Возвращение в Сокольники

Фридрих Незнанский

Александра Турецкого отстраняют от расследования уголовного дела в отношении крупнейшего банкира и бывшего генерала КГБ, подозреваемых в организации заказных убийств. «Важняку» стоит немалой крови доказать свою правоту, поскольку угрозы расправы постоянно преследуют и его самого, и его семью.

Глава четвертая

ДОХЛОГО ОСЛА УШИ…

На сей раз практикант медленно и задумчиво прохаживался мимо двери кабинета Александра Борисовича.

— Чего тебе неймется? — спросил Турецкий, подходя. — Я разве нечетко сказал, чтоб прибыл завтра?

— Я подумал, что вдруг будет что-то важное, а меня нет. И решил…

— А-а, так ты уже способен принимать самостоятельные решения? Это меняет дело, как говорил наш бывший вождь и учитель.

— Это кто?

— Свою историю, юноша, надо знать, — наставительно заметил Турецкий и, открыв дверь кабинета, сделал известный кинематографический жест раскрытой ладонью: — Заходи… Ну садись рассказывай, кто ты, откуда, с чем тебя едят и чем ты вообще предпочитаешь заниматься? В свободное от раздумий время. И учти, чтобы проходить у меня практику, ты обязан сделать так, чтоб твой моральный облик был для меня абсолютно ясен. И привлекателен. Поскольку своим собственным я похвастать, к сожалению, не могу. Не тяну я на идеал. И выпить люблю, и девок… понимаешь, тоже. Вот недавно жена ушла. Не могу, говорит, больше с тобой, Турецкий. Взяла дочку на руки и… фюить!

— Маленькая дочка? — сочувствующе спросил практикант.

— Ну почему? Десять лет!

— Болеет?

— Да с какой стати? С чего ты взял? — изумился Турецкий.

— Так вы ж сами только что сказали: взяла на руки…

— Ах, ты вот о чем?… Некоторые вещи, господин практикант, не следует воспринимать буквально. Это я, так сказать, фигурально выразился. Просто жена с дочерью покинули папашку, посчитав его неудачником. В этом смысле и спрашиваю тебя: ну какой тебе практический интерес проходить практику у откровенного неудачника, а? Может, сменишь руководителя? Сходи к Меркулову, пока не поздно. Ты ему, я слышал, приглянулся. Вот и пусть он тебя пристроит к кому-нибудь, кто поблагополучней, точно! Я назову с пяток фамилий наших…

— Не надо, Александр Борисович. Я специально в Генеральную прокуратуру напросился. И чтоб именно к вам.

— Эва! Тебя ведь Максимом, кажется, зовут, да? Слушай, так остроумно мне еще никто в жизни не льстил, честно говорю.

— Это совсем не лесть. А у нас, если тоже по-честному, все как раз отказывались идти сюда на практику. В основном просились в банки и юридические консультации. Так что приход к вам — это моя личная инициатива.

— Ну спасибо, благодетель… А чего ж так?

— Да ведь быть сегодня следователем — не престижно. Денег — кот наплакал. Опасностей — выше крыши. Да и начальство приходится слушаться. А оно…

— Ну чего, договаривай!

— А оно, — упрямо повторил практикант, — не всегда…

— Вот именно, не всегда соответствует твоим идеалам, Максим. Я не преувеличиваю?

— Скорей, наоборот.

— Ладно, примем к сведению. Тогда, может, и сработаемся. Чем черт не шутит, а? Особенно когда Бог спит. А ко мне все-таки почему?

— Не понял.

— Ну в нашу контору — понятно. А ко мне зачем?

— А-а… У нас на лекциях по уголовному праву часто вас цитируют. Ваши расследования, я хотел сказать.

— И что?

— Нравится, — застенчиво улыбнулся Максим.

