Свиданий не будет

Фридрих Незнанский

«Свиданий не будет» — это закулисные интриги и коррупция в судебной системе, это «алиби правосудия», ложные обвинения и оправдательные приговоры преступникам, подкуп, шантаж, угрозы и скрытая от постороннего взгляда сторона обычных на первый взгляд процессов. Таково новое дело «господина адвоката» Юрия Гордеева…

Глава 4. И ВСЮДУ СТРАСТИ РОКОВЫЕ…

Тогда исполнилось гордое сердце девушки гневом, и она решила отомстить.

Братья Гримм. Шестеро слуг

Прежде чем записать коротко то, что он узнал от Анны Савельевны, Гордеев проверил автоответчик телефона. И не зря: оказалось, ему звонила Лида.

Сессию она сдала (радости в голосе не слышалось) и была готова лететь в Булавинск. Спрашивала: не передумал ли он, Юрий Петрович? И если не передумал, просила позвонить ей домой после трех дня.

Гордеев не передумал. Более того, события последних часов вызвали у него хорошо знакомое ощущение, которое он однажды стал называть рабочей злостью. И даже составил в связи с этом небольшое теоретическое пояснение. Злость сама по себе, трактовал Гордеев, качество скверное, глупое а, может, и мерзкое. Нельзя злиться на стечение обстоятельств, на прихоти или какие-то черты характера людей, которые тебя окружают, не следует злиться на явления вообще, если они тебя прямо не касаются, а лишь не нравятся почему-то. Однако, если покушаются на то, что составляет твой образ жизни, твою суверенность, твое достоинство, не только можно, но и должно разозлиться. Разозлиться — и уж врезать так врезать. Чтобы раз и навсегда отвадить. Но врезать не грубо, а красиво и сильно. Как и положено человеку его интеллектуальной профессии.

Вот такое состояние подготовки к самозащите-возмездию и называл Гордеев рабочей злостью. Он ощущал его приход мгновенно по тому, что начинало казаться: внутри, правее и глубже сердца, появлялась небольшая, но очень тугая пружина, и пружина эта словно поднимала тело над землей, лишала его ощущения веса и вместе с тем приводила в готовность к любым, самым сложным делам — ради того, чтобы после завершения дела вновь вернуться во вполне им, Юрием Петровичем Гордеевым, заслуженное состояние молодой жизнерадостности и разнообразных желаний, серьезных и не очень.

Гордеев включил компьютер, вставил дискету и набрал на экране простое слово: «Дневник».

Не однажды вспоминал он добрым словом то, что, когда в девятом классе отказался ходить в музыкальную школу и окончательно сменил фортепьяно на гитару, мама, Елена Павловна, отправила его на курсы машинописи.

— Если мой сын глух к подлинному искусству, значит, он не может не быть прагматиком, — сделала вывод мама. — А поскольку умение быстро печатать на машинке еще никому не помешало, от клавишей тебе не отвертеться.

В учебном комбинате Гордеев оказался единственным парнем, но через несколько месяцев занятий прочно занял место в первой тройке по скорости. Девчата на курсах были веселые, без выпендрежа, острые на язык и почти поголовно курящие. И Гордеев втянулся, беря сигарету — за компанию, после чего бросал курить лет пятнадцать, пока не покончил с этим делом окончательно. Здесь же, среди машинок и сигарет, пережил юный Юрий Петрович и первую свою «лав стори», о которой время от времени вспоминал до сих пор. Собственно, сердечное и, так сказать, телесное увлечение и прервало его образование по специальности «машинистка-делопроизводитель». Елена Павловна еще кое-как мирилась с табачными ароматами, исходившими от одежды сына, однако, хотя так и не узнав всего, но материнским чутьем о главном догадавшись, увела сына с курсов, сказав, что полученных умений ему вполне хватит в жизни.

В общем, и здесь она была права: Гордеева скорость печати никогда еще не подвела, а его первая возлюбленная, жительница подмосковного Калининграда, который она упорно называла Подлипками, преподала ему поистине бесценные уроки поведения тет-а-тет, так что впоследствии переучиваться не приходилось — только совершенствоваться…

Пересказав компьютеру происшедшее с ним и в его квартире, Гордеев переписал свой «дневник» еще на одну дискету и, сделав в тексте кое-какие сокращения, вновь взялся за телефон.

