Голос горячего сердца

Фредди Ромм, 2022

Историко-фантастический приключенческий роман «Голос горячего сердца». Жанна Дарк, Орлеанская Дева, говорила, что Голоса святых, направленных к ней Богом, повелели ей освободить Францию. Мы не можем судить, что это были за Голоса. Мы не знаем, были ли они вообще или их выдумала мечтательная девушка. И всё же один Голос бесспорно был. Голос беспокойной совести самой Жанны, Голос её горячего сердца.

Часть первая. Голос горячего сердца

Глава 1. Голос легенды

Январь 1416 года, Домреми

Ужин был позади, и семья Дарк готовилась ко сну. Вдруг в дверь постучали. Жак, отец семейства, встрепенулся, обратился к старшему сыну:

— Эй, Пьер, пойди открой дверь!

Прежде чем мальчик выполнил то, что велел отец, Жак взялся за большую палку. Колокол не звонил тревогу, так что вряд ли за порогом враг, и всё же предосторожность не помешает.

— Добрые люди! Не откажите, позвольте переночевать!

Жак облегчённо вздохнул. Незнакомец, высокий и с виду сильный человек, выглядел оборванным и усталым, но не опасным. Хозяин опустил палку:

— Отчего не пустить. Угол для тебя найдётся. Заходи, гостем будешь.

Неизвестный робко вошёл внутрь и прикрыл за собой дверь. На него уставились шесть пар глаз.

— Добрый хозяин! Не найдётся ли у вас немного простой еды? Я уж три дня ничего не ел, а платить нечем.

Жак поморщился: невелика радость делиться с бродягами. Однако христианские чувства в нём возобладали.

— Жена, дай нашему гостю лепёшку и сало. А ты, гость, коль не можешь уплатить монетой, расскажи, что в мире делается. Откуда ты идёшь?

Неизвестный голодными глазами смотрел, как Изабель накладывала ему сало в миску. Сев за стол и проглотив первые куски, человек немного успокоился и заговорил.

— Спасибо тебе, добрый хозяин. Зовут меня Николя. Отец мой служил в армии короля Карла, и я пятнадцать лет уж как воюю. Всякого насмотрелся. Родом я из Арраса, пробираюсь сейчас в родные места. А иду я от самого Азенкура…

25 октября 1415 года, Франция, 60 км к югу от города Кале, рядом с деревней Азенкур.

Осень в северной Франции была уже в разгаре, и в прохладном воздухе недвусмысленно ощущалось приближение зимы. Солнце с трудом угадывалось за мрачными облаками. Николя, который вместе с остальными воинами спал минувшей ночью на земле, чувствовал себя изрядно продрогшим. Шаг за шагом ступал он, вслед за другими солдатами его колонны, по дорожной грязи, которая уже облепила его сапоги. Слева был лес, а справа виднелась деревня — то ли Азенкур, то ли Теренкур. Местные крестьяне, разбуженные шумом движущихся войск, вышли из своих жилищ и теперь с опаской поглядывали на солдат под непонятными им знамёнами, видимо, не уверенные, кто перед ними — французы или англичане. Хотя, наверное, для них невелика была разница. И среди французских солдат хватало грабителей, мародёров, насильников.

По мере того, как колонна спускалась к широкому полю, лужи, оставшиеся от ночного дождя, становились всё шире и глубже. Теперь уже солдатам приходилось идти по щиколотку в воде, но движение согревало. Даже возникало исподволь желание поскорее вступить в бой с врагом.

— Колонна, сдвинуться на три шага вправо! — раздалось впереди.

Николя, вслед за шедшими впереди солдатами, послушно выполнил команду. Слева послышалось громкое хлюпанье жидкой грязи, и вдоль колонны медленно проехали всадники. Николя узнал среди них коннетабля Шарля дʼАльбре, чьи серебристые доспехи из полосовой стали, хотя и заляпанные грязными брызгами, были заметны издали. Лицо командующего французской армии казалось недовольным.

— Жаль, не удалось вынудить противника к атаке, — услышал Николя голос коннетабля. — Верно ли, что их только шесть тысяч? Даже если так, большую часть их составляют лучники…

Всадники уехали вперёд, и Николя не мог слышать, что ответили командующему его спутники. Упоминание об английских лучниках побудило Николя окинуть себя взглядом. Хотя он был без доспехов, его прочная кожаная куртка с капюшоном, прошитая железными пластинами, должна была выдержать как стрелу на излёте, так и несильный рубящий удар меча. Эта куртка досталась ему от отца, участвовавшего в морской кампании против островитян. Не менее чем на куртку, полагался солдат на свой щит — пусть небольшой и неказистый, но вполне пригодный, чтобы прикрыть своего владельца. Этот щит Николя забрал у одного бургундца, убитого им год назад.

А вот и поле, где случится самое главное сегодня.

Колонна повернула немного вправо. Пройдя несколько шагов, Николя услышал команду:

— Развернуться налево!

Николя машинально выполнил команду. Да, вот они — годоны. Крошечные фигурки английских солдат виднелись по крайней мере в тысяче ярдов от французов. Среди них произошло какое-то движение, и крошечные фигурки медленно — насколько позволяла размокшая почва — побежали вперёд, навстречу французам.

— Солдаты, приготовиться к бою!

Словно загипнотизированный смотрел Николя на приближающихся врагов. Не думая ни о чём, взялся правой рукой за свой короткий меч. Он словно слился сейчас в единое целое со щитом. Ещё бы, ведь через несколько минут только на него и можно будет полагаться в надежде выжить…

Всё ближе и ближе виднелась шеренга врагов. Они уже не казались крошечными. Но вот годоны остановились и начали вколачивать боевыми топорами — тыльной стороной — колья в землю. Колья легко, с двух-трёх ударов, вонзались в размокшую, податливую почву.

«Это, наверное, против нашей конницы. Мы, пехотинцы, легко можем обойти эти злосчастные палки, а вот кавалеристам будет гораздо труднее. Значит, нас и пошлют сейчас в атаку…»

От предчувствия скорой битвы защемило сердце. Николя невольно обернулся влево — там коннетабль о чём-то взволнованно спорил с кавалеристами. Ветер доносил до Николя еле слышные слова:

— Ваша светлость, прикажите атаковать! Мы сомнём их!

— Куда вы рвётесь? Не видите — лучники перед вами? Земля мокрая, как вы атакуете? Кони застрянут в мокрой почве! Годоны вас перестреляют, как куропаток на охоте!..

дʼАльбре озабоченно качал головой. Похоже, несмотря на его возражения, кавалеристы были близки к тому, чтобы настоять на своём. И, хотя это должно было отсрочить минуту, когда Николя вступит в бой, поспешность конников отнюдь не радовала его, искушённого ветерана. Как бы хуже не вышло…

— Ваша светлость, мы сможем! Лучше погибнуть в бою, чем ждать, пока противник подойдёт на расстояние полёта стрелы и перебьёт нас, неподвижных!

