Приключение Питера Симпла

Фредерик Марриет, 1834

«Если я и не могу сказать, что моя жизнь была полна дерзких и опасных подвигов, то, к счастью, мне не приходится и сознаваться в тяжких преступлениях. И если я не возвышусь в глазах читателей доблестью и ревностным служением отечеству, то, по крайней мере, я могу претендовать на признание моих заслуг в усердном и настойчивом исполнении своего долга. Каждый из нас по-разному наделен свыше и каждому назначен свой жизненный путь. Но тот, кто довольствуется тем, что идет, а не бежит сломя голову по намеченной ему стезе, хотя и не так быстро добирается к цели, но имеет то преимущество, что, достигнув ее, не задыхается и не падает с ног от усталости. Я не собираюсь утверждать, что в моей жизни не было приключений. Я только хочу сказать, что во всем том, что со мной происходило, я был скорее пассивным, чем активным действующим лицом, и не искал тех приключений, о которых буду рассказывать…»

Глава третья

Я синею от страха в гостинице «Голубые Столбы». — Меня окружают злобные духи, и вскоре мной овладевают винные пары. — Прихожу засвидетельствовать мое почтение капитану и нахожу, что уже имел удовольствие видеться с ним. — Едва избавляюсь от одной беды, попадаю в другую.

Когда мы приехали, я попросил кучера показать мне лучшую гостиницу. Он ответил, что лучше всех гостиница «Голубые Столбы», в которой мичманы оставляют свои чемоданы, заказывают чай и жаркое и забывают иногда платить за завтраки. Говоря это, он улыбался, и я подумал, что он шутит, но он указал мне пальцем на два огромных голубых столба у дверей, находившихся недалеко от конюшни, и сказал, что все мичманы останавливаются в этой гостинице. В заключение он попросил меня не забыть кучера.

На этот раз я понял, что мне нужно дать ему шиллинг; исполнив это, я отправился в гостиницу. Кофейная была наполнена мичманами, и так как я опасался за свой сундук, то спросил одного из них, известно ли ему, когда приедет карета.

— Не ожидаете ли вы вашей матушки? — спросил он.

— О нет! Я ожидаю свое форменное платье; в этой одежде я хожу только, пока оно прибудет.

— Скажите, пожалуйста, на какой корабль вы намерены поступить?

— Он называется по-французски, как-то вроде «Даймед», капитан Томас Керкуол Савидж.

— «Диомед»… Робинсон, не тот ли это фрегат, на котором мичманы получили по четыре дюжины палок за то, что не сдали своих еженедельных отчетов к субботе?

— Тот самый, — ответил другой. — Да что там! Капитан на днях задал пять дюжин палок одному юнге за то, что тот стоял на часах в красной ленте.

— Это величайший варвар на службе, — продолжал третий, — во время последней своей крейсерской операции он пересек всю вахту штирборта, потому что корабль делал только девять узлов на булине.

— Ах, Боже мой, — воскликнул я, — какое несчастье, что я должен поступать к нему!

— Я сердечно жалею вас; он забьет вас до смерти. У него сейчас только три мичмана на корабле, остальные сбежали. Не так ли, Робинсон?

— Пет, сейчас у него только два; несчастный Майкл умер от усталости. Он работал ежедневно, каждую ночь, в течение шести недель стоял на вахте, и в одно утро был найден мертвым на своем сундуке.

— Помилуй Бог! — воскликнул я. — Однако, говорят, на берегу он очень ласков со своими мичманами.

— Да, — подтвердил Робинсон, — он везде распространяет этот слух. Заметьте, когда он в первый раз позовет вас к себе и вы станете рапортовать, что приехали служить на его корабль, он скажет, что очень рад видеть вас и надеется что ваша семья в добром здравии; потом посоветует идти на борт и учиться службе. После этого будьте настороже. Помните, что я сказал, и скоро удостоверитесь, что это правда. Садитесь-ка лучше с нами, да выпейте стакан грогу; это придаст бодрости вашему духу.

Эти мичманы столько наговорили мне о моем капитане и о страшных жестокостях, которые он позволял себе, что я подумал, не лучше ли воротиться домой. Когда я спросил их мнение об этом, они сказали, что если я это сделаю, то буду схвачен и повешен, как дезертир, и что лучший план — просить капитана принять несколько галлонов рому, потому что он очень любит грог, и, может быть, я буду в милости у него, пока не выйдет весь ром.

