Матерь Тьмы

Фриц Ройтер Лейбер, 1977

Пытаясь справиться с гибелью любимой женщины, Франц Вестерн долго топил горе в алкоголе. И вот, когда он, казалось бы, готов начать возвращаться к привычной жизни, Франц начинает видеть странную фигуру, которая машет ему рукой. В попытке исследовать этот феномен, он обнаруживает, что находится буквально в шаге от действительно пугающего и значимого открытия. Оккультные силы спят в сердце городов и, возможно, связаны с ними более прочными узами, чем нам хотелось бы… Силы тьмы уже здесь. От автора работ, награжденных премиями «Хьюго», «Локус» и Всемирной премией фэнтези, Грандмастера «Небьюлы» и обладателя премии Лавкрафта за вклад в развитие жанра. Роман, который считают итоговым в творчестве Фрица Лейбера. В книге есть целая система оккультной науки о связи магических сил и построения городов. Среди героев – Г. Ф. Лавкрафт, Кларк Эштон Смит, Джек Лондон и Алистер Кроули. То самое фэнтези, которое поможет увидеть нечто удивительное в обыденном. Тонкое переплетение пугающей мистики с долгой прогулкой по Сан-Фанциско, каким он был в 1970-х годах. Настоящий подарок для вдумчивого читателя! «Написанная в конце карьеры Лейбера, "Матерь тьмы" показывает писателя, полностью овладевшего всеми тайнами своего ремесла». – speculiction.blogspot «Благодаря тонкому сочетанию реальных исторических личностей с личностями, созданными им самим, Лейбер отдает дань уважения тем, кто был до него. Жанр ужасов – довольно иерархичный жанр, опирающийся на влияние прошлых авторов способами, которые постоянно развиваются и развиваются в новых направлениях, так что этот подход кажется очень правильным». – horrortree «Тот вид ужаса, который заставляет ваш разум пошатнуться от его ошеломляющей формы, монолитной концепции, которая кажется слишком нереальной, чтобы быть возможной». – yellowedandcreased

8

— ФРАНЦ, — сказала Кэл, — я весь день, уголком разума, не занятым Бранденбургским концертом, нет-нет да и подумаю о «Родосе шестьсот семь», из-за которого ты поселился тут. Это какое-то определенное место? И если да, то где оно находится?

— Родос шестьсот семь? Это еще что такое? — заинтересовался Сол.

Францу пришлось рассказать о дневнике в тетради рисовой бумаги, о любителе фиолетовых чернил, превратившихся от времени в бледно-лиловые, о человеке, который мог быть Кларком Эштоном Смитом, и о его возможных беседах с де Кастри. В завершение он сказал:

— Шестьсот семь не может быть номером дома, как, скажем, «Гири восемьсот одиннадцать»: во Фриско нет улицы с названиями Родос или Родс, я проверил. Самая похожая по написанию улица — Род-Айленд, но она далеко в Потреро, а из записей прямо следует, что дом шестьсот семь находился здесь, в центре города, в нескольких минутах ходьбы от Юнион-сквер. И составитель дневника как-то упомянул, что смотрит в окно на Корона-Хайтс и гору Сатро (конечно, никакой телебашни тогда не было)…

— Черт возьми, в тысяча девятьсот двадцать восьмом году не было ни Оклендского моста, ни Золотых Ворот, — вставил Гун.

–…и на Твин-Пикс, — продолжал Франц. — А в другом месте написал, что Тибо постоянно называл Твин-Пикс Грудями Клеопатры.

— Интересно, могут ли быть груди у небоскребов? — спросил Сол. — Надо будет задать вопрос миссис Уиллис.

Доротея в очередной раз закатила глаза, прикоснулась к своей груди, пробормотала «О нет!» и снова расхохоталась.

— Может быть, «Родс» было названием какого-нибудь здания или отеля? — предположила Кэл. — Что-нибудь вроде Родс-билдинг.

— Разве что название изменилось с тысяча девятьсот двадцать восьмого года, — ответил Франц. — Сейчас, насколько мне известно, в городе нет ничего подобного. А кого-нибудь из вас имя Родс, в связи с Сан-Франциско, наводит на какие-либо размышления?

Все промолчали.

— Интересно, а у нашей несчастной обители имелось когда-нибудь собственное имя? — задумчиво произнес Гун.

— Знаешь, мне тоже хотелось бы это знать, — отозвалась Кэл.

Доротея покачала головой:

— Это просто Гири, восемьсот одиннадцать. Когда-то здесь быть отель, вы знать, с ночным портье и горничными. Но я не знать.

