Семейное дело

Фридрих Незнанский

Убиты два старых друга, один из которых был заместителем начальника УВД на Московском метрополитене, другой – художником, посвятившим себя необычному виду искусства – граффити, уличной живописи. Почему эти двое оказались в столь поздний час в безлюдном месте? Имеют ли отношение к этому убийству взрывы, недавно прогремевшие в метро? А может быть, двойное убийство – всего лишь семейное дело? Во всем этом предстоит разобраться старшему помощнику Генпрокурора Александру Борисовичу Турецкому, который возглавляет следственную группу.

Глава 3

Константин Меркулов отдает приказ

Когда следователя Сумарокова вызвал заместитель генерального прокурора, Виталий Ильич промолвил про себя: «Ну вот, этого я и ожидал!» Больше никаких комментариев, в том числе и вслух, от него не последовало. Ко всему, связанному со службой, Виталий Ильич относился стоически. Вот семья — это особь статья! В кругу семьи Виталий Ильич позволял себе и раздражаться, и жаловаться, и быть несдержанным, а вчера даже наорал на сына с невесткой за то, что любимую внучку, Леночку, слишком легко одели для прогулки, и она теперь заболела. Н-да, неловко вышло… кричать на взрослых людей… К тому же, может, он сам, со своим насморком, и заразил Леночку… А досаднее всего, что он совсем и не хотел кричать, а сделал это только ради того, чтобы разрядить атмосферу. В последнее время семейный горизонт оказался затянут сплошными тучами, неизбежно порождавшими разрывы грома и молний.

Обладатель громкой фамилии, тишайший Виталий Ильич действительно являлся очень дальним родственником и, с формальной точки зрения, наследником того самого знаменитого пиита осьмнадцатого столетия, однако ничуть этим не гордился. Когда ему задавали неизбежный вопрос: «А вы не родня случайно будете тому Сумарокову?» — отвечал торопливо и неприветливо: «Ну да, а что толку?» И впрямь, не видел он большого толку в этом пышном родстве — для себя, человека скромного, немолодого и скучного, который вдобавок ко всем своим отрицательным качествам терпеть не мог стихов, особенно допушкинской поры, производивших на него впечатление какой-то занудной несуразности. Не испытывая ответственности перед своим предком за воспроизведение фамилии в грядущих веках, он не настаивал и на том, чтобы вдобавок к Леночке Толя и Вера произвели на свет мальчика — продолжателя рода. Нет, все эти вещи не играли в его жизни никакой роли. Единственное, чего жаждала его душа, — мирное сосуществование с сыном и невесткой. Но вот это простейшее желание, как оказалось, в пределах трехкомнатной квартиры никак не сбывалось.

«Все Рая виновата!» — сокрушался в последнее время Сумароков. Его супруга, Раиса Павловна, в свое время и слышать не хотела о том, чтобы Толик, расписавшийся с черноглазой однокурсницей Верочкой, подыскивал какое-то (неизвестно где, у чертей на куличках) отдельное жилье. «Нет-нет, и слышать не хочу! — мысленно передразнил жену Виталий Ильич. — У нас прекрасная трехкомнатная квартира. Пока не закончите институт, живите здесь». Вот они уже и институт закончили, уже и зарабатывают побольше его, а воз… воз и ныне там. Их это устраивает! Виталий Ильич платит за квартиру, на Раису Павловну всегда можно оставить Леночку, отправляясь гульнуть в веселой компании прежних сокурсников или новых коллег… Не чужие вроде — свои! Да, свои — но откуда тогда эта нервозность? Виталий Ильич привязался к Вере, обожает Леночку, но готов сознаться самому себе, что дома он хочет побольше тишины и покоя.

Но это все — проблемы домашние. На службе же Сумароков превращался в неуязвимого для эмоций рыцаря, одетого в нравственную броню. Кое-кто обвинял его в бесчувственности… Но Сумароков твердо верил, что существует лимит чувств, выделенный каждому человеку на всю жизнь, и если он отдавал службе весь свой мыслительный потенциал, то чувства на нее тратить был не намерен. Тем более что чувство часто мешает мысли.

«А шестое чувство?» — вопросил с улыбкой Виталий Ильич. Шестое, вполне служебное, чувство, исправно подсказывавшее ему, от какого дела, находящегося в его следовательском ведении, можно ожидать максимального количества неприятностей…А впрочем, не нужно быть Нострадамусом, чтобы предсказать, что убийство одного из заместителей начальника управления внутренних дел на метрополитене Московского транспортного региона повлечет за собой тучу неприятностей. Шестое чувство может взять отгул.

Заместитель генерального прокурора Константин Дмитриевич Меркулов задумчиво потирал тыльным концом шариковой ручки впалый седой висок: дело об убийстве Бирюкова ему тоже сулило ему немало хлопот. Московский метрополитен — зона важная, один из заместителей начальника управления внутренних дел, курирующего ее, — фигура заметная… На передаче дела в Генпрокуратуру настоял министр внутренних дел России Рашид Маргалиев. И генпрокурор Владимир Кудрявцев, разумеется, пошел ему навстречу.

