены в Военное Училище.

Мы всегда жили обеспеченно. Мать с работы приносила полные сумки продуктов, отец подрабатывал извозом на персональной машине своего начальника. В буфете, в супнице от столового сервиза, без всякого надзора, лежали постоянно деньги, которые никто не считал. В школу мне ежедневно выдавали по 20-30 копеек на пирожки, хотя я, при необходимости, всегда мог взять деньги из супницы. В те времена не было столько соблазнов, как сейчас. Всё, на что я мог потратить деньги, ограничивалось 3-4 пирожками по 5 копеек в школьном буфете, да стаканом семечек или жареной кукурузы за 10 копеек за воротами школы. Кушаний и разносолов в доме было достаточно. Также и одевались мы хорошо. Моих сестёр попрекали в школе, что у них, у единственных в школе, дорогие и очень модные по тем временам плиссированные юбки. Я же носил в 3-м классе также, единственную в школе, совершенно новую форму, купленную в Ленинграде, которая отличалась от обычной гимнастёрки, особого покроя кителем, образца дореволюционной гимназии, как у

молодого Ленина, на картине времён его школьной жизни. Такой же был у меня и ранец. Нарядами этими, мы были обязаны, проведенной в 1961 году денежной реформе, когда деньги образца 1953 года заменили на новые с увеличением их номинала в 10 раз. Срок обмена установили коротким, к тому же к обмену допускались только ограниченные суммы. Поэтому люди, у которых денег было больше, чем допускалось к обмену, были вынуждены тратить их, чтобы они не пропали вовсе. Так и у нас имелись в наличии деньги, оставшиеся от продажи нашего дома в Ташкенте, которые мы берегли для покупки машины. Все магазины были уже выметены подчистую. Люди покупали любой товар, чтобы хоть как-то спасти свои сбережения. Мы всей семьёй поехали в Ленинград, к родственникам, где накупили одежды, два аккордеона, швейную машинку, столовые сервизы и т.д. Много денег всё-таки не удалось обменять. А надежда купить автомобиль, была похоронена надолго. Зато Ленинград я запомнил посещением Зимнего дворца и Эрмитажа. Не смотря на свои 8 лет, ещё не изгладились из памяти картины великих художников, скульптуры и бюст Петра Первого.С этой реформы запомнился случай, происшедший в 4-м классе. Отец моего друга Соколова, копил новые рублёвые монеты. В 1963 году он умер, и его жена оставила эти деньги, как память о нём. Соколов же, со своим младшим братом Колькой, украли их, а было их несколько горстей, может быть около 100 рублей, сумма по тем временам приличная, равная среднемесячному окладу инженера. Не сдержав своих чувств, чтобы не похвалиться, они показали в школе эти деньги и, играя роль богатеев, стали раздаривать всем своим знакомым, купленные на эти деньги перочинные ножики, футбольные мячи и подобную дребедень. Купили и мне перочинный ножик, как сейчас помню за один рубль тридцать копеек, хотя он и был мне без надобности. Дома я сказал, что нашёл его. Дело это быстро всплыло на поверхность. Всех счастливых обладателей подарков, равно, как и виновников события — братьев Соколовых, собрали в школе с родителями. Это был единственный случай в моей жизни, когда мою мать вызвали в школу из-за меня. Произошла разборка, со слезами и вспарыванием моим ножиком, купленных мячей, матерью Соколовых. Меня разбирали за обман, я тоже плакал и обещал больше так не делать. Братьев Соколовых, их суровая мать, член Горкома, нещадно выпорола дома. После этого они очень долго вели себя примерно.

Моя мать вела тогда изнурительную борьбу с партийной номенклатурой, погрязшей в коррупции и подавлявшей всех недовольных существующим положением. К концу правления Хрущёва, партийный аппарат, подмявший под себя все сферы власти, вышел из-под тотального контроля, существовавшего при Сталине и

закрепился во всех властных структурах. Круговая порука, кумовство, подхалимство, взяточничество и другие низменные пороки, возобладали над здравым смыслом.

Пользуясь своим положением, все эти чиновники, разворовывали государственное состояние, строили себе особняки, пировали и всячески унижали простых людей, прикрываясь словоблудием о построении коммунизма. Всё меньше находилось людей, пытавшихся бороться со злом. Тысячи людей сажались в тюрьмы, упрятывались в сумасшедшие дома. Те, кто имел возможность, выезжали на запад, становясь так называемыми «Диссидентами». Тем не менее, на местах ещё можно было кое-чего добиться, если действовать умело и целенаправленно. Моя мать, состоя членом горкома партии, имела некоторый вес в городе и к её мнению прислушивались, тем более, что, будучи достаточно грамотной, она умело составляла письма и прошения в центральные органы. Не одного стяжателя сумела она поставить на место и даже привлечь к уголовной ответственности. Поэтому, наш дом напоминал чем-то Смольный, времён революции. Десятки людей приходили и уходили, приносили жалобы, что-то просили. Постоянно кто-то ночевал у нас. Мать писала за всех

прошения, посылала петиции правительству и в партийные органы. Сама ездила в Обком, ЦК КПУз, отряжала других в командировки в Москву. В 1963 году наш сосед,

руководитель треста, был послан в Алма-Ату, на повышение. Вся их семья выехала из занимаемого им особняка и встал вопрос об использовании последнего.

Предполагалось поселить в нём одного из начальников этого треста. Моя мать же, на пленуме горкома, предложила разместить там детский сад. Но её предложение проигнорировали. Тогда мать, недолго думая, самовольно переселилась вместе с нами, в пустующий особняк, предоставив наш дом для одного непризнанного учёного, я забыл его фамилию. Помню только, что тот изобрёл телескоп и магнит, для неметаллических материалов, которые я наблюдал сам. Магнит действительно мог захватывать даже виниловые граммофонные пластинки, а в телескоп я смотрел на луну.

Этот изобретатель снимал какую-то лачугу и не мог добиться квартиры, а его изобретения не рассматривались, из-за отказа включить в состав соавторов ряд руководителей города. Его жену, моя мать, из жалости, устроила продавщицей в свой магазин. Несколько месяцев мы прожили в помпезном доме, имеющем огромный участок земли, засаженный виноградником. Видя такое дело, руководство города изменило тактику и, вроде бы, приняло решение о размещении в этом доме детского сада. Матери предъявили ультиматум о немедленном выселении, но она решила бороться до последнего. Тогда с нами жила престарелая, 1881 года рождения, бабушка, её мать. Прождав некоторое время власти направили к нам наряд милиции, который вынес всё наше имущество во двор. Бабушку, лежавшую на кровати, вынесли вместе с кроватью. Опустевшие комнаты начали обустраивать под детский сад. Вечером мы вновь занесли всё обратно. Через день милиция повторила свою операцию.

Борьба была не равная. После третьего или четвёртого раза, когда уже половина наших вещей была переломана и порвана, прибыли дети и воспитатели. Поскольку изобретатель также сопротивлялся выселению, нам некуда было деваться и мы, временно, были поселены все вместе в одну комнату. Жизнь для нас, тогда была не выносимая. Стояла осень, конец октября. Утром мы уходили в школу, а придя домой заставали все вещи на улице. Заносили назад и располагались в тесной комнате.

Ни о каких домашних уроках не могло быть и речи. Я был ещё мал и не воспринимал происходящего всерьёз, но мои сёстры хватили лиха. Особенно страдала бабушка. Почти не имея сил передвигаться, она всё время лежала в кровати и её постоянно, то вытаскивали на улицу, в холод, то мы затаскивали обратно. Не выдержав такого обращения, бабушка решила покончить с собой и выпила бутылку уксусной эссенции.

Она умерла в страшных мучениях только на третий день, врачи не смогли её спасти. На день похорон, в детский сад никого из детей не приняли. Хоронили её 7 ноября, после парада. Не помню точно, когда мы наконец вернулись в свой дом. Изобретатель получил квартиру, а детский сад просуществовал ещё короткий срок и был тихо ликвидирован. В освободившийся особняк, поправ все приличия, торжественно въехал тот самый начальник.Но смерть бабушки испортила праздник городского руководства. Было проведено следствие и многие начальники были наказаны. На какой-то срок, мать перестали трогать. Как раз подошло время моей старшей сестре Лене, закончить 11 классов, и она уехала в Саранск к тёте Тане, которая работала в то время секретарём в Мордовском Государственном Университете — МГУ, (не путать с МГУ Москвы). Не знаю, помогла ли тётя Таня или нет, но Лена поступила в Университет на факультет иностранных языков. Вообще, Лена училась в школе очень хорошо и закончить школу с медалью, ей помешали только вышеописанные события. Мы остались вчетвером.