— Скажи пожалуйста… — многозначительно покачал головой Турецкий. — Ну а как бы ты, к примеру, посмотрел на такой факт. Предположительно. Вот я — весь такой-разэдакий — вдруг взял и ушел из Генеральной? Надоело, понимаешь. И начальство, как ты говоришь, не всегда соответствует. И денег вечно не хватает. Вот возьму и уйду в коммерческие структуры, а? Как тогда?

— Bы имеете право так поступать. Вы уже успели сделать немало.

— Считаешь?

— А почему нет? Даже металл вон устает. Термин есть специальный — усталость металла.

— А ты как же?

— Я все равно буду следователем. Пусть непрестижно, зато это правильно.

— А вечерами ты чего делаешь? Ну когда не раздумываешь над мировыми проблемами?

Максим вдруг покраснел, будто робкая девица, засмущался, и Турецкий, заметив неловкость, тут же постарался убрать прочь всяческие недомолвки.

— Между нами, раз уж так случилось, не должно оставаться неясностей, тем более непонимания. Откровенность, как говорится, за откровенность.

— У меня девушка… учится в хореографическом училище. В общаге живет. У нее и подружки есть. Очень, вам скажу, даже ничего!

— Да ну?… — Турецкому стало почему-то скучно. Всюду одно и то же. — Ну я, извини, по девушкам не ходок. Мы больше по бабенкам. Возраст не тот, Максим.

— Какой это у вас возраст?! — воскликнул он с неподдельным жаром. — Да в вашем возрасте!… Постойте, Александр Борисович, а может, мы сегодня, если захотите?… Минуту, кажется, они у меня в плаще, там, в вестибюле, внизу! Можно, я сбегаю?

— А что ты забыл в плаще в вестибюле?

— Я сейчас! — И Максим, как наскипидаренный, вылетел из кабинета пулей.

Через минуту, открыв без стука дверь, в кабинет зашел Меркулов. Был он в плаще и кепочке. Под мышкой держал свой старинный кожаный портфель, с которым, помнится, ходил, еще будучи следователем Московской городской прокуратуры. А Турецкий, вот как теперь Максим, был тогда у него практикантом.

Костя в кабинет-то вошел, но тут же выглянул в коридор и с сомнением посмотрел на Турецкого.

— Слушай, это ты его так выпулил? Пролетел, как говорится, ни здравствуй, ни до свиданья. За что?

— Я ни при чем. Это он сам. Побежал за чем-то… Какие дела? Ты домой?

— Да, устал сегодня что-то. Виски ломит. Видно, погода влияет.

— На нас теперь все влияет, — подтвердил Турецкий. — Это потому, что ты втихаря покуриваешь. Надо так: или — или. И все. Вот как я. Курю и — никаких гвоздей. Хотя надоело.

— А ты, смотрю, решил-таки с практикантом заняться?

— Поговорили… Надо же знать, кто рядом. Костя, а чего это к нам действительно совсем не рвутся практиканты?

— Кто тебе сказал? — удивился Меркулов. — Да я сам только что пятерых распределил по управлениям. Генеральный лично поручил.

— Нет, может, в международный или еще куда и идут, а я про нас, следователей.

Меркулов поскучнел:

— Я и сам задумывался. Наверное, уровень доверия уже не тот.

— Ну да, «заказухи» нам уже не по плечу, а по… извини…

— Только без этих… твоих, пожалуйста, — поморщился Костя. — Да, конечно, и немощь в раскрытии заказных убийств — причина. И «звонковые» ситуации. Да и собственная робость, в конце концов. Никуда от правды не денешься…

Костя уже смотрел, куда пристроить свой портфель, видимо желая присесть, но тут в кабинет вихрем ворвался Максим и, не заметив Меркулова, который стоял сбоку, выпалил на одном дыхании:

— Есть, Александр Борисыч! Здесь они! Полный порядок! Дохлый осел в кармане!… Ой… — Он увидел глаза Турецкого, обернулся и обомлел. — Извините…

— А чего извиняться? — с иронией заметил Меркулов. — Лучше просто и не бывает. Вы ведь практикант у Александра Борисовича, я не ошибаюсь?

