Температурная кривая. Перевод с немецкого Людмилы Шаровой

Фридрих Глаузер

Вахмистр Штудер знакомится со священником из Марокко. Священник рассказал, что ясновидящий капрал предсказал смерть двух его своячениц, одна из Базеля, другая из Берна. Полицейский не принял всерьез этот рассказ, но на следующий день он узнал, что обе женщины отравились газом при сходных и очень странных обстоятельствах. Уверенный, что он имеет дело с двойным убийством, вахмистр Штудер начинает расследование и оказывается в центре интриги, где тесно переплетены семейные и политические интересы.

ГЛАВА 4. Отец Маттиас

— Основатель нашего ордена, кардинал Лафигери³, — начал отец Маттиас, продолжая постукивать по своему бракованому горшку, который там в Африке называли «чечия”⁴, — наш уважаемый кардинал однажды выразился: «Христианин никогда не приходит слишком поздно». Конечно, это выражение надо понимать в переносном смысле, поскольку в нашей земной жизни это далеко не так. Это зависит от средств, доступных человеческому обществу: железнодорожные поезда, пароходы, автомобили… Моя племянница Мари, с которой я виделся вчера вечером, рассказала мне, что произошло в Базеле. Поскольку пoездов уже не было в это время, я тут же взял такси и поехал в Берн. По дороге случилась дополнительная задержка, так как мы попали в аварию. Поэтому я добрался сюда только сейчас, дверь была взломана, замок лежал на полу и еще был слабый запах газа… И тогда я услышал Ваши шаги в квартире. «Скорее всего, — подумал я про себя, — это пришел тот приятный инспектор, с которым я имел честь и удовольствие познакомиться в Париже». Это было поистине Божественное провидение! — Так кстати…

Сначала Штудер не слушал, что было сказано, но скорее внимательно прислушивался к звучанию речи и сравнивал ее с интонацией того другого голоса, который высмеивал его по телефону. Священник говорил на прекрасном литературном немецком, только время от времени «х» звучало по-швейцарски шипяще… Голос был хорошо поставленным голосом проповедника; глубокий, как орган, он не соответствовал его худому телу.

Но голос можно изменить, не так ли? В маленькой Парижской кофейне голос звучал немного выше. Может быть, этому был виной французский язык, на котором священник тогда говорил?

Внезапно Штудер наклонился и поднял замок с пола. Он внимательно его осмотрел, потом посмотрел вверх и поискал взглядом газометр. В кухне его не было. Он висел над дверью в прихожей и выглядел точно так же, как его двойник в Базеле: зеленое, толстое, искаженное гримасой лицо…

И рычаг, который служил входным краном для газа, стоял косо.

Штудер снова взглянул на замок в своей руке. Тут он услышал, как голос проповедника произнес:

— Если Вам нужна лупа, то я могу Вам ее предоставить. Я занимаюсь ботаникой и геологией и поэтому ношу всегда увеличительное стекло в кармане…

Вахмистр взглянул вверх; он слышал, как пружины мягкого кресла заскрипели, а затем что-то уткнулось ему в руку — он поднес увеличительное стекло к глазам…

Без всякого сомнения, вокруг замочной скважины были видны серые волоконца, особенно на выступающем остром верхнем крае, как будто об него терлась веревка.

…И входной газовый кран стоял под углом сорок пять градусов!

Бессмыслица!.. Принимая во внимание, что старая женщина выпила снотворное и задремала от этого в кожаном мягком кресле — не проще ли было для предположительного убийцы открыть мимоходом газовый кран и потом тихо удалиться?.. Если это действительно было убийство…

Зачем лишние осложнения? Веревку накинули на газовый кран, протянули через газовую трубу, конец веревки засунули в замочную скважину и потом тянули снаружи, тянули до тех пор, пока петля не сползла с железного рычага крана и веревку можно было вытащить!..

— У старых женщин очень чуткий сон… — сказал отец Маттиас. Он улыбался? Это было трудно определить, несмотря на жидкие усы, которые свисали над его ртом, словно тонко связанный крючком кружевной занавес. Но он наклонил голову вниз и продолжал вращать свою красную шапку. Солнечный луч падал через кухонное окно и вокруг тонзуры на его затылке короткие волосы блестели как лед…

— Спасибо, — сказал Штудер и вернул лупу. Священник отправил ее в бездонный карман своей рясы, вытащил коробку с табаком, шумно втянул его носом и потом ответил:

— Тогда, в Париже, где я имел честь с Вами познакомиться, я должен был настолько внезапно прерваться, что мне не удалось рассказать Вам другие важные детали… — Пауза. — … о моем брате, моем умершем в Фезе брате.