Когда Сумароков, будучи впущен бдительной Клавдией, отворил дверь в кабинет заместителя генерального прокурора, то с порога обнаружил, что Константин Дмитриевич не один. Второго присутствовавшего Сумароков знал отлично: это был Вячеслав Иванович Грязнов, заместитель директора Департамента уголовного розыска МВД РФ. Лицо третьего присутствовавшего было ему визуально знакомо, но кто это такой, Виталий Ильич не знал.

— Проходите, Виталий Ильич, присаживайтесь, — после приветствий пригласил следователя Константин Меркулов. — С генералом Грязновым вы, разумеется, знакомы. А вот это — Александр Борисович Турецкий, старший помощник генпрокурора. Я только что отдал приказ о создании оперативно-следственной группы по расследованию дела об убийстве Бирюкова и… второго потерпевшего… как его фамилия?

— Скворцов, — подсказал Сумароков.

— Да, Скворцов. Итак, Александр Борисович возглавит оперативно-следственную группу. Виталий Ильич, вы передадите старшему помощнику генпрокурора все материалы этого дела. Но для начала хотелось бы услышать, что вам удалось уже выяснить.

Готовясь доложить о состоянии расследования, Сумароков жестом, который стал привычным за эти насморочные три дня, извлек на белый свет платок, тоже клетчатый, правда, свежий (платки ему ежевечерне меняла жена), деликатно высморкался, чтобы избежать неприличного трубного гласа, и после этого стал докладывать. Без эмоций, ровно, деловито, не скрывая сложностей и перспектив.

Личность второго убитого установить оказалось легко. Это был известный в Москве и за рубежами нашего отечества художник Николай Викторович Скворцов. Выходцы из Санкт-Петербурга, тогда еще Ленинграда, где Скворцов и Бирюков учились в одном классе, дружбу пронесли через взрослые годы и, хотя в последнее время виделись нечасто, продолжали иногда общаться. Домашние Бориса Валентиновича сразу сообщили следствию, что незадолго до убийства Бирюков разговаривал со Скворцовым по телефону и, очевидно, договорился о встрече. Имелась ли для встречи веская причина или давние друзья собирались просто пообщаться, и что привело их в такое, мягко говоря, неподходящее для дружеских прогулок место, как окрестности депо, — об этом они сообщить не могли. Жена Скворцова также не выказала осведомленности, но она, узнав о смерти мужа, непрерывно плачет, поэтому допросить ее пока не удалось.

— Если хотите знать мои предположения, — высказался не по-служебному Сумароков, — я думаю, надо копать по линии транспортной милиции. Московский метрополитен — тот еще гадюшник, а если учесть, что Бирюков наступил на хвост не одной преступной группировке, то… выводы сделать нетрудно. Подкараулили его во внеслужебной обстановке, когда он выбрался пообщаться с другом, и — готово. Хотя этого Скворцова тоже сбрасывать со счетов нельзя…

Александр Борисович Турецкий слушал внимательно.

— Скажите, Виталий Ильич, а чем именно занимался Скворцов как художник? Что было его специальностью: живопись? или инсталляции? или, может, художественная фотография? Сейчас «художник» — понятие широкое…

Сумароков незаметно, как он сам считал, подсмотрел в обрывок бумаги, на котором было написано искомое слово. Простое как будто бы слово, коротенькое, а вот почему-то из памяти вылетает.

— Он был граффером, — изрек наконец Виталий Ильич.

— Кем-кем? — простодушно уточнил Вячеслав Иванович Грязнов, для которого это слово тоже не относилось к разряду знакомых и широко употребляемых.

— Граффером, — добросовестно повторил следователь Сумароков. — Графферы — это те, которые разрисовывают стены. «Граффити» — настенные рисунки.

— А сколько ему было лет?

— Сорок шесть.

— И что, в таком возрасте он этим хулиганством занимался? — Изумлению Грязнова не было предела.

— Да будет тебе известно, Вячеслав Иваныч, — проинформировал друга Турецкий, едва сдерживая смех, — что «граффити» — не хулиганство, а признанная мировым сообществом разновидность искусства. Я в ней, правда, сам не специалист — ну что ж, придется подковаться.

— Для твоей эрудиции, Саня, это только полезно. А вас, Виталий Ильич, поскольку вы осматривали место происшествия, готов включить в следственную бригаду по делу Бирюкова — Скворцова. Кому, как не вам, заниматься проблемами транспортной милиции.

— Есть заняться проблемами транспортной милиции! — отрапортовал Сумароков. — Только одному здесь не справиться. Если вы не против, Константин Дмитриевич, есть у меня на примете оперативник Иван Козлов. Способный парнишка…

Возражений не последовало.