Золотой архипелаг

Фридрих Незнанский

Среди особо важных уголовных дел, которые расследует старший помощник генерального прокурора Александр Турецкий, оказалось одно довольно рутинное: ночное нападение на известного адвоката, бывшего сотрудника Генпрокуратуры. Убийство коллеги берет под свой контроль Меркулов. Но, выясняя обстоятельства гибели адвоката, Александр Борисович обнаруживает, что следы уводят в Подмосковье – туда, где начался беспрецедентный криминальный передел земли, столкнувший интересы олигархов и уголовников.

АЛЕКСАНДР ТУРЕЦКИЙ. СПОСОБЫ ЗАЩИТЫ

— А по-моему, Саша, ты просто защищаешься.

Реплика жены за ужином, прервавшая тишину, вынудила Турецкого отвлечься от газеты и интенсивнее заработать челюстями, чтобы побыстрее прожевать кусок сосиски. Сказанное Ириной, как то часто бывало в последнее время, казалось загадочным, но Александр не хотел оставлять ее загадки без ответа. Ответ должен быть адекватным и мужским.

— Защищаюсь? Должно быть, ты права. Я всю жизнь вынужден быть настороже. Сама знаешь, скольким преступникам я перешел дорогу. И не одной только уголовной мелкой шушере, а добропорядочным с виду гражданам, уважаемым и богатым. Сколько из них на меня зуб точат? Вот то-то же. Так что ты права, защищаться никогда не помешает.

— Саша, ты напрасно делаешь вид, будто меня не понял. — Ирина сделала такое лицо, словно апельсиновый сок, которым она запивала свою порцию сосисок, растревожил ей больной зуб. — Все ты прекрасно понимаешь. Речь идет не о табельном оружии, которое ты, кстати, берешь с собой и в театр, и чуть ли не в постель. Речь идет о механизмах психологической защиты.

— Ага. Вот как. Ну правильно, этого следовало ожидать. Так от чего же я, по-твоему, защищаюсь и что на этот счет думает психология? — Александр Борисович попытался смягчить грубость улыбкой. Судя по лицу Ирины, улыбка ему не удалась.

— Понимаешь, Саша, тебе, конечно, пришлось многое пережить в своей взрослой жизни, но я всегда знала, что ты человек мужественный и ты с этим справишься…

Ошарашенный неожиданным комплиментом со стороны Ирины, которая в последнее время главным образом его критиковала, Турецкий не нашел ничего лучшего, как кивнуть.

— Угу. А что дальше?

–…Но истинная причина беспокойства во взрослой жизни — это пережитые в детстве впечатления! — торжествующе закончила Ирина Генриховна.

«Так я и знал, что дело нечисто», — сожалеюще подумал Турецкий.

— Мне не надо тебе объяснять, что твои отношения с матерью и отчимом в свое время производили на тебя сильное и тягостное впечатление. И я думаю, они повлияли на всю твою последующую жизнь.

— А это тут при чем? — изумился Турецкий. — С матерью у меня были прекрасные отношения, да ты сама помнишь. С отчимом, допустим, хуже… ну, ты и тут сама все знаешь. Главное, что ты этим хочешь сказать?

— Саша, — игнорируя последнюю реплику, учительским тоном произнесла Ирина Генриховна, — неужели ты не замечаешь, как в последнее время стал раздражителен? Плохо спишь. И, главное, постоянно моешь руки!

— Ну, мать, на тебя не угодишь! А кто меня в наши, так сказать, былые дни не пускал за стол с немытыми руками? Не мою руки — плохо, мою — тоже плохо, так получается?

— Мыть руки ради гигиены необходимо, — еще более наставительно сказала Ирина. — Но обрати внимание, как ты их моешь? Ты же их моешь минут по пять, по десять! Ты же их скребешь!

— Вот уж не замечал, что по десять минут мою руки. В следующий раз засеку время, прежде чем идти в ванную… Но я все-таки не могу сообразить: какое отношение имеют мать и отчим покойные к тому, что я подолгу мою руки?

— Самое прямое. Долго моешь руки — значит, в тебе сидит боязнь заразиться какой-нибудь болезнью. Боязнь заразиться — это фобия, а фобия — это симптом невроза. А невроз закладывается еще в детстве, из-за отношений с родителями.

