Полет обреченных

Фёдор Быханов

Кровопролитие в Афганистане, оказалось продолжительнее двух мировых войн двадцатого века. Не обошлось без настоящих подвигов, скрытых до сих пор под грифом «Совершенно секретно». Некоторые из них, в том числе и противоборство сотрудников специальных служб противоборствующих сторон, открывает Федор Быханов в своем приключенческом романе «Полет обреченных». В этом произведении, являющимся первой книгой целого цикла из четырёх романов под общим названием «Попутчик», судьбы спецназовцев-афганцев причудливо переплетаются с отголосками событий начала прошлого века, когда лишь мужественному человеку, с молодости и до преклонных лет преследуемому государством, удалось сохранить не менее страшные тайны периода Гражданской войны.

Часть первая. Особое задание

Глава первая

Ночь на излете.

Рассвет вот-вот должен вступить в свои права.

Его скорый приход Сергей словно почувствовал всем своим нутром ещё раньше, когда только с трудом разлепил тяжелые спросонья веки. Сделал он это по необходимости. Потому что внезапно — по наитию догадался о том, что неладное творится в их сонном мирке.

Пока же темнота вокруг, как и прежде — почти кромешная. Если, правда, если не считать, едва заметного, светлого пятна, ещё совсем робко образовавшегося почти рядом с его кроватью. Там — на расстоянии вытянутой руки уже простирается не чернильная пустота, а просто сумрак, да и то начавший уже расслаиваться на составляющие.

Это совершающееся превращение напоминает Калуге нечто-то среднее между прошедшей ночью и наступающим рассветом. Сергей, молча, взирает на открывшееся перед ним пространство над головой. Так в тишине, нарушаемой только мощным храпом и обиженным хлюпаньем, нескольких простуженных носов, проходит всего несколько минут.

Но — каких!

С каждой, прямо на его глазах происходят разительные перемены. И главная из них в том, что былая темень всё больше и больше отступает. Покорно сдаётся она перед этим, мутным, можно сказать, пока ещё ничтожным «источником света». И поделом. Ведь, такого кроме как здесь, больше не встретишь, пожалуй, нигде и никогда.

Тьму разгоняло окошко с вделанным в него куском плексигласа, уже своими очертаниями выдававшего прежнюю принадлежность к выгнутому вертолетному блистеру. Того самого, что имел к Калуге самое непосредственное отношение.

Еще в начале своей здешней службы он немало повозился с этим авиационным хламом. Сначала аккуратно выпилил необходимый по размеру кусок синтетического материала, не пожалев «зубатой» ленточки ножовки по железу, потом, исколов все руки портняжной иглой, лично и весьма рачительно закончил затею.

После чего рядом с его спальным местом и оказалось, вшитой в оконный проем брезентовой палатки, эта часть «остекления» пилотской кабины списанного из-за аварии бригадного «Ми-8».

Утро берёт своё, но до восхода солнца всё еще далеко.

И всё же его неминуемое появление явно обозначилось именно в этом робком — первом признаке нарождающегося дня.

Только Сергея Калугу не проведешь. Уже он наверняка знает истину. Всего-то и заключающуюся в том, что видимая каждому прозрачность на самом деле фикция, бутафорская хитрость! До той лишь поры выполняет уготованную ей роль, пока не подойти вплотную.

А если ещё и хорошенько приглядеться, то любой, даже и не посвящённый в их казарменную жизнь, сразу определит приметы ненатуральности — и отсутствие чистого света, и наличие какой-то фальшивости в этом, все более проявляющимся с каждым мгновением, квадрате.

Ведь, как ни вглядывайся в столь своеобразный показатель времени, перехваченный посредине (для надежности) крестом из брезентовой же тесьмы, абсолютно ничегошеньки за ним не увидишь.

Другие, бывает, принимают окно, что называется, за «чистую монету», но Калуга не обманывается на счёт такого «светильника». Знает наверняка, что даже ясным солнечным днем, бывший авиационный плексиглас нагло проведёт, не покажет то, что творится за стенкой, не говоря уже о темном времени суток.

Вот как сейчас притворяется, заманчиво обещая рассвет. Тогда когда на самом деле продолжает действовать расписание «Устава» — единого и неделимого здесь с иными официальными документами по части важности. И согласно столь сухому и официальному тексту, но вызубренному бойцами «на зубок» лучше всякого стихотворения, вокруг всё ещё царит команда «отбой».

Вроде бы самая обычная команда, как множество прочих приказаний. Однако, на особицу. Ведь только она, любым тоном ежедневно произносимая старшиной, ежедневно заставляет радостно трепетать солдатскую душу.

К тому же — не теряет такой своей желанной новизны — весь срок, пока у каждого тянется долгая по любым меркам, лямка армейской службы.

Да и невозможно привыкнуть к «Отбою».

Особенно ценна команда перед общим подъёмом. Когда для всех оборачивается разными сновидениями. Одним позволив повидаться с далёкой отсюда конкретной невестой. А другим — с просто придуманной подругой «по переписке» не менее желанной для не целованных еще крепышей.

Команда «Отбой»! — прозвучавшая здесь у них ещё прошлым вечером, до сих пор драгоценна своей возможностью продлить сон.

Тот самый, что перед рассветом ещё слаще прежнего. Самый дорогой, не смотря ни на какие «десятые по счёту сновидения», увиденные за ночь всем личным составом их десантного подразделения.

Не умалить его даже бытовыми неурядицами, привычными не только в горах, в боевом охранении, но и здесь на отдыхе — тоже нисколько не избалованном особым комфортом.

И сетовать нужно не на личную проклятую участь или общую жалкую судьбу. Ведь, не по собственному желанию каждый из сослуживцев Калуги, как и он сам, выбирали место для ночлега.

Произошло и это, как всё остальное в их ещё гражданской, так называемой, «подпогонной афганской жизни» исключительно по воле командования: строгого и безжалостного, заботливого и понимающего. С учётом всего этого неумолимой «пятой единоначалия» буквально спрессовавшего здесь — под одной палаточной крышей чуть ли не сотню бойцов.

И не простых пехотинцев, а сотни десантных «Гавриков», считающих достойным для себя «окном в мир» даже сей немудрящий и обманчивый кусок пластика.

Сергей, как и прочие парашютисты, знает на собственном опыте — насколько основательно посекло снаружи непогодой податливое полотно этого искусственного заменителя стекла — плексигласа.

Основательно повредил искусственный материал, впрочем, как и всё прочее завезённое из России имущество здешний климат. Суровый и коварный оппонент вечно ошибающимся метеорологам, с его исключительно частыми экстремальными проявлениями.

Такое явление природы всё что угодно, рано или поздно, доведёт до ручки. Да только вопреки испытаниям терпит, калугинское изделие, продолжает исправно противостоять ударам песчаных струй, регулярно и назойливо приносимых ветром с предгорий.

Как-то раз, выйдя из их ротной палатки, Сергей Калуга ради любопытства провел своей мозолистой ладонью по наружной поверхности «плекса» и тут же загрубевшей кожей почувствовал шероховатость.

— Словно заводского слесарного наждака коснулся, — сам себе удивился бывший представитель рабочего класса, занесённый сюда ради исполнения интернационального долга.

Врёт, обманывает, не пропускает полностью свет, бывший вертолётный блистер. И всё же, как ни странно, теперь в утренние мгновения неприятного предчувствия Сергею дорог и этот источник борьбы с темнотой — как старый, потрепанный жизнью закадычный дружбан-приятель.

— Такой пусть нечем с тобой новым не поделиться по причине отсутствия перемен, — сам для себя произнес и невольно улыбнулся парень собственным, таким сейчас отрешённым от действительности, мыслям. — Зато в главном никогда не предаст, и прощение обязательно получит, коли вдруг поведает далеко не все ради твоего же душевного спокойствия.

