Финиш для чемпионов

Фридрих Незнанский

В праздничную новогоднюю ночь совершено два зверских убийства – олимпийского чемпиона и главы элитного спорткомплекса. Дела настолько «громкие», что к их расследованию привлечены самые высокопрофессиональные силы – старший помощник генерального прокурора Александр Турецкий и его оперативная группа. Они устанавливают, что в деле замешаны международные интересы. Одна из версий – распространение допинга среди наших спортсменов. Но кто же из российских чиновников хочет лишить страну олимпийской славы?

3

Этот до отчаянности летний, жаркий во всех смыслах, крайне насыщенный отрезок служебной деятельности начался для Александра Борисовича Турецкого с того, что его вызвал к себе Меркулов. «Костя Меркулов», — по привычке прибавил Саша, припомнив те времена, когда они были молоды. Однако сегодняшняя встреча как-то не располагала к основательным лирическим воспоминаниям. Константин Дмитриевич был строг и деловит, его аристократические седые, с металлическим блеском, виски вызывали почтение, переходящее в робость, словно виски какого-нибудь сенатора или самовластного князя крошечной европейской страны.

— Вот что, Саша, — едва поздоровавшись, углубился он сразу в суть дела, — меня беспокоит нераскрытое дело.

— Всего лишь одно? — неосмотрительно сболтнул Турецкий. — Вы, Константин Дмитрич, должны быть в курсе, что правоохранительная система у нас работает с предельным напряжением всех оперативно-следственных сил, но так и не добилась стопроцентной раскрываемости…

— Эти отвлеченные фразы, Саша, будешь произносить перед журналистами, — нервным движением руки оборвал его Костя. Со словом «журналисты» у него, очевидно, были связаны какие-то недавние болезненные ассоциации. — Стопроцентная раскрываемость — это цель достойная, если без натяжек и подтасовок. Все граждане нашей страны имеют право, если их убивают, по крайней мере, знать имена своих убийц. То есть, я хотел сказать, что имена убийц беззащитных граждан должны быть известны широкой общественности, в том числе убитым и их родственникам… то есть что я такое несу? Наверное, погода влияет. Извини. — Не по-начальственному хмыкнув и промокнув платком лоб, усеянный бисеринками пота, Меркулов наконец стал гораздо менее начальственным и гораздо более человечным. — В общем, Саша, речь идет не о смерти бомжа в подворотне. Убита знаменитая в спортивных кругах дама, генеральный директор одного спорткомплекса. Зверски расстреляна из автоматов группой неизвестных лиц на глазах у мужа. Муж, работник столичного вуза, тоже был ранен, кроме того, как ты понимаешь, пострадала его психика…

— Давно убили? — Александр Борисович ощутил себя на твердой профессиональной почве.

— Первого января сего года, — канцелярски сообщил Константин Меркулов.

Турецкий присвистнул:

— Быстро спохватились, нечего сказать! Небось уже и след простыл…

— Нельзя сказать, что с этим делом никто не работал: им занимался Сергей Валерьянович Плотников, которого по службе рекомендуют как исполнительного и трудолюбивого сотрудника. Однако результатов — никаких. Между тем у Чайкиной — разве я еще не назвал тебе фамилию убитой? — так вот, у Натальи Чайкиной остались влиятельные знакомые, которые постоянно посылают запросы в правоохранительные органы, желая, чтобы убийцы понесли заслуженное наказание. Также эти знакомые инспирируют прессу, пресса готовит публикации о криминальном беспределе в стране… словом, тебе не надо объяснять, чем подобные дела у нас заканчиваются. Дестабилизация общественного мнения в условиях непрерывного… Саша! Саша?

Турецкий мечтательно воззрился за окно, туда, где над зелеными кронами вязло в июльском зное оцепенелое небо. Выцветшее и запыленное, словно бесхозяйственные ангелы развесили его просушиться на веревочке, да так и забыли снять, и оно зависло между невидимыми прищепками, как никому не нужная тряпка. Когда в окне такое небо, трудно поверить в январь, трудно поверить в убийство женщины — гендиректора спортивного комплекса. Пивка бы сейчас холодненького, да посидеть где-нибудь под тентом в тени. Эх, житуха наша служебная, опять двадцать пять: как лето, так в отпуск не уйдешь, пока с делом не разберешься… Неужели этот Плотников, с января разыскивающий убийц, так трудолюбив и исполнителен, как прикидывается? Надо бы его погладить против шерстки…

— А? Да. Теперь ты меня извини, Костя, что-то я задумался. Видно, и на меня тоже погода влияет… За дело Чайкиной возьмусь со всей ответственностью. Перспективы, думаю, не такие уж плохие: полгода всего прошло, не то чтобы, к примеру, десять лет! Давай быстренько с тобой набросаем план следственных мероприятий. Я не ослышался, у Чайкиной был муж? То есть теперь, значит, вдовец? Надо его расспросить в первую очередь. Может быть, он-то и есть заказчик убийства.