— Домус анонимус, — сказал Сол, не поднимая глаз от косячка, который сворачивал.

— А теперь мы закрыть фрамугу, — сказала Доротея и тут же сама осуществила свое предложение. — Ладно уж, дымовой свой трава. Только… Как это сказать?.. Не говорить никто.

Остальные дружно закивали.

Вскоре все сошлись на том, что проголодались и вместе отправятся обедать к «Немецкому повару», за угол, потому что сегодня там подают зауэрбратен. Доротею уговорили пойти с ними. По пути она захватила с собой дочку Бониту и молчаливого Фернандо, который обрадовался приглашению.

Франц и Кэл двигались в хвосте компании.

— Но ведь ты воспринимаешь Таффи серьезнее, чем хочешь показать, не так ли? — спросила она.

Он был вынужден согласиться, хотя насчет некоторых из сегодняшних событий испытывал странную неуверенность — вечерний туман, в котором он обычно не видел ничего дурного, окутывал его разум, словно призрак старого алкоголика. Высоко в небе висел перекошенный диск растущей луны, соперничавший с уличными фонарями.

— Знаешь, глядя на эту штуку в моем окне, я старался как можно туже обуздать фантазию, чтобы не допустить всяких… Э-э… Сверхъестественных объяснений. Я даже предположил, что это могла быть ты в своем старом халате.

— Ну… Это была не я, однако вполне могла бы быть, — спокойно ответила она, — ведь ключ твой у меня есть. Гун отдал его мне в тот день, когда тебе привезли большую посылку, а Доротея куда-то ушла. Я отдам его тебе после обеда.

— Можешь не торопиться.

— Интересно было бы выяснить, что это за Родс, шестьсот семь, — сказала она. — Думаю, что Родос и всю Грецию можно смело отбросить. А вот как назывался дом, в котором мы живем, если он вообще как-нибудь назывался…

— Попытаюсь как-нибудь. Кэл, а что, твой отец действительно клялся именем Роберта Ингерсолла?

— Правда-правда. «Клянусь Робертом…» — и так далее. А также Уильямом Джемсом и еще Феликсом Адлером, выдумавшим этическую культуру. Его единоверцам (по большому счету, безбожникам) это казалось странным, но ему нравилось звучание жреческих речевых оборотов. Он и науку воспринимал как священное действо.

В ресторанчике, где их знали и относились к ним с симпатией, Гун и Сол, под одобрительным взглядом розовощекой официантки, блондинки Роз, тут же сдвинули вместе два соседних столика. Покончив с расстановкой стульев, Сол уселся между Доротеей и ее дочерью, а Гун — по другую руку от Бониты. Девочка была так же черноволоса, как и мать, но уже на полголовы превосходила ее ростом и имела вполне англосаксонскую внешность — худощавая, с удлиненным североевропейским лицом, — и в ее речи типичной американской школьницы не улавливалось никаких признаков испанского. Франц вспомнил, что Доротея вроде бы разведена и отец Бониты, имени которого никто никогда не слышал, был хоть и смуглым, но не испанцем, а ирландцем. И все же девочка, при своем приятно стройном обличье в свитере и слаксах, была несколько неуклюжа и совершенно не походила на ту призрачную торопливо двигавшуюся фигуру, которая этим утром ненадолго встревожила его и пробудила неприятное воспоминание.

Он сел рядом с Гуном, Кэл — рядом с ним, а Фернандо — возле своей сестры. Роз стала принимать заказы.

Гун переключился с эля на темное пиво. Сол заказал бутылку красного вина для себя и обоих Луке. Жаркое было великолепным, картофельные оладьи с яблочным соусом — превыше всяких похвал. Немецкий повар (вообще-то, венгр) Бела, с вечно потным от кухонного жара лицом, превзошел самого себя.

— С тобой на Корона-Хайтс действительно произошло что-то очень странное, — сказал Гун Францу во время паузы в разговоре. — Ты, похоже, оказался на пороге того, что можно назвать сверхъестественным.

Сол, конечно же, услышал эти слова и встрял:

— Ого! Ты же материалист, ученый! И говоришь о сверхъестественном…

— Сол, уймись, — ответил, усмехнувшись, Гун. — Да, я изучаю материю, но что это такое? Невидимые частицы, волны и силовые поля. Совершенно ничего такого, что можно было бы пощупать. Так что не учи бабушку варить яйца.

