Исполняющий обязанности

Фридрих Незнанский

Убита женщина, известный врач-нарколог. Следователи уверены, что ее гибель произошла по ошибке, на самом деле готовилось покушение на важного московского чиновника, заместителя мэра города. Обвинения в бездействии обрушиваются со всех сторон на органы правопорядка. Дело ставится на контроль в президентской администрации. И тогда расследование берет в свои руки Генеральная прокуратура, а конкретно старший помощник Генерального прокурора Александр Борисович Турецкий. Но в процессе расследования выясняются факты, которые в корне меняют первоначальную версию…

Глава вторая

Рабочие версии

1

Как ни пытался Вячеслав Сергеевич оттянуть свою встречу с полковником Огородниковым, ссылаясь на безумную загруженность по работе и необходимость являться в прокуратуру для разговоров с Кучкиным, увидеться им все же пришлось. Видимо, полковнику надоели отговорки, и он сам явился в наркологический диспансер. Приехал в гражданской одежде, чтобы не волновать клиентуру доктора своими милицейскими погонами.

Баранов немедленно выпроводил очередного пациента, отослал его к старшей медсестре на процедуры, а сам изобразил на лице озабоченность и пригласил нового посетителя садиться и рассказывать, что с ним. По поводу этакой демонстративной «забывчивости» Огородников лишь язвительно усмехнулся и предложил доктору запереть кабинет, чтоб не мешали посторонние.

— Ну конечно, — сразу «вспомнил» Баранов, кто перед ним. — Вы меня должны извинить, полковник, ни одной свободной минутки просто нет. Замотался. Да-да, мы же собирались встретиться, помню, как же! Но потом это идиотское событие с бомбой… Потом стражи порядка навалились со всех сторон, каждый требует от тебя каких-то объяснений, будто никто сам думать и не собирается, замотали… Так какие проблемы, полковник, извините, мы не представлены?

— Вы запамятовали, Петр Ильич я.

— Ах да, простите великодушно! — изобразил полную уже свою растерянность доктор Баранов.

— Прощаю, — сухо ответил Огородников, и лицо его стало суровым. — Но, полагаю, вы правильно оцените этот мой шаг.

— Не совсем понял, но тем не менее внимательно слушаю вас, Петр Ильич. Дело в том, что лично у меня ни к вам, ни к вашей службе вопросов, как вам, должно быть, известно, не имеется. Стало быть, они есть у вас ко мне? Внимательно, повторяю, слушаю.

— Ну что ж, если вам нравится именно такая манера разговора, извольте. Что касается вопросов к вам, то не тешьте себя, доктор, они имеются, причем такие, на которые вам было бы трудно и, пожалуй, неприятно отвечать. Это относительно службы, которую я возглавляю. Соответственно имеются они и у меня. Но, памятуя о вашем желании сотрудничать в дальнейшем, к чему, кстати, были уже сделаны и первые шаги, как вам известно, я готов отнестись без предубеждения к вашим попыткам уйти от нашего разговора.

— Но помилуйте!.. — воскликнул Баранов.

— Не надо, — поморщился полковник. — Я не на прием к доктору явился. Дело не ждет, вот о чем пойдет разговор. Так что постарайтесь действительно выслушать меня внимательно. Для собственной же пользы… Итак, первое. Вы хотели освободить себе дорожку к креслу главного окружного нарколога? Вам ее освободили. Вы испугались возможных подозрений со стороны коллег и, особенно, власти и пожелали напустить туману вокруг собственной персоны? И это вам сделали… Логично было бы узнать, что вы еще задумали и как долго собираетесь тянуть с окончательным ответом?

— Минутку, мне никто не задавал никаких вопросов, поэтому и отвечать не на что!

— Неужели вы такой наивный, доктор? — усмехнулся полковник. — Неужто вы так и не поняли, что следователи господина Кучкина не спрашивали вас ни о чем после гибели вашей соперницы лишь по той причине, что вы сами оказались таким ловким? Так ведь дело легко поправить. И найдется как минимум пяток свидетелей, которые дадут против вас необходимые показания. И потом, неужели вы считаете, что истерика, которую вы закатили возле своей квартиры, действительно обеляет ваши поступки? Я и не мог подумать, что вы столь легкомысленны. Вы меня разочаровываете!

— Но если вы, как уверяете, решительно все знаете, то где же ваш служебный долг, господин полковник? Где ваша профессиональная честь? Уж не шантажировать ли вы меня приехали?

— Мне всегда нравились догадливые люди. Пусть и совершенно беспринципные. С ними можно позволить себе быть откровенным до конца. Судя по оговоренным вами с исполнителями условиям вашего хитроумного плана, вы показались мне человеком, с которым можно иметь дело. Если скажете, что я глубоко ошибаюсь, так и не проникнув в глубокий смысл ваших моральных построений, я готов немедленно покинуть этот кабинет и больше не общаться с вами, ибо… Ну как бы вам понагляднее объяснить? Ибо, скажем, не существует сумасшедших, которые захотят общаться с пустым местом. В буквальном смысле пустым. Или, точнее, с внезапно опустевшим, в связи с тем что его обитатель безвременно нас покинул. Вам это ни о чем не говорит? — Полковник посмотрел с насмешкой и полез в карман. Но достал не пистолет, как мелькнуло в голове Баранова, а пачку дорогих сигарет «Давыдофф» и золоченую зажигалку. — Вы, надеюсь, не возражаете?

— Перестаньте мне угрожать, плевал я на ваших возможных свидетелей. Нет их у вас и быть не может. Но выслушать вас я готов. Курите, — безнадежно махнул рукой доктор и, встав, открыл настежь форточку. Садясь, спросил: — Значит, я получаю конкретное предложение?

— Вы не совсем правильно поняли, — сказал полковник, затягиваясь и выпуская струю по направлению к форточке, — предложение о сотрудничестве, судя по совершенной недавно акции, вами уже принято, — словно бы пошел на попятный полковник. — Речь идет лишь о том, как будут налажены рабочие связи и как вы сами сумеете создать свой… ну, скажем, производственно-творческий актив. Будут трудности на первых порах — ничего страшного, мы поможем и своими связями, и возможностями.

— А какой товар вы имеете в виду? — спросил Баранов. — И какой процент будет определять мою долю?