Теперь Калуге особенно выгодно то, что койка его — первого проснувшегося стоит рядом с пятнышка света. Под, не предусмотренным проектом, окном-окошечком, для собственного удобства когда-то и кропотливо и ладно вшитого и сооруженного из куска плексигласа им самим в боковину палатки.

А уж брезентовая, выбеленная временем не хуже известки, её стенка сейчас сама на себя не похожа — как всегда бывает по утрам, когда толстый, технически-грубый материал её несколько обвисает, набравшись сверх всякой меры и внешней сырости, и услужливо впитав в себя немереный конденсат теплого дыхания обитателей.

Все эти рассуждения были не совсем по службе, но и они, как оказалось, сейчас не прошли даром. Навели-таки Калугу на то, что так беспокоило его, что оборвало собственный сон. Понял сержант, что дышится хуже обычного, чуть ли не угаром несёт от центра помещения.

Судя по всему, действительно, именно эта довольно тяжёлая атмосфера внутри палатки, а не одно лишь романтическое предчувствие рассвета и разбудило заместителя командира взвода.

Самого первого в роте.

Заодно и ненавязчиво напомнив ему о собственных обязанностях — сначала этим серым световым пятном, с трудом — через ободранный плексиглас пробившимся в брезентовую казарму, а затем и смрадной атмосферой «ротной спальни».

Наверху сладко и завидно ворочается во сне, скрипя пружинами их двухэтажной кровати, сосед по второму ярусу — балагур Лешка Абраменко. Почти в точности, если не сказать — синхронно повторяя движения соседей, не желающих, как и он — до последнего расставаться с эфемерным миром грёз.

А ещё, что выяснилось чуть позже, спал, как и другие, совсем не подозревая о неумолимости грядущего наказания дневальный. Им был недавний новобранец, а по солдатской иерархии ещё «сынок» — рядовой Кривченя.

— Поистине проспавший «Царствие небесное», — как соизволит заявить о его скором будущем самый первый свидетель очевидного и ничем не прикрытого нарушения уставных норм и требований сержант Калуга.

Глубокая дремота обуяла солдата прямо у давно потухшей печки-буржуйки в центре их необъятного как подвал панельной железобетонной пятиэтажки, брезентового полевого жилища. Зато Сергею, начавшему по лишнему запаху нефтепродуктов подозревать о нечто подобном, уже совершенно не до сна.

Чуть пришел в себя, стряхнул с души как наваждение остатки снов недолгой ночи и опять как огурчик.

— Готов к новому дню и ратным подвигам! — мысленно рапортует неизвестному собеседнику единственный десантник, бодрствующий на всю казарму.

Да и любой другой на его месте не мог не предчувствовать, сколько дополнительных дел может оказаться в ясный солнечный денек у младшего командира. Который, к тому же еще и готовится к «дембелю». Как привыкли все вокруг называть увольнение в запас со срочной службы.

— Рота, подъем! — дурашливо шепчет Сергей сам себе и быстрым, решительным движением отбрасывает в сторону когда-то мохнатое, а теперь изрядно истрепавшееся, верблюжьей шерсти, одеяло.

К чести самого одеяла, нужно сказать, что собственное тепло хозяина, этот прямоугольник толстой материи до сих пор держит хорошо, не смотря на то, что немало ночей служил верой и правдой на ночлегах. Потому в палатке, после того как в сторону сброшено одеяло, Калуге показалось довольно прохладно.

Да еще и кислой сыростью явственно повеяло со стороны непросушенных за ночь стёганых бушлатов, развешенных у погасшей, видать, давненько «буржуйки».

Зябко поеживаясь от пронизывающей, холодной сырости, Сергей ощупью — пальцами ног находит под кроватью свои растоптанные кроссовки и, сослепу наткнувшись на, стоящие рядышком, Лешкины сапоги, неминуемо, как угроза неотвратимого наказания бредет к проштрафившейся печи.

Не считая этого «кирзового» препятствия, оставленного непредсказуемым, как всегда, другом, дальше неожиданностей ему не встретилось.

Да и быть просто не могло в изученном до мелочей подразделении со столь строгим командиром, как Калуга.

Потому, на дальнейшем своем пути к главной цели он безошибочно сориентировался и в темноте, отдаляясь от подслеповатых окошек.

Есть и ещё одно вполне объяснимое бытовое обстоятельство, не дающее крайне сержанту сильно сбиться с предпринятого пути.

— Да и попробуй, к бесу рогатому — не сориентируйся сейчас в таком исключительно противном вонизме! — чертыхается Сергей, на ощупь пробираясь по узкому коридору между двухэтажных кроватей.

Сейчас помогает ему, лучше советов всякого там «Сусанина», резкий и неприятный не только для его достаточно непривередливого носа, но и до совершенной крайности запах, настойчиво и тошнотворно исходящий со стороны примитивного, подающего тепло, самодельного устройства.

Но и эта было, как оказалось, не пределом солярочной ароматизации полевой временной казармы. Уже на самом месте утечки дизельного топлива пронзительный запах солярки становится совсем невыносимым. Наткнувшись на остывшую печь, Сергей достал из кармана кителя зажигалку, затем, чиркнув исполнительным «Ронсоном» высветил прямо перед собой — рядом с потухшей буржуйкой сладко дремлющего новобранца Кривченю.

— Ах ты — сонная сатана и ленивая скотина! — ни сколько не сдержался в своём праведном гневе до глубины души рассерженный сержант. — Я вот тебе сейчас покажу, как спать на дежурстве!

Звонкий щелабан был от души «поставлен» сержантом на стриженый затылок «зелёного» новичка. А потому и не прошёл даром. Он заставил того моментально очнуться от предательской дремы.

Более того, вспомнив о том, находится «не дома на печи», боец успел тут же вскочить со своего пригретого предательского топчана и вытянуться перед командиром на ватных спросонья ногах.

Вскочить-то вскочил, только не сразу понимает рядовой всю глубину этого своего служебного проступка.

— Что случилось, товарищ сержант? — застенчиво, не по-уставному произнёс он, пытаясь ещё до ответа на свой вопрос определить, чем же так недоволен Калуга. — Что произошло?

— Что? Где? Товарищ сержант? — тем же плаксивым тоном передразнил его раздосадованный сержант. — А сам не догадываешься, кочегар недоделанный, про свой косяк?

Невольная подсказка позволила Кривчене, наконец, сообразить о подлинной сути случившегося, но он всё ещё интуитивно тянул время, отделяющее от наказания, ради чего неловко протирал грязными ладонями заспанные глаза.

Однако сколько не претворяйся, а исход не минуем.

Первогодок уже и сам почуял яростный и неприятный запах сырой солярки, источаемый холодной по его вине печью.

Но так как обратно вытекшее под ноги горючее не вернёшь, оставалось спасаться самому. Тем более что этого требовал грозный вид, возвышавшегося над ним разгневанного сержанта.

Как и подобает командиру, всегда быть подтянутым он смотрится таким даже при неустойчивом пламени зажигалки. И уже тем самым Калуга кому угодно может подать пример. А своей демонстративной решительностью — прямо сейчас немедленно принять строгие меры воздействия к нарушителю, окончательно привёл молодого солдата в чувство.

Кривченя вдруг во всём объёме, пусть и запоздало понял, что поддавшись на сон, роковым образом упустил момент, когда погасло пламя в «буржуйке» и форсунка просто протекла своим содержимым. В ближайшее время, суля большие неприятности и тем, кто остался на целый день в мокрых непросушенных бушлатах и ему лично. Уже тем, что не миновать теперь справедливого нагоняя.

