Бог-Император Дюны

Фрэнк Герберт, 1981

Масштабная экологическая трансформация подошла к завершению. На Арракисе появились леса, озера и реки. Но нет больше великой пустыни и нет песчаных червей, производивших Пряность – самую большую драгоценность планеты…

Вы должны помнить, что я могу по первому требованию испытать любой из известных истории опытов. Это тот источник энергии, из которого я черпаю всякий раз, когда сталкиваюсь с милитаристским мышлением. Если вы не слышали жалобных криков раненых и умирающих, то вы ничего не знаете о войне. Я слышал эти крики в таком количестве, что они порой просто преследуют меня. Я и сам не раз плакал после битвы. Я испытывал боль от ран в самые разные эпохи — от удара кулаком, дубиной или камнем, шестопером или бронзовым мечом, булавой или пушечным ядром. Мне причиняли раны стрелы и пули, я медленно умирал от молчаливой радиоактивной пыли, от биологического оружия, от которого чернеет язык и сгорают легкие, от языков пламени огнеметов и от боевых отравляющих веществ… я не хочу перечислять дальше! Я все это видел и прочувствовал. Тем, кто осмелится спросить меня, отчего я так себя веду, я могу ответить: имея такую память, я не могу вести себя иначе. Нет, я не трус, но и я когда-то был человеком.

(Похищенные записки)

Во время теплого сезона, когда спутникам, контролирующим погоду, приходится выдерживать натиск ветров, дующих над великими морями, на окраинах Сарьира временами выпадают дожди. В один из таких дней Монео инспектировал периметр Цитадели и, возвращаясь домой, был застигнут ливнем. Ночь наступила прежде, чем он успел добраться до укрытия. Женщина из охраны Говорящей Рыбы помогла ему снять сырой плащ. Женщина отличалась мощным телосложением и квадратным лицом, тот тип, который Лето предпочитал набирать в охрану.

— Эти проклятые погодные спутники давно пора переделать, — сочувственно сказала она, отдавая Монео плащ.

Монео коротко кивнул женщине и направился наверх, в свои апартаменты. Все охранницы Говорящей Рыбы знали об отвращении, которое Лето испытывает по отношению к влаге, думая, что то же самое испытывает и Монео.

Это Червь ненавидит воду, думал Монео. Шаи-Хулуд тоскует по Дюне.

Войдя в свою квартиру, Монео тщательно вытерся и переоделся в сухую одежду, прежде чем спуститься в крипту. Незачем навлекать на себя напрасный гнев Червя. Сейчас необходим обстоятельный разговор с Лето о его путешествии в Город Праздников Онн.

Прислонившись спиной к стене лифта, Монео прикрыл глаза. Им немедленно овладела сильная усталость. Последние дни он постоянно не высыпался, и никакого просвета впереди не предвиделось. Как он завидовал Лето, который вовсе не нуждался во сне. Для Бога-Императора было достаточно подремать полчаса в месяц.

Запах крипты и остановка лифта пробудили Монео от дремоты. Он открыл глаза и увидел Императора в его тележке посередине огромного зала. Монео собрался с силами и вышел из лифта, направившись к своему ужасному владыке. Лето, очевидно, ждал его. Это был хороший знак.

Лето прекрасно видел, как остановился лифт, как открылись двери, как пробудился Монео. Человек выглядел усталым, и это было вполне объяснимо. На носу паломничество в Онн со всеми вытекающими отсюда хлопотами: инопланетные визитеры, ритуал с Говорящей Рыбой, смена Императорской гвардии, отставки и назначения, а тут еще новый Дункан Айдахо, которого надо гладко и безболезненно внедрить в аппарат. Монео, как всегда, вникал во все мелочи, но возраст неумолимо давал о себе знать.

Так, так, подумал Лето. Через неделю после нашего возвращения из Онна Монео исполнится сто восемнадцать лет.

Если человек принимает достаточно Пряности, то он может прожить в несколько раз дольше этого срока, но Монео отказывался принимать Пряность, и Лето не сомневался, что знает истинную причину. Монео достиг такого положения в обществе, когда любой на его месте начинает желать скорой смерти. Единственное, чего он еще хотел, — это пристроить Сиону на имперскую службу в качестве директора имперского общества Говорящих Рыб.

Мои частики, как говорил Малки.

Монео знал, что намерением Лето было соединить в браке Сиону и Дункана Айдахо. Видимо, время для этого настало.

Монео остановился в двух шагах от тележки и поднял глаза на Лето. Что-то в его облике напомнило Лето языческого жреца из древних земных времен, молящегося на своем семейном капище.

— Господин, вы провели много часов, наблюдая за новым Дунканом, — сказал Монео. — Не испортили ли тлейлаксианцы его клетки или психику?