— Вот это более серьезный разговор, — удовлетворенно кивнул полковник. — Учитывая ваши сложности на первых порах, мы могли бы предложить вам… ну, к примеру, десять… даже двенадцать процентов от общей стоимости доставленного к вам товара. Учтите, вы не один, и ваша личная сумма уже на первых порах составит что-нибудь порядка пятидесяти тысяч.

— Вы о «зелени»?

— Разумеется. Ежемесячно. В дальнейшем процент может увеличиться. А на фоне ваших сегодняшних заработков — по всем направлениям, — полковник подмигнул с пониманием, — вы до конца текущего года, если оставите за собой исключительно одну организацию дела, ну и, естественно, подбор кадров, сможете увеличить свой личный капитал до миллиона. Это вполне реально. Скажу больше: нам это даже выгодно, ибо сытый человек действует осмотрительнее и изобретательнее голодного. Уж поверьте моему опыту. Убедил?

— Пожалуй, да, — ответил Баранов и задумался.

Перспективы рисовались головокружительные. Если полковник не врал. А он, похоже, не врал, хотя почти наверняка преувеличивал — именно с целью заставить слушателя трепетать при виде сверкающих уже в ощутимой близи россыпей.

— А зачем тогда нужна была странная встреча с этими… Исламбеком… Вахтангом?

— Вы будете иметь дело напрямую со мной. Либо с моим собственным представителем. А эти? Каждое серьезное дело составляет определенная цепочка заинтересованных лиц, которые желают знать, с кем придется работать. Это естественно. Но вам лучше эти имена на время забыть. Позже — видно будет. Дальнейшее определит уровень, доходы, иные слагающие.

— А насколько я могу быть уверенным, что должность главного нарколога…

— Вы хотите сказать: не уйдет ли она к другому? Это также, кстати, зависит в первую очередь от вас. От вашего твердого слова. Вам же теперь известно, что мины могут взрываться. Или не взрываться. В зависимости от точки зрения и даже воли заказчика, посредника, непосредственного исполнителя и так далее. Мы в данном случае заинтересованы, чтобы конкретно вы заняли этот пост. Он даст вам больше возможностей, верно?

— Смотря, что вы имеете в виду, — осторожно ответил Баранов.

— Да бросьте вы, ей-богу, — махнул рукой полковник.

Он поднялся, подошел к окну, небрежно выкинул окурок в форточку, по-хозяйски закрыл ее.

— Так как, я могу передать?

— Я согласен, — совершенно севшим от волнения голосом проговорил Вячеслав Сергеевич.

— Прекрасно, договорились. Вашу руку! — Полковник крепко пожал ладонь Баранова. — Товар вам привезут, возможно, в самое ближайшее время. С примерными расценками. По поводу качества можете не сомневаться.

— Но у меня могут быть встречные предложения, — возразил Баранов.

— Мы их… я с удовольствием вас выслушаю. А мой служебный кабинет для вас открыт. Мобильный телефон — круглосуточно. Любой вопрос и любая сложность у нас решаются немедленно, в этом и успех кампании.

— А что мне делать со следователями?

— Ну, — развел руками полковник, — это уже ваши проблемы, доктор. Сами повесили их на собственную шею, сами и разрешайте полегоньку. Я думаю, что долго они вас пытать не станут. Там у них сейчас куда более важные вопросы назревают. Ну разве что между нами… Ладно, так и быть. Вы сами себе здорово осложнили положение, доктор. Я имею в виду последнюю акцию. Не надо было торопиться, следовало бы посоветоваться со знающими людьми.

— Но с кем?! — воскликнул Баранов.

— Да хоть со мной, — цинично ухмыльнулся полковник. — Я понимаю, что сморозил глупость. Но в ней, вы сейчас убедитесь, немалая доля истины. Взрыв у Артемовой, как это было остроумно придумано вами, достиг сразу двух фактически противоположных целей. Убрал препятствие и одновременно переключил и приковал внимание следственной службы к недоброжелателям заместителя мэра. Это, между прочим, не первое покушение на замов нашего уважаемого городского руководителя, а раз так, то, значит, есть на то и веские причины. Но вот своей, как выражаются в наших службах, неавторизованной активностью вы совершенно напрасно привлекли внимание правоохранительных органов к себе самому. Или, точнее, переключили расследование на недоброжелателей куда более узкого круга, в котором отыскать недовольных вами, наркологами, гораздо легче. Да и проще. Агентура-то ведь имеется, не закончила она, к счастью, свое существование, несмотря на «завоевания демократии».

— И что же мне-то теперь делать? — растерялся Баранов.

— Не рыпаться. И твердо держаться своей линии. Жаль, я поздно узнал, а то бы сумел помешать вам совершить эту глупость. Но, так или иначе, теперь остается только ждать.

— А вы настолько в курсе дела, Петр Ильич?

— Я-то в курсе, да вы чуть было не вышли из-под контроля. Ладно, оставим пустые разговоры. Я поехал, а про меня придумайте для своих дам что-нибудь вроде бессонницы. Поверят.

И он покинул кабинет. А из головы Вячеслава Сергеевича долго еще не выходили слова насчет контроля. Да, у них все очень серьезно, и они пустыми словами не бросаются. Поэтому надо быть вдвойне осторожным. Хорошо, хоть на слово поверили, не заставили какой-нибудь смертельно опасный договор подписывать. Впрочем, и это еще не исключено.

2

Не успел Огородников отъехать, как Баранову позвонил начальник следственного отдела Кучкин.

— Вячеслав Сергеевич, — не здороваясь, сказал он, — необходимо ваше присутствие. Понимаю вашу занятость, но и вы, уверен, должны быть заинтересованы в скорейшем раскрытии причин покушения на вашу жизнь. Подъезжайте к прокуратуре.

— Но у меня прием больных! В коридоре длиннющая очередь!

— Назначьте им другое время, — холодно и беспрекословно заметил Кучкин и положил трубку.

Вячеслав Сергеевич вспомнил старый, еще советских времен, анекдот.

Как там оправдывался узбек, которого в компартию не приняли за то, что он по молодости «басмачествовал маленько»? А вот прямо так и говорил: «Как неправду сказать, когда сам курбаши спрашивал?»

Да, оправданиями не отделаешься, когда тебя очередной «курбаши» к себе в кабинет вызывает! И доктор Баранов, отменив прием, а тех, что с процедурами, отправив к Ольге, уехал в следственный отдел.