— Виноват, товарищ сержант, проспал немного, — щурясь от, осветившего его лицо, пламени, рядовой сразу же начинает суетиться.

Схватив мятое жестяное ведро, побежал вон из палатки — к начатой бочке с соляркой — за новой порцией пищи для прожорливой «буржуйки»

…Вообще-то подобного случая с сухой форсункой случиться бы не должно. Еще с вечера был до краев полон, стоящий рядом с местом дневального, мятый вертолетный бак. Та самая емкость, откуда, в прежнее время, бежало по трубке топливо. Совсем тонкой струйкой. Зато надежно устремляясь самотеком в прожорливое жерло печи.

И вот — надо же такому произойти — раньше срока, еще до прихода утра иссякла драгоценная солярка до последней капли.

Хотя вина, на взгляд Калуги, видна как на ладони: заснул дневальный, и оттого прошляпил, упустил минуту, когда погасло пламя и топливо из бака просто вытекло в печь, а из нее и на пол палатки, отравив смрадом все вокруг.

— Еще хорошо, что пожара не случилось, — затем, более миролюбиво, сам себе заметил Сергей.

После чего сержант рачительно закрыл крышку, уже изрядно нагревшейся в руке, и более не нужной, зажигалки. Привычно потянулся к трубе, ведущей через всю их палатку, прямо под потолком, к центральной печи.

И там, коснувшись ее холодной поверхности, он понял, что, пусть и на ощупь, зато сразу нашел, скользкую от паров солярки, медную жилу.

Это и был топливный провод, исполненный неведомым умельцем в виде тонкой трубки, идущей к печи прямо от бака. А на нем, сержант еще более уверенно, нащупал как раз то, что было ему нужно — кран впускного вентиля:

— Так и есть, открыл до отказа, голова садовая, — еще раз ругнулся сержант и на рядового, и на себя самого, не проконтролировавшего ситуацию. — Но что теперь делать? Нужно как-то выправлять положение!

Чутко и уверенно поворачивая по часовой стрелке ребристое колесико регулятора, Сергей оставил в вентиле лишь небольшую щель для тока солярки.

Как раз достаточную для того, чтобы разжечь буржуйку как положено — равномерно и не более. Не допустить как прежде, возможного выхлопа в печном зеве.

Именно такой как-то раз — только наоборот, не погасивший огонь, а едва не спаливший палатку, прихватил у тогдашнего салажонка Калуги брови.

— Был в ту пору первогодком, вот как этот «сынок»! — про себя улыбнулся Сергей. — Таким же неопытным. Разжигал без оглядки на возможные последствия, вот и получил пламенем прямо в лицо.

Однако стало не до забавных воспоминаний:

— Пора снова становиться строгим.

Тем временем в, пока еще беззаботно спящей, казарме совсем посветлело. Стало видно почти всё вокруг. В основном «по милости» афганского неторопливого рассвета, воровски прокравшегося сюда через двери, всё ещё остающиеся распахнутыми по вине бестолкового дневального.

Прибежавший с полным ведром Кривченя уже звонко струил из него в бак на улице, у входа в палатку, принесенное с заправочного пункта, дизельное топливо. При этом выражал он и неподдельное усердие, и энтузиазм добровольного помощника. Всем своим видом, демонстрируя покорность и явно желая загладить вину.

И действительно, такая мотивация любого могла превратить в ударника. Вот рядовой и старался все теперь делать по-молодецки. В том числе и пополнить заправку топливом.

Он демонстративно — стараясь ни капли не пролить мимо, направлял струю солярки в широкую горловину. Не забыв предварительно открутить крышку, висевшую сейчас на предохранительной цепочке.

Закончив свое не слишком сложное дело, солдат вернулся обратно под сень брезентового «общежития». Уже здесь загремел полупустым коробком, достал из него спичку и попытался добыть огонь.

Да только и самое добросовестное чирканье по совсем отсыревшей боковой терке, кроме тошнотворного запаха мокрой серы, ничего Кривчене не дало.

Огонь на спичках долго не разгорался в неопытных руках. И наступил такой момент, когда Калуге стало просто невыносимо покорно, в роли стороннего наблюдателя, ждать появления пламени.

Он сам взялся за восстановление отопления казармы. Тем более, что имелся куда более современный инструмент для получения огня, чем обычные спички-«серянки». Та самая импортная зажигалка, что уже помогла ему, когда ориентировался в темноте спящей ночной палатки.

Не обошлось и без нравоучения:

— Учись, салабон, пока живой. Вот как нужно это делать!

Вновь пыхнул своим «Ронсоном», по растопке. Теперь бумага не сопротивлялась уверенному огню. От нее тут же занялась тонкая пленка солярки, успевшая прежде растечься по колоснику. А там уже и пламя, в конце концов, заплясала языками, как следует. Гудящий огонь начал щедро дарить тепло, неутомимо облизывая изнутри жестяные бока печи.

Вообще-то, носящий столь громкое название, предмет и был-то всего лишь переоборудованной в «буржуйку» бочкой из-под горючего, но, хотя и не без греха, исправно служил в своей новой ипостаси. Повеяло теплом, поспособствовав тому, что на душе улеглось былое неудовольствие.

— Извините, товарищ сержант! — стоя навытяжку, все еще виновато обратился к нему «сынок» Кривченя.

По уже имевшемуся у него опыту, он ожидал за свой проступок куда более серьезного наказания, чем разбудивший его, подзатыльник.

— Ну ладно, солдат! — сказал напоследок Калуга, видя, что урок пошел впрок и больше у бойца промашек не будет.

На такой, исключительно воспитательной, чуть ли не педагогической ноте он и расстался с подчиненным. После чего пошел прочь к своему отсеку, что ожидал его с так и не заправленной, после сна, койкой — с откинутым в сторону одеялом.

В этом унылом брезентовом помещении, что занимала их рота, родным казался даже этот закуток у кровати, что принадлежал лишь ему и напарнику.

Впрочем, в такой ситуации рядовой Кривченя вовсе не возражал, вновь наступившему для него одиночеству. Он даже радостно улыбнулся вослед, ушедшему досыпать, сержанту.

Все-таки понимал первогодок, как легко он только что отделался за свою немалую служебную оплошность.

Мог и куда больше неприятностей «огрестись» прямо на месте. А то и получить официальное взыскание от строгого заместителя командира взвода, да обошлось малым «втыком».

Хотя на самом виду была главная причина проявления и откровенной снисходительности, и заботы командира — развешанная вокруг на просушку одежда, спящих сейчас, десантников.

Верно — и сам заснул солдат, но виноват-то был, в том числе, сержант, отвечающий за то, чтобы было в палатке тепло и сухо. А это ох как нужно было друзьям-сослуживцам по роте, чрезвычайно уставшим минувшей ночью.

…Почти до самого рассвета их подразделение, несмотря на проливной дождь, разгружало, прибывшие «из-за речки», транспортники. Так, что теперь, чтобы к утреннему подъему хоть как-то могли высохнуть многочисленные сапоги и бушлаты, нужно было дать больше тепла, упущенного за ночь.

Именно ради них — развешанных сейчас на многочисленных подпорках вокруг печи предметов амуниции, как раз и раскочегарили «буржуйку», вновь уже нагревшуюся до необходимой кондиции

…Столь срочная ночная погрузка озадачила Сергея Калугу еще вчера, во время работы. И это чувство недосказанности чего-то начальством, с вечера поселившееся, в душе, не давало ему покоя и ночью, и сейчас — в предрассветный час.