Друг, адвокат Вадик Райский, был на рабочем месте, и Гордеев договорился с ним пересечься «на стрелке». Жаргон — великая вещь, хотя бы потому, что, обращаясь к нему, экономишь время, а главное, слова. Ведь в жаргонном слове содержится несколько слов обычных.

— Ну что, Юрий Петрович? — вопросил сам себя Гордеев, посмотрев на часы. — В твоем распоряжении почти час. Не хочешь ли ты…

Зазвенел телефон.

«Лида? Нет, не она».

— Слушаю вас.

— Здравствуйте. Это Юрий Петрович?

— Да. Слушаю вас.

— Мне ваш телефон дали в консультации юридической. Марина Юлиановна дала. Сказала, что вы помочь можете.

— А в чем дело? — Действительно, Марина работала секретарем в их консультации, и если она вправду дала кому-то домашний телефон Гордеева, который для нее был то Юрием Петровичем, то Юркой и «змеем подколодным», значит, действительно дело выглядело незаурядным. Правда, Марина, ценя Юрия Петровича как профессионала, нередко, проникшись очередным замысловатым криминальным или гражданским сюжетом, могла отправить клиента к Гордееву, совершенно не думая о том, какая сумма гонорара светит адвокату.

— Понимаете, я сестра… То есть с моей сестрой произошло… Ну, кто мог подумать? — В трубке начались всхлипывания, и Гордеев, которого события этого дня заставили быть настороженным, стал успокаивать звонившую, хотя имел основания предположить, что этот звонок был не просто звонком. После пакетика с героином и не то можно было бы придумать. Однако все же решил послушать… Тем более что проверить не так сложно. Позвонить Марине, в милицию, в прокуратуру…

— Пожалуйста. Что, собственно, случилось?

— Моя сестра… Кто мог подумать! Пришла домой, а они лежат… Ну, она и схватила нож, то есть два ножа…

— Кто лежит? Зачем ножи?

— Да полюбовники лежат. — Голос в трубке стал тверже. — Муж ее, Виталька, и полюбовница его, думали, не придет она. А она пришла и за нож схватилась… А там два ножа было…

Слушая рвущийся от всхлипов и рыданий рассказ, Гордеев понял следующее.

Муж сестры звонившей привел в квартиру подружку. А жена, то есть сестра, в это время была на работе, а поскольку она работала кассиршей в гастрономе, и довольно далеко от дома, все казалось шито-крыто. Однако, возможно — тут уже Гордеев домысливал, — сестра-жена испытала какую-то тревогу, заволновалась и сделала то, чего ни в коем случае не должна была делать на рабочем месте в нынешние времена — хлебнула во время обеденного перерыва чего-то горячительного, благо она работала среди спиртного и закусок. Но и закуска не помогла — администратор отстранил ее от работы. Конечно, здесь уже возникали другие сюжеты — связанные с конфликтами и страстями, которые тлели и горели в гастрономе, но это уже вне обстоятельств данного дела.

Словом, в то время как муж любил свою подружку на супружеском ложе, его юридическая, но в данный момент не фактическая жена в несколько взволнованном состоянии приближалась к дому.

Вероятно, страсть, а может быть, и свойственная мужчинам беспечность не подсказали коварному изменщику, что использование минимального средства безопасности — дверного засова — не является трусостью, а лишь становится способом избежать многих внутрисемейных конфликтов. Так или иначе, разгоряченной малой дозой спиртного и достаточно крепкой административной выволочкой жене пришлось дойти до точки кипения при виде мужа, отдыхающего, держа в объятиях голую девицу. Обнаженность осквернительницы супружеского ложа потрясла, как понял Гордеев, не только нетрезвую жену, но и ее сестру, несколько раз, не иначе как со слов мстительницы за свою поруганную честь, повторившей при рассказе эту подробность…

«Гулять так гулять! — подумал-прокомментировал Гордеев, оправдывая потерпевших, а не ту, которую его просили защищать. — Что ж им в июне заниматься любовными состязаниями в калошах и с зонтиками?!»

Недолго думая, жена схватила попавшиеся ей на глаза два ножа и вонзила их в тела возлюбленных. Эта подробность — именно два ножа, а не один — также показалась Гордееву любопытной. Откуда же взялись два ножа рядом в комнате, не в кухне — в спальне, очевидно?

Он спросил сестру. Она не знала. Два ножа — может быть, они закусывали незадолго до прихода жены — или задолго, какая разница, главное, ножи оказались как нарочно наготове, причем один согнулся при ударе о ребро блудливого мужа.

