Жестокая схватка

Фридрих Незнанский

В результате череды ограблений из банков столицы похищены миллионы долларов. Преступники жестоко расправились с охран-никами, инкассаторами, случайными людьми. Расследование этого сложного дела было поручено старшему следователю Генпрокуратуры АлександруБорисовичу Турецкому, который вскоре пришел к не-приятному выводу: за всеми ограблениями стоит сильный, жестокий, умный и облеченный огромной властью преступник, готовый на все, лишь бы уничтожить улики и свидетелей…

Пролог

Шли последние дни лета. В Москве стояла жара. Улицы были запружены машинами. Они образовывали бесконечные пробки в центре города, вызывая справедливое негодование подавляющего большинства пешеходов, страдающих от выхлопных газов, а также пассажиров наземного транспорта, которые были вынуждены простаивать в этих пробках.

В эти дни в Москве царил привычный ажиотаж, вызванный надвигающимся началом учебного года. Родители будущих первоклассников в эти дни срочно докупали все необходимое для того, чтобы их чада не ударили в грязь лицом в свой первый школьный день.

С полок магазинов подчистую сметались пеналы, тетради, шариковые авторучки и фломастеры. Тут и там можно было видеть возбужденных детей, с гордостью несущих за плечами из магазина домой свои первые рюкзаки.

Родители подсчитывали в уме затраты и вздыхали, размышляя о том, во что превратятся эти нарядные разноцветные ранцы после того, как они сделаются излюбленным средством выяснения школьных отношений.

По собственному опыту родители прекрасно знали, что это обычно происходило уже в конце первой школьной недели.

Продавцы сбивались с ног, пытаясь услышать одновременно всех покупателей.

Зато руководители крупных магазинов, торгующих подобного рода товарами, потирали от радости руки. Выручка в эти дни была отличная и уступала разве что предновогодней.

Александр Борисович Турецкий был вне этой суеты. Нинка давным-давно вышла из детского возраста, и нужды ездить с ней за школьными принадлежностями не было. Когда ей что-то бывает нужно, она предпочитает теперь самостоятельно сходить в магазин. Разумеется, если речь не идет о какой-нибудь дорогостоящей покупке.

Самостоятельная девочка.

Александр Турецкий был крайне рад тому факту, что в данный момент ему не надо посвящать свое время беготне по магазинам в поисках самых лучших фломастеров, потому как он намеревался посвятить ближайшие две недели совсем другому.

Константин Дмитриевич Меркулов наконец-таки способствовал тому, что генеральный прокурор выделил Турецкому две недели для отпуска.

Полдня вчера Александр Борисович пробегал по зданию Генеральной прокуратуры. Могло создаться впечатление, что передвигался он сразу по всем этажам. Несколько раз его видели возле бухгалтерии. И в столовой он тоже был замечен неоднократно.

И вот теперь он ехал на работу с одной-единственной целью: сказать «пока» своему другу Косте. Неудобно же уезжать, не попрощавшись по-человечески.

Меркулов, как обычно, читал какие-то бумаги.

— Не потревожил, Костя?

— Не потревожил. Заходи.

Константин Дмитриевич отодвинул бумаги в сторону и посмотрел на Турецкого.

— Ну что, все закончил?

— Ага, — кивнул Александр Борисович. — Вот, заехал попрощаться.

— Так ведь ненадолго, — пожал плечами Меркулов. — Всего-то две недельки!

— Не, Костя, — возразил Турецкий. — Две недели — это ох как много!

— Ну да, ну да, — рассеянно кивнул Меркулов.

В кабинете возникла пауза, которую нарушало лишь тиканье настенных часов и жужжание какой-то заблудившейся в занавесках мухи.

Турецкий многозначительно кашлянул.

— Что? — недоуменно спросил Меркулов.

— Ну как что?

Константин Дмитриевич потер лоб:

— А-а, ты насчет того, чтобы на посошок?

Меркулов полез в ящик стола.

— Вообще-то, Костя, я о другом. Хотя на посошок тоже можно.

— О чем же? — поднял бровь Константин Дмитриевич.

Не говоря ни слова, Турецкий достал из кармана мобильный телефон и показал его Косте.