По дороге он не мог отделаться от тревожного чувства, что сукин сын Додик, оказывается, возможно, и не стучал на него конкретно Огородникову, но что полковник знал о нем, Баранове, многое, это было несомненным. Даже, возможно, слишком многое. Что и придавало тому уверенности, будто доктор не станет трепыхаться. Не сможет. Так оно, в общем-то, и получилось. А теперь они, пожалуй, без всякого зазрения припишут себе чужие заслуги и так поставят вопрос, что доктор еще окажется им что-то должен. Ну уж нет!.. Как сказал полковник? Не рыпаться и твердо держаться своей линии? «Хм, интересно, а какая она, эта линия?» — не без саркастической усмешки задал себе вопрос Вячеслав Сергеевич.

Но долго размышлять на абстрактные темы доктор Баранов не умел, да и не хотел. Тем более что он уже приехал.

Моложавый и стройный Валентин Арнольдович Кучкин, в кителе с синими погонами старшего советника юстиции, вольготно развалился в кресле и не соизволил даже приподняться, когда вошел Баранов. Просто протянул через письменный стол, заваленный папками с бумагами, длинную руку и, поздоровавшись, жестом указал на стул у приставного столика:

— Садитесь, извините, если оторвал.

Он еще как бы спрашивал!

— Есть новости в расследовании? — озабоченно спросил Баранов, вежливо присаживаясь в этом учреждении на кончик стула.

— С чего вы взяли? — в свою очередь заметил Кучкин. — Я все от вас собирался их услышать! А вы молчите как… Ну как рыба об лед! — пошутил он и осклабился. — Так кого все-таки подозреваете?

Баранов развел руками.

— Насколько я слышал, — осторожно начал он, — мина у меня в квартире была примерно той же системы, что та, которая убила… нашу уважаемую Татьяну Васильевну? Здесь может просматриваться единый след, так?

— Это вы у меня спрашиваете? — ухмыльнулся Кучкин и двумя руками подтянул синий галстук. — Это мне самому интересно знать! Насчет общего, по вашему мнению, следа! Так кто же это мог бы быть?

— Я, конечно, могу только предположить, и то… неловко, будто я кого-то подозреваю в страшных преступлениях. Но это могла быть какая-то, скажем, навязчивая идея, и, например, у человека, вовсе не связанного с нашей профессией. В смысле врачебной. Маньяк какой-нибудь, недавно выпущенный из психиатрической клиники, либо вернувшийся после отсидки зэк, я знаю? Вот вам и результат.

— Но вы разве не считаете, что им мог оказаться также кто-то из тех, кто, подобно вам — я не ошибаюсь? — претендует на должность, которую занимала доктор Артемова? — строго спросил Кучкин.

— Я ничего не могу дополнить к уже сказанному по этому поводу. Но у вас же, кажется, была куда более реальная версия, я не ошибаюсь?

— Вы о чем конкретно?

— Что это не на Татьяну Васильевну была объявлена охота, а на ее высокопоставленного, насколько мне известно, супруга…

— Откуда вам известна такая версия? — уже совсем жестко спросил Кучкин.

— О господи, да из досужих разговоров вокруг, из сплетен, я полагаю.

— Была, да вот в связи с вашим эпизодом отпала. — И старший советник испытующим, прямо-таки сверлящим змеиным взглядом уставился на доктора.

В очередной раз Баранов почувствовал правоту полковника Огородникова. Ошибка очевидна. Но почему он ее совершил? По причине неуверенности! По той причине, что коллеги в первую очередь приписали бы покушение делу рук или организации доктора Баранова, давно претендовавшего на место главного врача ведущей клиники. Ну и соответственно на все остальное. И вот чтобы снять возможные кривотолки… Да, только себе хуже сделал. Но… остается твердо выдерживать свою линию.

— Я слышал… все от тех же специалистов, которые работали в моей квартире… что заряд был поставлен опытным человеком, э-э… минером. Но если этот минер, — или сапер, как их называют? — не болен психическим заболеванием, что, кстати, вполне возможно… Вы же знаете, в какой сложной реабилитации нуждаются порой люди, прошедшие чеченскую войну? Это я к тому, что если он и есть наш маньяк, тогда его задачи очевидны. И не пройдет дня-двух, как снова грянет взрыв у кого-то из моих коллег.

— И кого вы подозреваете? — быстро спросил Кучкин.

«Ишь ты, какой быстрый! — подумал Баранов. — Я бы тоже хотел это знать…» Но ответил раздумчиво:

— В нашем округе есть еще парочка невропатологов уровня Татьяны Васильевны. Но один уже стар для ответственных должностей — это Ампилогов. А другой… Что ж, вполне возможно… Это Рассельский. Он большой умница, да. И это… энергичный, хваткий молодой человек, без принципов. Так что вполне…

Эдька Рассельский был абсолютное ничто, полнейший дурак, но с великим гонором и самомнением. Вот и пусть теперь следаки за ним побегают!.. «Все равно им делать нечего», — добавил Вячеслав Сергеевич про себя злорадно.

— А больше никого не подозреваете среди тех, кому вы могли бы перебежать, как говорится, дорожку?

— Да я и названных ни в чем не подозреваю! — искренне возмутился Баранов. — Не знаю, право! Либо вы меня неверно поняли?

— Не волнуйтесь, — нахмурился Кучкин, — я правильно вас понял…

Но по его взгляду, который он машинально отводил в сторону, Баранов видел, что прав — ни черта тот не понял, а только окончательно теперь запутался. Значит, и дело сделано верно.

— Мы, конечно, постараемся проработать различные версии, в том числе и те, которые подсказали вы, господин Баранов, но я прошу вас со всей ответственностью постараться припомнить всех своих, а также, вероятно, и Татьяны Васильевны пациентов с каким-то, на ваш профессиональный взгляд, ненормальным поведением. Или с неадекватной реакцией. Это очень важно для расследования… Ну что ж, больше задерживать вас не считаю нужным, но в следующий раз давайте договоримся сразу — никакие отговорки относительно вашей явки в наше учреждение приниматься во внимание не будут.

И он важно поднялся во весь свой высокий рост и протянул руку — со значением, следовало понимать…

Но моральные мытарства Вячеслава Сергеевича на этом не закончились.