— Ты совершенно прав, — ухмыльнулся Сол и демонстративно срезал верхушку с поданного ему яйца. — Реальности не существует, есть только личное непосредственное ощущение. Все остальное выводится из него. Даже личность — это умозаключение.

— Я думаю, что единственная реальность это число… И музыка, приходящая к тому же самому. И то, и другое реально и обладает истинной силой, — сказала Кэл.

— Мои компьютеры согласны с тобой, согласны целиком и полностью, — ответил Гун. — Числа — это все, что они знают. Музыка… Что ж, они способны научиться музыке.

— Очень рад, что вы все рассуждаете в одном примерно ключе. Вы же знаете, что сверхъестественные ужасы — это мой хлеб, и даже с маслом, и эта дребедень «Подполье»…

— Нет! — возмутилась Бонита.

–…и более серьезные вещи, но случается, мне говорят, что никаких сверхъестественных ужасов теперь и вовсе не бывает, что наука уже разгадала (или скоро разгадает) все тайны, что религия — лишь другое название для социального обеспечения и что современные люди уже достаточно образованны и просвещенны, для того чтобы не бояться духов, даже понарошку.

— Не смеши меня, — отозвался Гун. — Науки лишь расширяют область непознанного. И, если бог все же есть, его зовут Тайна.

— Посылайте этих отважных эрудированных скептиков к моему мистеру Эдвардсу, или миссис Уиллис, или хотя бы к их собственным потаенным страхам, которые существуют, как бы кто этого ни отрицал. Или ко мне; лично я расскажу им о Незримой медсестре, которая наводит страх на острое отделение в клинике Святого Луки. А еще было… — он вдруг замялся, покосился на Кэл и закончил: — Впрочем, это слишком длинная история для застольного разговора.

Бониту его слова явно разочаровали. А ее мать воскликнула:

— Но ведь странные вещи бывать! В Лиме. И в этот город тоже. Brujas… Как это по-вашему?.. Ведьмы! — Она радостно поежилась.

Ее брат просветлел лицом, уловив нить разговора, и поднял ладонь, дав понять, что желает вставить одно из своих редких замечаний.

— Hay hechiceria^[11], — горячо заявил он, всем своим видом указывая, что ему очень хочется быть понятым. — Hechiceria ocultado en murallas. — Он слегка пригнулся к столу, глядя при этом вверх. — Murallas muy altas.

Все дружно закивали, как будто поняли его речь.

— Что такое «hechi»? — понизив голос, спросил Франц у Кэл.

— По-моему, это значит «колдовство». «Колдовство прячется в стенах. Очень высоких стенах». — Она зябко передернула плечами.

— Хотелось бы узнать, где именно в стенах, — пробормотал Франц. — Замуровано, как болевой излучатель мистера Эдвардса?

— Меня, знаешь ли, Франц, занимает еще одна мысль, — сказал Гун. — Не ошибся ли ты, когда искал с Короны свое окно? Сам же сказал, что крыши походили на море с берега. И тут сразу приходят на ум трудности, с которыми я сталкивался при определении мест на фотографиях звезд или на спутниковых снимках Земли. С этими проблемами, знаешь ли, сталкивается каждый астроном-любитель, да и профессионал тоже. Ведь любому наблюдателю то и дело попадаются почти неразличимые места.

— Я и сам об этом думал, — сказал Франц. — И обязательно проверю.

Сол откинулся на спинку кресла:

— Послушайте, а ведь это идея! Давайте-ка, не откладывая надолго, устроим пикник на Корона-Хайтс. Гун, мы с тобой возьмем наших дам, им это понравится. Бонни, что скажешь?

— О да! — восторженно откликнулась Бонита.

На этом обсуждение главной темы закончилось.

— Спасибо за вино, — сказала Доротея. — Но все запомнить: запирать дверь на два оборот и закрывать фрамугу, когда уходить.

— Если никто мне не помешает, я просплю двенадцать часов подряд, — объявила Кэл. — Франц, ключ я тебе отдам как-нибудь в другой раз.

Сол взглянул на нее.

Франц улыбнулся и спросил Фернандо, как тот смотрит на то, чтобы сыграть в шахматы вечером. Перуанец с улыбкой согласился.

Когда они расплачивались, Бела Славик, как всегда обливавшийся по́том, возник из кухни, чтобы выдать сдачу, а Роза крутилась вокруг и придерживала дверь перед выходившими.

Когда они собрались в кучку на тротуаре около ресторана, Сол обратился к Францу и Кэл:

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

11

Колдовство существует (исп.).