— Ох ты, мать честная! — Хорошо еще, хоть Александр Борисович успел дожевать кусок сосиски, а то непременно подавился бы. Оставляя себе время на раздумья, потянулся еще за одной, последней, но новая сосиска показалась ему невкусной, как туалетная бумага в целлофановой оболочке. Неужели его любимый микояновский мясокомбинат снова стал выпускать такую дрянь, как в позднесоветские времена? — Ну и чего ты от меня хочешь?

— Чтобы мы с тобой откровенно разговаривали — как раньше, только еще откровеннее. Чтобы ты мне рассказывал о своих затруднениях, обо всех своих ранних — и не только ранних — воспоминаниях, о своих страхах. Я не враг тебе, Саша, я хочу тебе помочь. И полагаю, у меня есть для этого необходимые предпосылки. За последнее время, так сложилось, я прочла много литературы. Я тебе не только жена, Саша, я…

— Ты — домашний Фрейд! — Вот уж чего Турецкому хотелось в последнюю очередь, так это делиться с женой воспоминаниями. Точнее, хотелось, но не всеми. Некоторые из воспоминаний могли привести к семейному скандалу. — По-моему, Иришка, тебе просто некуда девать свободное время. И музыка тебе поднадоела за столько лет, я могу понять… Так найди себе какое-нибудь хобби — филателию, скажем, или кружок макраме. Спокойное какое-нибудь занятие. Только, пожалуйста, подопытного кролика из меня не делай!

У Ирины дрогнули губы. Она резко встала, выдернула из-под носа мужа пустую тарелку с разводами горчицы и понесла ее к раковине. «Если такая нервная, самой подлечиться надо», — подумал Турецкий, но вслух не произнес: ему стало жаль жену. Даже если то, что он на ее счет думает, — правда, не стоит ее обижать. В конце концов, у всех у нас, современных людей, нервишки пошаливают. Недаром психологи распространились, как тараканы на грязной кухне…

— Ты просто не видишь во мне человека, — склонясь над раковиной, констатировала Ирина Генриховна. — Ты видишь во мне исключительно женщину. А по-твоему, высшее, на что способна женщина — это плетение макраме.

— Да нет же, Ириша, — примирительно буркнул Александр Борисович, — ты не так меня поняла. Но сама посуди, как это выглядит с моей точки зрения: приходишь домой после рабочего дня, голова как урна, в которую пихали всякую дрянь, пожрать… поесть спокойно хочется, а тут тебя психологией грузят. Ну вот я и вспылил.

— Я так и предполагала, — Ирина трагически воздела к потолку свежевымытую тарелку, с которой стекала вода. — Ты избегаешь серьезных разговоров. Ты защищаешься от анализа своих проблем чем угодно — работой, усталостью, голодом… Но в следующий раз я заговорю с тобой об этом, когда не будешь голодным и усталым, и ты скажешь: «А зачем переливать из пустого в порожнее, если все хорошо?» Получается, что ты просто не хочешь со мной разговаривать на эту тему.

— Как же не хочу, еще как хочу! Кстати, давно собирался тебя как специалиста спросить: в чем разница между неврозом и психозом? Сколько раз натыкался на эти понятия, но почему-то так и не уяснил.

— Меняешь тему? Зубы заговариваешь?

— Ничего подобного. Честно, хочу разобраться.

— Ну… — Ирина помедлила — обретала спокойствие, становясь на твердую почву психиатрии. — Невротик, в сугубо медицинском смысле, нормален. Он полон страхов, которые нарушают его взаимодействие с окружающим миром, но при этом он ориентирован в месте, времени и собственной личности. Ну, выражаясь обычным языком, невротик, в отличие от больного с психозом, не считает себя Наполеоном и не воображает, что вместо больницы он находится на чужой планете, куда его доставили зеленые человечки на летающей тарелке. Если человек видит зеленых человечков, чертиков и тому подобное — это уже галлюцинации.

— А галлюцинации, как я догадываюсь, это совсем хана?

— Да, Саша. К сожалению, галлюцинации — это ничего хорошего.