— Ну, хорошо… Трубите в атаку.

Обрадованные капитаны-конники пришпорили коней, направляясь к своим отрядам. Почти немедленно после этого отовсюду донеслось громкое чваканье тысяч конских копыт, боровшихся с притяжением коварной мокрой глины. Кавалеристы неумолимо приближались к врагу и уже брались за свои длинные копья…

Англичане мигом оставили колья и подняли луки. Вложили стрелы, натянули тетиву…

Хмурое небо на считанные мгновения покрылось безобидного вида палочками, так похожими на соломинки, которые, словно в задумчивости, сперва поднялись, а затем повернулись и направились вниз, обрушиваясь на опрометчивых кавалеристов. Раздались крики боли людей, громкое ржание лошадей, грохот падения закованных в доспехи тел на мокрую землю. Лужи окрасились первой кровью.

— О, нет!

Происходило то, что не могло не случиться. Ещё ни один кавалерист не вступил в бой, а большая часть конного отряда была уже уничтожена. Уцелевшие в замешательстве повернули. Вслед им полетели новые стрелы.

— Пехота, вперёд!

Коннетабль Шарль дʼАльбре, обнажив меч и подняв его над головой, сам вёл в атаку первый отряд пехотинцев. Те побежали лёгкой трусцой — вперёд, на годонов…

Сознание Николя словно раздвоилось. Ему даже казалось, что он уже умер и теперь со стороны взирает на происходящее, на себя самого, неторопливо бегущего к кольям врага.

Тем временем конники, ещё несколько минут тому назад так рвавшиеся в бой, теперь не только не атаковали, но мчались назад, смешав свои ряды и угрожая опрокинуть своих же пехотинцев. Одна из лошадей, фыркая, пронеслась вблизи Николя, обдав его лицо грязными брызгами из-под копыт.

— Остановитесь! Не позорьте рыцарство Франции! — кричал коннетабль отступающим. Как видно, те ещё не совсем потеряли голову: заслышав своего командующего, многие вовремя остановились и теперь помогали задержать остальных. Снова полетели стрелы со стороны англичан, но на этот раз они мало кого настигли — приблизившиеся к противнику пехотинцы вовремя прикрылись щитами. Прикрылся и Николя. В этот момент он даже порадовался, что идёт в первой линии: легче увидеть приближающиеся стрелы, надёжнее защититься от них… Он и не заметил, что английские колья совсем близко. Вот уже первые ряды французской пехоты, прикрывшейся щитами, обогнули колья и вступили в бой с противником…

Англичанам пришлось оставить бесполезные теперь луки и взяться за мечи и топоры. Закипела жаркая рукопашная схватка, в которой разозлённые французы явно имели преимущество. Николя, всё ещё не согревшийся после промозглой ночи, с наслаждением работал мечом, отгоняя врагов и продвигаясь шаг за шагом вперёд. Несколько раз довелось прикрыться от ударов щитом. Кажется, не так уж плохо складывается день…

Невдалеке раздались команды на языке врагов. В паузе между двумя поединками Николя бросил в ту сторону быстрый взгляд: отряд английских рыцарей, сопровождаемых пешими латниками, направлялся на левый фланг. Ещё немного — и окружат…

— Годоны обходят нас!

Не дожидаясь, пока его клич будет услышан, Николя бросился назад и влево — туда, где было меньше сражающихся. Никто не обратил на него внимания. Но вот послышались крики отчаяния французов, охваченных кольцом неприятеля. Плохо дело…

Схватка вокруг Николя вдруг замерла. И французы, и англичане взирали на происходящее вокруг кавалеристов.

— Король Генрих!

Эти слова Николя понял без всякого знания английского языка. Так вот он, главный годон…

Англичане перешли в атаку. Они продвигались слаженно, рубили всех подряд, добивали упавших, кроме рыцарей. Сопротивления им почти не оказывали, словно шок ужаса охватил французов. Ещё немного — и вся французская армия побежит… Однако, прежде чем Николя успел что-то сказать или сделать, кто-то ударил его сзади по голове, и он упал, лишившись сознания…

Когда Николя очнулся, рядом не было никого живого. На поле лежали тысячи мертвецов — в основном французы…

Николя дотронулся до затылка и не удержался от крика боли. Голова была вся в крови. Вероятно, подумал он, это и спасло его: годоны приняли за мертвеца и не стали добивать. Было холодно — кто-то снял с него старую добрую отцовскую куртку. Ни щита, ни меча рядом не было — судя по всему, пролежал он без сознания долго, мародёры успели сделать своё дело. Найти тёплую одежду оказалось не так трудно — Николя снял её с одного из трупов. Правда, куртка оказалась мала, но раненному солдату было не до удобств.

Только несколько дней спустя он узнал, как ему повезло: пленных, взятых во время первой атаки, англичане перебили. Всех до единого.

Январь 1416 года, Домреми

— Да, досталось тебе, парень, — смягчившимся голосом произнёс Жак Дарк. — Годоны — страшные люди. А тем более их король… Азенкурский Мясник…

В доме наступила тишина. Гость неторопливо доедал свой ужин, постукивая ложкой о миску. Отец семейства задумчиво обвёл взором жилище и вдруг поймал взгляд чёрных глазёнок дочки. Маленькая Жаннетт не спала. На мгновение отцу показалось, что девочка поняла всё, что только что рассказывал гость. Но, разумеется, это было невозможно.

Домреми, апрель 1420.

— Батюшка, а почему Господь согласился, чтобы его распяли?

— Господь принял муку ради искупления грехов людских, Жаннетт. Только поэтому.

— Но ведь Господь всесилен? Почему он не придумал что-нибудь другое для спасения людей?

— Пути Господа неисповедимы. Раз Он так поступил — значит, решил, что это правильнее всего.

Жаннетт с сомнением посмотрела на распятие. Иисус Христос вовсе не выглядел довольным тем, как с ним обошлись. Одно только — как гвозди в руки и ноги вколачивали… бр-р, больно до чего.

— Батюшка, а почему погибла Святая Екатерина?

— Она погибла за веру нашу, дитя моё. Враги хотели, чтобы она отреклась от христианской веры, она отказала им, вот с ней и расправились.

«А вот Луи-Школяр рассказывает, что Екатерину хотел взять замуж правитель Александрии, но получил отказ, потому что она не хотела за язычника. Она, наверное, была очень красива. Правитель нанял языческих мудрецов, чтобы они разубедили Екатерину, и она долго спорила с ними. В учёном споре она победила, тогда её заточили и стали мучить, но она всё равно не сдалась, и её казнили. Бедная Святая Екатерина. Правда, она после этого попала в рай. В раю хорошо. И всё-таки… её очень жалко. И Святую Маргариту тоже жалко, ведь и с ней так же поступили — жестоко и несправедливо.»

— Батюшка, а разве правильно, что Екатерину и Маргариту, хороших, добрых и красивых, так жестоко мучили и убили?