— Никак нет… — почему-то даже вытянулся Максим. — Так точно.

— Так да или нет? — настойчиво допытывался Меркулов, вгоняя практиканта в полный уже «абзац».

— Практик…

— Это хорошо, — солидно подтвердил Костя и покрепче прижал портфель. — Это, я скажу вам, правильно. Вас ведь зовут Максимом Петлицыным? Я не ошибся?

— Никак…

И тут Меркулов совершил невероятное. Он поставил свой портфель прямо на бумаги, что лежали на столе у Турецкого, крепко пожал руку Петлицыну и торжественно произнес:

— Ты далеко пойдешь, Максим Петлицын. Помяни мое слово! — И уже Турецкому добавил: — А для тебя, Александр Борисович, задание я оставил у себя в приемной, у секретарши, ее Светой зовут. Это то, о чем мы говорили по поводу архива. Я думал, что ты уже ушел, потому не захватил.

Меркулов забрал свой портфель, кивнул Турецкому и вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь.

Сказать, что Максим был убит, значит просто ничего не сказать. Подняв на Турецкого умоляющий взгляд и растерянно вытирая мокрое от пота лицо ладонью, он спросил:

— Я опять не то сделал? Ой как плохо! Надо же, чтоб сразу так не повезло…

— Ну почему? — изобразил удивление Турецкий, хотя его распирало от хохота. — Я думаю, как раз обратное. Ты ведь слышал, что он сказал?

— Далеко пойду?… — робко выдавил Максим.

— Вот именно. И постарайся запомнить этот день. Он для тебя может стать решающим в твоей дальнейшей жизни. Константин Дмитриевич у нас оракул. Ты наверняка знаешь, что такое оракул?

— Ну… пророк?

— Вот именно. Как он скажет, так обычно и бывает. Считай его своим крестным папой, Максим. Редко кому так везет в жизни. А что это ты ляпнул про дохлого осла?…

В одном из тихих переулков московского центра, на углу старинного особняка девятнадцатого века, висела переливающаяся яркими огнями вывеска:

ДОХЛЫЙ ОСЕЛ

Веселая музычка.

Клевые танцы для самых продвинутых.

А возле входа, прямо на тротуаре, лежал бронзовый труп осла. Весь вход был заклеен яркими плакатами, которые Турецкий, остановившись от изумления, прочитал вслух:

ТОЛЬКО СЕГОДНЯ —

ВЕЛИКАЯ ОСЛОМАНИЯ ВЕКА!

ДОХЛЫЙ ЖИЛ, ДОХЛЫЙ ЖИВ,

ДОХЛЫЙ БУДЕТ ЖИТЬ!

ОСЕЛ ОСЛУ ТОВАРИЩ НАВЕК!

УМРИ, ОСЕЛ, ТЫ ПАЛ ГЕРОЕМ!

КТО ОСЛИКА ИА ЗАБУДЕТ,

ТОТ НИКОГДА НЕ СТАНЕТ ДЭЗИ.

ОТДОХНИ НА ДОХЛОМ МЕСТЕ!

ДОХЛЫЙ ОСЛИК РОБКО ПРЯЧЕТ

ТЕЛО ЖИРНОЕ В УТЕСАХ.

Еще в Генеральной, на выходе, Турецкий заставил практиканта подробно объяснить ему, старику, что это за прикольный молодежный «Дохлый осел», как было указано в двух пропусках, которые притащил Максим.

— Ты мне по-русски можешь объяснить? — почти заорал Турецкий, когда тот снова стал говорить о каких-то флайерсах.

— Я ж и объясняю! Это пропуска в заведение. Куда надо идти сегодня.

— Ничего не понимаю. — Турецкий стал внимательно изучать две бумажки. — А что такое «Дохлый осел»?

— «Дохлый осел» — самый прикольный московский альтернативный клуб. Я с трудом достал два флайерса, — уже устало повторил Петлицын.