— Он остался незапятнанным.

Монео глубоко вздохнул, но в этом вздохе не было облегчения.

— Ты, кажется, возражаешь против его использования в качестве племенного жеребца?

— Мне странно думать о нем как о предке и супруге моей дочери одновременно.

— Но это позволит мне получить скрещивание в первом поколении между старой формой человека и продуктом многовековой селекции. Сиона — представитель двадцать первого поколения в этом ряду скрещиваний.

— Я не вижу смысла в таких скрещиваниях. У Дункана замедлена реакция по сравнению с вашими гвардейцами.

— Меня не интересуют отдельно взятые потомки, Монео. Неужели ты думаешь, что я не знаю о геометрической прогрессии, которая диктует правила моей селекционной программы?

— Я видел ваш селекционный журнал, господин.

— В таком случае ты должен знать, что я отслеживаю появление рецессивных аллелей и исключаю их. Меня интересуют ключевые доминантные признаки.

— А мутации, господин? — в интонациях голоса Монео появились злые нотки, что заставило Лето внимательно взглянуть на него.

— Мы не будем обсуждать этот вопрос, Монео.

Лето увидел, как его помощник спрятался в раковину своей обычной осторожности.

Он необыкновенно чутко улавливает мое настроение, подумал Лето. Мне кажется, что он частично обладает теми же способностями, что и я, но они действуют у него на уровне подсознания. Его вопрос позволяет предположить, что он подозревает, чего мы достигли в Сионе.

Чтобы удостовериться в своей догадке, Лето заметил:

— Мне ясно, что ты не до конца понимаешь, чего я хочу достичь своей селекционной программой.

Лицо Монео прояснилось.

— Мой господин знает, что я изо всех сил пытаюсь вникнуть в правила этой селекции.

— Законы, если брать их в долговременной перспективе, суть временны и преходящи, Монео. Нет такого понятия, как правила развития творчества.

— Но, господин мой, вы сами только что сказали о законах, которые управляют вашей селекционной программой.

— Что я только что сказал тебе, Монео? Пытаться отыскать законы творчества — это все равно что отделить разум от тела.

— Но ведь в результате получается что-то конкретное, господин. Я знаю это по себе!

Он знает это по себе! Дорогой Монео, как ты близок к разгадке.

— Почему ты всегда хочешь услышать исчерпывающее толкование, Монео?

— Я слышал, как вы говорили о трансформационной эволюции, господин. Так озаглавлен и ваш селекционный журнал. Но что за сюрприз…

— Монео, правила меняются с каждым сюрпризом.

— Мой господин, вашей целью является улучшение человеческой породы?

Лето посмотрел на мажордома горящим взглядом, думая: Если я сейчас произнесу ключевое слово, то поймет ли он меня? Вероятно…

— Я хищник, Монео.

— Хищ… — Монео поперхнулся, произнося это слово, и покачал головой. Он понимал значение этого слова или думал, что понимает, и все же оно потрясло его. Может быть, Бог-Император шутит?

— Хищник, мой господин?

— Хищники улучшают породу.

— Как это может быть, господин? Ведь вы не ненавидите нас.

— Ты меня разочаровал, Монео. Хищник не может ненавидеть свою жертву.

— Хищники убивают, мой господин.

— Я убиваю, но без ненависти. Жертва утоляет голод. Добыча — это благо.

Монео с недоумением уставился в розовое лицо Лето в сером обрамлении.

Не пропустил ли я приближение Червя? — подумал Монео.

Он со страхом посмотрел на повелителя. Но нет, гигантское тело не вибрировало, глаза не горели хищным пламенем, и рудименты конечностей не подрагивали.

— По отношению к чему вы испытываете голод, мой господин? — очертя голову спросил Монео.

— Я испытываю голод по отношению к способности человечества принимать долговременные верные решения. Знаешь ли ты ключ к такой способности, Монео?

— Вы много раз говорили мне об этом, мой господин. Ключ — это способность изменять свой разум.

— Да, именно изменять. Но что я имею в виду под долгосрочностью?

— Для вас эти отрезки времени измеряются тысячелетиями, господин.

— Даже мои тысячелетия — мгновения по сравнению с вечностью.

— Но ваша перспектива наверняка отличается от моей, господин.

— С точки зрения вечности любой, даже самый длительный, но ограниченный срок краток.

— Но тогда выходит, что никаких правил вообще не существует. — В голосе Монео появились истерические нотки.

Лето улыбнулся, чтобы успокоить своего слугу.

— Вероятно, существует только одно правило. Краткосрочные решения всегда оказываются неверными в долгосрочной перспективе.