Я с сожалением должен признаться, что мичманы напоили меня в этот вечер.

Не помню, как они положили меня в постель, но на следующее утро я проснулся со страшной головной болью и смутно сознавал, что происходило вчера. Мне было очень совестно, что я так скоро забыл наставления своих родителей, и я давал про себя обет никогда не делать таких глупостей, когда вошел мичман, поступивший так ласково со мной в прошедшую ночь.

— Ну, мистер Зеленое Стекло, — закричал он, намекая, как я полагаю, на цвет моей одежды, — вставайте и завтракайте. Вас дожидается внизу командир судна, сопровождающего корабль. Его прислал капитан. Клянусь чертом, вы порядочно покутили вчера.

Вчера ночью! — воскликнул я с удивлением. — Разве капитан знает, что я был пьян?

— Вы в театре дьявольски старались обратить на это его внимание.

— В театре! Разве я был в театре?

— Конечно, были. Вы непременно хотели идти, хотя страшно были пьяны — и делали там все, от чего мы старались отговорить вас. Ваш капитан был там с дочерьми адмирала. Вы называли его тираном и ткнули в него пальцем. Как, вы не помните этого? Вы сказали ему, что вам на него плевать.

— Ах, Боже мой! Ах, Боже мой! Что мне делать? Что мне делать? — вскрикнул я. — Матушка моя предостерегала меня от пьянства и дурного общества.

— Дурное общество! Ах ты, щенок! Что ты хочешь этим сказать?

— Я не говорю именно про вас.

— Надеюсь. Итак, я, как друг, советую вам отправиться как можно скорее в гостиницу «Джордж» и повидаться с вашим капитаном, потому что чем больше вы станете думать, тем хуже. Во всяком случае, еще неизвестно, примет он вас или нет. Ваше счастье, что вы еще не записаны в корабельную книгу. Ну же, поторапливайтесь, а то командир судна так и ушел, не дождавшись вас.

— Не записан в корабельную книгу! — отозвался я печально. — Теперь я припоминаю: капитан писал моему отцу, что он уже записал меня.

— Клянусь честью, мне жаль вас, право, жаль, — вздохнул мичман и вышел из комнаты с таким печальным видом, как будто бы несчастье касалось его самого.

Я встал с тяжелой головой и еще более тяжелым сердцем, оделся и попросил показать мне дорогу в гостиницу «Джордж». Я взял с собой рекомендательное письмо, хотя и боялся, что оно принесет мне мало пользы. Придя туда, я спросил дрожащим голосом, не здесь ли остановился мистер Томас Керкуол Савидж, капитан его королевского величества корабля «Диомед». Слуга отвечал, что он завтракает с капитаном Кортнеи, но что он доложит обо мне. Я сказал свое имя; через несколько минут он вернулся и просил меня подняться наверх. О, как билось мое сердце! Я никогда не чувствовал такого страха и думал, что упаду на лестнице. Дважды решался я было войти в комнату, и каждый раз ноги подкашивались подо мной; наконец, я отер пот с лица и, сделав над собой отчаянное усилие, вошел.

— Мистер Симпл, я очень рад видеть вас, — сказал кто-то.

Боясь взглянуть на него, я опустил голову; но голос был так ласков, что я собрал всю свою смелость и, подняв голову, увидел, в мундире с эполетами и саблей на боку, того самого пассажира в шотландском плаще, который хотел распечатать мое письмо и которому я сказал в глаза, что он не джентльмен.

Мне казалось, что я вот так и умру здесь, подобно тому мичману, которого нашли мертвым на сундуке. Я уже готов был упасть на колени и просить прощения, как капитан, заметив мое смущение, разразился смехом и сказал:

— Так вы узнали меня, мистер Симпл? Успокойтесь, вы исполняли свою обязанность, не позволив мне распечатать письмо, так как вы предполагали, что я не тот, кому оно адресовано. И потому вы имели право сказать, что я не джентльмен; я прощаю вам. Теперь не угодно ли вам сесть и позавтракать? Капитан Кортнеи, — обратился он к другому капитану, сидевшему за столом, — это один из юношей, недавно поступивший на службу. Мы были вчера пассажирами в одной и той же карете.

Потом он рассказал ему о случившемся, чему оба чистосердечно смеялись.

Я немного ободрился, но меня все еще беспокоило произошедшее в театре, и я думал, что он, может быть, не узнал меня. Другой капитан вскоре освободил меня и от этого страха.

— Вы были прошлой ночью в театре, Савидж? — спросил он.