Вновь улегшись на кровать, теперь прямо поверх одеяла, он еще раз вспомнил все то, что видел в выгружаемых самолетах. Пытаясь при этом понять: что конкретно поразило его тогда своей неординарностью?

Тем более что существенных причин для нынешнего душевного беспокойства и тогда, и теперь, когда есть что вспомнить, оказалось более чем достаточно.

Понятно ему, как и остальным в их взводе, было и накануне, и в начавшемся дне, конкретное назначение лишь небольшой части привезенного из России груза. Тех нескольких десятков, бережно завернутых в брезент, сосновых елочек, что были встречены десантниками, превратившимися в грузчиков, с нескрываемым восторгом. Как-никак всего через неделю — вступал в свои права Новый год: наступавший — 1989-й. И эти, пахнувшие смолой, подарки с Родины давно ожидались здесь, на военно-воздушной базе в пригороде афганского Файзабада.

Но только ими — лесными смолистыми красавицами, да еще и упаковками с продуктами и ящиками с боеприпасами дело не ограничилось.

Из внушительных по своим размерам, грузовых отсеков, остывавших сейчас, после перелета, двух «ИЛов» солдаты вытаскивали все, что проделало по воздуху путь за тысячи километров.

И по приказу офицеров из экипажа, прилетевшего «с большой земли», самолета и своих собственных командиров — с базы, их бравая, пусть и довольно уже мокрая, под нескончаемым дождем, «десантура» дружно выкатила на бетонку аэродрома еще и пару, необычных — укрытых брезентом от посторонних глаз, вертолетов.

Многих, как и Сергея, терзало любопытство. Однако подробно рассматривать эти странные машины было некогда. Едва солдаты выкатили летательные аппараты наружу, освободив от них крылатые грузовики, как их тут же, под покровом еще царящей вокруг темноты, аккуратно прибрали «на место».

Сделали это достаточно традиционно.

Обе машины со, сложенными, все еще полагается при транспортируемом варианте, винтами, оперативно утащили тягачи прямиком в закрытые от постороннего взгляда, ангары базы.

— Любому ясно — зачем!

— Повезли необычные «вертушки» на окончательную доводку, — посыпались реплики со стороны уставших десантников.

Кроме того, невысказанными остались мысли опытных вояк, понимавших, что может ждать за разглашение военной тайны. В том числе и о судьбе этих вертолетов: А, может быть, и добавят к ним (уже в закрытом от посторонних глаз ангаре) что-то еще. Навесят самое секретное, что пока рано являть взорам простых десантников.

Пока же никто не прерывал «разговорчики в строю», то один, то другой подавали новые, несколько запоздавшие реплики:

— Новое оружие в горах не помешает!

— Дадим духам по первое число!

Могли бы и дальше высказываться невольные зрители дебюта новой техники на афганской земле, если бы злободневная тема не закрылась сама собой. Как «медным тазом» — новыми заботами.

Винтокрылые машины исчезли так же внезапно, как и появились. Но им — бойцам спецназа, так неожиданно ставшим грузчиками, еще пришлось довольно долго вытаскивать и отправлять по тому, же адресу — в ангарные хранилища другие «секреты», прибывшие с небесным визитером.

Были это и какие-то, никому из десантников неизвестные — ярко раскрашенные стальные баллоны, и вполне прозаичные ящики, вроде бы как — с боеприпасами.

— Что, у них совсем перевелись свои «амбалы» — грузчики из батальона аэродромного обеспечения! — в сердцах от обиды обратился рассерженный Сергей к своему ротному, когда появилась короткая передышка во время тяжелый работы.

— Отставить разговорчики! — оборвал тогда его неуставную реплику старший лейтенант Воронцов. — Занимайтесь тем, что приказано.

И строго глянул на своего помощника, неожиданно для него самого, распустившего длинный, не по уставу язык:

— Не первый год в армии, могли бы уже знать…

Откуда было догадаться сержанту, что и тот сам — командир элитного подразделения — роты специального назначения, не меньше его озадачен странным заданием.

Звучало которое так:

— В кратчайший срок — до рассвета произвести разгрузку прилетевших вне расписания самолетов.

Кроме того — для сохранения строжайшей секретности, сделать все предстояло еще и собственными силами, без какого бы то ни было, привлечения к этому людей из других подразделений.

Дополнительную информацию командир бригады — полковник Никифоров успел добавить потом, когда, после окончания совещания в штабе, задержал Воронцова у себя дольше других:

— Это дело, старлей серьезное!

Тогда комбриг даже несколько снизошел до подчиненного с подобием объяснения ситуации.

— Оттого именно ты со своими сорвиголовами, а не другие, к нему допущены, — услышал командир роты. — Тем более знай — роте его и выполнять.

После чего, впрочем, снова Никифоров напустил на себя привычную уставную строгость:

— Так что держите там у себя рты на защелках…

Всего этого не знали сами десантники. Ни рядовые, ни младшие командиры. Потому могли, как угодно оценивать все случившееся с ними со всеми прошлой ночью, под проливным холодным дождем.

— Работа — работой, а подъем, как всегда — будет по распорядку!

Вот так — будучи недовольным лишней, нагрузкой, ворчал на свою незавидную участь, Калуга. И не раз той ночью, когда находился в, уже опустевшем, брюхе, второго разгруженного ими транспортника.

Того же мнения были и все остальные.

Не скрывал Сергей своего раздражения и когда их, наконец-то, отпустили с разгрузки в расположение роты. Увели на ночлег в казарму. В эту вот — самую длинную, как скука, брезентовую — стационарную палатку с утоптанным глиняным полом…

— Пора! — светящиеся стрелки «командирских» часов, отсвечивающие фосфорными линиями циферблата на левом запястье Сергея, безукоризненно подтвердили его точное ощущение времени.

Через полчаса — общий подъем. Тогда многоголосо рассыплется в прах хрупкая ночная тишина. Взовьются штопором под низкий потолок шум и гам от многих десятков, разом проснувшихся, парней. Забренчат на улице, заиндевевшие в ночной прохладе, рукомойники.

Да и что греха таить. Не хуже иного экстрасенса может предсказать Сергей ближайшее будущее, когда «отборный мат» покроет невезучих солдат, не дай Бог, обувших по ошибке чужие сапоги.

А то и сам «кирзач» загрохочет по полу, тяжкой гранатой возвращаясь к своему хозяину через всю казарму.

…Пока же еще царит в палатке тишина. Как неброский, но исключительно практичный в быту, афганский ковер из шерстяных нитей, она словно соткана из ровного дыхания здоровых, хорошо потрудившихся накануне людей.

Разве что изредка перемежается она резким скрипом пружин под каким-нибудь, перевернувшимся в забытьи, счастливчиком — обладателем самого сладкого — предутреннего сна.

А вот Сергей не только сегодня — всегда встает первым, как бы накануне не уставал.

Привык к этому еще в детской доме. Там с первого дня, еще мальчишкой усвоил, что лодыря и засоню непременно ждут неприятности. То — водой обольют шутники-обидчики, то — вынесут его вместе с кроватью в коридор под насмешки девчонок из соседних комнат.

Не изменил характеру «жаворонка» и потом, когда повзрослел и уже не боялся возможных обидчиков.

Тем более в армии. Где накачал на, вездесущем в каждой воинской части, гимнастическом турнике крепкие перекатывающиеся под кожей, литые как чугунные шары, мускулы.

Вроде бы мог смело «прихватывать» на подъемах десяток — другой лишних минут, коли никто не помешает.

Но нет. Обычно просыпается Сергей Калуга вот как сейчас — самым первым в подразделении.

Более того. В последнее время полюбились Сергею именно эти, юные мгновения утра, когда кажется, что нет никого вокруг и ты один как перст на всем белом свете.