— Важные? — переспросил Штудер, держа зажженную спичку под Бриссаго.

— Зависит от того, как на это смотреть. — Священник замолчал, играя своей чечией; казалось, он внезапно принял какое-то решение, так как он встал, положил свою шапку на стул и сказал, — Я сварю Вам кофе…

— Странно… — пробормотал Штудер. Он сел на выкрашенную белой краской кухонную табуретку рядом с дверью и прикрыл глаза, оставив только узкие щелочки. «Нужно только не показывать удивления, — подумал он, — и, особенно, любопытства!» — Монах явно хотел его запутать.

В этой кухне незадолго до этого погибла старая женщина. Но священник, казалось, ни на мгновение не обеспокоился этим, он взял кастрюлю, наполнил ее водой из-под крана и поставил ее на комфорку. Затем он попросил вахмистра встать с табуретки, поднялся на нее, полностью открыл газовый кран, повернув его вертикально, спустился на пол и рассеянно проговорил:

— Где же может быть кофе?

А Штудер представил деревянную полку над газовой плиткой в кухне на Шпаленберг и жестянки с облупившейся эмалевой глазурью: «Кофе», «Соль», «Мука». Здесь ничего этого не было. В кухонном шкафчике оказался красный бумажный пакет с молотым кофе.

Тихий щелчок — священник зажег огонь под кастрюлей. Потом он прошелся широкими шагами из конца в конец кухни; складки его рясы разошлись и снова вернулись в прежнее положение, но на считанные доли секунды солнечный луч осветил что-то белое: это что-то сверкнуло как новенькая серебряная монета…

— Он предсказал это, мой ясновидящий капрал, — сказал Отец Маттиас, — он знал это… Сначала в Базеле, потом в Берне. И мы оба не смогли спасти этих женщин. Я не смог, потому что каждый раз прибывал слишком поздно. Вы, инспектор, не смогли, потому что Вы мне не поверили.

Молчание. Газовое пламя вырвалось из комфорки и засвистело как-то глухо и насмешливо; отец Маттиас поправил его.

— Я писал обеим женщинам, они могли бы быть настороже, зная, что им угрожает опасность. Я заходил к Жозефе в Базеле, сразу после моего прибытия, это было позавчера — позавчера утром. Вечером я хотел поговорить с нею еще раз, но было уже поздно. В одиннадцать часов я позвонил в ее квартиру. Там было темно, мне никто не открыл.

— Вы не почувствовали запах газа? — спросил Штудер, также говоря на литературном немецком.

— Нет. — Отец Маттиас возился с кастрюлей на плите. Он повернулся к вахмистру спиной. Вода закипела. Отец Маттиас насыпал в нее молотый кофе, снова довел смесь до кипения, выключил газ, половником долил в напиток немного холодной воды. Потом он достал чашки и пробормотал, — Где же старушка хранила вишневку? Где?… В нижнем кухонном шкафчике?… Держу пари, инспектор, что она стоит в нижнем кухонном шкафчике!.. Вот, смотрите!

Он наполнил чашки, действуя торопливо:

— Вы сидите! Не беспокойтесь! — И поднес вахмистру кофе, который он щедро разбавил вишневой наливкой. Штудеру это казалось неестественным — пить кофе в десять часов утра в пустой квартире. Было ощущение, как будто старая женщина, черты лица которой ему были неизвестны, сидела в кожаном мягком кресле и говорила: «Угощайтесь, не стесняйтесь, вахмистр, но только найдите моего убийцу».

И как бы в ответ на это видение Штудер спросил:

— Как, собственно, выглядела Софи Хорнусс?

Отец Маттиас, который снова принялся ходить по кухне, остановился. Его рука опустилась в необъятный карман его рясы и вытащила маленький предмет из красной кожи, который выглядел как карманное зеркальце. Но вместо зеркала из раскрытого футляра смотрели две фотографии.