— Нет, я обедал у адмирала. Невозможно расстаться с этими девочками; они так забавны.

— А я думаю, что вас любовь приковывает к этому дому.

— Вовсе нет, честное слово! Это могло случиться, если бы у меня было время определить, которую я больше люблю. Сейчас моя жена — корабль, и это единственная жена, которую я буду иметь, пока не сяду на мель. «Хорошо, — подумал я, — если он не был в театре, то, значит, я обидел не его. Теперь мне остается только дать ему рому и сделать таким образом своим другом».

— Скажите, мистер Симпл, как поживают ваш батюшка и ваша матушка? — спросил капитан.

— Слава Богу, покорно вас благодарю, сэр; они просят кланяться вам.

— Очень благодарен им. Теперь, я думаю, чем скорее вы подниметесь на борт и начнете приучаться к службе, тем лучше.

«Совершенно то, что говорил мне мичман, — те же самые слова, — думал я. — Так, стало быть, все это правда!» И я снова почувствовал дрожь.

— Я хочу дать вам небольшой совет, — продолжал капитан. — Во-первых, повинуйтесь своему начальству беспрекословно; мое, а не ваше дело судить, справедливо ли приказание, или нет; во-вторых, никогда не бранитесь и не пейте крепких напитков. Первое безнравственно и недостойно джентльмена, второе — низкая привычка, которая со временем очень усиливается. Я сам никогда не прикасался к вину и надеюсь, что мои джентльмены будут также от него воздерживаться. Теперь ступайте и, как только привезут вам форменное платье, извольте явиться на борт. А пока, так как во время нашего путешествия я имел случай познакомиться с вашим характером, позвольте посоветовать вам не быть слишком откровенным с людьми, которых вы видите в первый раз, иначе вы легко можете совершить неблагоразумный поступок. Прощайте.

Я вышел из комнаты с низким поклоном, радуясь, что так легко преодолел то, что казалось мне морем затруднений, но голова все еще была занята тем, что мне наговорили мичманы и что так несообразно было со словами и поступками капитана.

Придя в гостиницу «Голубые Столбы», я застал мичманов по-прежнему в кофейной и рассказал им обо всем случившемся. Когда я закончил, они разразились смехом и сказали, что пошутили со мной.

— Хорошо, — сказал я, обращаясь к тому из них, который приходил будить меня утром, — вы можете называть это шуткой, но я называю это ложью.

— Скажите, мистер Зеленое Стекло, это вы мне говорите?

— Точно так, — подтвердил я.

— В таком случае, сэр, как джентльмен, я требую удовлетворения. Черт возьми! Лучше смерть, нежели бесчестье.

— Я не откажусь удовлетворить вас, — парировал я, — хотя и не желаю дуэли. Батюшка советовал мне избегать ее, потому что этим мы оскорбляем нашего Творца; но так как он знал, что я должен поддерживать достоинство офицера, то позволил мне поступать по желанию в тех случаях, когда я подвергнусь этой несчастной необходимости.

— Мы после успеем наслушаться проповедей вашего батюшки, — возразил мичман (я успел уже сказать, что мой отец принадлежал к духовенству), — теперь главный вопрос: хотите вы драться или нет?

— Нельзя ли дело уладить иначе? — вмешался другой. — Не захочет ли мистер Зеленое Стекло отказаться от своих слов?

— Мое имя Симпл, сэр, а не Зеленая Пачка, — возразил я, — так как он солгал, то я не возьму своих слов назад.

— Ну, так дуэль должна состояться, — сказал мичман. — Робинсон, вы обяжете меня, если согласитесь быть моим секундантом.

— Это неприятная обязанность, — заметил тот, — вы так искусно стреляете; но так как вы просите, то я не могу отказать. Мистер Симпл, кажется, не имеет здесь друга?

— Нет, имеет, — возразил другой мичман. — Он горячий парень, и я хочу быть его секундантом.

Решили, что мы на следующее утро будем стреляться. Я рассудил, что, как офицеру и джентльмену, мне неприлично отказаться; но это было мне очень не по сердцу. Не прошло еще и трех дней, как я предоставлен самому себе, и я уже успел напиться и должен теперь драться на дуэли. Я удалился в свою комнату и написал матушке длинное письмо, в которое вложил прядь своих волос. Слезы полились у меня из глаз при мысли, как будет горевать она, если меня убьют; я попросил Библию у трактирного слуги и читал ее весь остальной день.