— Их жертва была угодна Богу, Жаннетт. Своим страданием они приблизились к Нему. Господь безмерно пострадал на распятии, и все лучшие люди тоже принимают мучения. Боль без вины очищает душу, приближает к Всевышнему.

«Страдают — лучшие? Но Луи-Школяр рассказывал на днях, как он видел однажды в Париже казнь ведьмы. Её сожгли живую. Она так кричала от боли… а ещё в ней был ребёночек, он выпал из её живота прямо в пламя. Даже слушать рассказ Луи — до того страшно, что хуже некуда. А уж видеть это… А каково ей было терпеть? Вчера вот — обожглась я о свечку, ужас как больно, кажется, нет ничего хуже. А как же ей пришлось на костре? Вот эта боль — по всему телу? Как же это страшно — даже представить себе… Получается, что и она, эта ведьма — лучшая, одна из лучших среди людей, совсем как святые Екатерина и Маргарита? Как Господь? И её ребёночек, который так и не родился… впрочем, он-то наверняка хороший, ведь согрешить не успел. Ведьмы и еретики, которых сжигают на кострах по приказу инквизиторов… лучшие из людей? Не следует спрашивать об этом отца Фронта, а то вдруг он рассердится на Луи… вот в прошлый раз ему нагорело — только за то, что пытался объяснить мне и брату Жаку, что такое буквы.»

— Жаннетт, а почему Катрин не приходит с тобой ко мне?

«Ой, неудобно как. Катрин ведь сейчас неподалёку, опять упражняется в бросании камней. Совсем ещё крошка, а уже всяко умеет. Отца Фронта она терпеть не может с тех пор, как он запретил хороводы у Дерева Фей, правда, дразнить его не решается, просто избегает.»

— Батюшка, сестричка Катрин ещё слишком мала…

Обманывать доброго отца Фронта было неудобно, и Жанна смотрела в пол. Отец Фронт вздохнул и укоризненно покачал головой. Как прискорбно, что младшая дочка Дарк не желает брать со старшей пример в благочестии и целомудрии!

Труа, Шампань, май 1420.

Уже неделю весь город жил радостным ожиданием, и сегодня оно оправдалось. Рано утром горожан поднял на ноги радостный перепев всех колоколов. Что он означал, поняли все от мала до велика. Мир! Сегодня будет заключён мирный договор с англичанами, и тогда многолетней войне конец! Прекратятся хаос и кровавая бойня, нужда и мародёрство. Солдаты вернутся домой, к своим невестам, жёнам, детям, матерям. Крестьяне отныне будут спокойно выходить на свои пашни, безбоязненно выводить скот на пастбища. Мир!

Полусонные, но радостные горожане выбегали на улицы — навстречу радостной процессии мира. Сотни кавалеристов в украшенных доспехах охраняли две роскошные кареты. В одной из них ехал герцог Бургундии, Филипп Добрый, а в другой — король и королева Франции: Карл Шестой по прозвищу Карл Простоватый и его супруга Изабелла Баварская. Чуть поодаль ехала третья карета, совсем невзрачная на вид. Её охраняло всего-то двое всадников, которые выглядели очень скромно. Это были англичане. А внутри неприметной кареты находился человек, которому Франция была обязана этим днём всеобщего умиротворения. Скромный епископ Пьер Кошон.

Торжественная процессия выехала на центральную площадь города и остановилась у ратуши. Всадники спешились, высокочтимые гости вышли из карет, разминая ноги после продолжительной езды, и принялись осматриваться по сторонам. В самой середине площади был установлен высокий разукрашенный помост. Именно к нему и направились теперь высочайшие особы, сопровождаемые отцами города и скромным епископом Кошоном, который держал в руках невзрачный футляр.

На помосте уже всё было готово для подписания мирного договора. Кошон вынул из футляра экземпляры договора и передал их секретарю Филиппа Доброго. Тот мигом разложил бумаги на столе:

— Ваше величество! Прошу вас!

Король Карл Простоватый подошёл к столу, взялся за перо. Пустыми глазами посмотрел на бумагу. Ненадолго задумался.

— Мир — это хорошо. А всё-таки, о чём говорится в этом договоре?

Сзади молча приблизились герцог Филипп Добрый и королева Изабелла. К королю Франции обратился Пьер Кошон:

— Ваше величество! — голос епископа звучал надрывно. — Наше несчастное королевство уже десятилетия как истекает кровью! И пуще солдат короля Генриха ваши подданные страдают от междоусобицы, вызванной арманьяками! Этот договор позволит нам прекратить войну с Англией, а значит, и арманьякам придётся распустить свои войска.

— Да? Это замечательно. Мне очень нравится. И больше ничего там нет? Король Генрих убирает свои войска из Франции, и конец войне?

Кошон мысленно проклял склероз Карла Простоватого. Неужели придётся напоминать этому коронованному олуху самые элементарные вещи? Он хоть не забыл, с кем обручена его дочь?

— Не совсем так, ваше величество. Армия короля Генриха останется во Франции, но его солдаты уже не будут нашими врагами. Король Генрих станет вашим зятем.

— Зятем? Ах, да. Он же обручился с Катрин, дочкой моей. Тогда я не понимаю, зачем нужен договор? Где это видано, чтобы зять воевал с тестем?

«Чтоб тебя, старый осёл! То и дело возникает ощущение, что ты не так глуп, а просто прикидываешься.»

— Ваше величество! Договор нужен для того, чтобы закрепить наследные права короля Генриха на французский престол.

— Это как — после меня, что ли? Он думает, что я собираюсь помирать?

«О, чёрт! Ещё недоставало, чтобы этот придурок взбунтовался в последний момент! Хотя… если вдруг… это ведь будет хуже только для него самого. В крайнем случае, договор подпишет Изабелла. С ней-то проблем быть не может.»

— Ваше величество! Разумеется, все французы, ваши верные подданные, мечтают, чтобы вы жили и правили ещё сто, нет, двести лет. Но нужно же подумать и об англичанах, наших новых друзьях и братьях! У них не должно сложиться ощущение поражения, иначе ничего хорошего не выйдет. Вы являетесь королём, а Генрих Английский — вашим наследником. Поверьте, это пустая формальность!

— Да? Пустая формальность? Наверное, да… А это никак не повредит моему сыну Карлу? Он ведь тогда уже не сможет претендовать на престол, если вдруг…

Кошон смутился. Как тут выкрутиться?

— Ваше величество! Я не сомневаюсь, что эта проблема легко решится! Мало ли, вдруг дофину приглянется какая-нибудь английская принцесса. Поскольку править объединённым королевством Франции и Англии всё равно будете вы, то совершенно не имеет значения, кто числится формальным наследником!

«Только бы этот старый осёл не вспомнил про королеву Иоланду, чтоб ей провалиться.»

— Да, действительно. Очень хороший и правильный договор.

И король Карл Шестой Простоватый, ещё немного помедлив, вздохнул и обмакнул перо в чернила, после чего черкнул своей подписью по договору о мире и дружбе на вечные времена между Францией и Англией.