Да и выгода налицо. Уже в том, что никто под руку не лезет, не мешает делать зарядку, не пристает со своими проблемами.

Был и еще один повод к раннему подъему. И в этом Сергей не стая бы признаваться никому, в том числе и самому себе.

…Все двадцать лет, насколько себя знает, почти не знает Калуга личной жизни. Все — проходит в коллективе, все сообща: детский дом, профтехучилище, потом вот — армия. Всегда у всех на виду.

О том же, что она непременно была — его собственная семья, даже верится ему с трудом. И все же отдельные воспоминания реальной прошлой и совершенно счастливой жизни еще теплятся в уголке души. До сих пор держатся на первых осмысленных детских впечатлениях.

Помнит Сергей, как вот так же по утрам будил его не истошный окрик дежурного, а деловитый посвист керогаза — на котором мама готовила завтрак. Потом вела сына в детский сад, а сама до вечера убегала на работу.

Давно не стало её, в одиночку так и не поднявшей, как мечтала, на ноги плод своей незадавшейся любви. Трудилась, что было сил, составителем вагонов в железнодорожном цехе металлургического завода. Там же, в роковой и страшный момент однажды попала под колеса поезда.

С тех пор всего и осталось в памяти Сергея о матери, разве что тот утренний посвист, рвущегося из форсунки, пламени керогаза, да острый утренний запах керосинового нагара.

Столько лет прошло с тех пор, а не забыть никак минуты детского счастья. Да сам и не желает того Сергей. Наоборот. Не скрывая от самого себя, бережет в памяти любые подробности о матери, как самое для него ценное.

Уже в армии, попав в крылатые войска — «десантуру», перед самым первым его прыжком с самолёта прошлое вдруг напомнило о себе. Словно Ангел-хранитель рядышком крыльями прошелестел…

Тогда во всю, что называется, ивановскую шла посадка их подразделения на борт транспортника «ИЛ-76». Самолёт уже ревел всеми четырьмя прогретыми турбинами. Волей-неволей заставляя, стоявших поблизости бойцов вдыхать запахи отработанного топлива.

И вот тут, как раз, поймал себя Калуга на тогда неожиданной, но ставшей с тех пор навязчивой мысли о детстве. Она и по сей день всегда возникает в тревожные моменты. Позволяя собраться как никогда. В том числе и во время сборов на очередное задание. Когда не бывает больше у Калуги ни страха, ни волнения перед предстоящим испытанием, хоть высотой, хоть боем.

Потому, наверное, что всегда рядом образ матери, оберегающей сына от любой беды.

Потом уже парень догадался об этой причине своей бесшабашной смелости. А тогда — перед парашютным своим крещением все в душе заполнило странное чувство сопричастности с прошлым.

Всегда приходит оно к Сергею одинаково. Нахлынув вместе с непередаваемыми аэродромными запахами работающих реактивных двигателей — разогретого металла и сгоревшего в соплах керосина.

…Вот и здесь — на файзабадской военно-воздушной базе, особенно влечет парня утренний аэродром, что расположен совсем рядом с их бригадой спецназа.

Это вместилище всего, что может подниматься в небо или уже отлетавшее своё, постоянно напоминает о себе. Теми же самыми, никогда не затихающими ни на минуту звуками подготовки к полетам, ревом взлетов-посадок.

— Ну, паря, вот и все! — под пристальным взглядом Сергея сошлись стрелки на светящемся циферблате его часов. — Время пошло.

Он только подумал, а уже все приходит в движение.

— Рота, подъем! — несется истошный крик дневального, явно опасающегося опоздать с побудкой.

Теперь-то Кривченя действительно с лихвой отрабатывает былой промах. И уже никто не может сказать, что он, не старается, как следует, не выполняет своих, пусть временных, служебных обязанностей ответственного по казарме.

3а пологом палатки оказалось гораздо светлее, чем представлялось Сергею после созерцания им луча мутного света, струившегося из окна у изголовья кровати.

Зимнее утро все основательнее вступало в свои права. Заодно, окончательно и бесповоротно отсекая в небытиё всё связанное со вчерашними заботами.

Будут другие. Ведь недаром так любит вещать командир их роты старший лейтенант Воронцов:

— Новый день — новая пища!

Сергей, вдыхая всей грудью сыроватый и чуть горчащий воздух, чувствует, как новые силы вливаются в него с каждым его, почти осязаемым, глотком.

Между тем, легкий туман, наплывающий с отрогов далеких гор, словно растекается по всему видимому горизонту. Помогает народившемуся рассвету разогнать последние клочья вязкой предутренней темноты.

И вот уже из утренней дымки тумана все сильнее начали проступать очертания и длинного ряда их армейских палаток и, стоящих неподалеку, аэродромных сооружений.

А так же — будто нахохленных под утренней сыростью двух горбатых транспортных «ИЛов».

— Те самые — вчерашние! — недовольно пробурчал себе под нос Сергей, вспоминая тяжелую разгрузку.

Но тут он забывает о неприятных часах, проведённых тогда под дождём. Потому, что просто вынужден обернуться. Сделав это в ответ на неожиданное обращение, адресованное именно ему, а никому-то другому.

— Сержант Калуга! — знакомый властный голос окликнул его, раздавшись где-то совсем рядом.

Сергей отреагировал на свою фамилию тем, что повернулся резко на носках и прямо перед собой увидел своего непосредственного командира — старшего лейтенанта Воронцова.

Как оказалось, в тот момент офицер только-только вышел из-за палатки, откуда тянулась дорога в сторону построек, занимаемых командованием базой. Вот почему старший лейтенант и оказался не замеченным Калугой раньше того, как сам окликнул сержанта.

— После завтрака зайдите в штаб! — словно поясняя причину личного внимания к подчинённому, приказал тот, попутно ответив на уставное приветствие козырнувшего сержанта.

На какое-то лёгкое мгновение рука была приставлена к выгоревшему, но чистому и сухому, форменному голубому берету десантника, сохранённому вчера от дождевого душа своим рачительным владельцем.

Только и офицер тоже мог похвастаться тем, что аврал не сказался на его безупречном внешнем виде.

— Вот ведь, сущий стиляга, одет как с иголочки, хотя ночью упирался на разгрузке самолетов наравне со всеми, — непроизвольно мелькнуло в мыслях Сергея.

Вслух же высказал совсем иное, молодцеватое:

— Так точно, товарищ старший лейтенант, после столовой — обязательно зайти в штаб бригады!

Потом, сменив чеканный служебный тон на более простой и почти что дружеский, улыбаясь, спросил у Воронцова:

— Неужели отправляют меня домой, товарищ командир?!

— Там увидите! — не стал вдаваться в подробности приказа Воронцов. — А пока живее стройте взвод на утреннюю поверку.

Он мотнул головой на оживление, давно царившее у соседей перед другой, такой же точно брезентовой казармой:

— Вон уже другие на плацу, а из твоего взвода еще тянутся. Как худые бабы на станичный базар.

Калуга вздохнул, понимая, что бабы не бабы, а его команды на построение точно заждались десантники. И точно — они, казалось, только и ждали зычного голоса сержанта, чтобы превратиться в дисциплинированных солдат из массы недоспавших шутников и балагуров…

На дворе — декабрь.

А в предыдущем месяце — ноябре у Сергея подошёл к концу срок действительной армейской службы. Причем, за все два года, что тянется солдатская лямка, десантную иерархию проходил именно здесь — в Афганистане. Был «сынком», «чижом», «черпаком» и «дедом», пока не обрел своего сегодняшнего статуса — «дембель».