Жизнь продолжалась. Я учился в школе, а после неё играл на улице. Тогда же я пристрастился к чтению. Достать хорошие книги в то время представлялось весьма

трудным делом. Все книжные магазины были завалены политической макулатурой. Полные собрания сочинений Ленина, Брежнева, Суслова, Рашидова и других

политических деятелей того времени заполняли полки магазинов. Из художественных сочинений были представлены произведения тех писателей, которые были угодны существующему режиму. Это были маловразумительные романы, описывающие героические будни сталеваров, колхозников, пастухов и т.п. Очень много было

псевдогероических рассказов о гражданской и Великой отечественной войнах, где красные и советские войска громили многочисленного врага, белых или фашистов.

Цензура вычеркнула все мало-мальски правдивые факты о наших неудачах. Много литературы посвящалось работе нашей милиции и КГБ, борющихся и побеждающих остатки преступности и многочисленных шпионов. Читать эту литературу было просто невозможно. Зато труды классиков, фантастику и приключения, доставались с трудом.

Особенно тяжело было с зарубежной литературой. Но мы находили выход. Каждая интересная книга, попавшая в руки кого — то из знакомых, после прочтения, передавалась следующему и зачитывалась буквально до дыр. Мать, как руководитель и член горкома, время от времени могла выписывать некоторые произведения, которые выпускались приложением к газетам и приходили по почте, раз в месяц. Отец также, хоть и малограмотный, но непременно доставал отдельные книги, как только имел возможность, бывая со своим начальником в командировках. Поэтому в нашей семье книги занимали достаточно много места. Я читал всё подряд, даже те книги, которые в моём возрасте, некоторым показались бы скучными, как например Лев Толстой, Чехов, Куприн и др. Тем не менее я читал и их. К 10 классу я прочитал полные собрания сочинений не только вышеуказанных авторов, но и также Уэллса, Марка Твена, Майн Рида, Цвейга, Брехта, Конан Дойля, Новикова-Прибоя, Тургенева, Шолохова и др. Я читал и стихи Лермонтова, Пушкина, Навои. Очень нравились мне исторические эпосы: Манас, Калевала, Песнь о Гайавате. И конечно, всевозможные сказки и фантастика, а также и энциклопедии. Признаюсь, что я частенько утаскивал книги из библиотек, в основном фантастику. У нас дома собралась значительная библиотека, которой пользовались наши знакомые и соседи, частенько, без возврата. Обычно день проходил следующим образом. Утром, после завтрака, все расходились по своим делам. Люда уходила в школу раньше меня, а потом шёл и я. До школы идти было полчаса, по пути я встречал своих друзей или специально заходил за теми, кто жил по дороге и далее мы двигались группой, причём приходилось проходить мимо 9-й школы, что составляло некоторую опасность. Наши сверстники из 9-й школы недолюбливали нас, чистеньких детей, обеспеченных родителей и всегда старались напасть на нас скопом. И нам часто приходилось удирать от них. После окончания уроков, вплоть до 8 класса, мы почти все, и девчонки, и мальчишки отправлялись на пустырь, расположенный за вечерней школой. Прежде всего, обычно, следовала драка, одна или две. Выясняли отношения между собой мальчишки. Дрались до первой крови. Никакого антагонизма в этом не существовало. Я тоже однажды подрался там с одноклассником — Толиком Хорошиловым, просто так. Он мне предложил подраться на предмет кто сильнее. Драка закончилась вничью. У обоих остались синяки и кровь пошла из носа. Дома я объяснял, что ударился об дверь. А Толик был известный драчун и синяков у него всегда было достаточно, тем более его отец часто лупил его за плохое поведение и двойки. Чаще всего дрался Саша Шепелев — он считался в классе самым сильным и потому ему приходилось постоянно самоутверждаться. Ему даже приходилось иной раз драться и со старшеклассниками. Как я уже говорил, эти драки проходили незлобиво и сразу после драки, мы мирились. Примерно также происходит и в животном мире. Вожак обязан поддерживать свой имидж. Далее мы играли в коллективные игры, типа «Красное знамя». Здесь делились на две группы, делили поле пополам, вешали на своей территории галстук и пытались сорвать такой же галстук у противника, одновременно не давая ему утащить свой. Или в другие подвижные игры.

Набегавшись, шли по домам. Дома обедали и выходили на улицу. Здесь уже были другие игры. Например — лянга. Национальная узбекская игра. В неё играли по 2,3, 4,5 человек, не более. По очереди подкидывали ногой кусочек бараньей шкуры с пластинкой свинца. Надо было определённое количество раз подкинуть лянгу, не

трогая её руками и не давая ей упасть. Играли и в пёрышки от чернильных ручек, пробками от бутылок, в «Чижика», в «казаки — разбойники», футбол и хоккей, в прятки, пятнашки, лапту и многое другое. Почти всё, оставшееся после школы время, проводили на улице. Других развлечений не было. По телевизору, наличием которого могли похвастаться очень немногие, по одной единственной программе, шли, в основном, политические передачи и скучные фильмы, причём по многу раз подряд.

К примеру, я помню, что одно время, наверно 3-4 месяца, по воскресеньям, шёл фильм «Павел Корчагин», то на русском, то на узбекском языках. Один раз посмотреть было интересно, но так часто… И конечно, мы играли в войну. В те времена, в семьях наличествовало по много детей. Нормально считалось иметь 3-4 ребёнка, а в узбекских семьях их было по 5-6 и более. На нашей улице — Проезд Калинина, к которой примыкало ещё два тупика, на примерно 40 домов, приходилось, по крайней мере, не менее 50 подростков мужского пола, в возрасте от 11 до 16 лет. Малышей и более взрослых парней в расчёт не принимали. Имелись две, постоянно действующие, воюющие армии. Одна армия состояла из более взрослых ребят и их младших братьев.

В другой армии, где числился я, состояли младшие ребята и 3-4 парней постарше. Нами были вырыты укрепления в виде нор, на почти отвесном обрыве, высотой около 5 метров, оставшегося после наводнения, русла реки Ангрен, где мы держали оборону. Вражеская армия штурмовала наши позиции снизу, а мы отбивались камнями и комками глины, что было в общем довольно опасно, но тем не менее, я не помню случая, чтобы кто-то сильно пострадал, хотя шишки и синяки имели место.

Иногда враг добирался до укреплений и происходил рукопашный бой, где в ход шли деревянные мечи с нашей стороны и металлические сабли, выполненные из ободьев бочек, которыми была вооружена противная сторона. Часто мы терпели поражение и разбегались куда попало. Некоторых отлавливали в плен и «пытали», добиваясь пароля. Только с наступлением темноты расходились по домам. Вражеская армия имела «штаб» в одной из многочисленных груд бетонных плит, расположенных на дне бывшего русла. Эти плиты во время наводнения сбрасывали в бушующий поток, чтобы перекрыть воду и пустить в сторону. Безобразные груды железобетона так и остались

Фото на фоне канала. Примерно 1968 год.