Скромный епископ Пьер Кошон с облегчённым вздохом взял в руки драгоценный документ. Не удержался, с удовлетворением прочёл заключительные строки:

«С момента подписания настоящего договора законным наследником Французского Королевства является Его Величество король Генрих Английский, а в случае его кончины — наследник Генриха Английского. Дофин Карл, сын Его Величества короля Карла Французского, не вправе претендовать на престол. Он обязан признать настоящий договор в полном его объёме, в противном случае будет рассматриваться в качестве мятежника. Те французские города и провинции, которые откажутся признать наследные права и власть Его Величества короля Генриха Английского, объявляются вне закона и рассматриваются как мятежные. Его Величество король Генрих Английский сможет поступить с ними так, как сочтёт необходимым — для защиты своих прав, согласно настоящему Договору.»

Высокие гости постепенно расходились. Первыми удалились король и королева Франции. Карл Простоватый почему-то не выглядел радостным от заключения мира со вчерашними врагами. Наверное, просто не понимал его значимости для блага страны. Королева легонько подталкивала супруга в спину, уводя в сторону кареты.

Последним покинул площадь главный миротворец — Пьер Кошон.

Вечером того же дня, когда с площади перед ратушей был убран праздничный помост, рядом с местом подписания договора состоялось повешение нескольких горожан. Они были казнены, потому их сочли бунтовщиками: они не смогли уплатить подать на празднование церемонии подписания договора, а значит, тем самым выступили против мира и дружбы.

* * *

Вскоре после подписания договора в Труа, Генрих Пятый Английский торжественно отпраздновал свою свадьбу с принцессой Екатериной. Он твёрдо решил жить отныне в славном городе Париже. Его войска — как англичане, так и лояльные ему французы — успешно захватывали одну вражескую крепость за другой. Презренных мятежников в плен обычно не брали. Славный король Генрих распорядился не проявлять излишней мягкости к раненым.

О том, что королём Франции пока ещё является Карл Простоватый, все как-то быстро забыли. Английские бароны и рыцари один за другим получали поместья на французской земле. По приказу короля Генриха, мятежные женщины и дети Гарфлёра были изгнаны из своего города — разумеется, после того, как с их мятежными мужчинами поступили согласно договору, подписанному в Труа. В Гарфлёр были переселены англичане. Налоги на французское население Франции росли день ото дня: его величество король Генрих готовился к новым большим походам, издержки были велики, а взыскание их с островитян могло вызвать недовольство.

В августе 1422 года король Генрих Английский внезапно скончался в возрасте 36 лет от болезни, которую тогда называли «антонов огонь», а позже — «газовая гангрена». Всего лишь два месяца спустя умер и король Карл Простоватый. Наследником английского и французского престолов оказался десятимесячный сын принцессы Екатерины Генрих Шестой, племянник мятежного французского дофина Карла. Короновать малолетнего Генриха было пока нельзя. Регентом Франции стал принц Джон Бедфорд.

Французы, жившие в областях, захваченных англичанами и бургундцами, стонали от налогов и насилия, творимого захватчиками. Жители остальной части Франции жалели бедного, несчастного дофина, обделённого злыми интриганами в Труа.

* * *

Домреми, весна 1420.

— Однако, когда повели Гиневру на казнь, храбрый сир Ланселот внезапно напал, бросился на стражников, опрокинул их, подхватил прекрасную королеву на коня — и увёз её прочь!..

Луи-Школяр в упоении рассказывал очередную легенду о рыцарях Круглого Стола. Сёстры Дарк, выгнавшие стадо овец на луг возле леса, с раскрытыми ртами внимали ему. Так здорово он рассказывает… как много всего знает. А отец его был настоящим рыцарем, вроде Ланселота, на войне побывал… и его убили бургундцы в Париже. И маму Луи тоже убили. Бедняжка… сирота.

Майское солнце приветливо согревало землю, приходившую в себя после зимней стужи. Заливались трелями птицы. Рядом с детьми лениво развалились три здоровенных сторожевых пса — Толстяк, Рык и Хвост, — а чуть поодаль щипали свежую зеленеющую травку овцы. Лес невдалеке мягко шелестел листвой под лёгкими дуновениями ветра. Так не верилось, что в это время где-то идёт война, мучают и убивают людей…

Первой опомнилась Катрин:

— Послушай, Школяр, а ты не врёшь? Так складно всё рассказываешь. Что ни случится с красавицей — храбрый рыцарь непременно придёт на помощь, прогонит злодеев и спасёт её из беды. А почему же никто не придёт прогнать англичан? Почему они делают что хотят, грабят и убивают? Да и бургундцы…

Жанна видела по лицу Катрин, что та вовремя прикусила язык — не стала напоминать Луи про гибель его родителей. После короткой паузы, однако, сестрёнка зашла с другой стороны:

— И ещё объясни: ведь этот Ланселот — англичанин, верно? Как злой король Генрих?

Луи смешался. Вот этого он не знал наверняка. Но надо же поддержать свой авторитет:

— Почему это — англичанин? Он был… шотландец. Шотландцы все хорошие. Да и среди англичан не все плохие.

— Не все, говоришь? А почему хорошие англичане не остановят плохих?

Луи стало не по себе. Ох уж эта Катрин, до чего трудные вопросы задаёт. Лицом похожа на сестру, глаза такие же большие, чёрные, словно удивлённые. А колючая, будто ёжик.

— Понимаешь, Катрин… французы сами должны для этого сделать многое. Великий волшебник Мерлин, друг славного сира Ланселота, предсказал, что из беды Францию спасёт девушка, пришедшая из Лотарингии. И родится она вблизи дубового леса. По преданию, Францию погубит королева, а спасёт эта самая девушка. Королева — это, конечно, Изабелла Баварская, которая заставила нашего славного короля подписать подлый договор в Труа. А вот кто девушка-спасительница из дубового леса…

Взгляды обеих сестёр невольно устремились в сторону дубового леса, шелестящего листвою.

— Жаннетт! Гляди — волк!

Прежде чем Жанна обернулась в ту сторону, куда указывала сестра, Толстяк вскочил, оскалился, зарычал, ощетиниваясь, и бросился на врага. Следом за ним рванулись и два других пса. Все трое помчались к лесу, откуда вынырнул серый разбойник, тощий после зимней голодухи. Катрин громко закричала и, вытаскивая из складок юбки ножик и рогатку, подхватывая на ходу камни с земли, бросилась вслед за собаками. Жанна и Луи опешили, не зная, присоединиться ли к Катрин…

Жанна машинально оглянулась — с другой стороны подкрадывались два других волка… нет, три… четыре! Четверо хищников приближались к стаду, зайдя со стороны деревни, пока собаки увлеклись погоней за их собратом, который так хитро отвлёк на себя всеобщее внимание!

— Луи, смотри, волки! Целых четверо! Катрин, верни собак, скорее! Катри-и-ин!!!