— Ну, это маловероятно. Знакомые утверждают, что Чайкины жили душа в душу.

— Чужая душа — потемки, Костя, — бросил в ответ Турецкий другое расхожее выражение. — Мы — профессионалы, а значит, не сентиментальны. Нам ли с тобой не знать, что, по статистике, родные и близкие убивают не реже, а то и чаще, чем посторонние. Когда двое на протяжении долгих лет не разлучаются, между ними столько всего накапливается — ни в страшной сказке сказать, ни пером описать.

«А моя Ирина Генриховна? — выплыла из донных слоев подсознания безумная мысль. — Могла бы она меня заказать киллеру или прикокнуть собственноручно? Заказать — пожалуй, нет: характер у нее уж очень открытый и прямой. А вот прикокнуть — запросто, за милую душу, если попадутся под руку одновременно тяжелый предмет и провинившийся муж. Ну, то есть… это в прошлом, когда я гулял от нее налево и направо, волочился за каждой юбкой, которая обтягивала более или менее симпатичную попку. Сейчас не понимаю, на черта мне это было нужно, когда у Ирки своя попка — хоть фотографируй на выставку? Теперь, когда мы мирно стареем вместе, конфликтов давно не возникает, а уж таких, чтобы мне — ее или ей — меня захотелось убить, и в помине нет… Единственное, чем радует проклятое старение».

— Чайкины были немолодые?

— По-моему, да. Кажется, убитой где-то около пятидесяти, муж старше лет на десять.

— Хорошо… То есть не то чтобы хорошо, но лучше, чем я думал. Мужа, однако, тщательно расспрошу. С кем еще беседуем — с сослуживцами? Запишем: подробно опросить сослуживцев. Никогда не случалось рассматривать изнанку взаимоотношений в спорткомплексе, однако печенкой чувствую, что у них там тот еще гадюшник.

— И большие деньги, Саша. Держи это в уме. Возможно, тебе даже придется призвать экономиста или бухгалтера для основательной консультации.

— Надо будет, призову… Думаешь, левая прибыль?

— Все может быть. Не исключено, что Чайкина находилась в контакте с криминалом, а может быть, наоборот, пыталась воспрепятствовать его проникновению во вверенный ей спорткомплекс. Убивают и за меньшее. Тем более Чайкину вспоминают как женщину резкую, с мужским характером…

— Характер возьмем на заметку. Ну и со следователем Сергеем Плотниковым у меня аж руки чешутся побеседовать. Просто знаешь, Костя, вызывает заурядный человеческий интерес: каким фантастическим образом можно мурыжить дело полгода и так ни до чего и не докопаться?

Константин Дмитриевич Меркулов слегка развел руками, как бы сигнализируя, что вопрос этот риторический.

— Кого тебе выделить в помощники? — спросил он у Турецкого.

— Елагина. То есть… Да, пожалуй, Рюрика Елагина. Мы с ним отлично сработались.

— Замечательно, Саша. Действуй. Я очень рассчитываю на тебя.

Это напутствие ничего по-настоящему не означало, но придало Турецкому бодрости. Так же, как и продумывание следственных мероприятий — привычный ритуал, возвращающий в рабочий тонус размягченные летней температурой за тридцать градусов мозги. Мышление прояснилось, и пива будто бы не так уж хочется…

«А в отпуск отпрошусь у Кости в сентябре, — утешил себя Александр Борисович. — Ну, даже если в октябре, ничего страшного. Золотая осень… и не жарко… Благодать!»

Анна Владиславовна Любимова, совсем недавно — обожаемая жена, а теперь — вдова Павла Любимова, за последние полгода резко невзлюбила звонки. Телефонные, звонки в дверь, звонки будильника — какие угодно. В течение тех черных суток первого января, которые вместили и тело мужа в пятне стремительно темнеющего вокруг него снега, и непонимание, и надежду на то, что муж тяжело ранен, но жив, и подступающую истерику, которую не удалось сдержать, — так вот, первого января 2005 года любимовская квартира была похожа на проходной двор. Люди без конца приходили, уходили, расспрашивали, пытались успокоить. И звонили, звонили… Даже теперь, услышав звонок, Аня вздрагивает; сердце в ней обмирает. Будто самое страшное, что могло произойти, еще не произошло, будто звонок сам по себе несет новое, неслыханное несчастье.