Штудер вгляделся в фотографии. На одной была Жозефа: поскольку нельзя было не заметить бородавку около левой ноздри. Только фотография была сделана, когда женщина была еще молодой. Ее рот, ее глаза излучали доброту…

Другая фотография — Штудер не заметил, что он откашливается, он пристально смотрел и смотрел на фотографию…

Прежде всего: хитрые, колючие глаза. Маленький рот — только тонкая полоска губ на молодом лице. Молодом? Нет, не совсем так! Определенно, на фотографии была женщина двадцати с лишним лет, но это было одно из тех лиц, которые никогда не стареют — или никогда не бывают молодыми. И то и другое было одинаково верно.

И еще нечто можно было понять, глядя на фотографию: именно то, почему швейцарец геолог Клеман Алоиз Виктор потребовал развод. Нельзя быть связанным с такой женщиной!.. — закрытая блузка, стоячий воротник с вышивкой, который подпирал острый подбородок… И Штудер не мог сдержать озноб, который пробежал у него по спине…

Глаза! В них была насмешка, насмешливое знание. Они кричали ему навстречу: «Я знаю, я знаю много! Но я ничего не скажу!»

Что знала эта женщина?

— Когда Ваш брат развелся? — спросил Штудер и его голос был немного хриплым.

— В 1908. А в следующем году он снова вступил в брак. В 1910 родилась Мари…

— А в 1917 умер Ваш брат?

— Да.

Пауза.

Отец Маттиас остановился, посмотрел на пол — и потом снова начал ходить.

— Есть еще одно странное обстоятельство, которое я Вам забыл сообщить. Мой ясновидящий капрал Коллани вступил в армию в 1920 в Оране — странно уже то, что он предпочел службу в Африке, — и во время большой войны он должен был, согласно записям, которые были в его личном деле, служить санитаром в Марокко — в Фезе. В Фезе умер мой брат, Вы это, конечно, знаете, инспектор. Тогда я тоже был там поблизости, я находился в районе Рабата и ничего не знал о том, что Виктор был при смерти…

«Он сознался, что был там, — подумал Штудер. — Он тоже носит бороду. Правда, ее нельзя назвать курчавой, эту острую прямую бородку. Но сходство с фотографией над кроватью Софи несомненно есть — почему у меня вдруг появилась такая шальная мысль? Геолог и священник — одно и то же лицо?» — Он снова пристально посмотрел на обе женские фотографии, которые лежали у него на коленях.

— Я тогда не мог присутствовать на похоронах моего брата… Когда я добрался через месяц до Феза, Виктор был уже под землей. Я даже не смог посетить его могилу. Как мне сказали, как раз тогда разразилась эпидемия оспы и его похоронили в братской могиле…

Штудер вытащил свою записную книжку, чтобы дополнить абзац «Клеман Алоиз Виктор»; сложенный лист бумаги выпал оттуда на пол. Священник оказался проворнее, он поднял его и вернул вахмистру — но на короткое мгновение он задержал листок в руке и внимательно на него посмотрел… «Спасибо», — сказал Штудер, наблюдая за Белым Отцом из-под опущенных ресниц. В данный момент это название совсем ему не подходило. Кожа его слегка загоревшего лица вдруг стала серо-пятнистой. И вахмистр был готов поклясться, что мужчина с маленькой острой бородкой побледнел…

Почему? Штудер положил сложенный листок подчеркнуто небрежно в свой нагрудный карман. Какой плотной была бумага! Он не заметил этого в Базеле, когда он хладнокровно положил в карман температурную кривую перед носом розового полицейского санитара…

Отец Маттиас узнал температурную кривую? Где он ее мог видеть? У капрала-ясновидца?

И в первый раз у вахмистра Штудера зародилось подозрение, что история о капрале-ясновидце, которую он считал сказкой, могла иметь какое-то значение — не оккультное, не матафизическое, не ясновидящее, нет! Можно было оценить историю о капрале-ясновидце, как глупый шахматный ход, который сделал умный противник. Сделал плохой ход, пожал плечами, но потом обнаружил, что после шести-семи ходов он попал в засаду… Необходимо все, что было связано с этой историей о ясновидце, хорошенько проверить. Это будет не просто сделать отсюда из Берна. Но зря что ли у него были хорошие знакомые в Париже? Например, комиссар подразделения Маделин, которого называли «патрон» более дюжины инспекторов? Или ходячая энциклопедия Годофрей? Хотя только по побледнению теорию строить, конечно, нельзя. Вообще любую теорию! Сначала и прежде всего нужно было разобраться с теплыми отношениями семьи Клеман. Да! Разобраться! Только после этого можно будет решить, что делать дальше.