Луи растерянно смотрел на приближавшихся серых зверюг, оскаливших голодные пасти. Разве возможно двоим детям справиться с ними? Однако Жанна уже рассердилась и мигом позабыла о страхе. Она схватила длинный посох и, пренебрегая опасностью, рванулась к лесным разбойникам:

— А ну — прочь отсюда! Быстро!

Волки в растерянности застыли на месте. Всего-то одна девочка против них — четверых… Но вот Жанна, не давая им опомниться, быстро подбежала к ближайшему зверю и замахнулась на него палкой. Тот отпрянул, скалясь и рыча. Девочка быстро прыгнула ко второму — он не успел увернуться, и палка огрела его по серому пушистому боку, матёрый хищный зверь неожиданно жалобно взвизгнул. Ещё движение, удар — третий успел отскочить назад…

Наверное, волки быстро пришли бы в себя и растерзали ребёнка, но в это самое время, заливаясь лаем, на них уже мчались Толстяк и Хвост, а Луи, придя в себя от неожиданности, подхватил несколько камней и, пусть не так умело, как Катрин, запустил ими в того зверя, который заходил на Жанну сзади. Спустя несколько мгновений серые мародёры, поджав хвосты, уже уносили ноги прочь. Луи и Катрин смотрели им вслед, собаки всё ещё скалились, оглядываясь, не подбираются ли другие разбойники, а Жанна уронила палку и затрепетала всем телом. Страшно…

* * *

По дороге в деревню девочки уговорились не рассказывать родителям о нападении волков. В любом случае — их недосмотр, надо было с утра кого-то из взрослых с собой позвать, да и кто поверит, что волки додумались отвлекать внимание людей ложным нападением? Так, обычный пастушеский день прошёл без приключений…

Однако дома их ждал совсем другой разговор.

На лавках сидели незнакомцы, молодые женщина и мужчина, а рядом с ними — двое маленьких чумазых детей, мальчик и девочка, казавшиеся чуть младше Катрин. Лицо мужчины выглядело усталым. Женщина… когда повернулась, оказалось, что она прижимала к груди совсем крошечного ребёночка — возможно, недавно родившегося. Изабель, мать Жанны и Катрин, готовила ужин, отец Жак, с сумрачным видом сидя за столом, выслушивал рассказ беженцев, а братья ещё не вернулись с рыбалки. Сёстры, едва войдя в дом, тихонько присели на лавку и стали прислушиваться к разговору. Вскоре им стало ясно, что гости — беженцы. Беженцы из Нормандии.

* * *

Окрестности Руана, 29 Июля 1418 — 19 Января 1419

В мае тысяча четыреста восемнадцатого английские войска, шедшие в Нормандию, соединились с бургундцами у Пон-де-Лярш. Король Генрих рассчитывал получить всю провинцию без боя, полагаясь на память руанцев о тех временах, когда они были подданными английской короны. Однако с той поры немало воды утекло. Попав однажды под власть короля Франции, руанцы почувствовали себя куда лучше и увереннее, чем в качестве придатка к острову. Не меньшую роль, чем самолюбие руанцев, сыграли тревожные слухи о жестокости, алчности и мародёрстве англичан в занятых ими областях. Армия короля Генриха Английского подошла к Руану в конце июля, но её встретили наглухо запертые ворота города и поднятый мост через ров перед ними. Переговоры представителей короля с городскими старейшинами продолжались недолго и закончились провалом.

Первая атака англичан, неподготовленная и рассчитанная на внезапность, завершилась полной неудачей: город оказался надёжно укреплён, его оборона готовилась в последние два года — с того момента, когда пришли тревожные вести о поражении французов при Азенкуре. Осаждающие понесли потери, хотя и небольшие, и перешли к более организованным действиям. При поддержке бургундцев, годоны окружили город со всех сторон. Были подвезены пушки, осадные лестницы, катапульты. Новый штурм — и опять неудача. Англичанам даже не дали подойти к стенам, их расстреливали со стен арбалетчики и артиллеристы. Несколько английских пушек были уничтожены огнём защитников города. Бургундцы вообще потоптались на безопасном расстоянии от стен и вернулись в лагерь. Ещё несколько неуверенных попыток штурма — и всё безрезультатно.

Однако сломить англичан первые неудачи не могли. Началась правильная осада города. Вокруг него были возведены бастионы, с которых англичане и бургундцы отражали немногочисленные вылазки руанцев и препятствовали подвозу к ним продовольствия и боеприпасов. Неделя за неделей, месяц за месяцем продолжалась осада. Если первоначально руанцы надеялись на то, что прибудет помощь от французской армии, то постепенно, день ото дня, эти иллюзии рассеивались. Осаждённые словно были брошены своим королём на произвол судьбы, о них забыли те, ради кого они сражались. Началась зима, невыносимо тяжёлая для жителей города, которые кое-как держались на рыбе, наловленной в Сене.

Когда призрак голода поднялся во весь рост перед жителями, главы города призвали самых бедных, в особенности женщин, детей и стариков, бывших не в состоянии участвовать в обороне, покинуть Руан. Измождённые, усталые люди собрались у городских ворот. Вышли наружу, подняв руки. Не успели первые из них сделать и тридцать шагов, как с ближайшего бастиона обрушились стрелы и ядра. В тот же миг не менее сотни англичан рванулись к городским воротам, надеясь проскочить в город. Со стен на них летели арбалетные болты и ядра, но английские солдаты прятались за спины несчастных руанцев, которые погибали десятками от огня своих же сограждан.

Разозлённые неудачей атаки, годоны казнили немногих уцелевших мирных руанцев, которых они захватили, и насадили их головы на колья в сотне ярдов от ворот.

При попытке выхода из города погибли сотни мирных жителей. Женщины, дети, старики. Ещё двенадцать тысяч умерли от голода в последующие несколько недель, во время страшной зимы. Трупы валялись на улицах осаждённого города, среди снежных сугробов, и никто их не убирал. У людей уже не оставалось сил.

В январе тысяча четыреста девятнадцатого Руан капитулировал. Король Генрих, уставший от осады, обещал не наказывать участников обороны. Однако сразу по вступлении в город он передумал. Городские старейшины были немедленно повешены, а Руан отдан на три дня английским и бургундским солдатам на разграбление. Годоны убивали всех подряд — не разбираясь, мог человек участвовать в обороне города или нет.

* * *

Отца семейства беженцев, прибывших под крышу семейства Дарк, звали Франсуа. Он участвовал в защите Руана от годонов и не понаслышке знал, как город пытался разжать стальные тиски осады. Франсуа был арбалетчиком и участвовал в отражении английских штурмов. Члены семейства Дарк с открытыми ртами выслушали его взволнованные воспоминания о том, как Франсуа довелось вести бой с несколькими английскими стрелками, засевшими на ближайшем бастионе. Одного из них удалось поразить сразу — он сорвался вниз и погиб. Двое других устроились на стене бастиона гораздо более удачно, под защитой укрепления. Пока один из них перезаряжал арбалет, другой старался поймать Франсуа на прицел. Несколько болтов просвистели рядом с головой молодого человека. В конце концов, он был ранен в правое плечо и покинул свою позицию, кое-как сам спустился со стены. Три недели жена лечила его травами, но и после выздоровления боль в плече давала себя знать и не позволяла вернуться к оружию. Вскоре Франсуа принял участие в одной из неудачных вылазок — посреди туманной ночи, когда казалось, что годоны мирно спят в своих бастионах.