Подъехав к своему «пункту», как он называл частенько наркологический диспансер, и заруливая на стоянку, он увидел рядом знакомый «ауди» Додика. А через секунду тот и сам опустил боковое стекло и взглянул на свежего и краснощекого доктора каким-то тоскливым, собачьим взглядом. А его обычная сероватая кожа лица сейчас отсвечивала в синеву. Мгновенная мысль подсказала, что все произошло скорее, чем предполагал Баранов. Сильный наркотик, который доктор вколол три дня назад любителю легкого «кайфа» Давиду Гринцману, сделал свое черное дело. Две переданные ампулы тоже ушли в дело, и Вячеслав Сергеевич увидел, что Додик, от которого он хотел, не ставя даже перед собой конкретной и быстро решаемой задачи, избавиться, сам уже выбрал свой последний путь.

— У тебя что-то случилось? — встревоженным голосом спросил доктор.

— Я такой жуткой ломки сто лет не испытывал, Славка, — почти просипел тот сдавленным голосом. — Что ты мне дал, падла? Я тебе вчера весь вечер звонил! Сегодня…

— Да милиция таскает на допросы! — обозлился Баранов. — Зря ты это все затеял!

— Я-а-а?! Ах ты гад ползучий! — Додик задергался в машине, пытаясь распахнуть дверь. Слюна брызгала у него изо рта.

Доктор выскочил наружу, помог открыть Додику дверь, но не выпустил его наружу:

— Сиди! Сейчас чего-нибудь придумаем. Я помогу тебе купировать абстиненцию. Только не дергайся. Ты когда кололся в последний раз?

— Вчера, — прохрипел тот.

— Сиди, я сейчас приду. Дверцу только закрой и никуда не выходи. Я сейчас…

«Разумеется, у врача очень жестокая профессия, — как-то посторонне размышлял доктор, взбегая в офис по ступенькам. — На то, чтобы жалеть пациента, просто не хватает времени и собственных душевных сил… Опять же и условия часто складываются настолько жестко, что жестче, как говорится, некуда… Вот как сейчас! И тут уже не до жалости. Просто приходится, ты вынужден делать так, чтобы выиграть время… Вот она какая штука — это время! И зачем он сменил имя Давид на Дмитрия? Какая разница, кем помирать? Все равно будут вспоминать Додика… Черт возьми, какая-то собачья кличка…»

Махнув только рукой на вопросительный взгляд Варвары, доктор быстро прошел в свой кабинет, открыл сейф и наполнил шприц двойной дозой того же самого тяжелого наркотика, который так быстро подействовал на его пациента. Бедняга Додик даже и не подозревал, что колол себе высококачественный героин. И ломка от него не идет ни в какое сравнение с теми последствиями от приема легких наркотиков, к которым он иногда прибегал, ради получения «простого человеческого кайфа».

А теперь доктор Баранов отлично знал, что делал. Наркотик подействует. Снимет состояние абстиненции. А затем? А потом, что называется, уж куда судьба-злодейка повернет…

Додик нетерпеливо ждал. Баранов сел к нему и сказал:

— Давай отъезжай подальше, чтоб нас тут не видели.

Додик послушно отъехал и свернул за угол.

— Ну закатывай рукав… Сейчас я тебе сделаю укол, быстро полегчает, и сразу же, никуда не заезжая, кати домой. Сегодня отлежишься еще немного, а завтра, по пути на работу, я заскочу к тебе на «Семеновскую» и привезу еще одну дозу. Последнюю, надеюсь. Я все-таки отучу тебя, сукин сын, от наркотиков! — уже со смехом воскликнул он, вводя иглу без всякой стерилизации в проступившую на внутреннем сгибе локтя вену…

Он посидел в машине еще несколько минут, пока у Додика не прояснился взгляд и не порозовело слегка лицо. Сказал на дорожку:

— Сильно не гони, а то я тебя знаю! — и даже погрозил шутливо пальцем.

Затем он вышел из машины и с облегчением захлопнул дверцу. «Ауди» рванул и, быстро набирая скорость, исчез в переплетении переулков.

Поздно вечером, уже за полночь, Вячеслав Сергеевич, сидя у накрытого стола, смотрел телевизор — очередной выпуск программы «Вести. Дежурная часть». В восьмичасовых «Вестях» интересующих его «новостей» не было. Однако новое сообщение привлекло внимание.

Речь, как всегда, зашла об автомобильных авариях на городских улицах.

— В районе шестнадцати часов на Золоторожской набережной Яузы, на большой скорости пробив радиатором чугунную решетку ограждения, перевернулась и упала в воду автомашина марки «Ауди»…

«Где ж это? — немедленно прикинул Баранов и вспомнил, что где-то недалеко от Курского вокзала. — Ну правильно, это его, Додика, дорога домой.

–…Водитель не сумел покинуть быстро тонущую машину. Прибывшие вскоре сотрудники милиции и спасательной службы Министерства по чрезвычайным ситуациям сумели поднять перевернутый автомобиль. Водитель, молодой человек по фамилии Грицман — это удалось выяснить из найденных у погибшего документов — оказался в салоне один. Врачебная экспертиза показала, что он не принимал алкоголя, а, возможно, просто заснул за рулем. Не исключено, что и под действием наркотика, на это указывают следы многочисленных уколов на его вене. Из показаний случайного свидетеля происшествия ясно пока одно: перед «смертельным прыжком» в воду автомобиль вел себя на дороге так, словно внезапно потерял управление…

— Ну вот и все… мир праху твоему, Додик, — прочувствованно сказал вслух Вячеслав Сергеевич, налил полную рюмку коньяку, поднялся и единым махом осушил до дна.

И почувствовал, как на душе потеплело, словно он бескорыстно сделал большое доброе дело.

3

Доктор медицинских наук Василий Наумович Ампилогов, как выяснил старший советник юстиции Кучкин, которому межрайонный прокурор поручил лично разобраться во всех событиях последних дней, связанных со взрывами в жилищах врачей-наркологов, в настоящее время находился на пенсии.

«Странно, — подумал Валентин Арнольдович, — этому-то сушеному грибу зачем было нужно устраивать фейерверки на лестничных площадках? Как-то все это выглядит нереально. Определенно притянуто за уши», — решил он уже с раздражением, но по привычке не оставлять без тщательной проверки ни одного факта.

Оказывается, Эдуарда Григорьевича, лечащего врача той самой клиники, которой руководила погибшая Артемова, он уже видел, но лично знаком не был. Кучкин в тот день, когда было совершено убийство, запомнил почему-то этого рыжеволосого молодого человека в квартире Алексеевых-Артемовых. Он был в белом халате и делал успокоительный укол Георгию Витальевичу, который то взрывался истерикой, то беспомощно затихал и только плакал — тягостное зрелище видеть нормального, здорового и полного сил мужчину в таком состоянии.