И Штудер написал под абзацем о Клемане Викторе Алоизе: «Братская могила» — и подчеркнул это двойной чертой.

Священник стоял у окна и смотрел во двор.

— Эпидемия оспы, — продолжал он. — Я пoпросил показать мне историю болезни моего брата. Все истории болезни за 1917-й год были в наличии, даже история болезни неизвестного негритенка, где было записано: «Мулат, пяти лет, доставлен… летальный исход…» А история болезни моего брата отсутствовала. Да, инспектор, ее не было. — «Мы не знаем… Мы сожалеем…» — Через три месяца после его смерти уже нельзя было найти историю болезни…

Невероятно, не так ли?

А через четырнадцать лет пророчествующий индивидуум, после того, как я вывел его из транса, сказал мне: «Мертвый принесет женщинам смерть. Он хочет отомстить. Мертвый принесет женщинам смерть…» Ясновидящий капрал повторил это, потом он описал моего брата, его курчавую бороду, его очки… Я знаю, Вам трудно себе представить, как это подействовало на меня; для этого Вам нужно знать Геривилль. Вам нужно было бы увидеть мою комнату, наполненную зелеными сумерками, городок за стенами моего дома, Блед… Блед — это по-арабски значит «страна». Еще нужно рассказать о равнинах, бесконечных, на которых растет сухая трава степной ковыль, она никогда не бывает сочной, она растет уже как сено… И тишина на плоскогорье! Тишина!.. Я привычен к тишине, поскольку я достаточно долго жил в безмолвии пустыни… Но Геривилль другой. Поблизости от городка находится надгробный памятник святого Марабута, пастушьи племена совершают паломничество к нему — они идут молча. Глубокая тишина поглощает даже звуки рогов, когда происходит смена караула в казарме.

Барабаны не гремят, они только глухо бормочут под ударами барабанных палочек… И теперь представьте, в моей комнате, залитой зеленым светом, неизвестный человек описывает моего брата, говорит его голосом… — Отец Маттиас затих на последнем слове. Внезапно он повернулся — три широких шага — и он стоял перед вахмистром. Он быстро спросил и его дыхание перехватило:

— Как Вы полагаете, инспектор? Мой брат может быть жив? Вы верите, что он может стоять за этими двумя убийствами, — поскольку речь, действительно, идет об убийствах, Вы не можете больше этого отрицать? Скажите мне честно, что Вы думаете?

Штудер сидел, положив сложенные руки на колени. Он выглядел массивным, тяжелым, и прочным, как одна из тех каменных глыб, которые встречаются на альпийских лугах.

— Действительно так.

После длинного потока слов священника оба слова, произнесенные как одно, прозвучали как точка.

Затем вахмистр поднялся. Держа свою пустую кофейную чашку в руке, он подошел к раковине, чтобы поставить ее туда. Тут на него напал приступ кашля, который прозвучал в маленькой кухне так громко, как будто в толпу выпустили деревенскую дворняжку. Штудер вытащил носовой платок, повернулся к раковине спиной — и когда он снова положил белый платок в боковой карман своего плаща, в нем был какой-то твердый предмет.

Это была чашка, на дне которой он обнаружил смешанный со снотворным кофейный осадок. Но чашка была вымыта…

Кем? Осмотр квартиры длился не более десяти минут, а потом отец Маттиас уже сидел в мягком кресле и играл со своей шапкой!..

Десять минут… Достаточно времени, чтобы сполоснуть чашку.

Но, может быть, на чашке можно будет обнаружить отпечатки пальцев?..

— Вам лучше, инспектор? — спросил отец Маттиас. — Вам надо что-то делать со своим кашлем.

Штудер кивнул, лицо его было красным и в его глазах блестели слезы. Он махнул рукой, кажется, хотел что-то сказать, но это оказалось ненужным, потому что в дверь квартиры постучали…