Но этот звонок ее не испугал: Аня ждала его. Вот уже целый час она то смотрела на часы, то подбегала к двери, от которой бросалась снова к Димочке. Боялась оставлять его одного: и раньше-то, пока жив был Паша, тряслась над сыночком, а теперь, когда единственное, что осталось у нее от Паши — Димочка, Аня превратилась в совершенно сумасшедшую мамашу-клушу. Понимала, что нельзя так, что она рискует избаловать мальчика до безобразия, однако поделать с собой ничего не могла. Но ребенок, от природы флегматичный, спокойно спал в своей деревянной кроватке с высокими стенками. Не разбудил его и долгожданный звонок — когда он действительно прозвучал… Аня вмиг очутилась у двери.

— Почему не спрашиваешь «кто там»? — укорил ее Виктор Бочанин, шумно вваливаясь в квартиру. Обычно его обтекаемое тело двигалось плавно и беззвучно, но сегодня он будто нарочно нагнетал вокруг себя шум: жестикулировал, топал ногами, якобы отрясая о резиновый коврик какие-то соринки с подошв, говорил громко, с преувеличенной бодростью.

— Я же знаю, Витя, что это ты…

— Нет, Аня, не знаешь. В глазок посмотрела? Ну вот! В следующий раз или смотри, или спрашивай. Поняла? Мало ли что!

«Мало ли что» грозовым облаком тяготело над вдовой Павла Любимова с первого января. Уйти вслед за мужем ей, может, даже хотелось бы, но слишком страшно было бы оставить Димочку круглым сиротой. Мирно текли друг за другом месяцы, никто не думал покушаться на Анину жизнь, и Аня отбросила бдительность. Судя по всему, убийцам нужен был именно Павел Любимов, а не его друзья или члены его семьи. А может быть, в конце концов, следователь прокуратуры Горохов прав, и ранним утром нового года имело место всего лишь случайное убийство на почве межнациональной розни?

Во что Аня Любимова и супруги Бочанины категорически не верили.

Виктора и Инну Бочаниных двадцатисемилетний следователь Горохов из прокуратуры Северо-Западного округа, производящий расследование дела об убийстве Любимова, допрашивал два раза, порознь и вместе, но у них сложилось впечатление, что по-настоящему он их так и не выслушал. Делал вид, будто слушает, но слышать не желал. Виктор Бочанин язык стер, без конца твердя Горохову: «Такое ощущение, что им нужна была одна жизнь, жизнь именно Павла Любимова. Такое ощущение, что их кто-то послал, чтобы убить не меня, к примеру, не Инну, а только Павла Любимова!» Но следователю не были нужны ощущения свидетелей. Юрист второго класса Горохов выбрал одну версию из целого ряда других и держался за нее зубами и когтями: «Черные убили славянина. Значит, мы имеем дело с убийством на почве межнациональной розни и ненависти!» Так мотив убийства прозвучал во всех милицейских и прокурорских сводках и статистических отчетах за эту новогоднюю ночь.

— Обряд инициации, — мудрено втолковывал Горохов Виктору Бочанину. — Говорите, парни были молодые? Вот-вот. У них же там, на Кавказе, как? Ты не мужчина, пока кого-нибудь не убьешь. Убить своего — значит, нарваться на кровную месть. Убить русского? Для кавказцев это запросто.

— Но убитый не был простым человеком, — пытался Бочанин переориентировать Горохова на другие позиции. — Олимпийский чемпион, тренер, председатель «Клуба по борьбе с запрещенными стимуляторами»…

— Да, вы правы, дело необычное. Подумать только, случайно убит олимпийский чемпион!

Создавалось впечатление, что свидетели Горохову мешают: ходят зачем-то, говорят свое, портят нарисованную им схему. Даже показание Инны о том, что у главаря убийц не хватало двух пальцев на левой руке, не вызвало у следователя ни малейших эмоций. Аня Любимова и супруги Бочанины испытывали уже тихую ненависть к этому непрошибаемому бюрократу, который то ли был от природы глуп, то ли кого-то покрывал. Ненависть к его тонконогой и толстобрюхой, несмотря на молодость, фигуре, самоуверенному, вечно звучащему на повышенных тонах голосу, размеренным движениям постоянно лоснящихся, точно он недавно ел что-то маслянистое, пальцев… И надо же было случиться, чтобы Горохова тоже звали Дмитрием, как любимовского сына! Самое близкое для Ани имя. И — самое отталкивающее. Нет, с Гороховым каши не сваришь! Надо действовать собственными силами…

— Ну как, Витя, — Аня изводилась от нетерпения, — что тебе посоветовали?