Проведя акт возмездия, жена вызвала милицию и «скорую помощь», и вот теперь эротоманы валяются чуть ли не под капельницами, но в разных палатах, а отомстившая за свою поруганную честь жена, к тому же протрезвевшая, сидит в камере для временно задержанных. И хотя, по словам сестры, милиционеры относятся к ней хорошо — «и уважают», пару лет лишения свободы она очень и очень вполне даже может получить, как просветили ее бывалые люди из тех, с которыми ей теперь приходится общаться.

Дело, несмотря на всю его бытовуху, заинтересовало Гордеева. Он почувствовал, что здесь ему могут открыться какие-то интересные подробности, которые не мог бы и предположить. Если, конечно, это не интриги тех же людей, которые начали роиться вокруг него. Интриги пока непонятные.

— Знаете что, — сказал Гордеев, — к сожалению, я сейчас не могу заняться делом вашей сестры. Обратитесь еще раз к Марине Юлиановне, она посоветует вам другого адвоката. — Он показал язык в телефонную трубку. — Я ей тоже позвоню. Не переживайте. Дело вашей сестры не безнадежно. Тут состояние аффекта, а это смягчающее обстоятельство!

— Но Марина Юлиановна вас рекомендовала, — повторила настойчивая сестра.

— А я и не отказываюсь. Просто сейчас лето, и даже у адвокатов могут быть свои планы, — туманно ответил Юрий Петрович, вновь показав язык телефонной трубке.

Трубка всхлипнула.

— Есть ведь и у адвокатов отпуска, путевки, планы, которые трудно изменить. В конце концов, у нас в юрконсультации все адвокаты — профессионалы своего дела (в этом Гордеев не был убежден, но есть корпоративная солидарность), и вам обязательно помогут. И потом я всегда могу при необходимости поддержать коллегу. Дайте мне ваш телефон…

Женщина продиктовала номер, по которому Гордеев предположил ее местожительство.

— Сестра у вас тоже в Химках? — спросил звонившую.

— Нет, — не удивившись, ответила она. — Она живет в Сокольниках.

— Хорошо. Попросите Марину Юлиановну, чтобы она подыскала вам еще кого-то.

— А кого бы вы посоветовали?

Фигушки, подумал Гордеев. Никаких советов. Никаких фамилий.

— Трудно сказать. Сейчас лето, как я сказал, отпуска и тому подобное. Да вы не переживайте, — вновь стал успокаивать он, услышав очередной всхлип в трубке. — Думаю, у вашей сестры немало смягчающих обстоятельств, хотя то, что она немного выпила, не очень здорово.

— Но вы понимаете, когда она вызвала милицию, то взяла из бара… ну, домашнего бара в стенке бутылку водки и выпила. Выпила еще…

Гордеев понял, что сейчас откровения сестры покусительницы на убийство окончательно перейдут за опасную черту, к которой при телефонных разговорах даже не следует приближаться.

— Извините, я до сих пор не знаю вашего имени-отчества…

— Клавдия Васильевна.

— Так вот, Клавдия Васильевна, все подробности дела вашей сестры следует обсудить подробно, действительно с адвокатом, а не вот так вот, на бегу, то есть это я бегу. Повторяю — держитесь, сестру при свидании успокойте, а пока все обстоятельно расскажите тому адвокату, которого предложит вам Марина Юлиановна.

Как знать, может, этот звонок был без подвохов. Подвохов со стороны провокаторов с пакетиком. Марина схулиганила. Она вполне могла подсунуть это дело ему именно потому, что уже не раз в минорные периоды их все не кончающегося романа говорила нечто в том духе, что падет блудливый кот Гордеев от руки какого-нибудь мстителя за поруганную честь… Вот пока что и предложила вдуматься в сюжет с мстительницей…

Однако, к сожалению, вдумываться сейчас в эту пикантную историю не приходилось. Господин адвокат еще раз посмотрел на часы и решил пробежать до ближайшего магазина, купить кое-чего к ужину.

Пройдя Пресненским переулком, он вышел на саму Пресню, которая — он так и не мог понять, то ли оставалась Красной, то ли вновь получила старое название — Большая Пресненская.

И вдруг на пороге гастронома Гордеев лицом к лицу столкнулся со стройной большеглазой брюнеткой с большой папкой в руке.