— Подожди, подожди… Прикольный, московский? И что я там буду делать? «Важняк» Турецкий в обществе каких-то «нариков»? Это чудовищно!

— Да нет там никаких «нариков», Александр Борисович! Я же объясняю: прикольный и альтернативный. Очень модный. Я только один раз и попал туда. Понравилось.

— Ну а кто там?

— Приличная публика.

— Знаю я вашу приличную публику!

— Да ничего вы не знаете! У нас полфакультета туда ходит. Между прочим, ваша смена.

— Какая еще смена? — раздраженно проговорил Турецкий. — Что ты тут мне баки забиваешь? Обидеть, что ли, хочешь?

— Александр Борисович!… — протянул Максим, будто бы извиняясь.

— То-то же! Смотри мне! — в шутку погрозил пальцем Турецкий. — Смена! Ты меня со счетов не списывай.

— Ну так что, идем?

— Не знаю, Петлицын… Очень уж это неожиданное предложение.

— Что же в нем неожиданного?

— Клуб какой-то. Вечер.

— Да главное — там все будет! — сообщил Максим.

— Что — все?

— Ну девушки и тому подобное.

— Нет! — вдруг резко сказал Турецкий. — Нет, и не уговаривай! Не поеду. Ну что я там делать буду? Срамота сплошная…

— Как — что? Отлично расслабимся…

— Я не могу. У меня дела… И потом… Не то настроение. Жена вот ушла еще…

Турецкий встал, подошел к зеркалу, запнулся и вдруг громко захохотал. От неожиданности Петлицын даже рот разинул.

— Что это с вами, Александр Борисович?

Турецкий повалился на стул и захохотал еще сильнее.

— Так, ничего… Клуб, говоришь?! — хохотал Турецкий.

— Ага!… А что смешного?

— Ночной, говоришь?!.

— Ну так!

— И прикольный?

— Стопудово!

— Ну тогда погнали, будущий «важняк» Петлицын!…

И вот теперь, читая эту муть про дохлого осла, Турецкий сформулировал наконец свой главный вопрос к Максиму:

— Что это за бред?

— Альтернатива, — коротко и загадочно пояснил Петлицын.

— Альтернатива чему?

— Всему, — сказал Петлицын и подмигнул. — Не знаю, Александр Борисович. Ну, ей-богу! Просто альтернатива. Шутка такая. Прикол.

— Не нравится мне все это, — сказал Турецкий. — Ох не нравится. У тебя, Петлицын, по-моему, какая-то особая тяга к авантюрам… Сюда, что ли?

— Сюда.

Петлицын протянул рослому охраннику два флайерса, тот недоверчиво посмотрел на них, но ничего не сказал и пропустил.

Они спустились по широкой винтообразной лестнице в подвал. Здесь, возле длинной стойки бара, собрались исключительно представительницы женского пола.

— Слушай, куда ты меня привел? — шепнул Петлицыну на ухо Турецкий.

— Все нормально, Александр Борисович!

— Это что же — лесби?

— Не беспокойтесь, с этим здесь все нормально.

— Какие молоденькие! — удивился Турецкий. — Да тут, поди, школьницы?! Ни фига себе публичка! Знаешь, что положено за совращение малолетних?

Они сели в баре, в углу, заказали себе по бокалу вина и сидели, ожидая начала представления.

— А что, так трудно достать сюда этот твой… флайерс? — спросил Турецкий.

— Бесплатно — трудно. А вообще-то он бешеных денег стоит.

— Ну сколько, например? Чего молчишь, стюдент?

— Считаю.

— Интересно, что такое бешеные деньги для нынешнего стюдента?

— Долларов сто двадцать, — сосчитал Петлицын, видимо переводя рубли на доллары.

— Да ну? — не поверил Турецкий.

— Железно, Александр Борисович!

— И за что же, Петлицын, такие деньги?

— За особый флайерс.

— А у нас что, особый?