лежать, бесхозно и мы любили лазать в щелях между плит, устраивая там убежища и

схроны. Кто-то из наших и обнаружил вражеский тайник, где враги хранили секретное оружие. Это была пушка, изготовленная из трубы диаметром около 40 мм, на колёсах от детского велосипеда, которую они хотели применить против нас. Её смастерили старшие ребята и, даже провели испытания. Пушку заряжали порохом и дробью. В то время, почти у всех имелось дома огнестрельное оружие. Охотничьи ружья и малокалиберные винтовки свободно продавались в магазине, и многие жители занимались охотой в горах, где ещё водились кабаны, дикие козлы и бараны, лисы, медведи и промысловая птица — куропатки, кеклики. Поэтому проблемы с порохом не было. Я сейчас поражаюсь тому, что никто не додумался тогда, использовать ружья в наших битвах, а это было вполне возможно. Итак, пушку утащили и спрятали у меня в доме на крыше отдельно стоящего помещения летнего душа. Враг хватился пропажи и вскоре решительным штурмом захватил наши укрепления. Бой был отчаянным. Остатки нашей армии отступили на улицу, многие разбежались. Враг захватил много пленных, которые после пыток, выдали место нахождения пушки. Далее бой происходил уже в нашем тупике. Мы отчаянно оборонялись деревянными мечами, но они не могли противостоять металлическим саблям противника, которые были ещё и старше и сильнее нас. Уже полегли и сдались все, только я, наш командир и ещё 2-3 человека вскарабкались на крышу нашего душа, где и приняли последний неравный бой с превосходящими силами противника. Враг уже ворвался в наш двор, когда сражение остановил мой отец, вышедший на шум битвы. Враги забрали свою пушку и ушли. На этом война на нашей улице закончилась. В зимнее время, особенно в те редкие дни, когда выпадал снег, все улицы и тротуары превращались в ледовые катки. Ни о какой снегоуборочной технике не могло быть и речи. Только возле своих домов жильцы убирали снег, а на дорогах снег просто укатывался транспортом. Соцгород располагался на пологой возвышенности, таким образом, что перепад высот от самой нижней его части до верхней составлял порядка 70 метров. Главная трасса, по которой в основном проезжал автотранспорт и маршрутные автобусы, проходила в нижней части соцгорода и затем круто поднималась вверх по улице Кирова, от базара, пересекая несколько примыкающих улиц до перекрёстка с улицей Пушкина, что-то около 300 метров и сворачивала влево по этой улице, ведущей к центру и к нашей школе. Мы, подростки, скапливались у остановки автобуса перед базаром и прицеплялись к автобусу, едущему вверх, и он тащил нас до следующей остановки по скользкой дороге. Порой нас было столько много, что автобусу не хватало мощности волочить нас и он вынужден был останавливаться. Шофер выскакивал из кабины и разгонял нас. Но стоило ему только тронуться, как мы вновь прицеплялись к нему. Доехав до верха, мы возвращались к базару, скользя на подошвах кирзовых сапог или на коньках, кто имел таковые. Использовались и санки, покупные и самодельные. Домой возвращались совершенно промокшие, хоть выжимай. Что интересно, редко кто простужался. Я сам, насколько помню, не болел ни ангиной, ни ОРЗ. Снежных дней зимой, было мало и весна приходила уже в феврале. У нас с 7-го класса установилась традиция — купаться 23 февраля, не взирая на погоду. А погода в этот день обычно была солнечная, но было ещё достаточно холодно — 16-18 градусов тепла. Большей частью, мы купались в канале, по которому текла река Ангрен. Канал представлял собой железобетонный жёлоб трапецеидальной формы. От плотины, перегородившей реку он тянулся примерно 6-7 км, с небольшим уклоном, имея по дну ширину около 10 метров, разделённый посередине барьером, высотой около полутора метров и ограничивался откосами, под углом в 45 градусов, с тем, чтобы пропустить поток воды высотой метров 5-6. Далее, уже перед соцгородом, располагался, так называемый, первый водопад. Здесь канал переходил в резкий уклон, наверно около 40 градусов и высотой до 20 м, здесь вода мчалась по этому спуску с бешеной скоростью, после чего следовал прямолинейный участок с расширением канала до 15-20 метров, ограниченному уже вертикальными стенками высотой 4 метра. Ещё через 3 км находился второй водопад, называемый гасителем, где вода также текла по уклону, но не столь крутому, ещё метров 15 и ещё раз расширялась до 50 метров, теряла свою скорость и переходила в обычное своё грунтовое русло. Особенно много воды текло весной, когда таяли льды в горах, до апреля. Глубина потока доходила до 3-х метров, а скорость порядка 4-5 метров в секунду. Купаться в это время, непосредственно в канале, было смертельным номером. При такой скорости воды не было возможности зацепиться и влезть на гладкий откос под 45 градусов, зато очень вероятно попасть в водопад и разбиться насмерть, причём тело, раньше, чем за гасителем, выловить не удастся. Тогда мне часто снились страшные картины, когда я попадаю в поток и лечу по водопаду. Тем не менее, подобных случаев не происходило. Купальный сезон в канале начинался в апреле, когда уровень воды падал до полутора метров и открывался срединный барьер, на который всегда можно было влезть и вернуться по нему вверх по течению. А летом и вовсе глубина доходила до одного метра, и вода текла совсем медленно. У троих моих друзей, матери работали медсёстрами и у них дома всегда имелся медицинский спирт. Мы брали с собой на пятерых грамм 300 и шли на канал, до места впадения в него небольшой речушки, которая существовала только весной, а летом пересыхала. В этом месте имелась небольшая бухта шириной метров 7. Пройдя выше неё на несколько метров мы ныряли в обжигающе холодную воду канала и плыли по течению, заплывая в эту бухту. Вода была кристально чистая и раскрытыми под водой глазами, мы видели мчащееся под нами бетонное дно канала и множество рыбок, находящих убежище в бухточке. Затем мы выскакивали из холодной воды и растирались своими рубашками. Затем принимали по 70-80 грамм спирта и шли домой. С наступлением жары, где-то с середины апреля, основная часть свободного времени проходила вблизи воды. А уж во время летних каникул, мы только и купались.

Ещё будучи в возрасте 7-12 лет, у нас было одно весьма своеобразное место для купания — небольшой пруд рядом с инфекционной больницей. Глубина его была не более полутора метров, а размер около 15 метров в диаметре. Вода там была обычно мутная, дно илистое, а вокруг прогуливались и отдыхали, от нечего делать, больные.

Тут же рядом располагался большой туалет на 5 очков, что было необходимым для учреждения подобного профиля. Большая часть больных страдала дизентерией и поносом. Как-то, туалет этот, был снесён и мы, выломав пол туалета, использовали его, весь загаженный, вместе с очками, в качестве плота. Я представляю, что думали больные, видя нас плавающими на этом плавсредстве, потому что они ругали нас и плевались от омерзения. И всё-таки, никто не заболел, хотя купаясь, часто приходилось заглатывать нечаянно воду пруда. Единственно, у меня однажды, появилась какая-то сыпь на теле. Я показал её матери, и она помчалась со мной в эту больницу. Как оказалось, это был, так называемый, розовый лишай — не серьёзное заболевание, которое быстро исчезло, после нескольких дней смазывания каким-то лекарством. Летом, мы дети, наверное, лет до 13, ходили обычно босиком и в одних чёрных сатиновых трусах. Жара стояла до 40 градусов и мы, не обременённые одеждой, купались в самых неожиданных местах. В фонтане, у дворца горняков, в центре города, причём и загорали прямо на площади, нисколько не стесняясь прохожих. В любом бассейне, где глубина была хоть до колен, в парке и доме пионеров, в арыках.

Уже после 12 лет мы начали ходить на озеро Наугарзан, вода из которого впадала, чуть ниже плотины, в канал. Идти туда было далеко, наверное, около 10 км, через угольный

разрез и вдоль канала. Обычно выходили с утра, взяв с собой кусок хлеба. Озеро было небольшое, в него впадала одноимённая речка. А славилось оно чистотой воды и

отличным песчаным пляжем. В жаркие летние дни, там было полно людей. Мы купались там до одурения и до тех пор, пока голод не начинал давать знать о себе.

Тогда мы отправлялись обратно. Бросали жребий, и кто-то один или двое, брали нашу одежду и шли пешком, остальные же, плыли по каналу до самого соцгорода, почти 6 км, вылезая перед первым водопадом. Там дожидались одежду и шли домой. Были и другие места для купания. Поразительно, что в то время, в арыках, речках, озёрцах, повсюду текла чистая, прозрачная вода. Сотни родников встречались по пути к озёрам и вдоль канала. Вода там была чистейшая и необычайно вкусная. И даже в ручейке шириной в 5 см, встречались рыбки. Уже в 80-е годы, такой картины не наблюдалось.

