Жареные зеленые помидоры в кафе «Полустанок»

Фэнни Флэгг, 1987

Если приблизить этот томик к уху, то наверняка можно услышать чей-то смех, плач, разговоры, шум поезда, шорох листвы, звяканье вилок и ложек. Прислушайтесь к звукам, пробивающимся через обложку, и вы узнаете историю одного маленького американского городка, в котором, как и везде в мире, переплелись любовь и боль, страхи и надежды, дружба и ненависть. История эта будет рассказана с такой искренностью, что запомнится на долгие годы, и роман Фэнни Флэгг станет одной из самых любимых книг – как стал он для очень многих во всем мире. Иджи всегда была сорванцом с обостренным чувством справедливости. Такой она и осталась, когда выросла и вместе с любимой подругой открыла кафе «Полустанок», в котором привечает всех, бедных и зажиточных, черных и белых, веселых и печальных. Истории,что происходят с Иджи и ее близкими, иногда до боли реалистичны, а порой они совершенно невероятны, но всегда затягивают, заставляя переживать так, будто все это происходит в реальной жизни. Ибо великий роман Фэнни Флэгг и есть сама жизнь. «Жареные зеленые помидоры» – настоящая классика, один из лучших американских романов XX века. Исключительно добрая, тонкая книга, пропитанная любовью к людям, юмором и легкой грустью. Несомненный шедевр. Озон Фэнни Флэгг – из тех немногих писателей, чьи мудрые и поэтичные книги оставляют долгое и изумительно приятное послевкусие. Обаятельная, смешная и щемяще-проникновенная проза Фэнни Флэгг – универсальное средство от хандры. С наслаждением вживаясь в уютный мир ее романов, сводя короткое знакомство с живыми и узнаваемыми персонажами, мы получаем отличный шанс на время забыть о тревогах и трудностях, окружающих нас в реальной жизни. Psychology «Жареные зеленые помидоры» заслуженно вошли в список главных женских книг XX века. Коммерсант Этот роман можно читать и просто для отдыха, и ради серьезных философских раздумий. Или для того, чтобы вспомнить: на закат можно смотреть хоть каждый вечер, причем бесплатно, и он всегда разный. Литературная газета

Давенпорт, штат Айова

Лагерь безработных

15 октября 1929 г.

Пять человек ежились вокруг костерка, оранжевые блики и черные тени плясали по лицам. Они пили кофейную бурду из жестяных кружек: Джим Смоки Филлипс, Элмо Уильямс Клякса, Джейк Долгоносик, Кривой Саккет и Чаттануга Рыжий Брехун — пятеро из тысячи двухсот мужчин и подростков, скитавшихся в том году по городам и весям.

Смоки Филлипс глянул на небо и промолчал; остальные сделали то же самое. На разговоры сегодня не тянуло, потому что ледяные пощипывания ночного ветерка означали приближение еще одной суровой зимы. Смоки понимал: пора снова подаваться на юг вслед за стаями диких гусей.

Он родился морозным утром в Смоки-Маунтинс в Теннесси. Его отец, кривоногий мужичок, был самогонщиком во втором поколении и с большим почтением относился к продукции собственного производства. Он совершил роковую ошибку, женившись на «добропорядочной деревенской девушке», которая целиком и полностью посвятила жизнь некоей Пайнгроувской добровольной баптистской церкви.

В детстве Смоки часами просиживал со своей младшей сестрой Бернис на жесткой деревянной скамье в церкви, думая только о еде. Иногда во время молитвенного собрания мать вставала и начинала бормотать что-то бессвязное на непонятном языке. Но чем одержимее становилась мать, тем меньше религиозности оставалось в отце. В конце концов он совсем перестал ходить с ними церковь, а детям сказал: «В Бога я верю, но сомневаюсь, что надо сходить с ума, пытаясь доказать это».

Однажды весной — Смоки тогда было восемь лет — Господь объявил матери, что в ее мужа вселился дьявол, и она донесла на него в налоговую полицию. Смоки помнит, как они с сестрой провожали отца от сарая, где стоял самогонный аппарат, до дороги, а за спиной у него шел вооруженный полицейский.

Проходя мимо жены, отец недоуменно посмотрел на нее и сказал: «Женщина, ты хоть понимаешь, что натворила? Ты вырвала кусок хлеба у себя изо рта».