— Инара Альбертовна! — полушутливо воскликнул он, ибо по возрасту брюнетка была ему ровесницей, но выглядела сущей студенткой.

— Юрий кактебятам! — в тон ответила большеглазая. — Куда торопишься?

— Хочу взять баночку-другую джина с тоником и распить с тобой по старой дружбе.

— Не против. Но недолго. Несу работы отца в галерею, — махнула она рукой в сторону Малой Грузинской.

— Выставка?

— Да, есть один проект — картины и графика художников, живущих в горячих точках — Грозный, Таджикистан, Приднестровье… Да где они не горячие?

— А отец все там?

— А куда он поедет? У него там мастерская, сад… Жизнь.

— Понятно. — Гордеев взял джин-тоник и пакетик фисташек. — Может, зайдешь, я тут неподалеку живу, — пригласил Инару.

— Зайду, посмотрю, как адвокаты живут, — пообещала она. — Когда-нибудь потом. Сейчас времени ну вот ни насколько!

Гордеев был знаком с Инарой со студенческих времен. Она окончила Институт стран Азии и Африки при МГУ и знала, кажется, десяток экзотических и полуэкзотических, с точки зрения Гордеева, языков, не считая французского, немецкого и английского. Некогда познакомились они на спектакле университетского театра и с тех пор, встречаясь редко, тем не менее всякий раз испытывали какой-то сердечный подъем, доброе чувство.

— Как жить, Юра? — вздохнула Инара и полезла за сигаретами. — Дни летят, только и вспоминается, как валюсь вечерами без сил на подушку.

— Ну а работа-то хоть есть?

— Работы сейчас хватает — времени слишком мало. Мало мне двадцати четырех часов в сутки — приходится от многих предложений отказываться…

— Всех денег не заработаешь, — меланхолически заметил Гордеев.

— А мне и не надо всех! Мне бы только из своей однокомнатной выбраться и родителей к себе забрать. Вот и все! Но впрочем, сегодняшние цены даже на маленькие квартирки ты знаешь…

— Во всяком случае, я могу оказать тебе юридическую помощь, — грустно сказал Гордеев.

— Окажи мне просто словесную помощь, скажи: ведь то, что я делаю, не просто суета?!

— Ну, Инара, какая же суета, если у тебя и ребенок, и родители!

— Правильно, да только мне кажется, что могла бы заниматься тем, что умею и люблю, без этого жуткого надрыва…

— Но это время такое. Время перемен, как говорят китайцы.

— Да, известный трюизм. Дело не совсем в этом. Все время — какие-то суррогаты. Что-то ненастоящее.

— Но сама-то ты вон какая настоящая!

— Юра, а тебе никогда не хотелось заняться более спокойными делами?…

— Капусту, что ли, на даче сажать?

— Нет, это дело полезное, а я говорю о душеполезных…

— Ты знаешь, я не задумывался особенно. Да и не хочу задумываться. Надо что-то все время делать, по возможности — хорошее, ну вот как ты… А остальное — потомки разберутся. Кстати, если хочешь, и я маленькое хорошее дело сделаю — донесу твою папку.

— Не надо, она не тяжелая. Папа в последнее время и рисовать стал меньше.

— А то давай! К тому же мне было бы приятно пройтись с такой красивой женщиной по улице.

— Вот с этого бы и начинал! А то напустил туману. Ступай по своим делам, я же вижу, что ты, несмотря на твои усилия пофлиртовать, торопишься и через пару минут тебе будет не до меня…

— Инара! Как ты могла!..

— Не ври! Если я тебе действительно понадоблюсь, вот мой телефон. — Она протянула визитную карточку. — Можешь мне дать свою.

— У меня с собой нет. Ты же не захотела заглянуть ко мне… — Гордеев говорил еще что-то, но чувствовал, что действительно ему пора возвращаться к телефону. — Но телефон я ведь могу записать и на твоей карточке. — Будет как пароль. — Он не без труда оторвал глянцевую полоску от визитной карточки Инары и нацарапал — ручку всегда носил в кармане — свой телефон. — Карточка какая красивая, рвать жалко было, но что поделаешь…

— Ладно, — махнула рукой Инара. — Это за счет фирмы. То есть визитка за счет фирмы. Ступай.

Гордеев нахально чмокнул ее в щеку и поспешил домой.

На автоответчике никто не появился, но едва Гордеев начал косметически убирать квартиру, как раздался звонок.

Это была Лида.