Почти все ручейки и озёрца исчезли, а вода в канале стала мутной. Возможно это объясняется экологическим загрязнением, а больше я не могу ничего придумать. Чистая вода сохранилась только в реке выше плотины на несколько километров и в горных речках-саях, вдали от жилья. Лет с 14 мы начали выезжать на велосипедах к реке Ангрен, выше плотины. Мы брали с собой удочки и там ловили рыбу и купались. В реке водилась рыба под названием «Маринка». Узбеки называли её Мазар-и-балык, что в переводе означало: «Кладбищенская рыба». Называлась она так потому, что на внутренней поверхности рыбы имелась чёрная ядовитая плёнка. И если рыбу сварить с этой плёнкой, то вполне можно умереть, съев её. Так же ядовита и чёрная икра этой рыбы. Едят эту рыбу без последствий, только вороны и змеи. Но плёнку эту, очень легко удалить и тогда она может употребляться без проблем, в варёном и жареном виде. А размером она достигает до полуметра. Кроме неё, водятся пескари, бычки, вьюны, изредка, туркестанский сом. Мне, в конечном итоге, понравилась ловля рыбы голыми руками. Большинство горных рек-саев, имеют незначительную глубину, при достаточной широте и скорости течения. На особо широких перепадах, где глубина бывает ниже колен, а скорость воды высока, рыбы удерживаются под камнями.

Здесь, идя против течения, необходимо обшаривать крупные валуны, находя норки и всовывая туда руки. Очень часто там находятся одна и более рыб, хотя имеется опасность схватить водяную змею, что имело место не раз, но к счастью обошлось без укусов. И вот, нащупав рыбу, пытаешься её схватить, а она скользкая и юркая, уходит в глубь норки. Возникает, ни с чем не сравнимый, азарт. Приходится порой с головой уйти под воду, протягивая руку всё дальше. Хорошо, если у норки нет противоположного выхода, тогда рыба, забившись в самый угол, бьётся и пытается проскользнуть сквозь пальцы и часто уходит, вызывая жестокое разочарование, но какая радость охватывает тебя, когда после тяжёлой борьбы, удаётся всё-таки, схватить её за жабры и вытащить на берег. Обычно, в таких местах, попадаются довольно крупные, длиной в 20-30 см рыбы, не идущие в сравнение с пойманными на удочку, мелкими пескарями. Обычно мы там же и варили пойманных рыб и съедали, также и приносили домой. А ещё, хорошим местом для ловли рыбы, являлся участок канала, от подножия первого водопада до второго. Здесь, в летнее время, вода едва перекрывала щиколотки, а по дну канала было разбросано множество крупных камней, под которыми прятались рыбы. Некоторые рыбы достигали таких размеров, что их спина высовывалась из воды. Рыбы предпочитали этот участок из-за того, что вода, падая с высоты, устраивала буруны и завихрения в месте её перехода в горизонтальное течение. Здесь происходило особенно интенсивное её обогащение кислородом, что привлекало маринок, которые относятся к семейству форелевых и водятся только в чистой и проточной воде. Здесь мы применяли другую тактику. Два человека с обычными мешками из-под картошки, вставали рядом и держали мешки растянутыми в ширь, двигаясь против течения. Другие же, пройдя выше по течению, шли вниз пугая рыбу, которая спасаясь от загонщиков попадала в мешок. Это занятие настолько нравилось нам, тем более, что этот участок канала проходил совсем рядом с домом, что мы по несколько часов кряду, бродили по воде, пока ноги не одеревенеют. Именно здесь мы ловили самых крупных рыб, некоторые достигали 60 см.. Очень часто мы относили живых рыб к моему другу Клыге, у которого во дворе был устроен пруд и выпускали их туда. Но однажды он объявил, что утки забрались в пруд и съели всех рыб. Он был пройдоха и поэтому я считаю, что он скорее всего вынес на базар и продал их, чем предположить, что утки могли съесть полуметровую рыбину. Но тогда мы ему поверили. У нас в доме по выходным дням, если случалось обедать всем вместе, принято было пить водку или вино, притом наливали всем, даже мне, начиная лет с семи. Отец пил прилично, особенно по выходным. А в будние дни, бывало, выпивал со своим непосредственным шефом. Может быть по этим причинам, я начал понемногу привыкать к «зелёному змию». Кроме того, питьё спирта, после купания с друзьями, стало привычным занятием и без купания. У нас дома всегда водилась выпивка, притом отец иногда доставал некоторые импортные напитки, вроде французского коньяка, Баккарди, рома и т.п. Красивые этикетки вызывали интерес, и я часто пробовал их.

А пиво стояло ящиками. Первый раз я напился пьяный на своё 14-тилетие. Я пригласил в гости двух своих друзей — Клыгу и Тюрина. В магазине, как раз появился в продаже Гаванский ром, на этикетке которого был изображён негр в лодке. Крепость напитка была 60 градусов. Я прикупил ко дню рождения бутылку 0,7 литра. Начитавшись пиратских романов, где пираты пили ром, как воду, мы, подражая им, стали пить по полстакана. Неокрепший детский организм не выдержал, и мы отключились.

Клыга ушёл домой, в невменяемом состоянии, в одних носках. Перед уходом он обнимался с нашей собакой Богатырём, чего не мог себе позволить ни один чужой человек, так как она не признавала никого. Для того, чтобы кто-то прошёл в дом, её приходилось запирать. А тут она не тронула его, видимо поняла его состояние. Мы же с Тюриным ползали по комнатам и всюду блевали. Дома находилась одна моя сестра Люда. Ей пришлось вызвать свою подругу, чтобы справиться с нами. Наконец мы утихомирились и забылись в тяжёлом сне. Очнулись только через 6 часов, поздно вечером. Кстати, от питья этого рома, в том месяце, у нас в городе отравились и умерли два человека. Я сильно болел пару дней и дал зарок больше не пить. И действительно я не пил ничего, кроме лимонада около полугода. В 1966 году закончила 11-ти летку Люда. Ей не повезло в том плане, что в этом году произошла реформа школьного образования. С 11 летнего обучения переходили на 10 летнее. В этом году выпустили сразу 2 класса, поэтому и число выпускников было в два раза больше. Поступить в ВУЗ стало большой проблемой. Люда тоже поехала в Саранск и поступила в МГУ на факультет физики и математики. Мы остались втроём. В том же 1966 году произошло знаменитое Ташкентское землетрясение. Трясло и Ангрен, но не так сильно. В Ташкенте землетрясение вызвало разрушение тысяч зданий. Погибло много людей, но официальная пресса называла другие цифры. По её данным, погибли несколько человек. Город наводнили войска, въезд туда запретили до тех пор, пока военная техника не разгребла руины зданий и не навела некоторый косметический марафет.

Рухнули такие известные здания, как знаменитый цирк, ЦУМ, ресторан Зеравшан. Наиболее пострадали глиняные постройки старого города. Многие люди оставшись без крова продавали свои пожитки, чтобы было на что прокормиться. Я, приезжая в то время в Ташкент, сумел купить с рук очень много хороших книг. Со всех концов СССР съехались строители и начали возведение новых кварталов. Каждая республика внесла свой вклад в строительство нового Ташкента. Город преобразился неузнаваемо и