А по поводу этого рыжего врача Валентин Арнольдович, помнится, еще подумал, что он прибыл с бригадой «скорой помощи». Но так как с пострадавшей было все и без слов понятно, то разговора не возникло.

И вот теперь, сидя напротив врача в ординаторской, откуда удалили посторонних, следователь Кучкин вел допрос Рассельского.

— Как вы оказались в квартире Татьяны Васильевны в момент ее гибели?

— Совершенно случайно, — потирая кончик веснушчатого носа, ответил Эдуард.

Называть его еще и Григорьевичем у Кучкина, что называется, рука не поднялась — больно молод еще. Но, вспоминая оценку, данную этому молодому человеку доктором Барановым, Валентин Арнольдович с сожалением подумал, что как раз вот от таких-то молодых, да ранних, и приходится ожидать всяких неприятностей. Вообще любой дряни! Никуда не годится сегодняшняя молодежь — все прохвосты и себе на уме.

— Что значит — случайно? Вы что, знали о взрыве? — удивился Кучкин.

— Узнал, — не ожидая подвоха, ответил Эдуард. — Татьяна Васильевна уже уехала домой, ее Веня повез, ну шофер ее мужа, а я оставался на дежурстве. И тут как раз неприятный случай. Вот я и позвонил ей на мобильник. Но никто не ответил. Тогда я набрал домашний, и тот же Веня мне сразу все объяснил. Ну я, конечно, бросил дела и помчался туда. И как раз вовремя, «скорая» еще не прибыла, а Георгию Витальевичу надо было срочно сделать уколы пантопона там, папаверина. И я знал, что Татьяна Васильевна всегда держала все необходимое в домашней аптечке. Вот таким образом…

— А о каком неприятном случае вы упоминали? Ну в клинике?

— Да какой неприятный? Обычный, в общем. Доставили к нам одного. В состоянии абстиненции. А он… Ну, в общем, особый пациент, отдельный разговор и к нашему делу отношения никакого не имеет. Там просто ее авторитет был нужен.

— Туманно вещаете, — недовольно покрутил головой и поморщился Кучкин. — Ладно, пока оставим. А теперь скажите, что вы сами думаете по поводу тех перспектив, которые открылись перед вами в связи со смертью главного врача?

— Да какие перспективы? Только те, что назначат к нам теперь какого-нибудь прохиндея вроде Славки Баранова. И перестанем мы называться клинической больницей для обычного населения, а превратимся в коммерческое заведение для элитных алкашей и наркоманов. Денег станут платить немного больше, это да, а насчет науки… Об этом можно будет забыть навсегда.

— Значит, вам не нравится Баранов? — спросил Кучкин, чувствуя, что, кажется, горячо.

— Почему? И потом, нравится, не нравится — это не критерий. И он не дама, чтобы производить впечатление. Нормальный современный хапуга от медицины. К нему и Татьяна Васильевна, сколько ее помню, так же относилась. Был, говорила, способным студентом, его продвигали, а потом он сам почувствовал свою силу, и поддержка не потребовалась. Вот и все.

— Интересная точка зрения. А как вы относитесь к этому… к Ампилогову, например?

— Ну что вы, Василий Наумович — не чета всяким Барановым, он по-своему святой человек. Бессребреник. Голова!

— А как вы считаете, мог бы этот ваш «голова» решиться занять место Артемовой?

— Ну и вопросики вы формулируете, ей-богу! Да кто ж, по-вашему, откажется, если ему предложат должность главврача? И еще такой клиники, как наша?

— Но вы-то сами… Или лукавите? О своей кандидатуре на этот пост не думали?

— Слушайте, как вас? Валентин Арнольдович, у меня может сложиться ощущение, будто вы меня сватаете на место Татьяны Васильевны! А кто вы такой, чтобы делать подобные предложения? Тут нужен человек уровня того же Ампилогова, вот! Ну, может, лет через пяток, если повезет, и мне можно будет подумать. Да только в нашем мире дорогу всегда переходят прохиндеи.

— А как же Артемова?

— Она из другого поколения. Сейчас оно начинает уступать позиции молодым волкам.

— Вроде вас? — «тонко» пошутил Кучкин.

— Нет, мне в этой стае делать нечего. Я навсегда уже, видимо, останусь лечить людей, вот в чем дело.

— А другие не лечат разве? Это что-то новенькое — слышать такое от врача!

— А другие, ежели желаете знать, господин следователь, делают деньги. На всем! На здоровье. На лекарствах. На дружеском отношении — да, и на этом тоже. А вы не лезьте в медицину, где все равно ни черта не поймете, вы на собственных коллег поглядите! Много вас, действительно защищающих справедливость, а?

— На вашем месте я бы не стал грубить человеку, которого вы совершенно не знаете и который находится здесь не по своей воле, а в связи со служебной необходимостью. И потом, не вам рассуждать о справедливости. Я так думаю.

— Это почему же? Значит, справедливость как прерогативу вы оставляете исключительно за собой? Ничего себе посылочка! И почему бы не мне об этом рассуждать?

— А потому что вы в данном случае один из тех, кого мы подозреваем в подготовке и даже, возможно, в совершении убийства своей начальницы! — резко заявил Кучкин и, увидев выпученные в недоумении глаза Рассельского, добавил: — И это у нас, извольте знать, вовсе не приватная беседа, а натуральный допрос!

— Ах вот как? — Лицо Эдуарда стало наливаться краской. — Тогда извольте и вы узнать, что без официального вызова в прокуратуру и без протокола я больше не отвечу ни на один ваш вопрос. И еще! Ординаторская не место для пустопорожних разговоров. Извольте немедленно покинуть помещение!

Он, этот развоевавшийся петушок, наверняка наговорил бы еще много глупостей, о чем позже, возможно, и пожалел бы, но Валентин Арнольдович, сам вызвавший подобную реакцию, не счел нужным переходить на перебранку. Он спокойно поднялся и сказал:

— Мне и самому не очень нравится такая обстановка. Конечно, в прокуратуре лучше. Там и звукозаписывающая техника имеется, чтобы запечатлеть интонации допрашиваемого. Лично я, знаете ли, молодой человек, стараюсь больше обращать внимание не на слова, а на те интонации, с которыми они произнесены. Вы правы, без протокола какой допрос? Так что имейте в виду: если вы мне понадобитесь, я вам пришлю повестку. А пока прощайте, я просто хотел познакомиться с вами.