Отряд горожан, человек пятьдесят, вооружённых луками и мечами, вышел через тихонько открывшиеся ворота и, минуя ближайший бастион, где трудно было рассчитывать на внезапность, направился к следующему. Неожиданно на обоих бастионах появились огни факелов и послышались крики годонов. Раздался свист стрел, одним из первых был ранен командир отряда. Перепуганные горожане, не помышляя о бое, бросились назад, бросив раненых на месте. Вернувшись в стены города и поднявшись на стену, Франсуа увидел, как на стене ближайшего бастиона англичане вешают только что захваченных пленных. Среди них был и командир отряда, в составе которого выходил на вылазку Франсуа.

Последующие дни осады проходили томительно и бестолково, словно весь город жил в тихой панике. В свободное от службы время Франсуа пытался ловить рыбу в реке, но большого успеха в этом ремесле не достиг. Возможно, характер не подходил для рыболовства, а быть может, просто слишком много народу в Руане просиживали с удочками и сетями на берегу Сены. Ко всему прочему, англичане установили на своей части берега несколько сетей, и значительная часть рыбы до Руана просто не доходила. Жена и двое детей Франсуа не жаловались, стойко сносили жизнь впроголодь, но было ясно, что долго им не продержаться. Гибель руанской бедноты, сперва отправленной на пощаду королю Генриху, а затем тихо принявшей голодную смерть на городских улицах, сломила сопротивление бойцов. Всем было ясно, что гибель подступает и к их близким. А если так, ради кого, чего сражаться? Ради короля Карла, бросившего в беде своих верных подданных в Нормандии?

И однажды у ратуши объявили: город сдаётся. Объявили тихо и покорно. Обещали, что годоны не будут наказывать город за многомесячное сопротивление. Франсуа, догадываясь, что произойдёт на самом деле, увёл свою семью к реке и сделал для неё небольшой шалаш среди кустарников. Сам он вернулся в город. Он стал свидетелем того, как в открывшиеся ворота вошли годоны и бургундцы — сперва они выглядели довольно спокойно и дисциплинированно. Чуть позже, когда новые хозяева уже заняли все позиции у стен, в город въехал на белом коне король Генрих. Остановившись у ратуши, он, не спускаясь с лошади, ледяным молчанием встретил отцов города, поднесших ему ключи на вышитой подушке, и едва они закончили свою речь, обернулся к ближайшему офицеру с коротким словом:

— Повесить!

После этого он направился в ратушу отдыхать, а по городу уже грохотали английские и бургундские солдаты, вламывавшиеся в жилища руанцев, доносились отовсюду вопли женщин и детей…

Когда Франсуа бежал к реке, ему то и дело попадались на глаза раздетые трупы среди окровавленных сугробов.

* * *

Не менее трёх суток провела семья Франсуа в шалаше среди кустов у реки. Затем молодой человек вышел на разведку. Улицы города были пустынны, многие дома превратились в развалины, перед другими сидели растерянные жители, изгнанные из своих обиталищ победителями. Свой собственный дом Франсуа нашёл невредимым, но дверь была распахнута, а изнутри доносились крики на английском языке. Немного покружив по улицам, Франсуа решился заглянуть на Рыночную Площадь. Он увидел там десятки виселиц с телами казнённых, среди которых узнал несколько бывших товарищей по защите города. На их шеях болтались таблички с надписями. Будучи немного грамотен, Франсуа прочёл, что эти преступники — его соратники по защите города — убивали верных подданных его величества короля Генриха. На одном из домов, окружавших площадь, Франсуа заметил объявление, обещавшее вознаграждение тем, кто выдаст мятежников и их сообщников, всех, кто поднимал руку на солдат короля Англии и Франции, кто призывал к неподчинению его власти. Стало ясно, что в городе задерживаться не следует.

Впоследствии, когда Франсуа с семьёй уже покинул Руан, до него нередко доходили слухи о происходящем там. Казни приобрели каждодневный характер, стали нормой городской жизни. Стоило кого-то из английских солдат выловить мёртвым из Сены — и годоны тотчас принимались хватать без разбору десятки прохожих на улицах, объявляли их заложниками, а затем казнили. Смерть грозила также за непочтительные высказывания об английских властях, неуплату податей, за уклонение от службы в армии годонов и многое другое. Руан наполнился соглядатаями, люди стали шарахаться друг от друга.

После возвращения Франсуа к шалашу, было решено уходить на восток. Ночью семья покинула своё убежище. Сперва шли вдоль берега реки, избегая патрулей. Утром, когда, по прикидкам Франсуа, опасный район остался позади, они вышли к большой дороге. Внешне ничто не указывало на недавнее участие Франсуа в боях. Так, беженец со своей семьёй, каких множество на французских дорогах. А вскоре семья и в самом деле влилась в длинную колонну беженцев, шедших от Руана к Бове. Среди сотен людей, шедших пешком по бесконечной дороге, невозможно было узнать тех, кто до конца дрался с годонами.

Придя в Бове, Франсуа рассчитывал поселиться у свояченицы. Выяснилось, однако, что её дом сожгли, а её саму изнасиловали бургундцы. После этого за ней ухаживала соседка. К тому времени, когда появился Франсуа, свояченица уже, казалось, выздоровела. Она очень обрадовалась появлению близких и принялась уверять, что нужно уходить прочь — подальше от годонов и их бургундских друзей. На юг решили не идти, так как ползли слухи о непрекращающихся боях в тех местах, и пополнившееся семейство направилось на восток.

Месяц за месяцем семья Франсуа шла из Нормандии — сперва к Парижу, а затем, когда до беженцев дошли дурные вести о событиях в столице, они повернули в сторону Лотарингии. Возле Сен-Дени удалось поймать какую-то бесхозную лошадь, передвигаться стало чуть легче. Однако вскоре на беженцев напали разбойники — вероятно, слуги местного владыки — которые отняли не только лошадку, но и почти все пожитки. Удалось сберечь только несколько серебряных монет, которые жена Франсуа держала при себе. За этой бедой последовала новая: свояченица неожиданно расхворалась, у неё открылось кровотечение, и спустя два дня она умерла. Кое-как похоронив её, измученные люди направились дальше…

Франсуа рассказывал негромким, спокойным голосом, плохо сочетавшимся с содержанием его речи. Его жена баюкала младенчика и казалась чем-то встревоженной. Их дети сидели тихо и неподвижно, голодными взглядами следя за манипуляциями Изабель у печи. Наконец, Жак Дарк шумно вздохнул и несильно ударил ладонью по столу:

— Ладно! Можете пока оставаться у нас. Решайте: будете работать — нам руки нужны, а рты нас не пугают. Голодать не будете. А вот бездельников мы не терпим.