— А-а, — снова протянул Константин Дмитриевич. — Хорошо, как договаривались.

— А как мы договаривались?

— Слушай, Саша, ты бы все-таки не наглел в присутствии вышестоящего руководства.

— И все же?

Меркулов сдался:

— Хорошо, обещаю тебе, что начиная с завтрашнего дня и в течение следующих двух недель я не стану звонить тебе по делам.

— Точно?

— Точно.

Удовлетворенный Турецкий сунул телефон в карман и поднялся.

— Ну теперь, Костя, я абсолютно спокоен.

— А как же «посошок»? — разочарованно спросил Константин Дмитриевич.

— Да нет, — махнул рукой Турецкий. — Я ведь на машине.

— Правильно, — одобрил Меркулов. — Трезвый водитель гарант порядка на дороге. Ладно, давай. Будем ждать тебя через две недели с сувенирами.

— А то, — подмигнул Турецкий. — С сувенирами и без машины.

Пожав руку Константину Дмитриевичу, он быстрым шагом вышел из кабинета…

Возле «Детского мира» затормозила подержанная «тойота». Лет десять назад такая машина была бы предметом вожделения любого среднего московского автолюбителя. Сейчас же объявлениями о продаже этих устаревших иномарок пестрели любые газеты. На нынешних московских улицах такая машина привлекла бы столько же внимания, сколько обыкновенная российская «шестерка».

Несколько минут в машине стояла полная тишина. Если, конечно, не брать в расчет радио. Оно, кстати, и послужило поводом к началу разговора.

— Да выруби ты его наконец! — нервно крикнул мужчина с заднего сиденья. — Достало уже!

— Не нервничай, Гриня. — Сосед толкнул «нервного» плечом.

Шофер выключил радио и посмотрел в зеркало заднего вида. Там четко обозначились две угрюмые мужские физиономии. Если бы кто-то решил определить род занятий этих людей, ему бы не пришлось долго думать. Мужчины с заднего сиденья определенно не являлись театральными критиками. Как, впрочем, не были и математиками, и бизнесменами, и университетскими преподавателями.

У одного через все лицо проходил косой резаный шрам. Было видно, что в свое время обладатель шрама только чудом не лишился правого глаза.

Низкий лоб второго в сочетании с ярко выраженными надбровными дугами и полным отсутствием мыслей в глазах мог навести на размышления о том, что в давным-давно опровергнутой теории итальянского психиатра Ломброзо все-таки содержалась немалая доля истины.

Оба были одеты в камуфляжную форму, на руках у каждого, несмотря на жаркую погоду, были шерстяные перчатки.

Водитель тоже был одет в камуфляжную форму.

— Я не нервничаю, — отрывисто сказал низколобый, похожий на большую обезьяну.

Его украшенный шрамом сосед ухмыльнулся:

— А то я не вижу.

— Что ты видишь? — угрожающим тоном спросил Гриня.

— То, что ты всю дорогу дергаешься.

— За базар ответишь?

Разговор принимал нежелательный оборот, и водитель решил вмешаться:

— Ну ладно, мужики. Что вы? Сейчас не место выяснять отношения. Сделаем дело, приедем домой — там базарьте сколько угодно.

Его слова подействовали.

— А зачем Еж говорит, будто я нервничаю? — более спокойным тоном спросил Гриня.

Его сосед по прозвищу Еж снова ухмыльнулся:

— Да ладно, Гринь, не парься. Мы все нервничаем.

Троица достала сигареты, и салон машины наполнился дымом. Пришлось открывать окна.

Несколько минут они молча курили, сосредоточенно размышляя о предстоящей операции.

Еж сказал правду: волновались все трое.

— Нет, и все-таки это слишком. — Гриня выбросил окурок в окно. — Я уважаю Короля, он умный, крутой, но…

Гриня неожиданно оборвал свою фразу на полуслове и подозрительно покосился на Ежа.

— Ты хотел сказать: но его здесь нет? — спокойно спросил Еж.

— Да, я хотел сказать именно это! — зло ответил Гриня. — Здесь, в самом центре, при свете дня, Короля нет! Он не дурак, чтобы самому лезть в такую заваруху. Можете пойти и настучать.

— А еще говорил, что не нервничаешь, — усмехнулся Еж.