В полной растерянности Монео смог лишь покачать головой:

— Но, господин, ваши перспективы…

— Время необратимо утекает для любого конечного наблюдателя. Не существует закрытых систем. Даже я сумел лишь растянуть свою временную матрицу.

Монео отвел взгляд от лица Лето и посмотрел на коридоры мавзолея. Я тоже лягу здесь в один прекрасный день. Золотой Путь сможет быть продолжен, но мой путь закончится. Конечно, это не имело никакого значения. Только Золотой Путь, который был неразрывным единством, имел какое-то значение. Он снова посмотрел на Лето, избегая взгляда его ярко-голубых глаз. Неужели в этом гигантском теле сидит заурядный хищник?

— Ты не понимаешь функции хищника, Монео, — сказал Лето.

Эти слова потрясли Монео — от них веяло способностью читать чужие мысли. Он взглянул в глаза повелителю.

— Умом ты понимаешь, что даже мне придется когда-то испытать ужас смерти, но чувством ты в это не веришь, — произнес Лето.

— Как я могу верить в то, чего никогда не увижу?

Никогда еще Монео не чувствовал себя таким одиноким и испуганным. Что делает Бог-Император? Я спустился сюда, чтобы обсудить детали паломничества… и выяснить его намерения относительно Сионы. Он просто играет мной?

— Давай поговорим о Сионе, — сказал Лето.

Он опять читает мысли!

— Кода вы собираетесь испытать ее, господин? — Монео прекрасно знал ответ на этот вопрос и ждал ответа уже давно, но в этот момент он испытал неподдельный страх.

— Скоро.

— Простите меня, мой господин, но вы, без сомнения, понимаете, как я волнуюсь за судьбу моего единственного дитя.

— Но другие же пережили это испытание. Например, ты.

Монео нервно сглотнул слюну, вспомнив, как его испытывали на чувствительность к Золотому Пути.

— Меня готовила к испытанию мать, но у Сионы нет матери.

— У нее есть Говорящие Рыбы. У нее есть ты.

— Бывают и несчастные случаи, мой господин.

Из глаз Монео брызнули слезы.

Лето отвернулся, подумав: Он разрывается между чувством верности мне и любовью к Сионе. Как же мучительна эта тревога о потомстве. Неужели он не понимает, что мое дитя — это все человечество?

Он вновь обратился к Монео:

— Ты прав, говоря о несчастных случаях, они случаются даже в моей вселенной. Разве это ничему тебя не научило?

— Мой господин, но на этот раз не может…

— Монео, не хочешь же ты, чтобы я доверял власть слабым администраторам?

Монео отступил на шаг.

— Нет, мой господин. Конечно, нет.

— Тогда верь в силу Сионы.

Мажордом расправил плечи.

— Я выполню свой долг.

— Сиона должна пробудиться ото сна и вспомнить, что она потомок Атрейдесов.

— Да, конечно, мой господин.

— Разве не этому мы посвятили нашу жизнь, Монео?

— Я и не отрицаю этого, мой господин. Когда она будет представлена новому Дункану?

— Сначала она пройдет испытание.

Монео уставил глаза в холодный пол крипты.

Как часто стал он смотреть в пол, подумал Лето. Что он может там увидеть? Тысячелетние следы моей тележки? Ах нет — он смотрит в глубину той сокровищницы тайны, куда ему скоро предстоит отправиться.

Монео снова посмотрел в глаза Лето.

— Надеюсь, ей понравится общество Дункана, мой господин.

— Будь уверен в этом. Тлейлаксианцы не изменили его внешность ни на йоту.

— Это вселяет в меня уверенность, мой господин.

— Нет сомнения, что ты заметил, что его генотип очень привлекателен для женщин.

— Да, именно об этом говорят мои наблюдения, мой господин.

— Да, есть что-то в этих проницательных глазах, этих резких чертах, этих густых, как грива, волосах — от всего этого тает женская душа.

— Вы говорите истину, мой господин.

— Ты знаешь, что сейчас он с Говорящими Рыбами?

— Мне сообщили об этом, мой господин.

Лето улыбнулся. Ну конечно же, Монео обо всем сообщили.

— Скоро его приведут ко мне, чтобы он мог лицезреть своего Бога-Императора.

— Я уже видел смотровую комнату, господин. Там все готово.

— Иногда мне кажется, что ты все делаешь для того, чтобы ослабить меня, Монео. Оставь мне хотя бы эти мелочи.

Мажордом изо всех сил попытался сбросить с себя гнетущий страх. Он поклонился и попятился.

— Вы правы, мой господин, но есть вещи, которые входят в мои обязанности.

Повернувшись, он поспешил прочь. Только оказавшись в поднимающемся лифте, Монео вспомнил, что Лето не отпускал его.

Он должен знать, как я устал, и простит меня.