Бочанин, после приступа шумливости при входе, стал тих и безмолвен. Присев на стул, начал расшнуровывать ботинки: в квартиру, где есть младенец, вход в уличной обуви воспрещен. Вдова не торопила, хотя все ее тело напряглось в ожидании первого слова.

— Значит, так, Аня, — не выдержав, заговорил Бочанин с ботинком в руке, — похоже, ты была права. Без крупных денег тут ничего не сделаешь.

Аня сглотнула застрявшее в горле ожидание. Ей стало легче. Даже непривлекательная определенность лучше полного тумана.

— Это ничего, это ничего, — торопливо сказала Аня, — деньги у нас есть… Пока есть… А потом я выйду на работу…

— Да ты-то уж молчи! — с грубоватой дружеской ласковостью прервал ее Виктор. — Тебе деньги на Димку нужны. А на работу выходить даже не думай: ребенок сейчас твоя главная работа. Не беспокойся, скинемся! Кликну клич в нашей спортсменской среде: «Требуются деньги, чтобы отыскать убийц Пашки Любимова!» — знаешь, сколько народу от себя последнее оторвет?

— Но как же! — Анна нахмурилась. — Я обязательно должна дать деньги, обязательно! Витя, даже не думай, мне будет стыдно! Паша ведь был мой муж…

— Ладно, ладно, Аня. Я это только в том плане, чтобы ты не волновалась о материальной части. До твоих денег тоже дело дойдет. Адвокат — удовольствие недешевое.

— Как — адвокат? Мы ведь нацеливались на частного сыщика…

— Адвокат, Аня, лучше. Он будет представлять твои интересы в суде. И потом, частного сыщика не пустят в те кабинеты, куда известный адвокат двери ногой открывает.

— У тебя уже есть кто-то на примете?

— Да, мне рекомендовали… Где-то тут была записка, неужели посеял? — Бочанин захлопал себя по карманам пиджака. — Ах да, вот же она! — Развернув сложенный вчетверо клетчатый блокнотный листок, он отчетливо, чуть ли не по слогам, прочел: — Юрий Петрович Гордеев, десятая юридическая консультация Московской палаты адвокатов. На Таганке, — прибавил он от себя. — Слышал я не от одного уже человека, что Гордеев — такой адвокат, который стоит десяти частных сыщиков.

— Проверим, — сказала вдова Павла Любимова.

Не завершив процесс переобувания (одна нога в тапочке, на другой — полурасшнурованный ботинок), Виктор Бочанин смотрел снизу вверх на нее — высокую, красивую даже в домашнем халате, обычно уступчивую и застенчивую, но за последнее время налившуюся какой-то уверенной решимостью. Увеличенная кормлением грудь зрительно подчеркивала эту решимость. Павел многократно пересказывал другу историю знакомства с будущей женой: тогда он находился в зените славы и, как последний идиот, решил, будто только благодаря чемпионскому титулу ему удалось добиться внимания прекрасной брюнетки, отшивавшей в приморской гостинице всех, кто пытался ухаживать за ней. А на второй день выяснилось, что она не подозревала о его спортивной славе. И вообще, даже телевизор выключает, когда там начинаются спортивные новости. Паша понравился ей именно как Паша — без наград, без регалий, сам по себе. Его это привело в восторг. Его все в ней восторгало — даже то, что она была чуть полновата и, совсем не по-спортивному, медлительна и рассеянна. В доверительных мужских беседах Павел откровенно признавался Виктору, что женщины, как и кошки, ему нравятся мягкие и пушистые. Пусть другие хвастаются ультрамодными «сфинксами», лысыми, тощими и злобными на вид, — он предпочитает надежную добрую сибирскую породу. Аня как раз родом из Иркутска… А еще Паша звал Аню «своей персиянкой» — но это уже не из-за сходства с персидской кошкой, а из-за густейших, точно у иранской пери, черных волос и косо поставленных, удлиненных к вискам темно-карих глаз.

Паша так до конца и не узнал свою жену. Не увидел, как в этой красавице с восточными глазами пробуждается восточная жажда мести. Не почувствовал, как пушистая кошечка прекращает мурлыкать и выпускает острые коготки. Да и откуда было это узнать ему? Если бы не убийство мужа, не за кого было бы ей мстить, незачем превращаться из домашней кошки в дикую рысь. Но если уж произошло то, что произошло, Аня пойдет на все, чтобы найти убийц, — Виктор мог не сомневаться.

— Проверим, Аня. Конечно, проверим. Если Гордеев нас не устроит, найдем другого адвоката, еще лучше. Хотя это вряд ли… Гордеев, говорят, редкий человек… А теперь пойдем, покажешь Димку. Вырос небось? Давно я что-то вас не навещал…