Спиной водитель почувствовал, как напрягся Гриня.

Он напрягался каждый раз, и его привычка чуть что бросаться в драку не раз ставила операции под угрозу. Никак нельзя было этого допускать. Особенно в центре Москвы. И особенно при свете дня.

— Гриня, — обернулся водитель, — никто не собирается на тебя стучать. Это понятно?

Гриня угрюмо посмотрел ему в лицо.

— Мы не первый раз работаем вместе и прекрасно друг друга знаем. Знаем или нет?

— Ну знаем, — пробурчал Гриня.

— Хоть раз у нас что-то срывалось? Давай скажи.

— Нет, не срывалось.

— Так какого хрена вы каждый раз начинаете грызться?! — неожиданно заорал водитель. — Вы что, другого места найти не можете?! Нам начинать через полчаса, и мне надо, чтобы каждый из нас в это время был спокоен! Понятно?

— Понятно, — так же мрачно ответил Гриня.

— А тебе, Еж, понятно?

В ответ Еж молча кивнул.

Водитель по кличке Гроб был на удивление спокойным человеком. Считалось, что свое «погоняло» он получил именно за поистине кладбищенское спокойствие. Но когда его выводили из себя, Гроб становился по-настоящему опасен. Поговаривали, что он отправил на тот свет не один десяток людей, не сумевших вовремя прислушаться к его совету и заткнуться.

«А ведь не исключено, — подумал Еж, — что Гробом его прозвали именно за это».

— Может быть, ты хочешь сказать, что я говорю не по делу? — так же агрессивно продолжал Гроб. — Скажите, если не так!

Пассажиры на заднем сиденье молчали.

— Вот и хорошо. — Водитель снова заговорил спокойным тоном. — Вот и хорошо.

Он посмотрел на часы:

— Через двадцать пять минут они должны появиться. Все помнят, что кому делать?

Гриня и Еж молча кивнули.

— Значит, говорю, все у нас получится. — Водитель снова повернулся лицом к лобовому стеклу. — А насчет Короля вы в следующий раз лишнего не болтайте. Привыкли ко мне, вот и забываетесь. А язык вещь мягкая. Его подрезать ничего не стоит. Сболтнете по пьяни и не в той компании, потом сами Королю будете объяснять, что вы не то имели в виду. Я за вас заступаться не стану.

Против его логики никто ничего возразить не мог. Гроб, как всегда, был прав.

Именно поэтому он и был главным в этой троице и имел последнее слово. Не просто номинально главным, а по-настоящему. Его уважали. Несмотря на то что он был близок к самому Королю, Гроб никогда никого не сдавал. Разумеется, если на то не было веских причин — предательство или проявленная на операции трусость. Да и то в таких случаях он предпочитал разбираться самостоятельно.

Тем временем к служебному входу «Детского мира» подъехала инкассаторская машина.

Все трое мгновенно подобрались и жадно стали наблюдать за тем, как инкассатор идет по направлению к служебному входу, как он скрывается внутри.

— Да он же полный лох, — прошептал Гриня.

— Разумеется, лох, — таким же шепотом ответил Гроб. — Как и в прошлый раз.

— И снова один.

— Разумеется, один, — подтвердил Гроб. — Если не считать водителя и местную охрану. Король просто так людьми швыряться не станет.

— Делов-то! — Гриня презрительно сплюнул на пол.

— Не расслабляться! — приказал Гроб. — Хотя в одном, Гриня, ты прав: у Короля все схвачено.

Заместитель председателя комитета Госдумы по безопасности генерал-лейтенант в отставке Ростислав Тимофеевич Афалин вышел из здания президентской администрации, матерясь на чем свет стоит.

Ростислав Тимофеевич был человеком, не привыкшим скрывать свои эмоции, и к тому же в совершенстве владел матерной лексикой.

— Вот уроды! — негодовал он вслух. — Нет, ну не уроды ли?

Он остановился и посмотрел на дежурившего возле входа офицера.

— Не уроды? — обратился он к нему.

Офицер, уже знавший Афалина, не удивился и отдал честь.

— А, ну вас всех! — махнул рукой Ростислав Тимофеевич.