Выйдя из клиники на скрипящий под ногами снег и под ослепительное январское солнце, Валентин Арнольдович подумал, что наводка доктора Баранова на этого молодого человека — элементарная пустышка. Ничего тут даже близко к истине не просматривается. Нормальный, по-своему закомплексованный парень, ничуточки не похожий на «бомбиста-террориста», немного вздорный, как любой молодой человек. А на хладнокровного, расчетливого убийцу он просто не тянет — по определению, как теперь говорят.

Но тем не менее придется, никуда теперь не денешься, надо отрабатывать и эту версию, покопаться в его биографии, прошлом, поговорить со знакомыми, соседями, собрать о нем информацию. Но лично заниматься этим делом Валентин Арнольдович не собирался, это можно поручить любому начинающему следователю прокуратуры. Пусть побегает, опыта наберется…

Другой вопрос: а что теперь делать с Ампилоговым? К этому зубру, видимо, на той же козе, что к Рассельскому, не подъедешь. Да и сомневался уже Кучкин, что у старого врача, вышедшего к тому же на пенсию, поднимется вдруг рука на коллегу. Но чтобы избежать и тут ошибок, решил поручить сделать то же самое тому же следователю. А сам, посмотрев домашний адрес доктора медицинских наук, решил подъехать к нему без звонка, вот уж действительно для приватной беседы.

4

Василий Наумович оказался крепким еще, рослым стариком с седой гривой и аккуратной шкиперской бородкой. И жил он в такой же, похоже, старой квартире старинного дома в Пожарском переулке, из окон которого была видна возвышающаяся громада храма Христа Спасителя с его золотыми куполами.

Мебель в квартире тоже была допотопная — в смысле дворянских времен — массивная, резная, тяжелая, потемневшая от времени.

Прихожая в большой квартире, а также большая комната были забраны полками с книгами. И каждая из них видом своего когда-то золоченого, тисненого корешка тоже говорила о прошедшем времени.

Одного взгляда на эти стены, на эти фолианты, на старинные фотографии в рамках и темные гравюры в простенках и вырезах между книжными полками было достаточно, чтобы понять, кто здесь живет и о чем, кстати, думает, если на то пошло. Да и вряд ли этот могучий старик что-нибудь понимал в сегодняшних суесловиях и методах борьбы за вышестоящее кресло. Но тем не менее и его фамилию, причем в первую очередь, назвал доктор Баранов, когда речь у него с Кучкиным только зашла о возможных претендентах на должность Артемовой. Нет, не в качестве прямого конкурента, но все-таки фамилия-то прозвучала. С пиететом, правда, но ведь была озвучена. Как и фамилия недалекого, но весьма амбициозного Рассельского, в беседе с которым Валентин Арнольдович вот как раз тупости и амбиций не углядел. Тогда зачем же эти люди были упомянуты, так сказать, всуе? Сейчас, собственно, этот вопрос и волновал больше всего старшего советника юстиции. И он решил не темнить, а называть вещи своими именами. Да в этой обстановке, в самой атмосфере истинно профессорской квартиры иначе бы его вопросы к хозяину и не прозвучали.

После короткого знакомства, во время которого Василий Наумович удивленно поднимал брови — общаться со следователями ему, видимо, еще на дому не приходилось, — хозяин пригласил гостя пройти в гостиную и предложил сесть в тяжелое кожаное кресло. Сам устроился в таком же напротив.

— Я решился нарушить ваше спокойствие и заглянуть к вам, господин профессор, без предварительного звонка, — изысканно начал Кучкин, — поскольку дело, которое меня привело к вам, связано с гибелью Татьяны Васильевны Артемовой. Надеюсь, это имя вам известно?

— Ну как же, как же, — огорченно ответил Ампилогов, — я прекрасно знал Танечку… Отличная была женщина… гм, человек. Умница, терпением обладала исключительным, да-с… А это в нашей профессии значит очень много… Так в чем вы соизволили предположить мою помощь? Надеюсь, не подозреваете меня в соучастии? Да, так у вас говорят?

Он словно сам напрашивался на неприятные вопросы.

— Видите ли, профессор, из бесед с рядом лиц у следствия сложилось впечатление, что именно вы, причем гораздо лучше других, знаете либо знали окружение Татьяны Васильевны. По одной из версий, которыми располагает следствие, совершить подобное мог кто-то из людей, возможно даже входящих в это окружение, но попытавшихся таким коварным способом оттеснить врача Артемову и занять освободившееся после нее служебное кресло. Что вы могли бы сказать по этому поводу?

Ампилогов долго молчал, механически рассматривая свои книжные полки. Потом изрек:

— Если бы мне сказал об этом несерьезный человек, а в вас я вижу достаточно… э-э… солидного человека, я бы просто указал ему на дверь. Но, понимая, что зря подобные вопросы вы задавать не собираетесь, хочу немного подумать… Я, конечно, не только слышал об этой печальной истории, но и имел честь присутствовать в траурном зале на прощальной церемонии, да-с… Видел лица коллег, искреннюю печаль, скорбь, ну что я вам буду говорить!.. Убить, чтобы занять? Нет, это представляется мне совершенно невозможным, тем более когда идет речь о женщине… А с другой стороны вы подойти не пробовали?

— Это с какой же? — насторожился Кучкин и даже привстал в убаюкивающем кресле.

— В том смысле, что Танечка оказалась, как это часто происходит в нашей современной жизни, случайной жертвой? Причем я передаю вам чужие слова, которые слышал во время похорон. Ну что главной жертвой был избран ее муж — крупный чиновник из Московской мэрии? Разве такая версия, как вы изволили заметить, вам не подходит? А что, ведь она более жизненна, если хотите!

— У нас имеется такая версия, она также в работе.

— Тогда, если позволите, еще вопрос?

— Пожалуйста, я для этого, собственно, и напросился к вам, уважаемый Василий Наумович.

— Вот вы сказали, что беседовали уже с рядом лиц. Не назовете ли мне фамилии?

— А вам зачем? — улыбнулся Кучкин.

— Для уяснения степени достоверности полученной вами информации.

— Ну вот сегодня я беседовал с господином Рассельским — это сотрудник Артемовой, очень переживавший ее безвременный уход из жизни. Имел я неоднократные встречи и с доктором Барановым, — возможно, вы тоже наслышаны о нем. И кстати, оба они о вас отзываются исключительно в превосходной степени.

— Они сами назвали мою фамилию?

— Нет, Рассельский просто ответил на мой вопрос относительно вас.