— Два особых! — воскликнул Петлицын. — Дело вот в чем. Сегодня вторник. Мужчин сюда до одиннадцати часов не пускают. Только по такому флайерсу.

— Это почему?

— А сейчас увидите, — сказал Максим.

И точно, через некоторое время Турецкий увидел все собственными глазами и понял, отчего они с Петлицыным, да еще, может, несколько каких-то подозрительных субъектов, были единственными представителями мужского пола. Они попали на самое интересное: время разогрева. Мужчин приглашали сюда, как уже пояснил Максим, только лишь начиная с одиннадцати, когда женщины уже «готовы».

— Готовы на что? — с ужасом спросил Турецкий, когда вдруг заиграла музыка и на сцену перед девушками вышел обнаженный негр.

— Готовы на все, — пояснил Петлицын.

— Что он будет делать?

— Кто? — спросил Петлицын. — Ниггер? Танцевать. Потом вытащит на сцену самую красивую девушку.

— И что? — ужаснулся Турецкий.

— Ну, по-разному… Понятно что, Александр Борисович. Это же все-таки представление. Игра своего рода. Альтернатива, так сказать.

— А остальные?

— А остальные будут ждать прихода мужчин, до одиннадцати.

— И все потом будут делать то же самое?

— Нет, не все, — сказал Петлицын, — но девочки будут уже очень горячими. Их можно брать и увозить с собой. Я ж говорю: «готовы».

— А та, которая с ним на сцене? Он что, сам ее выбирает?

— Думаю, нет, — сказал Петлицын. — Наверняка подсадная. Самому выбирать было бы слишком рискованно. Все-таки большинство, как и мы с вами, приходят сюда больше для прикола. Чтобы просто посмотреть.

— Хорошенький прикол! — хмыкнул Турецкий…

Все было в точности так, как и объяснил Максим. Вышел на сцену обнаженный негр, подергался в острых лучах лазерных установок, затем выхватил из толпы какую-то девушку и стал ее тискать, а разгоряченные девушки в зале уже откровенно жадно посматривали в сторону мужчин. Кое-кто из этих девиц начал сбрасывать с себя верхнюю часть туалета. Приближались одиннадцать часов.

— Сейчас будет самое интересное, — сказал Максим.

— Да не хочу я все это смотреть! — Турецкому вдруг почему-то все это обрыдло, вспомнились давние вечеринки, которые тоже разгулом иногда не уступали «Дохлому ослу». Но там все было как-то иначе. Живее, что ли…

В одиннадцать наконец стали появляться представители мужского пола. Девицы приглашали их на танец, и Турецкий видел, как многие из этих стремительно образовавшихся парочек разбредались по многочисленным углам этого странного заведения.

Несколько раз девушки подходили и к ним с Петлицыным, приглашая потанцевать. Турецкий отказывался, а Петлицын уже познакомился кое с кем и стоял теперь недалеко от Турецкого, разговаривая со своей избранницей.

«Ну и молодежь! Елки-палки!» — подумал Турецкий, как вдруг среди множества лиц, плясавших в полутемном зале при свете мерцающих разноцветных огней, заметил до боли знакомое ему лицо.

«Не может быть, — подумал он, — не может быть!»

Он встал на цыпочки и начал присматриваться.

— Что с вами, Александр Борисович? — спросил Петлицын, заметив волнение Турецкого.

— Ничего, ничего, Максим. Ты танцуй…

— Есть проблемы?