Дойдя до собственной машины, он открыл переднюю дверь и уселся рядом с шофером. В отличие от многих своих коллег по Государственной думе, предпочитавших пользоваться задним сиденьем казенного автомобиля, Афалин всегда ездил только на переднем.

— Не, Михалыч, — обратился он к шоферу. — Это черт знает что!

Шофер Михалыч, возивший Афалина вот уже без малого пятнадцать лет, шмыгнул носом.

— Опять не слушают? — поинтересовался он, проявляя хорошее знание в вопросах национальной обороны.

— Нет! — лаконично ответил Афалин.

— О чем только думают? — пожал плечами Михалыч. — Зато взрывы через день.

— Вся оборонка сыплется, — продолжал возмущаться Афалин. — Армия скоро из одних офицеров состоять будет. Да и те уходят, потому что им денег не платят. — Он обернулся к Михалычу. — Я им там говорю: нажимайте на правительство, сукины дети! Мало вам того, что на нас и так уже плюют все, кому не лень. А они мне знаешь что отвечают?

— Что отвечают? — из вежливости поинтересовался Михалыч.

— А они мне отвечают: мы, мол, и так выделяем достаточные средства. Надо научиться ими пользоваться. Вот вы и учите! А нам, говорят, на пенсионеров не хватает. Лучше мы пенсионерам отдадим. Представляешь, пенсионерам!

— Много же они им отдают, — усмехнулся Михалыч.

— Вот и я им то же самое сказал. Говорю: если вы все деньги пенсионерам отдаете, то какого же, спрашивается, черта эти пенсионеры на улицы выходят и говорят, что правительство их грабит? А они мне отвечают: не все сразу, мы работаем.

— А вы?

— А я им говорю: за такую работу вас при Сталине бы к стенке поставили!

— А они?

— А они — что при Сталине за такие речи я известно где бы уже был.

— А вы?

Генерал-лейтенант в отставке усмехнулся:

— Я-то? Я им как звезданул со всего маха кулаком по столу, стаканы подлетели, хлопнул дверью и ушел.

— Дела, — протянул Михалыч, понимая, что гневная тирада на данный момент окончена. — Чего теперь будет-то?

— Да ничего не будет, — махнул рукой Афалин. — Чего у них может быть? Зря я дернулся в эту чертову политику. Думал, авторитетный человек в армии, станут прислушиваться. А ни хрена подобного. Одно сплошное болото. И ведь что обидно: в армии-то об этом не знают. Видят меня по телевизору и думают — продался Афалин за депутатскую зарплату. А что, нужна мне она, эта зарплата? Я с юности в армии. До генерала без всяких протекций дослужился. Хоть завтра могу на походную койку и консервы.

Афалин замолчал.

Молчание в машине длилось долго, пока наконец Михалыч не завел мотор. Поехали вниз, вдоль бульвара, чтобы обогнуть его и затем подняться к Лубянской площади.

— Куда сейчас, Ростислав Тимофеевич, обратно в Думу?

Афалин мрачно посмотрел на водителя:

— Знаешь чего, Михалыч, езжай-ка ты один. А я, пожалуй, пешочком пройдусь. А то и так сижу целыми днями. Только геморрой заработаешь. К тому же все равно здесь везде пробки. А я тут, у Политехнического, выйду — проветриться надо.

И когда они подъехали к музею и остановились, генерал-лейтенант открыл дверь и вылез из машины.

— Ну давай, Михалыч. Желаю тебе не застрять надолго.

— А вам счастливо добраться, Ростислав Тимофеевич.

Не оглядываясь, Афалин направился в сторону «Детского мира».

Увидев пустой постамент, на котором некогда стоял памятник Дзержинскому, Афалин вспомнил известные кадры, многократно транслировавшиеся по телевидению, — возбужденная толпа людей, накинув веревочные петли на голову памятника, сдергивает его автокраном с пьедестала. И это воспоминание его всегда коробило.

Ростислав Тимофеевич считал себя «государственником». Он был уверен, что стране нужна сильная армия, уважение к ней, к собственной истории, какой бы она ни была. А уничтожение памятников кому бы то ни было — плевок на самих себя, на свое государство. И оплотом этого государства во все времена является армия. Развал армии означает развал государства. А если быть точнее — его смерть.