— А ваш интерес ко мне чем был вызван, позвольте спросить?

Кучкин несколько напряженно рассмеялся и на непонимающий взгляд профессора пояснил:

— Я пришел вас расспрашивать, а получается все наоборот. Но я скажу. Вашу фамилию в разговоре со мной, когда речь зашла о возможных претендентах на пост главного врача и соответственно главного окружного нарколога, назвал мне среди других именно доктор Баранов.

— Я понимаю, мой настойчивый интерес может показаться вам странным, молодой человек, вы уж извините меня, старика, за столь вольное к вам обращение, но мне было бы чрезвычайно любопытно, в каком контексте прозвучала в его устах моя фамилия? Это, надеюсь, не служебная тайна?

— Никакой тайны. Мы говорили о том, кто мог бы оказаться заинтересованным в уходе Артемовой. А лично о вас Барановым было сказано, что вы, разумеется, не можете проявить такую заинтересованность, ибо для этого поста вы не очень, скажем так, уже подходите по возрасту. Зато Рассельский, этот, наоборот, уверен, насколько я его понял, что возраст не помеха, а такая голова, как ваша, может оказаться незаменимой в кабинете главного врача его клиники. Вот и пойми их…

— Стало быть, Баранов… — задумчиво проговорил Василий Наумович. — И с чего это он вдруг? Загадка…

— Может быть, вам немного подскажет информация о том, что спустя четыре дня после гибели Артемовой точно такой же заряд, даже аналогичной мощности и идентичный по исполнению, был заложен в квартире самого доктора Баранова. И служба ФСБ полдня возилась, пока не обезвредила ту бомбу. Вот отсюда и возник интерес к тем лицам, которые могли бы… Нет-нет, не поймите так, будто я собираюсь подозревать вас, Василий Наумович! — воскликнул Кучкин, увидев протестующий жест Ампилогова.

— Не хватало еще… — глухо проговорил старик. — Да, но он-то все же назвал?

— Назвал, — вздохнул Кучкин. — И я даже отчасти рад этому обстоятельству. Оно помогло мне познакомиться с вами. В нашей жизни, к сожалению, уже не увидишь всего этого… — Он обвел обеими руками стены комнаты, но Ампилогов не отреагировал.

— Скажите, Валентин Арнольдович, а как у вас в присутствии, так сказать, называют отвлекающие маневры?

— Созданием ложной версии. Обычно на них уходит масса и служебного, и внеслужебного времени, но мы все равно вынуждены проверять каждый факт, имеющий отношение… вы понимаете? Каждый возможный пустяк.

— Еще как!.. Скажите честно, Валентин Арнольдович, вы не желаете выпить чашку вкусного чая?

— Я бы с удовольствием, но…

— Никаких возражений. Давайте пройдем на кухню, я поставлю на газ чайник, и мы спокойно обсудим новый поворот темы. Он может оказаться неожиданным и чрезвычайно любопытным…

5

Вечером того же дня Валентина Арнольдовича Кучкина, который вернулся в свой кабинет и мысленно раскладывал по полочкам впечатления от бесед с наркологами, его вызвал к себе прокурор межрайонной прокуратуры Иван Иванович Денежкин.

Встретил он начальника следственного отдела так, будто тот по меньшей мере крепко насолил ему, а сам сбежал от ответа и справедливого наказания.

— Слушай, Валентин, доколе мне на тебя будут жаловаться?

Первая мысль у Кучкина была о том, что сотрудник, которому он поручил узнать все про Рассельского и Ампилогова, где-то крупно прокололся. Но он же не мог сделать этого так быстро, задание получил по телефону только в середине дня, когда сам Кучкин ехал от одного фигуранта к другому. Хотя опять же, с другой стороны, от этих молодых можно ожидать чего угодно.

— Если вы о Сережке, Иван Иванович, то я ему специально поручил это дело. Там особых сложностей-то нет, просто беготни многовато. Конечно, понимаю, я мог бы и сам…

— Ты о каком еще Сережке? — нахмурился Денежкин.

— О Христофорове, нашем практиканте. Я подумал…

— Оставь его в покое! — резко бросил прокурор. — Не о нем речь, а о тебе! Ты беседовал с Георгием Витальевичем Алексеевым?

— Так точно, но…

— Тебе было сказано, что надо делать? Отвечай!

— Извините, Иван Иванович, — сообразил вдруг Кучкин, о чем и о ком речь, — но нам на выездах много чего говорят. Даже и врут, бывает. Мы записываем и проверяем. А приказывать нам ни один пострадавший не имеет права! А этот, кстати, не сильно и пострадал. Ему при мне доктор уколы сделал, он и успокоился, и нюни тут же распустил! Стал слезно жаловаться, что это против него покушение замыслили. Хоть бы о жене своей, только что убитой почти на его же глазах, доброе слово сказал, чиновник! Деревянная душа!

— Но-но, ты не очень… — вроде бы смягчился прокурор. — А мне, думаешь, легче? Вон уже с утра трезвонят из разных инстанций! Где прокуратура? Что она там себе думает? Почему не работают? Уже дома взрывают, а они — это мы с тобой, между прочим! — и не чешутся! Ну ответь, легко мне?

— Тяжело.

— То-то… Да не стой ты, садись! Рассказывай, какие имеешь версии?

Кучкин уселся напротив обширного стола прокурора и, припомнив недавний разговор с Ампилоговым, начал рассказ о том, с кем встречался и к каким предварительным выводам пришел. Прокурор слушал внимательно, не перебивал. Но когда речь зашла о самом Баранове, а не о психиатрических выводах по его поводу старика-профессора, с сомнением покачал головой.

— И вы тут же решили, что он способен на такое? — Казалось, прокурор был даже огорчен столь примитивным выводом двоих умных людей.

— У вас другое мнение? — осторожно спросил Кучкин, у которого во время собственного рассказа уже у самого четко сформировалась версия о виновности именно Баранова, и он не собирался пока ее менять — без серьезных фактических соображений против нее.

— Мы говорим с тобой не о мнении, а о понимании поставленных перед нами задач. Совершено преступление. Даже два. Ну почти два. Мы обязаны их быстро и грамотно расследовать. Поэтому не надо с ходу считать себя умнее всех остальных, кто наверняка знает больше нашего, а следует немедленно запустить по следу… кого? Собаку-ищейку! И пусть бежит, вынюхивает, проверяет! Это хоть ты понял? А версию свою собственную разрабатывай. Но учти, успеха не добьешься, пеняй на себя. Ты все понял?