Уже месяц как должен был бы отправиться Сергей «за речку» для увольнения в запас. Да все тянут штабные писари с оформлением бумаг его самого — Сергея Калуги. Или как значится он сам по штатному расписанию части — заместителя командира взвода бригады специального назначения.

Так, может быть, теперь дело сдвинулось с мертвой точки? — не расчётливо радуется он наступавшим переменам своей участи.

Совсем забыв о скучной присказке их детдомовского сторожа, дескать, хочешь рассмешить Бога, поделись с ним своими планами.

И Калуга поддался чувству скорого возвращения к мирной жизни.

Не ведая, что и боевые будни еще далеко не кончились для него лично и тех, кто беззаботно строился на обычную утреннюю поверку.

Глава вторая

Ночному появлению в хозяйстве полковника Никифорова двух транспортных «ИЛ-76» с не совсем обычным — требующим именно ночной и срочной разгрузки содержимым, предшествовал визит специального посланца из Кабула.

Он явился от самого верховного правителя республики — Наджибуллы.

Во всяком случае, соответствующее уведомление об этом в штаб бригады спецназа поступило загодя. Зато во всём остальном столичный чиновник из верхнего эшелона правящего режима не отошёл от своих прежних правил и привычек.

Зная о постоянной утечке информации к нежелательным структурам, он предпринял все необходимые меры. Так что, позволив в штабах — у себя в Кабуле и здесь в провинции узнать о своём распорядке ближайших действий, непосредственный визит всё равно обставил со всей возможной секретностью.

В том числе проявились предосторожности в том, что саму военно-воздушную базу шурави совершенно неожиданно.

Именно так обычно бывало и прежде, когда бригада спецназа полковника Никифорова участвовала в «боевых» совместно с сотрудниками республиканской службы безопасности — ХАД.

И тогда, несмотря на столь мощную огневую поддержку союзников, Рахнавар не выпячивался на первый план. Был крайне осмотрительным в делах, касавшихся личного благополучия, когда предпринимал строжайшие меры предосторожности.

Но не оттого, что был патологическим трусом. Если требовали того обстоятельства, сановный афганец постоянно хватался за оружие. Стараясь не оставлять возможных свидетелей личных «подвигов».

Всё это не осталось без внимания наблюдательного Никифорова, заставлявшего ещё собственных контрразведчиков, постоянно докладывать ему о малейших подробностях сотрудничества с правительственными силами ДРА.

Комбриг давно стал догадываться, что маску «невидимки» его партнёр — столичный подполковник облачал на себя исключительно по политическим соображениям. Для того чтобы не «светиться» своим личным участием в кровавых акциях «по зачистке», способных в будущем негативно отразиться на его карьере.

А вот теперь, видно, что-то переменилось, коли прямо средь бела дня хитрый лис Рахнавар не испугался возможной огласки и со своими молодчиками собрался приехать в расположение советских десантников.

— Ждите, товарищ полковник, в гости дорогого рафика Рахнавара! Скоро будет! — по высокочастотной связи передали комбригу из оперативного отдела кабульского штаба ОКСВ — ограниченного контингента Советских войск в Демократической Республике Афганистан.

На той стороне провода, как раз был сокурсник Никифорова по академии имени Фрунзе — полковник Дроздов.

Потому, по мнению его менее удачливого, всего лишь строевого офицера из заштатного Файзабада:

— Не мешало бы выявить у этого высокопоставленного столичного штабиста любые дополнительные факты.

Особенно те, что могли бы пригодиться при встрече с неожиданным гостем.

Но, всегда дружелюбный и откровенный Дроздов в этом случае почему-то уклонился от прежнего общительного тона. Более того — повел себя прямо не по-товарищески, отказавшись, что называется, «на отрез» распространяться о конкретных деталях.

Ограничился простым предупреждением:

— Теперь он особенно важная персона.

И все же старые отношения однокашников не могли не сказаться на общении. И Дроздов не устоял от соблазна предупредить Никифорова о том, какое значение придается этой, явно, не рядовой поездке крупного чиновника местной службы Афганской государственной безопасности — ХАД.

— Потому обеспечь пониманием, — рокотала трубка. — Соглашайся на все то, что предложит.

Никифоров внимал каждому слову.

— Одним словом, как можно лояльней содействуй любым дельным предложениям, — продолжал Дроздов. — А бездельных идей у того, как правило, не бывает.

После незатейливой шутки в трубке раздался хохоток, несколько смягчивший общение однокашников.

— Да и от тех, коли окажутся, — внезапно полковник Дроздов стал исключительно серьезным. — Не уклоняйся.

И был полностью прав, в нынешнем понимании Никифорова, считавшего верной поговорку — С волками жить, по-волчьи выть!

И пока страной верховодит именно это правительство Наджиба, по его мнению, следовало, действительно, во всём соглашаться с единственными союзниками на здешней земле.

Положив тяжелую эбонитовую трубку на рычаги телефонного аппарата, комбриг от, переполнявших его дурных предчувствий с досадой ударил тяжёлым кулаком по столу, обитому зелёным канцелярским сукном.

— Брянского бы волка ему в товарищи, этому Рахнавару, — неизвестно кому крикнул он в своем пустом кабинете. — Тараканов бы ему по углам травить, а не руководить республиканской службой госбезопасности.

Действительно, обращение «дост» — по точному переводу слова «друг» со здешнего языка как нельзя больше подходил к хадовцу Рахнавару. Особенно в качестве русского созвучия «дост» — «дуст».

Было когда-то такое ядовитое средство от огородных вредителей, хорошо помнит Никифоров. Говорят, даже Нобелевскую премию в начале века принесло оно своему швейцарскому создателю.

Крепко засело в памяти полковника Никифорова и то, как мать в деревне выводила, резко пахнущим белым порошком, капустных слизней. Нисколько не жалела этот, достаточно недорогое и доступное каждому ядовитое вещество. На своём огородике, она прямо из горсти щедро посыпала им завязавшиеся кочаны и листья.

Это уже потом стало известно, что вместе с гусеницами, по совету агрономов, травила огородница и свою собственную семью. Очень уж вредным веществом оказался этот самый дуст, в душе гневается до сих пор, повзрослевший любитель домашних кочерыжек.

— Теперь-то злосчастный дуст, крепко-накрепко запретили, зато нашлось не менее вредное создание цивилизации — этот самый дост Рахнавар, — выдавая мысли, снова вслух произнёс комбриг, вдвойне не боясь огласки уже потому, что в кабинете, как ни говори, он был один, без свидетелей.

У полковника Никифорова немало имеется фактов, наглядно доказывающих принадлежность хадовца к породе самых отъявленных на земле мерзавцев и хищников.

Ведь, чего бы только не касались и замыслы, и поступки подполковника Рахнавара, всегда рядом с ним — под руку или следом, шагает смерть, обильно собирая, зачастую, совершенно бессмысленную, кровавую жатву. Однако ничего не поделаешь.

По своему «афганскому прохождению службы» комбриг советского спецназа не раз был вынужден напрямую сотрудничать с Рахнаваром и его людьми.

Никифоров, готовясь к новой встрече с «другом», старался забыть, как буквально, с души воротило, когда, после иной боевой операции, люди из ХАД появлялись там, где только что шел бой.

После чего с каким-то адским упоением жгли, резали, убивали еще оставшихся в живых пленных душманов, тащили к себе в машины все, что представляло хоть какую-нибудь ценность.

Все видел и знал Рахнавар, но никогда и пальцем не желал пошевелить, чтобы напомнить о долге, запретить заниматься садизмом. И уж, тем более, не пресекал преступления зарвавшихся мародёров. Прекрасно понимая, что, такому как он, никто не указ. А если какой безрассудный смельчак и краснобай отыщется, то другой остережется следовать его примеру, если, конечно, не боится за своё личное благополучие.