— Ноу проблем, Максим, ноу проблем…

Лицо тем временем исчезло из поля зрения. Турецкий сел на свой стул и тяжко выдохнул скопившийся в груди воздух: фу-у, показалось. Да и откуда? Нет, этого просто не могло быть, потому что не могло по определению. Надо же, а ведь даже голова закружилась от дикого напряжения! Чушь какая-то…

Он сидел, потягивал из бокала какое-то, видно тоже альтернативное, вино, прозрачное, словно вода из крана, такое же по вкусу, но которое обошлось им с Максимом в достаточно приличную «ресторанную» сумму, и думал о том, что такая вот «свобода», объявленная и ловко разыгранная дельцами от политики, его совсем не устраивает. И своим себя он здесь тоже не чувствовал, а чисто зрительской радости от неизведанного не испытывал…

Максим не отрывался уже от своей партнерши, по мнению Турецкого довольно бесцеремонной и развязной особы, а сидеть становилось просто скучно, и тогда он решил немного прошвырнуться по залу и другим помещениям, где, похоже, также имелись и свои бары, и свои приколы.

Танцевали теперь довольно густо. Турецкого недовольно толкали, он не оборачивался, прошел мимо эстрады, где теперь изгалялись уже трое негров, изображая нечто, напоминающее бодибилдинг с сексуальным уклоном. Выбрался в другое помещение, окинул взглядом десяток занятых столиков и… словно оцепенел.

В углу, лицом к нему и напротив лысого толстячка, в профиль напоминавшего какого-то известного кинопродюсера, что ли, сидела с бокалом в руке… Ирина Генриховна — собственной персоной.

Значит, глаза не обманули его: именно жену и видел Александр Борисович среди танцующих в соседнем зале.

На Ирине было довольно смелое платье, низко открывавшее ее грудь. Разрез внизу достаточно ярко и впечатляюще демонстрировал замечательную, уж кому и знать-то! — ногу супруги.

Она рассеянно подняла глаза, увидела мужа и стала медленно бледнеть. Добела. Почти до прозрачности.

Лысый козел, как немедленно окрестил его Турецкий, как-то раздраженно задвигался, оглянулся, что-то спросил у Ирины, она ему что-то ответила, и тотчас от соседнего с ними столика поднялся накачанный паренек, ростом под стать Турецкому, и, вихляя задом, пошел к нему. Подошел. Остановился. Смерил взглядом и наконец спросил:

— Тебе чего, дедушка, не спится?

Турецкий продолжал смотреть на Ирину, которая под его взглядом заерзала, потом вдруг вскочила и побежала, но не к выходу, а почему-то в противоположную сторону. Лысый обернулся, посмотрел еще раз на Турецкого и неопределенно пожал плечами, что заметил и взглянувший на него охранник — ну, разумеется, этот «внучек» иным и быть не мог.

— Выйдем? — сказал охранник.

— Выйдем, — ответил Турецкий и вдруг почувствовал под мышкой слева тяжесть не снятой утром, после возвращения из засады, кобуры с пистолетом. — Спокойно, — сказал себе Александр Борисович, чувствуя, как глаза застилает какой-то непонятной розоватой пеленой.

— Это ты мне, дедушка?

— Нет, себе, внучек. Ты только не отставай.

— Шутник, дедушка? — хмыкнул идиот-охранник.

— Угадал, внучек. Ох как ты угадал! Ты даже и представить себе не можешь, какой оказался догадливый! И как к месту!

Турецкий со страхом подумал, что его понесло и теперь он может натворить таких дел, что…

— Александр Борисович! — крикнул Максим, увидев уходящего в сопровождении «качка» Турецкого. — Погодите, я с вами!

— Турецкий! — услышал откуда-то уже издалека голос жены. — Ты с ума сошел!

Думал — показалось. Нет, охранник вдруг издевательски передразнил его:

— Туёцкий, а Туёцкий! Ты куда-а?

Александр Борисович смерил его глазами и кивнул на выходные двери. Тот только хмыкнул в ответ.

Втроем вышли на улицу. Остановились. Охрана заведения, будто по команде, куда-то смылась. Отлично.

— Тебе чего, мальчик? — сдерживаясь, спросил Турецкий. — Совсем жить надоело?

— Ой, Туёцкий! — тонко захихикал тот. — Какие ты грубые слова-то говоришь? Ты, падла, знаешь, на кого морковку дрочишь? — Голос его стал грубым и рычащим.

Конец ознакомительного фрагмента.