приобрёл свой новый неповторимый облик, когда каждый квартал имел черты архитектуры присущей той республике, которая его строила. В 8-м классе к нам прибыл новый, молодой преподаватель физкультуры. Я в то время представлял из себя здорового увальня. Обнаружив во мне какое-то призвание к спорту, он предложил мне заняться в секции лёгкой атлетики метанием диска и толканием ядра. Превозмогая свою лень, я всё-таки начал посещать секцию и заставлять себя, под руководством тренера, учиться премудрости этих видов спорта. Конечно приходилось для разминки бегать и прыгать, подтягиваться и выполнять другие упражнения. Понемногу я вошёл в колею. Уже в этом году я занял первые места по этим двум видам на городских соревнованиях между юниорами 30-ти школ. А весной следующего года, впервые выехал на региональные соревнования в город Чирчик. Мы жили больше недели в гостинице и соревновались с другими городами. Я занял призовые места и приехал домой победителем. Начиналась моя спортивная карьера. Далее всё пошло по обычной схеме: тренировки после уроков, городские соревнования, выезды на отборочные соревнования в Чирчик или Ташкент, выезд на сами соревнования. Неделями я бывал в отъездах, всё меньше времени оставалось для учёбы. Но тем не менее я учился очень хорошо. Особенно значительными были успехи по математике, где учителю приходилось давать мне индивидуальное задание на дом, по черчению — почти весь класс перекопировал мои работы, по литературе — мои сочинения учительница всегда зачитывала вслух перед классом, географии — мне поставили пять с плюсом, истории и конечно по физкультуре, я прыгал выше и дальше всех, прекрасно плавал и бегал, хорошо играл в футбол. Спорт помог мне стать незаурядной личностью в школе и городе. Я обрёл прекрасную спортивную форму и на меня стали заглядываться девицы. К 10-му классу у меня сформировался особый тип поведения. Я вёл независимый образ жизни, образцом для подражания у меня были книжные герои — Атос, из «Трёх мушкетёров», пиратский капитан Бернардито Луис эль Гора, из книги «Наследник из Калькутты», граф Монте-Кристо, короче благородный идальго. Я не поддавался ничьему влиянию и не стремился вливаться в какие-либо компании, где верховодили некоторые школьные авторитеты. Напротив, ко мне, как к лидеру, примкнули некоторые одноклассники, составив свою группу. Благодаря своему мягкому характеру, я со всеми сохранял дружественные отношения. Но это явилось и некоторым отрицательным моментом в моей жизни. И тогда и в будущем, ко мне льнули некоторые, обиженные жизнью изгои, которые не находили понимания среди других компаний. Так в свою группу я принял отринутого, всеми обижаемого, постоянно битого Пономарёва. Характер у него был не очень приветлив, а к тому же он был несколько полноват и имел кличку «Боров» или «Кабан». Я же отнёсся к нему снисходительно, приняв его в число своих друзей, за что и потерпел не однажды. Не знаю почему, но он многим не нравился и стоило только ему показаться на людях, как обязательно назревал скандал и ему попадало. Я ему внушал, чтобы он хоть раз постоял за себя. И как-то раз он действительно, придя со мной купаться на канал, дал сдачи одному своему недругу, который постоянно избивал его. После этого случая к нему стали относиться более уважительно. Наверное, в 9-м классе к нам перевели из параллельного 9-го «Б» Простякова Валеру, который слыл очень дерзким и хулиганистым парнем. В целом он был достаточно умён, но имел какой-то авантюристичный характер. В своём классе он создал группировку и, подавая пример, всячески третировал учителей, подбивая своих сторонников на конфликтные ситуации. Наш класс отличался дружелюбием и учителя посчитали, что Простяков изменит свой характер, под нашим влиянием. Но они жестоко просчитались. Имея все задатки лидера, он через короткий срок сколотил и в нашем классе группу подражателей, которые прямо-таки восторгались его дерзкими выходками. Не бросил он и своих друзей из 9-го «Б». Организовалась значительная группа из десятка человек, которые в какой-то мере терроризировали остальных. Простяков был за главного, остальные подчинялись ему, а в шестёрках у него ходил здоровенный, но весьма ограниченный умственно, Абушаев Наиль. Ко всему, почти у всех имелись старшие братья, на которых они полагались. И вот, осенью 1968 года,

На сборе хлопка.1968 год. Я с фартуком на животе, стою.

старшие классы школы были посланы на уборку хлопка. Вообще хлопок слыл самым главным достоянием республики. В связи с недостатком техники, на его уборку ежегодно привлекались все студенты, учащиеся старших классов и рабочие. За всю свою жизнь в Узбекистане я не пропустил ни одного года, чтобы не поучаствовать в этом мероприятии. Как и следовало ожидать, Простяков невзлюбил Пономарёва и начал к нему придираться. Я встал на его защиту.Тогда группа Простякова решила проучить меня и моих друзей. Брат одного из сторонников Простякова, для простоты я буду его обозначать П.В., позвал своего старшего брата, который с группой таких же хулиганов, должны были прийти к нам и вместе с П.В и его шестёрками избить нас. Дело принимало зловещие очертания. Пономарёв и ещё некоторые мои друзья ушли куда-то и попрятались. Я остался с Соколовым вдвоём. Тогда я произнёс речь перед остальными ребятами из нашего и параллельного класса, которые не входили в группу П.В., в которой призвал всех покончить с тиранией П.В и объединиться для отпора этих, потерявших меру, подонков. И мне удалось убедить их. Мы собрались всемером в нашем расположении — классном помещении сельской школы, где мы ночевали. П.В сам испортил своё торжество. Не дожидаясь подкрепления, он и его шестёрка Наиль, войдя в помещение и увидев, что я один, на Соколова они не рассчитывали, думая, что он не станет ввязываться в разборку, решили вдвоём побить меня. Я встал против П.В, но не мог первым ударить, воспитание не позволяло поднять руку на человека. И тогда, стоящий сбоку Наиль, врезал мне в лицо. Я совсем не ожидал этого и пропустил удар.

У меня хлынула кровь из носа, и я согнулся, чтобы не испачкаться в ней. И тут ребята кинулись на них. Обоих свалили и начали бить, но тут в комнату ворвался преподаватель физкультуры и прекратил драку. Велев нам ждать, он отправился за

директором школы. Тут как раз подошли все остальные наши враги с прибывшей группой поддержки. Но было уже поздно. Старший брат друга П.В., со своими сторонниками, быстро ретировались. А оба наших класса, директор собрал вместе и начал разборку. Надо сказать, что в то время, когда мы ждали директора школы, П.В,

почуяв, что ему теперь не поздоровится, попросил меня, чтобы я взял на себя всю вину за произошедшее. Но я категорически отказался. Тогда он попросил прощения,

мотивируя тем, что его сейчас, с учётом всех его былых заслуг, могут выгнать из школы и даже завести уголовное дело. И я великодушно простил его. Директор, даже обрадовался, что я не таю злобы на П.В и не собираюсь давать делу ход. Конечно директору не хотелось быть виноватым в том, что произошло ЧП и после короткого разбирательства, решили оставить всё в тайне. Простяков ещё раз попросил у меня прощения, перед всеми собравшимися. После этого случая он и его компания, значительно умерили свои амбиции и в дальнейшем вели себя не так вызывающе. Меня, во всяком случае, больше никто не трогал и П.В. относился ко мне почти по-дружески. Зато я неделю ходил с залитым кровью глазом. Наша школа пробыла на хлопке всего неделю. Высокопоставленные родители устроили отзыв школы, и мы приступили к занятиям. Летом 1968 года я поехал в гости в Саранск к своей сестре Люде. Поселился в общежитии и ждал, пока она не сдаст

сессию. А потом поехал с ней и группой аквалангистов Университета, где она состояла членом, на Чёрное море. Это была незабываемая поездка. Мы поселились в палатках на склоне горы у города Алушта. Впервые в жизни, я уехал так далеко от дома, предоставленный самому себе. А Чёрное Море? Это же был предел желаний для советского человека того периода. Конечно, тамошний сервис был невообразимо далёк от западных образцов. Но советский человек привык к трудностям. Самое главное — это купаться и загорать. Многие люди кроме этого проводили свой отпуск активно отдыхая, что выражалась в посещении ресторанов и танцплощадок, экскурсий и т.п. Но группа студентов-аквалангистов не располагала достаточными средствами и мы поселились «диким» образом, вдали от шума города, как поступали тысячи других «дикарей». Нас было человек двенадцать, все студенты из разных факультетов, которых объединяла общая любовь к воде. У нас был и старший — совсем ещё молодой преподаватель того же университета. В одной палатке разместились 10 человек, а шеф в отдельной маленькой палатке, которую делили с ним по очереди две девушки из семи имевшихся. Я не был полноправным членом команды, хотя плавал нехуже любого из них. С утра, после завтрака, все, кроме двух дежурных, которые, оставаясь в лагере, должны были приготовить обед и ужин, отправлялись на берег моря, прихватив с собой 5-6 аквалангов. Обычно мы располагались на диком побережье, вдали от пляжа.