Франсуа понурился под тяжёлым взглядом хозяина:

— Д-да… конечно, я готов работать. Я многое умею. Сделаю всё, что прикажете!

— Ну — вот и договорились! Пожалуйте к столу!

* * *

Я бреду по размокшей дороге под пасмурным небом Англии. Я не знаю точно, куда иду, но меня ведёт ощущение близости того, кого необходимо найти. Англия. Страна наших врагов. А я ищу здесь друга. Того друга, который спасёт нас от врагов-англичан.

Вот он. Тот, кого я ищу. Рыцарь в серебристых доспехах, с белым оружием, на белом скакуне. Я не ошиблась, его невозможно не узнать. Попробую заговорить с ним? Он на меня не рассердится? А если и да — что же мне делать… не возвращаться же ни с чем.

— Сир Ланселот! Пожалуйста, не сердитесь на меня! Я — всего лишь простая девочка из деревни Домреми, что у реки Мёз во Франции, но мне нужно поговорить с вами! Прошу вас, помогите моему народу! Сир Ланселот, мою страну, милую Францию, губят и разоряют годоны, злые англичане! Их много, они сильны, и мы не можем с ними справиться! Сир Ланселот, спасите нас, пожалуйста!

— Жаннетт, маленькая Жаннетт! Конечно, я не сержусь, я понимаю тебя. Но, к сожалению, не в моих силах прийти к вам на помощь. Вы сами должны справиться со своей бедой!

— Мы не можем, Сир Ланселот! У нас нет оружия! Наших мужчин некому повести в бой!

— Жаннетт! Ты уже знаешь пророчество Мерлина: Францию спасёт девушка, пришедшая из дубового леса Лотарингии. Не тот ли это лес, рядом с которым вы так часто пасёте овец?

— Сир Ланселот… о ком вы говорите, о какой девушке? Ведь не обо мне? Сир Ланселот… это вы… или…

— Нет, Жаннетт! Я не Ланселот. И всё же ты меня хорошо знаешь. Мы часто встречаемся с тобой… в церкви.

«Святой Михаил-Архангел?.. Вы снизошли до обращения ко мне…»

— Святой Михаил… как же так… ведь я — всего лишь ребёнок… простая девочка.

— Именно так, Жаннетт. Францию спасёт простая девушка, пришедшая из дубового леса Лотарингии. Таково пророчество.

— Но… может быть, речь идёт о другой… простой девушке? Не обо мне?

— А о ком же тогда, Жаннетт, если не о тебе? Слишком легко сказать себе: простых девушек много, речь идёт о другой, я ни при чём, моё дело — пастбище, прялка, уборка, позже — семья. Куда труднее признать, что только ты можешь выполнить то, что не удаётся никому. Главное — поверь в себя. Пойми, что если ты этого не сделаешь, то ни у кого не получится. И вот тогда, Жаннетт, действуй без страха и сомнения. Ты сможешь, ты спасёшь Францию. Я, Святой Михаил-Архангел, обещаю это тебе. Смелее — вперёд, Жанна из Лотарингии! Вперёд — за Францию!

Внезапно откуда-то поблизости послышался женский плач. Образ Ланселота, вернее, Святого Михаила-Архангела тотчас растворился в небытии улетающего сна. Жанна проснулась. Плакала женщина — та, которая пришла с Франсуа. Жанна поднялась с постели, собираясь спросить, нельзя ли чем-нибудь помочь, но тотчас всё поняла.

Жена Франсуа плакала оттого, что только что умер её крошечный ребёночек.

* * *

Нормандия, 1427

Его преосвященство, епископ Бове Пьер Кошон, был буквально завален делами. Работа с Парламентом Нормандии отнимала всё время, а ведь никто не снимал с него обязанности, связанные с церковной службой. Ко всему прочему, господа англичане именно от него, скромного епископа Пьера Кошона, требовали придумать какой-то рецепт против нормандских бандитов, засевших в лесах и нападавших на солдат-островитян денно и нощно. А что может сделать бедный епископ? Кто же виноват, что этим нормандским сквалыгам жалко денег на подати, вызванные войной с мятежниками? Что им не нравится английский акцент новых сеньоров? Что они не желают простить гибель их братьев и сестёр, казнённых ненавистными им годонами?

Единственное, что утешало скромного епископа Кошона: англичане совсем недурно платили ему за услуги — тысячу ливров в год.

Домреми, Франция, Рождество 1427.

В те дни стояла необычайно ласковая для конца декабря погода, и молодёжь Домреми уговорилась собраться вечером поплясать — под звуки волынки инвалида-шотландца, которого превратности войны занесли сюда, на границу Шампани и Лотарингии. Катрин, к которой в последнее время проявлял недвусмысленный интерес Луи-Школяр, была непрочь весело провести вечер, а вот Жанне было не до того. Она несла домой вязанку хвороста, набранного на ближайшей лесной опушке, когда дорогу ей загородил широкоплечий светловолосый красавец Эдмон — самый завидный жених деревни, отец которого едва ли уступал в состоятельности Жаку Дарк:

— Привет, Жаннетт! Ты идёшь со мной потанцевать сегодня?

Девушка резко остановилась, отчего вязанка соскользнула с её правого плеча и едва не рассыпалась. Жанна досадливо пожала плечами:

— Вряд ли, Эдмон. У меня дела по дому.

— Что с того? Потом всё сделаешь. Пошли, потанцуем!

— Нет, Эдмон, не настаивай. Извини за прямоту: мне неприятно, что ты ходишь за мной. Ты, конечно, очень привлекателен, ну так найди себе другую девушку.

— Мне не надо другой! Жаннетт, я хочу тебя! Ты самая красивая, самая лучшая! Я хочу, чтобы ты вышла за меня замуж! — И Эдмон схватил Жанну за локоть. Девушка резко дёрнула рукой:

— Эдмон, отпусти! Что это такое?! Я же сказала — нет, не настаивай! Обрати внимание на тех, которые смотрят на тебя с желанием, вздыхают, им ты нравишься. Мне — нет, понятно?

— Жаннетт! Ты не должна со мной так говорить! Ты ведь обещала мне, дала слово!

Жанна удивлённо посмотрела в глаза Эдмону:

— Я обещала? Что?

— Что выйдешь за меня замуж! И твои родители согласны!

Жанна начала сердиться:

— Это неправда, Эдмон. Ничего такого я тебе не обещала. Я сожалею, что мой отец обнадёжил тебя напрасно, но принудить меня выйти замуж он не сможет.

— Как это? Ты пойдёшь против воли родителей? Ты ведь несовершеннолетняя и обязана подчиниться отцу!