— Я понял вас, Иван Иванович, — смиренно ответил Кучкин.

— Тогда иди и принимай верное решение. Докладывать будешь каждый день. За отсутствие результатов тоже ответишь. Вот видишь, ты сердишься на меня, я же вижу, а я тебе все условия для успешной работы создаю! Несмотря на то что мне из-за тебя холку мылят!..

Валентин Арнольдович, будучи неглупым человеком, что, кстати, отметил и Василий Наумович Ампилогов, хотя ведь всего и поговорили-то с ним часок-другой, действительно сообразил, что если ты имеешь даже сотню рабочих версий, а начальство только одну, в которой безоговорочно уверено, надо работать именно над ней. Или умело делать вид, изображая невероятную озабоченность.

Но что необходимо для создания подобной «озабоченности»? Это только трата времени. И чтобы не отвлекать Сережку Христофорова от разработки своей версии, Валентин Арнольдович решил абсолютно ненужной, с его точки зрения, версией о покушении на заместителя московского мэра заняться сам. То есть просто поднять волну. Для начала.

«А между прочим, — тут же подумал он, — такой ход сейчас может быть очень даже своевременным. Пусть истинный преступник думает, что следствие отправилось-таки по ложному следу, и радуется удаче. А когда ты здорово радуешься, порой даже не замечаешь собственных ошибок… Можно сделать больше! Вполне можно выдать ему эту версию покушения на Алексеева и посмотреть, как он отреагирует и что придумает уже по поводу покушения на самого себя? Какие отыщет аргументы? И вообще, найдутся ли они у него — вот в чем вопрос…»

И еще Кучкин решил, что прокурор Денежкин мудр по-своему, аки старый змий, он же ведь сам и подсказал, словно бы исподволь, такое решение. А шум, вызов на ковер, сверкающие молнии в глазах громовержца — это все как бы камуфляж. Для тех, кто разбирается в настоящем деле.

И что же? А это означает, что надо брать ноги в руки, звонить рассерженному непослушанием заместителю столичного градоначальника и ехать к нему с полной авоськой наводящих на размышление вопросов, а также с повинной головой. Прости, мол, барин, не поняли шутки…

Так оно, в сущности, и вышло. Громовержец иссяк, а его место занял сильно обеспокоенный своей судьбой чиновник высокого ранга, который привык проявлять собственную демократичность сугубо по служебной инструкции.

Но взаимное непонимание проявилось с первых же минут разговора.

Старший советник юстиции толковал о том, что задачей расследования, как это обычно делается во всех аналогичных ситуациях, прежде всего, пока не остыли, как говорится, горячие следы преступления, является необходимость вычислить исполнителя. А уже через него потом можно выйти и на заказчика. Это обычно самый реальный и наиболее плодотворный следственный путь. Работа же в обратном направлении — от заказчика к исполнителю — не всегда оказывается удачной, тому есть множество примеров. И Кучкин собирался уже привести в свое оправдание массу придуманных им примеров, но господин Алексеев оказался много хитрее.

Он заявил, что исполнителем может быть кто угодно, любой бомж с площади трех вокзалов, но вот найти и наказать заказчика — это главное дело, ради этого, собственно, и существует… Что конкретно существует, Георгий Витальевич, весь придавленный к своему креслу руководящими думами, объяснять, естественно, какому-то следователю не стал — тот и сам должен был понять его грандиозную мысль без лишних слов. А не сможет, — значит, придется потребовать другого следователя, умеющего лучше слушать и слышать!

Кучкин всем своим видом показал, что принял на свои плечи высокую ответственность. Но теперь предстояло самое, можно сказать, пикантное. Раз уж заместитель мэра настаивает на своей точке зрения, тогда ему придется — хочет он того или нет — назвать фамилии тех лиц, которых подозревает в откровенной недоброжелательности по отношению к своей персоне, а затем достоверно объяснить причины такого недоверия к ним. То есть, другими словами, раскрыть подноготную, если можно так выразиться, своей трудовой и общественной деятельности. А вот на этот шаг он вряд ли решится. И что тогда?

«А ничего, — со злорадством подумал Кучкин, — не будет искренности в показаниях — причем официально оформленных протоколом, а не просто некими туманными соображениями, высказанными как бы по ходу вольной беседы, — не будет и самого расследования».

С какой, к примеру, напасти примется следователь допрашивать генерального директора крупнейшего стройтреста в стране, либо тем паче министра, только по той причине, что у них натянутые личные отношения с чиновником из мэрии, пусть даже и важным? Как-то не могут усечь этого раз и навсегда наши чиновники, полагаясь на сосредоточенную в собственных руках власть. А надо бы их приучать, если уже не поздно…

Вот в таком ключе и продолжался разговор.

Валентин Арнольдович принялся заполнять протокол допроса потерпевшего — так официально, несмотря на слабый протест Алексеева, назывался сей документ.

— Ну какой же я потерпевший? — поначалу пробовал возмущаться он. — Хотя, с другой стороны, жена погибла, самого чуть инфаркт не хватил… Но может, как-то иначе все-таки назвать?

— Иначе не получится, — жестко настаивал следователь. — Не по закону.

Наконец Георгий Витальевич согласился, но, прежде чем объявить очередное имя своего откровенного недоброжелателя, готового свести с ним, оказывается, счеты даже бандитским способом, долго сомневался и раскачивался. А потом, надо ж было еще и собственные оценки давать. И тут опять вставала дилемма: протокол — вещь официальная, любой подозреваемый может потребовать у следствия предъявить конкретное обвинение в свой адрес и в случае чего подаст еще встречный иск за клевету! Как бы не нарваться на неприятности! Вот и подбирал Алексеев слова, поправляя себя ежесекундно и требуя вместо одного написать другое.

Валентин Арнольдович, проявляя четкую дисциплину, подчинялся требованиям и капризам «потерпевшего», а господин Алексеев между тем выдыхался. И настал момент, когда он, поморщившись и поглядев на свой роскошный наручный «роллекс», заявил, что его время истекло. Следователю оставалось поблагодарить солидного человека за откровенность и дать подписать ему каждый лист протокола, чтобы закрепить таким образом показания высокого должностного лица.

Это была хорошая минута. Не то чтобы миг торжества справедливости, но все равно определенный момент истины. Будущей истины, до которой еще грести и грести, как на лодке к далекому, на горизонте, острову.