В тот день Смоки видел его в последний раз.

После этого мать совсем обезумела и связалась с группой фанатиков из секты святых заклинателей змеи. Однажды вечером краснолицый растрепанный проповедник целый час драл глотку и бил кулаками по Библии, чем довел своих босых прихожан до полного исступления. Публика что-то монотонно распевала и колотила по полу пятками. Потом проповедник достал откуда-то холщовый мешок, выхватил из него двух огромных гремучих змей и принялся крутить их над головой, взывая к Богу.

Смоки оцепенел и сжал руку сестренки. Проповедник прыгал по кругу, призывая верующих взять змею и очистить душу верой в Авраама.

Вдруг мать вскочила, схватила одну из змей и что-то забормотала, уставясь в желтые змеиные глаза, а прихожане начали раскачиваться из стороны в сторону и стонать. Когда мать пошла по комнате, держа змею в руке, они стали валиться на пол, извиваться, визжать, заползать под скамьи и прыгать между рядами. Люди впали в неистовство, а мать выкрикивала: «Хосса! Хеламна! Хессамия!»

Прежде чем Смоки что-либо сообразил, малышка Бернис вырвала руку, подбежала к матери и, дергая ее за подол, закричала:

— Мамочка, не надо!

Все еще пребывая в трансе, женщина на какое-то мгновение опустила безумные глаза на ребенка, и в это время змея сделала выпад и ужалила ее в щеку Ошеломленная, мать посмотрела на змею, и та снова ужалила ее, на этот раз в шею, вонзив ядовитые зубы прямо в сонную артерию. Женщина выронила злобную тварь, и змея, глухо стукнувшись о доски пола, неторопливо поползла между рядами.

Мать оглядела комнату, где воцарилась гробовая тишина. Прихожане, не понимая, что произошло, смотрели на нее в недоумении. Гааза матери начали стекленеть, она медленно осела на пол и умерла.

К Смоки подошел дядя и повел его к выходу. Бернис забрали соседи, а Смоки так и остался жить у дяди. Когда ему исполнилось тринадцать, он ушел по железной дороге куда глаза глядят, чтобы больше никогда не возвращаться в тот дом. С собой он прихватил только фотографию. Иногда он вытаскивал ее из кармана и долго рассматривал. На выцветшем раскрашенном снимке было двое румяных, улыбающихся детей — маленькая пухлая девочка с челкой и розовой лентой, повязанной вокруг головы, и Смоки с аккуратно причесанными каштановыми волосами. Он стоял чуть позади сестренки, прижавшись к ней щекой. Смоки часто думал о Бернис, представлял, как они встретятся, если, конечно, ему суждено будет вернуться.

Ему было лет двадцать, когда охранник столкнул его с товарняка прямо в холодную желтую реку где-то в Джорджии. Барахтаясь в воде, он потерял фотографию и теперь почти не вспоминал о сестре, разве что когда проезжал по ночам мимо Смоки-Маунтинс, кочуя с места на место…

Наутро Смоки Филлипс сел в битком набитый поезд, идущий во Флориду Его мучил голод — последний раз он ел два дня назад. И тут Смоки вспомнил, как его друг Элмо Клякса рассказывал о двух женщинах, которые открыли кафе неподалеку от Бирмингема и никому не отказывали в куске хлеба. Из окна поезда он видел рекламу этого кафе на стенках грузовых вагонов и, когда на глаза ему попалась надпись ПОЛУ СТАНОК, АЛАБАМА, спрыгнул с подножки.

Элмо ничего не напутал, кафе и вправду находилось рядом с железной дорогой — маленькая зеленая развалюха с навесом в белую полоску, под рекламой кока-колы прибита вывеска КАФЕ «ПОЛУСТАНОК». Он обошел дом и постучал в дверь, затянутую москитной сеткой. Невысокая негритянка жарила цыпленка и резала тонкими ломтями зеленые помидоры. Увидев Смоки, она крикнула:

— Миз Иджи!

К двери подошла приятная блондинка лет двадцати, с веснушками и кудряшками. На ней были чистая белая рубашка и мужские брюки. Смоки снял шляпу:

— Простите, мэм, не найдется ли у вас какой-нибудь работенки или еще чего… Мне сейчас трудновато приходится.