В том числе и союзники.

«Спасибо, шурави, за все хорошее, только теперь вы — в стороне!» — словно горело во взгляде безжалостного подполковника, руководившего карательным продолжением очередной, близившейся к окончанию войсковой операции.

И полковник Никифоров не протестовал против бессмысленной жестокости «помощников» из царандоя.

Потому, что прекрасно знал непреодолимую силу, реально стоящую за спинами этих карателей. Да и приказ обязан был выполнять без проволочек, по которому, вышедшие из боя, спецназовцы обязаны передавать представителям столичных властей каждый отбитый у душманов кишлак.

Таким образом, пленные и трофеи — оружие, редкости, ценное добро, так и исчезали бесследно в обозах многочисленных отрядов милиции — царандоя, без обязательного сопровождения, которого, предусмотрительный Рахнавар не делал ни шагу вне стен своего столичного Управления службы безопасности — ХАД.

Обычно, едва, вышедшие из боя, шурави забрав своих раненых и убитых, только еще грузились в вертолеты или в бронетехнику, чтобы отправиться обратно на свои базы, как за их спинами уже слышались выстрелы нетерпеливых афганских карателей.

То проявляли себя заплечных дел мастера — афганского Берии, как не раз, что называется, за глаза, как и многие другие, именовал про себя Рахнавара полковник Никифоров.

И у него был серьезный повод считать именно так, а не иначе. Среди недовольных хадовской жестокостью советских офицеров ходили всякие разговоры.

Мол, не щадит дост, ни старых, ни малых. Карает без суда и следствия, пользуясь лишь собственной властью, жителей мятежных селений. Прибегает к расстрелу как к единственному способу усмирения.

Правда, давно уже, что-то не было слышно о Рахнаваре.

— Наверное, присмирел, всерьез задумался о том, как будет спасаться после скорого окончания войны, уже не от отдельных каких душманов и их полевых командиров, а от всего собственного народа! — однажды, в разговоре со штабными предположил Никифоров.

И вот на тебе, снова объявился, собственной персоной зловещий персонаж жутких историй, когда уже ни думал, ни гадал комбриг, что доведется снова встретиться с этим шакалом — любителем падали.

Вот так — размышляя о возможных причинах предполагавшейся встречи, от всей души негодовал по этому поводу Никифоров.

Разные мысли приходили к нему насчет причин телефонного звонка по поводу приезда чиновника из Кабула.

Сходилось же все к одному: затевается что-то очень важное!

И сам прежний опыт подсказывал, что по всяким пустякам из штаба армии беспокоить не станут. Правда, после недавнего телевизионного выступления генсека о скором выводе советских войск из Афганистана, с души Никифорова словно тяжелый камень сняли.

Долгие недели, прошедшие в ожидании вывода своей части на Родину, он молил небо лишь об одном:

— О перемирии.

Очень уж не хотел теперь, напоследок, терять кого-либо из своих солдат и офицеров — война как-никак кончается и не к чему лишние жертвы. Да и воевали, выходит, зря.

По мнению Никифорова — козе под хвост летело многолетнее стояние сороковой армии в неласковых горах и долинах Афганистана. Так что выходить отсюда следовало поскорее, и без всевозможных эксцессов.

Все к тому и шло, если бы не эта чертова весточка о скором приезде в расположение бригады Рахнавара.

— Оно, однако, вот как повернулось, — размышлял комбриг. — Вновь и явно не просто так объявился знакомец из ХАД. А такой как он, действительно, безделицей ограничиваться не станет. Не иначе как снова что-то страшное затеял?

Эта мысль возвращалась вновь и вновь, то тревожила, то пугала полковника, привыкшего ожидать от Рахнавара одних лишь неприятностей. А теперь — тем более. Ведь, не мог афганец понимать, что если уйдут советские войска, то лицом к лицу останется он со своими бывшими жертвами. Рано или поздно наступит черед искупления грехов, совершенных перед собственным народом.

Думай не думай, но так и не пришел полковник Никифоров, к какому либо реальному ответу на вопрос: зачем к нему в расположение снова едет Рахнавар?

За этой мыслью его и застало сообщение с контрольно-пропускного пункта военно-воздушной базы о прибытии важного гостя. Но время, словно отпущенное самой судьбой на размышления, не пропало даром. Никифоров успел все продумать и окончательно сформулировать для себя аргументы вежливого нежелания пойти навстречу новым замыслам Рахнавара:

— Моя бригада к боевым действиям не готова!

Доказательств тому полковник выискал много. При этом, каждое их них было достаточно весомым. А одно вообще нельзя было опровергнуть при всём старании и важных связях гостя — техника, уже не первую неделю полным ходом отправляется по воздуху в Союз.

Не мог не знать Рахнавар и о том, что многие старослужащие уволены в запас, а новобранцев сюда присылать перестали. Да и зачем вся боевая суета, если через месяц-другой состоится полный вывод войск?!

— Товарищ полковник, на контрольно-пропускной пункт прибыла броневая группа царандоя, — донеслось по связи. — Состоит из трёх боевых машин.

Следовало немедленно отреагировать на информацию.

— Откуда они появились у тебя на КПП? — просто по привычке поинтересовался комбриг, начавший понимать, что если это на самом деле Рахнавар собственной персоной, то уже как пить дать, от сотрудничества с карателями бригаде спецназа никак не отказаться.

— Из Кабула, товарищ полковник, — подтвердил его самые худшие опасения собеседник. — Их командир показал пропуск на территорию базы и упомянул о предполагаемой встрече с Вами.

Никифоров невольно тянул с ответом, в ходе возникшей паузы ожидая завершения доклада. Это понял командир охранного батальона, как оказалось, лично встретивший у КПП незваных визитеров.

После затянувшегося в трубке молчания он добавил-таки существенное уточнение:

— Судя по всему, это царандоевский спецназ из ХАД!

— Кто конкретно? — на всякий случай осведомился Никифоров.

Хотя уже сам прекрасно знал, что за афганское подразделение могло сегодня прибыть на базу.

— Подполковник Рахнавар и его люди.

— Да, я его жду, — последовал приказ. — Пропустите!

Из окна своего кабинета Никифоров вскоре увидел реальное подтверждение выполнения отданного им только что распоряжения. Рядом со штабом, на площадке для стоянки техники, появилось несколько чужих бронетранспортеров. Каждый нес на себе эмблему республики Афганистан.

По трафарету и довольно грубо намалеванные прямо по пятнистой окраске на бортах боевых машин, эти гербы не внушали особого уважения. Даже отсюда — из окна штаба они казались лишь шуточным украшением серьезной военной мощи союзников, в свою очередь готовых сняться с места и убраться назад, после того, как политики уже поняли всю бесперспективность здешнего бряцания оружием.

Сами царандоевцы, замеченные через окно полковником, заметно устали в долгом пути. Видимо, всю дорогу солдаты так и сидели на БТРах в полном вооружении. Потому теперь, в конце важного маршрута они облегченно попрыгали на землю.

Иные из них, сделали это, даже не дожидаясь, когда боевые машины остановят движение.

Разминаясь после долгого пути, вооружённые афганцы гортанно галдели. Наверняка, в предвкушении скорого обеда с армейской кухни. Помня о прежнем хлебосольстве шурави.

Но обед по распорядку, а война, как говорится, войной. Не забывают приезжие демонстративно поглядывать и по сторонам. Уже не как гости, а в качестве вполне готовых хозяев объекта. В любой момент готовых принять его со всем содержимым ангаром и служебных помещений.

Один резко выделялся на фоне остальных афганцев.

Уже потому, что был облачен в камуфлированную офицерскую форму советского образца. Он своим окриком и прекратил внезапно возникшую вольницу в своих рядах.