Кто-то отправлялся под воду, а другие просто купались и загорали. Из подводных прогулок приносили крупных крабов и раковины рапанов. Крабов варили и ели, а рапанов выковыривали из раковин и оставляли последние себе в качестве сувениров. Рапаны водились на глубине не менее чем восемь метров и глубже. Тем не менее очень скоро я научился нырять на глубину до 10 метров и сам набирал рапанов. Однажды один такой нырок чуть не кончился для меня плачевно. Нырнув под воду, я вдруг решил побродить по дну пешком, потом попытался сидеть. Только через какое-то время я начал всплывать и вдруг понял, что мне уже не хватает воздуха, а до поверхности ещё плыть и плыть. Отчаянными рывками я поднимался вверх и никак не мог выплыть. Уже прощаясь с жизнью, я, не знаю, как, всё-таки вынырнул.

Я не мог отдышаться и долго лежал на спине в воде, пока не пришёл в себя. Да, это был рискованный, опрометчивый поступок. Море не любит шуток. Иногда мне давали акваланг, уже почти пустой, и я плавал с ним вблизи берега. Почти месяц пролетел незаметно, и мы с Людой, распрощавшись с друзьями, уехали в Ангрен. Как было потом мне интересно, когда после приезда домой, я поехал на турбазу и купаясь в небольшом озерце, образованном в ущелье из перегороженного сая, нырнул на дно, а там было не более 4-х метров глубины, почувствовал себя в тесной клетке, да ещё и вода пресная. Но постепенно привык. Громадное значение в те времена и до самой перестройки конца 80-х годов, представляло кино. Не имея тех видов развлечений, которые имеет молодёжь в настоящее время, кино пользовалось небывалой популярностью. Учитывая ещё и тот фактор, что билет в кино стоил довольно дёшево — от 10 копеек для детей до 14 лет, до 45 копеек максимально. А в среднем, он доставался обычно в 25-30 копеек. У нас в Соцгороде, было 2 летних кинотеатра и один большой зимний, при дворце горняков. В кино ходили все. И просто так, от нечего делать, и как выход в свет, и общение с культурой. А для влюблённых, кинотеатр был местом свиданий. Мы посещали кинотеатр при первой возможности, особенно если шёл новый фильм. Бывало, часто сбегали с уроков или упрашивали учителей отпустить нас. А как откровенно переживали за героев и взахлёб делились впечатлениями! Как хотели походить на героев фильмов и подражали им во всём! Особенное столпотворение творилось, во время показа зарубежных фильмов. Билеты брали с боем. Я кстати всецело поддерживаю ту политику, которую проводило правительство в отношении проката зарубежных фильмов. Не допускались к показу те фильмы, в которых присутствовали сцены насилия, кровожадности. Фильмы обычно пропагандировали честность, дружбу, настоящую (без постельных сцен), любовь, самоотверженность и патриотизм. Я думаю, что развал СССР и сегодняшний разгул преступности, в немалой мере обязан прекращению цензуры кинопродукции. В результате мы и имеем сейчас то низкопробное видео, которое учит нынешнюю молодёжь, так называемым, ценностям западного мира — кровавым разборкам, насилию, наркомании и пьянству, порнографии и т.п. то есть деятельности, которая не имеет ничего общего с нашими, национальными традициями и которая является скрытой формой войны Запада против России и притом весьма успешной. До сих пор, на этом фронте, Россия терпит тотальное поражение.

Примерно с 7-8-го класса во мне начал просыпаться интерес к противоположному полу. Безусловно, в нынешнее время, молодёжь, наученная современными фильмами, журналами и тем беспределом, который царит в обществе и более того, постоянно пропагандируется по телевизору, в сексуальном плане, развита неизмеримо выше, чем тогдашнее поколение и начинает половую жизнь гораздо раньше. Эту тенденцию я, к слову, не одобряю. Но тогда, отношения с девушками, были совсем другими. Как говорил мой двоюродный брат Иван, которого я очень уважал за его ум и порядочность, мы действительно были не подготовлены в этом плане. Я до 10 класса был полным профаном в отношениях с прекрасным полом.Я влюблялся в героинь фильмов, одноклассниц и знакомых, но не знал, что мне с этим делать. Я можно сказать, панически боялся короткого общения с девушками, вёл себя скованно и

неуклюже. К 10-му классу у меня выработался определённый тип поведения. Я делал вид, что абсолютно равнодушен к женской красоте. Старался избегать сближения и, показной грубостью, старался скрыть приязнь к той или иной особе женского пола, к которой я чувствовал влечение. Даже целоваться я не умел и этому меня научила одна знакомая, весьма разбитная девица, мать которой, приходилась очень дальней родственницей моей матери, и они изредка заходили к нам в гости. До зимы 1968 года я безответно и тайно был влюблён в свою одноклассницу, которая в то время была комсоргом нашего класса. Одно время я таким же образом любил другую одноклассницу, кореянку Тому и даже один раз поцеловал, с её согласия, на классной вечеринке, которые мы неоднократно устраивали, поскольку хождения на танцы в нашей школе, не одобрялись и даже считались постыдным явлением, достойным только низших плебеев, учившихся в других школах и не принадлежавших нашему избранному сообществу. Эту привычку я сохранил и в последующие годы. Никогда я не ходил на танцы и не уважал тех, кто не разделял моего мнения в этом отношении. Но, как я уже ранее отмечал, мои успехи в спорте, независимое положение и своеобразная, ни с кем не сравнимая, манера поведения, выделяли меня из общей толпы, и я часто замечал, что многие девушки бросают на меня призывные взгляды.

Даже некоторые старшеклассницы, из числа записных красавиц, начинали шушукаться, когда я проходил мимо них по коридору. Но только с переходом в 10-й класс мне удалось, в некоторой степени подавить в себе чувство неполноценности и несколько расслабиться, заметив наконец, что большинство других моих сверстников, не обладая никакими достоинствами, нисколько не страдают от этого и, более того, весьма уверенно обращаются с девушками, без труда находя себе подруг. И я тоже начал искать себе подходящий объект. И как я был поражён, когда мне стали прямо указывать, что мною заинтересовалась одна из самых красивых в школе девушек — Суслова Наташа, дочь председателя горисполкома или, как говорят сейчас, мэра города. Она училась в 9-м классе и имела своей подругой ещё одну красавицу — гордую и недоступную Наташу Якушенко, безответно влюблённую в моего друга Тюрина (как это выяснилось через несколько лет). Тут и я обратил внимание, что подруги, каждую перемену, норовят проводить у дверей нашего класса, чтобы лицезреть меня и Тюрина.

Я конечно был чрезвычайно польщён таким вниманием, но одновременно и растерялся, не зная, что мне делать со свалившемся на меня сокровищем. Я не знал, каким образом и где, мне лучше заговорить с Сусловой, поскольку наши встречи ограничивались временем перерывов между занятиями и стенами школы, а назначать ей свидание я не решался. Мы только и могли, что переглядываться. Но вот подошёл новый 1969-й год.

В школе имел место, новогодний вечер с танцами. Я несколько раз приглашал Н.С. на танец и наконец набрался смелости, признаться ей в любви (я сделал это признание не совсем от чистого сердца и в дальнейшем больше никому и никогда не говорил таких слов). Реакция была мгновенная, она повисла на моей шее, со счастливой улыбкой.

Я предложил ей покинуть вечер и пойти погулять. Для конспирации, я ушёл раньше её, и мы встретились недалеко от школы. Я до сих пор помню тот морозный вечер, запах её шубы и духов. Мы бродили по задворкам и беспрерывно, неумело целовались. Потом я проводил её домой и пошёл к себе, весь в раздумьях. Безусловно, я ещё не созрел для большой любви. В дальнейшем мы встречались не часто. В школе, делали вид, что не знаем друг друга. Я ни с кем не делился своими впечатлениями, оставляя свою связь с Н.С. в тайне от своих друзей. Мне почему-то было неудобно перед ними.