С тех пор как он подал в отставку, Афалин каждый день мучительно ощущал, насколько ему не хватает армии. Гражданское общество так и не сделалось для него своим. Лучше всего генерал себя чувствовал, когда приезжал в какую-нибудь действующую часть. И не в качестве заместителя председателя комитета Госдумы по безопасности, а как частное лицо, по приглашению кого-нибудь из старых друзей…

Проходя мимо «Детского мира», Афалин отстраненным зрением заметил инкассаторскую машину, стоящую возле бокового входа. За рулем никого не было.

«Странно», — подумал Афалин.

Он, разумеется, не был крупным специалистом в инкассаторской работе, но знал, что машина во время приема денег никогда не остается пустой.

Из здания вышел человек в камуфляжной форме с автоматом, в его руках были запечатанные мешки, наверняка с деньгами. Его сопровождали двое охранников из магазина, вооруженных автоматами.

«Ну кто же так носит оружие? — расстроился Афалин. — Как гармонь — за спиной! А если что-нибудь случится?»

Следующие события доказали правоту опытного военного.

Из припаркованной напротив «тойоты» выскочили трое людей в черных масках. И тут же раздались автоматные очереди.

«Вот черт!» — мелькнуло в голове Афалина, а его рука машинально потянулась к правому боку, где раньше у него всегда висел пистолет.

Сейчас пистолета при нем не было.

Прозвучала последняя автоматная очередь, и в следующее мгновение Афалин, которому обожгло грудь, вдруг понял, что асфальт стал стремительно приближаться к его лицу.

«Вот черт!» — еще раз успел подумать Афалин.

Он уже не видел, как люди в масках схватили мешки с деньгами, не видел, как они вскочили в свою «тойоту» и та буквально через несколько секунд с визгом рванула с места.

Но когда произошли эти события, генерал-лейтенант в отставке Ростислав Тимофеевич Афалин был уже мертв.

Распростившись со стенами родного учреждения, Александр Турецкий пребывал в самом благодушном настроении.

Первым же делом он позвонил домой Ире:

— Ириша, дорогая, все в порядке.

— Шурик, а ты уверен?

— Уверен. Я абсолютно свободен на две недели начиная с завтрашнего дня.

— Ты сейчас домой?

— Домой. Мне полагается праздничный обед?

— Полагается, Шурик. Будешь сегодня есть жареную утку. Давай быстрее.

Ира отключилась.

Турецкий посмотрел на свой мобильный телефон, потом перевел взгляд на висящие напротив часы.

«Может быть, отключить его прямо сейчас? — подумал он. — Отключить и поехать есть жареную утку?»

Но ответственность и порядочность одержали верх.

«Нет, не буду отключать, — решил Турецкий. — Отключу его ровно в ноль часов ноль минут…»

Меркулов позвонил без пяти минут двенадцать:

— Привет, Саня, заранее извиняюсь.

— Костя, и ты меня извини, но сейчас твой звонок не сулит ничего хорошего. Скажи, что ты позвонил, чтобы еще раз пожелать нам с Иркой счастливого отпуска, или, на худой случай, просто решил разыграть.

— Извини, Турецкий. Ничего хорошего и не произошло. А твой отпуск придется временно отложить. Не перебивай, у меня у самого сейчас голова тяжелая. Ты Афалина знаешь?

— Это генерала из Думы?

— Его самого. В общем, несколько часов назад его застрелили. Я только что с совещания. Уровень, как ты понимаешь, самый высокий.

— Понимаю, Костя. Значит, завтра как обычно.

— Как обычно, Саня. Мне правда жалко.

— Мне тоже, — вздохнул Турецкий. — Ладно, до завтра.

Бросив телефон на диван, Александр Борисович какое-то время сидел молча. Затянувшуюся паузу прервала Ира:

— Ладно, Шурик, заканчивай страдать. Не в первый раз.

Турецкий поднял голову:

— Хорошо, что ты все понимаешь.

— Ты утку доедать будешь? Или мне ее в холодильник убрать?

— Буду, — сказал Александр Борисович. — И еще, Ириш, включи, пожалуйста, телевизор. Там сейчас будут ночные новости…