Он что-то зло крикнул своим подчиненным. Чем заставил собраться у бронетранспортёров. Только после этого набрался степенности и направился прямо по дорожке, ведущей в штабное помещение.

После его команда царандоевцы действительно присмирели. Если только так можно было сказать о людях, привыкших к полной вольности и панибратству.

— Давно пора сказать, ему чтобы не рядился постоянно «в шурави», — с неприязнью произнёс Никифоров слова.

Те самые, исключительно откровенные, которые на самом деле никогда бы не стал произносить при опасном госте.

Оставалось и на этот раз только скрипеть зубами с досадой на собственное бессилие. У Рахнавара, действительно, были слишком широкие связи на самом верху, в том числе и в штабе сороковой армии, чтобы остудить любую неприязнь холодным душем самосохранения.

Потому кроме неприятностей ссора с ним ничего не сулить не могла. А вот с самого этого гуся все скатится как вода после купания.

— Здравия желаю, рафик полковник! — между тем раздалось от входных дверей, прерывая не самые приятные размышления хозяина кабинета.

Войдя вместе с порученцем, гость, не дал тому доложить о своём приезде как положено. Вместо этого он сначала заговорил первым. А потом, осклабившись прямо с порога кабинета так, словно символизируя улыбкой само мировое радушие, смело шагнул к столу Никифорова. Где довольно опасного посетителя готовы были принять действительно как самого лучшего друга.

Радость, так лучилась от лица Рахнавара, что тут же передалась его советскому партнёру по будущей операции.

— Желаю того же, рафик подполковник! — с непроизвольной ответной улыбкой откликнулся комбриг.

Как ни крепился, как ни настраивал он себя перед неприятным разговором, а все же не смог сохранить желаемую холодность даже он — знаток всех правил штабной политкорректности.

— Как добрались, не встретили кого по пути? — с ничего не значащей фразы начался переход от проявления традиционного восточного гостеприимства к сугубо деловому обмену мнений.

— Слава Аллаху, всё обошлось благополучно, — довольный результатом, отчеканил гость. — Хотя был момент, когда чуть не попали под засаду, но сумели проскочить её на полной скорости.

И вот теперь был самый удобный момент «навести мосты» по поводу предстоящей затеи Рахнавара.

— По какой надобности, хотелось бы знать, рисковали жизнью? — спросил хозяин кабинета после обмена рукопожатиями.

Гость продолжал улыбаться, однако, открывать свои карты не спешил.

— Это вам скажут из штаба сразу же после сообщения о моем к Вам приезде, — четко сформулировал он свой ответ.

Затем уверенно, как истинный хозяин, сначала прошелся по кабинету, а затем, не прося на то особого разрешения, бесцеремонно развалился на диванчике, что стоял в самом углу этой штабной комбриговской вотчины.

Никифорова хотя и покоробила такая вольность, но он предпочел промолчать. Тем более что ему важнее было узнать причину визита, а не корить по пустяки хамоватого и заносчивого вельможу. Потому одна рука полковника потянулась к трубке телефона, в то время когда другая уже надавила нужную кнопку номеронабирателя на приборе селекторной связи.

Абонент на другом конце провода отозвался сразу же, готовый выполнить любой приказ командира, а не только — просто явиться к нему в кабинет.

Вызвавшему шифровальщика, Никифорову не пришлось долго ждать исполнения своего приказа.

Тот по службе находился совсем рядом — в том же корпусе штаба. И прошло лишь несколько минут, как прапорщик получил из первых рук задание дать условное сообщение в штаб армии.

После этого, проводив специалиста по шифрам, Никифоров не забыл снова воспользоваться селектором. Но на этот раз лишь для того, чтобы напомнить своему помощнику в приёмной, дескать, гостя пора бы и чайком напоить.

— Или, может быть, соточку-другую с дальней дороги? — одновременно, бросив трубку на рычаги аппарата связи, предложил он хадовцу. — Думаю, что не помешает осушить за благополучный приезд!

Тот, в свою очередь, словно ждал подобного предложения:

— Не откажусь, от рюмки «Столичной» если к ней вдобавок припасен московский огурчик!

Затем, словно бы оправдывая собственное, известное даже Никифорову, пристрастие к водке, Рахнавар добавил:

— Уж больно привык к вашему главному русскому бренду — «Столичной» за годы учебы в Москве.

В предвкушении угощения, визитера потянуло на рассуждения по поводу предстоящего удовольствия:

— Здесь-то с ней проблемы.

И хотя Никифорову прекрасно были известны местные гастрономические и питейные трудности, он прислушивался не перебивая.

— Больше пьем коньяк, да виски, — между тем, непринужденно разглагольствовал подполковник ХАД. — А от них у меня — изжога.

— Верно, бывает и у меня такая напасть, — согласился с ним хозяин кабинета. — Тут главное знать меру, не перебирать за воротник!

Говорил, впрочем, Никифоров одно, а думал про себя другое. В Москве, дескать, Рахнавар только пьянствовать и обучился. Ну, может быть, еще и в знания языка изрядно поднаторел. Набрался штабного опыта.

— Зато вояка из него получился неважный! — про себя усмехнулся Никифоров.

Тогда как у самого прямо на языке, так и вертелись и другие, тоже совершенно не дипломатичные слова, мол, кровь пускать безоружным людям и самый последний дурак сможет! Ты же в атаку пойди? Сразу и про изжогу позабудешь.

Вслух же отшутился:

— И мой папа был такой же поклонник интернационального общения.

После чего продолжил остроту:

— Сыр любил, разумеется, исключительно голландский, но чтобы обязательно его российской водкой запивать.

Оба натянуто рассмеялись избитому каламбуру.

Всё время, пока помощник «колдовал» у стоящего рядом с дивана, журнального столика, готовя на нём угощение для гостя, комбриг не терял время даром. Никифорову успели доложить, что в ответ на сообщение из бригады о приезде Рахнавара, от полковника Дроздова из штаба армии получено подтверждение полномочий ответственного сотрудника ХАД.

— Пришел и секретный приказ, но он находится еще в расшифровке, — добавил к сказанному начальник особого отдела.

Слушая голос подчиненного, доносившийся из телефонной трубки, Никифоров покосился на гостя.

— В оперативности ему действительно не откажешь! — подумал комбриг. — Умеет этот тип создать особый антураж вокруг своей персоны.

Однако тот как будто и не замечал, поднявшейся вокруг его персоны, суеты.

Совершенно не церемонясь с сервировкой, наведенной порученцем на журнальном столике, начал хозяйничать по-своему. Вполне умело разлил водку по хрустальным рюмкам. Поднял одну из них сухими длинными пальцами. Кивнул головой в направлении хозяина, словно пожелал тому удачи. И ещё более невозмутимо процедил сквозь зубы холодное содержимое.

Водка пришлась по вкусу.

Видно это было по тому, как, отставив на столик опорожненную рюмку, гость смачно захрустел маринованным огурцом. Управившись с этим, потянулся вилкой за другим.

Подцепил и его, оказавшегося «столь же зелёным и пупырчатым, как предыдущий собрат с огуречной грядки». А съев под водочку закуску, подполковник не смог удержаться и снова запустил вилку прямо в стеклянную банку с товарным знаком зарубежной фирмы изготовителя овощного деликатеса — «Глобус».

Выведенная белыми буквами по синему фону, надпись подтверждала, что не только Советский Союз, но и все остальные страны социалистического лагеря, принимают участие в материальном и продуктовом снабжении всем необходимым, воевавшего Афганистане ограниченного контингента вооружённых сил супердержавы.

Конец ознакомительного фрагмента.