Конечно, о наших отношениях знали все, но тоже молчали, проявляя солидарность. Вот такие были раньше времена и нравы. Это сейчас считается нормальным, что мальчик и девочка любят друг друга и проводят время вместе, порой уже лет с 13-14, выставляя напоказ свои отношения. Про это показывают в кино и пишут в книгах. Советская мораль признавала любовь, только после 18 лет. Считалось, что школьники, до самого выпуска, остаются детьми и между ними не может быть никаких связей, кроме дружбы или общественных отношений. Эти догматы вбивали нам в голову с детсадовского возраста. Я очень небрежно относился к своей подруге. Почти все встречи с ней происходили по её инициативе. Я обычно бывал очень занят. Или проводил время с друзьями, или читал книги, или занимался спортом. Довольно скоро мне прискучили гулянья по тёмным переулкам, а придумать что-либо другое я не мог. Показаться на людях с девочкой, мне было стыдно. К тому же, у меня появились другие увлечения, так что наши отношения стали казаться мне обузой. Только гораздо позже я понял, как она страдала, искренне любя меня. И она оставила в моём сердце незаживающую рану, всё-таки я любил её, но не мог тогда этого понять и поэтому, потерял её из-за своей инфантильности и невежеству. Той же зимой нас постигла беда. Мою мать арестовали и посадили в тюрьму. Она уже достала всех. Открыто называла в письмах крупных руководителей ворами, фашистами и т.п. Ко всему этому добавился такой эпизод: нам было необходимо получить разрешение на регистрацию своего дома, построенного в Ташкенте в 1968 году, по улице Фонтанной, для чего необходимо было дать взятку работнику райисполкома. Мать обратилась в милицию и, в момент передачи взятки, этого деятеля взяли с поличным. Но оказалось, что у него очень высокопоставленные друзья (сейчас это называют «Крышей»). Дело о взятке зависло, зато была дана команда разобраться с матерью. Её взяли прямо на улице — попросили сесть в машину и отвезли в тюрьму. Дома провели обыск и «обнаружили» листовки антисоветского содержания, которые нагло подложили на видное место. Мы с отцом остались вдвоём. Возможно, все эти перипетии, повлияли на меня, и я стал неумеренно пить. Дошло до того, что в моём портфеле постоянно находилась фляжка с водкой, откуда я на каждой перемене выпивал по 30 — 40 грамм. А дома я пил пиво, по 10 бутылок за вечер.

Не удивительно поэтому, что к весне 1969 года у меня давление составляло 180/90, а руки тряслись так, что однажды, вызванный к доске на уроке химии, я не смог перелить реактивы из одной посуды в другую. Ко всему этому, собираясь после школы поступить в военное училище, никак не мог пройти через терапевта, который забраковывал меня из-за гипертонии. Мне выписали таблетки и пролечившись три месяца, мне удалось снизить давление до нормального, хотя пить я не бросил.

Расскажу ещё об одном интересном факте, который весьма подпортил мою будущую карьеру. Наверное, в 9-м классе я основал некую партию, которую назвал «Партией нейтралитета». В неё вошли все мои друзья и ещё один одноклассник, кстати его мать была работником горкома, по имени Виктор, он ещё сыграет немалую роль в моей жизни через десять лет. Всего нас было 5 человек, а занимались мы тем, что бойкотировали все общественные мероприятия и не вступали в комсомол.

Так получилось, что я, при своей принципиальной позиции — отличаться от серой массы хоть чем — то, не вступил в комсомол в 8-м классе и своим примером, подвиг на это дело своих товарищей. В то время, когда все наши одноклассники бурно участвовали в общественной жизни школы, устраивали собрания, какие-то разборки, самодеятельность, я, в противовес им, также начал устраивать заседания своей партии, где клеймил позором существующую в то время показуху в деятельности партийных и комсомольских органов, а также доказывал необходимость личного самоутверждения индивидуума, в отрыве от рабского подражания массе, которую я называл стадом баранов, следующим за козлом — вожаком, в свою очередь, направляемым ловкой рукой правителей государств, не важно каких, и социалистических, и капиталистических.

Тем не менее, у меня назрела необходимость вступить в комсомол, так как военкомат требовал у меня комсомольскую характеристику. Весной 1969 года я подал заявление в комсомольскую организацию, с просьбой принять меня. Собрав рекомендации, я был вызван на комсомольское бюро школы. Секретарём бюро в то время, состояла молодая завуч школы, еврейка, по фамилии Бочарова, всегда очень броско одевавшаяся. Все её пальцы были в кольцах, в ушах серьги, на шее ожерелье.

Я же, по случаю у нас в тот день урока физкультуры, был одет в простецкие брюки и спортивную майку, чтобы не переодеваться. К слову замечу: одевался я обычно не по моде, но аккуратно. Брюки я не покупал в магазине, а всегда заказывал себе в ателье мод, начиная ещё с 7-го класса и гладил их сам, а рубашку носил обычно офицерскую, которую покупал в Ташкенте, в магазине Военторга. А туфли у меня и вовсе были английские, каких не было ни у кого, с британскими львами на подошвах, купленными за 45 рублей, что составляло тогда немыслимую сумму. Многие мои сверстники носили самодельные брезентовые тапочки, покупая их на базаре за 1 рубль. Особенно были распространены китайские кеды по 4 рубля. И вот я стою на ковре, а передо мной сидят члены бюро. Я ответил на все вопросы и было уже подано предложение, о приёме меня в ряды ВЛКСМ. Но тут, с возражением выступила Бочарова. Несомненно, она была в курсе об аресте моей матери, хотя я никому об этом не говорил. К тому же, в то время, имелись неоднозначные указания КПСС об отношениях к родственникам лиц, выступающих против политики партии и правительства, которые пресекали всякие возможности последних, сделать хоть какую-то карьеру. По этому поводу существовал даже особый пункт в любых формулярах, заполнения которых, требовалось при всяком изменении общественного или социального статуса, приёма на работу, переезда и т.п.

Безусловно, эти указания носили секретный характер, поскольку существовал широко рекламируемый постулат о том, что при социализме «сын за отца не ответчик». И напротив, всегда подчёркивалось, что в странах капитализма, на родственников «политических» устраиваются гонения, существует запрет на профессию и т.д.

Вот и в этом случае, Бочаровой необходимо было не допустить моего приёма в ВЛКСМ, для чего ей приходилось найти какую-то причину, не связанную с политикой. Единственно, к чему ей удалось придраться, так это к моей одежде. Она высказалась в том духе, что я явился на такое торжественное мероприятие в затрапезном виде, то есть проявил неуважение к членам бюро, а в их лице и к самому ВЛКСМ. Я вспылил и наговорил грубостей, в результате чего моя кандидатура, не прошла. Я вышел оттуда глубоко обиженный и решил, что уж как-нибудь переживу без комсомола.

Приближалось лето 1969 года, а с ним и выпускные экзамены. Ещё один раз довелось мне провести день с Н.С. Собрались три пары, братья Мерцаловы, дети главного инженера шахты 9 и я, все с подругами пошли в горы. Прошли километров 15 и разбрелись вдоль реки Ангрен. Я даже не мог найти общей темы для разговора с Н.С. и мы в общем, только бесцельно просидели с ней у реки. Вернулись вечером и по домам.

Я даже был раздражён тем, что потерял день впустую. И вот закончились уроки и пришло время сдавать выпускные экзамены. Первым экзаменом было сочинение. Уж этого я не боялся. Написал сочинение на вольную тему, сейчас и не припомню про что и одним из первых сдал. Позже узнал, что отметки самые высокие. Больше сдавать не пришлось, так как срочно выехали на соревнования в Чирчик. Занял второе место в республике по метанию диска, а вот с ядром вышла неудача — все три попытки не засчитали. Соревнования закончились и все уехали по домам. А я и ещё кто-то, остались. Не хотелось ехать, потому что мы, могли успеть на экзамены, а этого хотелось избежать. Тут подвернулся знакомый тренер из Ангрена. Оказывается, здесь же, параллельно нам, проводились республиканские соревнования между профтехучилищами, так называемые «Трудовые резервы». Как выяснилось, в команде недоставало спортсменов по некоторым видам, а именно: по тройному прыжку, прыжкам в высоту и бегунов на эстафету 4 по 100. Мы согласились выступить за них, правда под чужими фамилиями. Вечером слегка потренировались, так как тройным прыжком никогда не доводилось прыгать, ну а в высоту и 100 метров у меня получалось не плохо. Ещё три дня протянули. Надо сказать, что выступили очень даже хорошо. По прыжкам, тройному и в высоту, я занял два вторых места в республике, хоть и под чужой фамилией, но приятно. Тренер обещал устроить мне выезд на всесоюзные соревнования в Ереван, осенью этого года, если я никуда не уеду.