Иджи оглядела его драную грязную куртку, линялую коричневую рубаху, видавшие виды ботинки без шнурков и поняла, что он не врет. Открыв дверь, она кивнула:

— Заходи, парень, что-нибудь придумаем. Как тебя звать?

— Смоки, мэм.

Она обернулась к девушке за стойкой. Смоки давно не видел таких опрятных девушек, а эта вдобавок была еще и необыкновенно хороша собой. На ней было платье в горошек, золотисто-каштановые волосы перевязаны красной лентой.

— Руфь, это Смоки. Он будет работать у нас.

Руфь улыбнулась:

— Вот и хорошо. Рада с вами познакомиться.

— Не хотите привести себя в порядок, а потом перекусить?

— Хорошо, мэм.

В большой ванной комнате с потолка свисал длинный шнурок выключателя. Смоки легонько потянул за него и увидел в углу допотопный умывальник с педалью и черной резиновой пробкой на цепочке. На раковине были приготовлены бритва, миска с мыльной пеной и кисточка.

Смоки поглядел на себя в зеркало, и ему стало стыдно: честно говоря, он давненько не держал в руках мыла. Он взял большой кусок коричневого мыла «Оквидол» и попытался отскрести угольную пыль, въевшуюся в лицо и руки. Вот уже сутки у него не было во рту ни капли спиртного, и руки дрожали так, что ему стоило больших трудов кое-как побриться. Смоки протер лицо лосьоном «Олд спайс», причесался и вернулся в зал.

Иджи и Руфь накрыли для него стол — жареный цыпленок, коровий горох, репа, жареные зеленые помидоры, кукурузный хлеб и чай со льдом. Смоки взял вилку и попытался есть. Руки так дрожали, что он не мог донести кусок до рта да вдобавок облил чаем рубашку. Он понадеялся, что девушки не заметят, но вскоре блондинка сказала:

— Пошли, Смоки, прогуляемся чуток.

Он взял шляпу и вытер рот салфеткой, решив, что его вышвыривают.

— Да, мэм.

Она вывела его через черный ход на задворки кафе, откуда начинались поля.

— Что, нервишки пошаливают?

— Извините, мэм, что намусорил там у вас, но если честно… В общем, это… Ладно, пойду я. Но все равно спасибо.

Иджи порылась в огромном кармане фартука, выудила маленькую бутылку виски «Дикая индюшка» и протянула ему.

Смоки был благодарным человеком. Он сказал:

— Бог запишет вас в святые, мэм.

Они уселись на бревно под навесом, и, пока Смоки успокаивал нервы, Иджи болтала с ним так, словно они много лет знакомы.

— Видишь вон тот пустырь?

Он посмотрел:

— Да, мэм.

— Когда-то здесь было самое красивое озеро в Полустанке. Летом мы там купались, ловили рыбу. Можно было даже на лодке кататься. — Она грустно покачала головой. — Знал бы ты, как мне его не хватает, ужасно не хватает.

Смоки смотрел на голый пустырь.

— И что же с ним сталось, высохло оно, что ли?

Она прикурила для него сигарету.

— Нет, хуже. Однажды в ноябре сюда прилетела огромная стая уток, штук сорок, если не больше. И сели они точнехонько посередке нашего озера, а пока они там сидели, случилась невероятная вещь. Ни с того ни с сего так быстро похолодало, что все озеро замерзло, секунды за три стало твердым как камень. Раз, два, три — и все.

Смоки изумился:

— Вы это серьезно?

— Ага.

— Что ж, бывает. Бедные утки, наверно, передохли все.

— Да нет же, черт побери! В том-то и дело! Они просто улетели, прихватив с собой озеро. Теперь оно, наверно, где-нибудь в Джорджии.

Смоки уставился на девушку. И когда до него дошло, что она просто-напросто морочит ему голову, вокруг его синих глаз расползлись морщинки, и он захохотал так, что даже закашлялся, и Иджи пришлось постучать ему по спине.

Утирая слезы, он вернулся в кафе, сел за стол и обнаружил, что еда до сих пор теплая. Обед держали в духовке, пока его не было.

Ах, где ты, мальчик, вернись домой,

Где же ты, мой родной?

Шпалы считаешь ты день-деньской

И спишь на земле сырой.

Слышу цокот копыт,

Значит, ты не убит!

Ах, мальчик, вернись домой!