Больше тянуть было невозможно, и мы вернулись в Ангрен. Все экзамены уже закончились, но меня всё-таки заставили сдавать физику, персонально. Всю ночь я готовился, прочитал три тома учебника физики под редакцией Пёрышкина Чтобы не заснуть, пил кофе и чифир. Утром пришел на экзамен и передо мной разложили билеты. Мне конечно попался плохой билет и я, кое-как, вытянул на тройку.

По всем предметам, от сдачи которых меня освободили, мне поставили тройки, что меня несколько разочаровало, так как я заслуживал гораздо большего, но в целом аттестат был немного выше среднего. Это меня вполне устраивало, поскольку в те времена ещё не учитывали средний балл аттестата при поступлении в ВУЗы. На этом заканчивалось моё детство. Через несколько дней состоялся выпускной вечер.

Сначала нас поздравили с окончанием школы и вручили аттестаты зрелости. А потом все сели за столы и отметили это мероприятие. По такому случаю, нам разрешили выпить немного шампанского. Конечно, некоторые не ограничились этим. Выпили ещё и водки, принесённой втайне от учителей. Далее следовали танцы. Веселились до утра, а рассвет вышли встречать на улицу, как это было принято по традиции. Проводили девчонок по домам и, конечно, клялись не забывать друг друга, встречаться по возможности в будущем. Наконец я добрался до дома и завалился спать. Впереди меня ожидала поездка в Ташкентское Высшее Танковое Командное Училище им. П.С. Рыбалко, куда я собирался поступать.

Характеристика периода моего детства.

Итак, я родился в 1952 году, ещё при жизни Сталина, который умер в марте 1953 года. Далее следовал период правления Хрущёва, сменённого в 1964 году Брежневым. Что мне показалось важным в этом отрезке времени? Со своей позиции я бы охарактеризовал это следующим образом: Со смертью Сталина обстановка в стране изменилась коренным образом. После некоторого затишья и какой-то растерянности, когда весь народ вполне искренне оплакивал своего великого вождя, последовал период острой борьбы за власть между членами политбюро. В результате был расстрелян Берия, на которого свалили многие просчёты в предыдущие годы, а также немалую часть вины за массовые репрессии. Победу одержал Хрущёв, назначенный генеральным секретарём КПСС, что означало высшую власть в государстве. После массового террора наступила так называемая «оттепель». На очередном съезде КПСС, Хрущёв выступил с критикой методов руководства страной в период Сталинизма. Сам Сталин также подвергся критике, но Хрущёв не смог решительно обвинить его в совершённых им преступлениях, поскольку сам участвовал в них. Сгладив острые углы, Хрущёв всё же оставил за Сталиным место в одном ряду с главными идеологами марксизма-ленинизма. И ещё довольно долго профиль Сталина тиражировался вкупе с лицами Маркса, Энгельса и Ленина. Но исподволь проводилась линия постепенного вытеснения его имени из памяти народной. Незаметно сошли на нет упоминания о Сталине в литературе и средствах массовой информации. Куда-то исчезали памятники, переименовывались улицы и города. К моменту выноса тела Сталина из мавзолея, его уже начали забывать. Последовали процессы по реабилитации многих невинно осужденных. Стало даже как-то легче дышать. Страна стала более демократичной. Наблюдался рост производства, шло массовое строительство жилья и промышленных предприятий. Усиленно пропагандировались трудовые достижения. Шло соревнование с капиталистическими державами. СССР достиг крупных успехов во многих отраслях промышленности. Было почти ликвидировано отставание в ядерном вооружении от США. Запущен первый спутник, первый космонавт. Страна с гордостью следила за своими успехами. Повышение зарплаты, снижение цен на товары. Успехи советского спорта, искусства, всё это, притом поданное в нужном ракурсе, вызывало чувство гордости перед своей Родиной. Уровень патриотизма достиг весьма высокой отметки. Люди старались хорошо учиться, работать, служить. Воспевались героические профессии, ставились фильмы о трудовых подвигах. Молодёжь шла учиться в институты. На самые престижные позиции выходили профессии геологов, строителей и т.д. Сотни тысяч людей по комсомольским путёвкам ехали осваивать целину и Сибирь, строить промышленные гиганты и ГЭС. Подъём был невиданный. Я помню общую

атмосферу доброжелательности и всеобщего братства, которая, начала затухать к концу 60-х годов. Были конечно и ошибки, вызванные малограмотностью Генсека, но умело затушёванные общими усилиями, приходящему к власти, новому классу номенклатуры. Пожалуй, именно при Хрущёве возникла и начала набирать силу, а при Брежневе взявшая в свои руки и бразды правления эта самая номенклатура. Чем это характеризовалось? А тем, что попавший на руководящий пост человек, уже практически никогда не мог потерять руководящего места. Его могли теперь только переместить, или по горизонтали, или по вертикали. Попав в номенклатуру, любой, даже на первых порах, честный и добросовестный человек, начинал возносить себя перед другими. Начинал злоупотреблять своим положением, стремиться на более высокий пост, который обещал ему ещё больше привилегий и материальных благ.

А попав повыше, тянуть в своё окружение своих близких и преданных людей, очень часто не отвечающим требованиям занимаемого ими поста. Это влекло за собой такие низменные пороки, как взяточничество, кумовство, воровство и т.п. Всё это расцвело пышным цветом к середине эпохи Брежнева, что в конечном итоге и послужило развалом СССР. Но тогда, в начале 60-х, настрой был иным. Я пошёл в военное училище из патриотических соображений. Служить в Армии считалось тогда почётным долгом. Профессия военного котировалась особенно высоко. Не было места и позорной дедовщине, которая правит бал в настоящее время. Тем временем, Хрущёв был свергнут, притом очень тихо и мирно. Его не расстреляли и даже не посадили, оставив писать мемуары. Такая мягкосердечность была в общем результатом его же политики, демократизации общества, о чём он сам в последствии и признавался. Проводилась чёткая национальная политика преследовавшая национализм и культивирующая идею братства всех народов, что положительно сказывалась на отношениях между республиками и народами, в них проживающими. Действительно, мы не обращали внимания на свою национальность и эта тема практически не обостряла отношений между гражданами СССР. Среди моих друзей были узбеки, евреи, башкиры и другие, чему я вообще не придавал никакого значения. Любой гражданин чувствовал себя свободно в любой из республик, за исключением, пожалуй, республик Прибалтики, но не в той мере, что сейчас. С приходом к власти Брежнева, общая атмосфера на первых порах оставалась без изменений. Страна катилась по инерции, только начинавшая набирать силу номенклатура, начинала давать о себе знать. Но пока ещё, в ВУЗ можно было поступить без взятки. Это уродливое явление ещё только давало

Военная служба.

Итак, заканчивался июнь 1969 года. В день перед моим отъездом в военное училище, мы с отцом устроили мои проводы, распив на двоих бутылку водки. Утром я явился в военкомат с небольшой сумкой, в которой лежали несколько учебников и немного белья, так я обычно уезжал на соревнования. Нас было 5 человек прошедших процедуру проверки на годность поступления в военные училища. Четверо из нас ехали в Ташкентское Танковое Училище, я буду его называть коротко ТВТКУ и один в Ташкентское Общевойсковое (пехотное) Училище, коротко ТВОКУ. Сопровождал нас Старшина сверхсрочной службы, работник военкомата, забыл его фамилию, ещё молодой парень лет 25. Я расскажу вкратце о ТВТКУ. Это училище в годы войны было передислоцировано из России в город Чирчик, расположенный в 30 км от Ташкента и так и оставшееся там. В нём готовили офицеров танкистов. Кроме того, там же обучались и десантники, в количестве всего одной роты, т.е, по взводу на курс. Во всём СССР имелось только одно Десантное Училище, в Рязани, поэтому наше ТВТКУ имело особую значимость и один из нас четверых собирался поступать именно в десантники. Считалось, что наше училище организационно входит в 3-ю танковую армию, возглавляемую во время войны П.С. Рыбалко и поэтому носящее его имя.

Конец ознакомительного фрагмента.