— Лучше против воли родителей, чем против веления сердца. Если меня в церкви спросят, хочу ли я за тебя замуж, я отвечу «нет». Ты этого добиваешься? Извини, Эдмон. До свидания.

И, снова взявшись за вязанку, не глядя на своего незадачливого ухажёра, рассерженная Жанна поспешила домой.

Окрестности Орлеана, осень 1428.

Графу Солсбери прочили карьеру Александра Македонского. В самом деле, в нём было нечто такое, что выдавало в нём будущего великого полководца. Великолепное понимание ситуации, холодный расчёт, быстрая реакция на изменение обстановки, железные нервы, способность увлечь солдат за собой — всё, что необходимо командиру для победы.

Этот поход должен был прекратить сопротивление мятежников на юге Франции. Остатки войск дофина Карла будут разгромлены, Орлеан взят, и на этом война окончится. Вернее, окончится эта война. Доблестная английская армия едва ли долго будет сидеть без дела. Пиренейский полуостров, Италия, Швейцария, Германия — мало ли куда обратят свой взор покорители Франции, и для победоносного полководца несомненно найдётся ратное дело.

Солсбери знал от разведчиков-бургундцев, что защитники Орлеана приготовились выдержать атаку его армии. Но — атаку с северного направления. К их большому сюрпризу, англичане были уже не на северном, а на южном берегу Луары. К главным воротам города был направлен лишь небольшой отряд — для отвлечения внимания.

Графа Солсбери отделяла от Орлеана только одна большая крепость — Турель. Она была очень хорошо подготовлена для отражения штурма, и всё же защитников в ней было маловато. Тем не менее, сперва французы держались замечательно. Они вовремя заметили приближающееся войско, и на подступавших к стенам англичан обрушились пушечные ядра, камни, горячая смола. На какой-то момент защитникам показалось, что противник отступает. Однако Солсбери уже приметил, откуда стреляли французские пушки. Перегруппировав свою артиллерию, он велел открыть огонь по крепостным орудиям. Обстрелы крепости продолжались трое суток. Вскоре французы уже не могли отвечать англичанам. Штурм возобновился, и теперь уже некому было обстреливать нападающих. Немногочисленные защитники, сломленные потерями, поспешили отступить по мосту в город, оставив противнику крепость со всеми припасами.

Окрылённый быстрым успехом, который открывал ему дорогу на Орлеан, к полному покорению Франции, Солсбери прошёл по крепостным стенам, осматривая захваченный бастион. Выйдя на северную стену, он с улыбкой взглянул на обречённый город. Ни одного солдата с той стороны, а до вечера ещё времени немало. При желании, можно даже атаковать немедленно.

Солсбери обернулся к солдатам, чтобы приказать подготовиться к новой атаке. Внезапно он услышал приближающийся свист. Прежде чем он понял, что происходит, ядро, прилетевшее со стороны Орлеана, швырнуло его со стены наземь.

Никто не смог объяснить, кем именно был произведён пушечный выстрел, спасший Орлеан от смертоносной атаки победоносного Солсбери. Пушкари, как и все солдаты, спустились к тому моменту вниз со стен, переживая горечь поражения. Едва услышав звук выстрела, они поспешили наверх — и увидели только маленького перепуганного мальчугана, со всех ног удиравшего прочь от дымившейся пушки.

Домрери, Франция, Лето 1428.

— Боб-бом-бом-бом-бом!!!

Деревенский колокол бил часто, заливисто и тревожно. Жанна, Катрин, их братья, родители — вся семья Дарк вскочила с постелей, испуганно и сонно посматривая друг на друга. Тревога? Беда? Что случилось в тихой, провинциальной, удалённой от ужасов войны деревеньке?

Отец Жак опомнился первым:

— А ну, одевайтесь! Пьер, выгляни, посмотри — что там!

Но прежде чем Пьер вышел за дверь, кто-то принялся яростно стучать снаружи. В окошке появилась всклокоченная голова батрака:

— Хозяин! Беда! На нас напали! Сюда идут люди бургундцев! Их привёл кто-то из соседней деревни!

Понятно. Позавчера была стычка с соседями — «бургундцами», им хорошо надавали, а теперь они, видно, привели с собой отряд. Что же делать?

— А ну — быстро! Пьер, бери из печи головню побольше! Всем выйти на улицу! Там разберёмся!

На улице было довольно прохладно. В бледном, невнятном свете луны растерянно метались напуганные люди — обитатели деревни. Члены семьи Дарк оторопело застыли у порога. Как быть? Что делать? Сражаться? Чем? В деревне нет оружия. Да и бойцов-то… Попробовать умилостивить врагов? Кто знает, к чему это приведёт? Послать кого-то за помощью? Куда? Когда придут спасители? Бежать прятаться в лес? Посреди ночи?

Первой заговорила Жанна:

— Постойте! А почему нам не пойти в Нёфшато? Немедленно! И всем вместе: если вдруг нападут по пути, легче будет защититься.

Отец Жак был слишком шокирован происходящим, чтобы приструнить дочь, столь несвоевременно подавшую голос. Зато немедленно отозвался Арно, один из главных балагуров деревни:

— О! Прекрасная Жаннетт поведёт нас в крепость Нёфшато? Я согласен! Жаннетт, за тобой хоть на край света!

И Арно, кривляясь, встал рядом с Жанной. Тут же появился хмурый Эдмон, всё ещё обиженный за неудачу попытки сватовства к старшей дочери Дарк:

— Эй ты, шут гороховый! А ну — подальше держись от Жаннетт! Не то я тебе кости переломаю!

— Ай, потише! Не уведу я твою любовь, ты сам с ней справься, попробуй. Она же велела идти в Нёфшато, вот я и повинуюсь. Присоединяюсь к её отряду. А ты уж разорался.

В разговор вступила Катрин:

— А что? В самом деле — почему не идти в Нёфшато? Давайте! Построимся и пойдём!

— Ты нас будешь строить, Катрин? Или ты, Жаннетт. Ты умеешь? Хи-хи!

Жанне вдруг пришло в голову, что если бы не всеобщая паника, всё было бы гораздо проще. Идти с односельчанами в Нёфшато? Это же рядом. Не труднее, чем вести стадо овец на пастбище.

— Вот и славно! Давайте, вы вдвоём — возьмите палки и встаньте впереди! Люди, все сюда! Мужчины, берите палки и вилы, вставайте впереди, по бокам и сзади! Женщин и малышей — в середину! Жан, Пьер, помогите нам с Катрин!

Не прошло и минуты, как рядом с Жанной уже образовалась колонна. Недоумевающие жители Домреми, слышавшие странные речи, приносили палки, вилы и топоры, подходили ближе, становились в ряды, как им указывали две девушки. Если кому-то было странно, что две девчонки командуют всей деревней, то момент для возмущений был неподходящий. Ведь речь шла о том, чтобы остаться в живых…

Глава 2. Орлеанская Дева

Шинон, Франция, весна 1429

— Какое у вас красивое платье, Дева Жанна!

Семилетняя Агнес, воспитанница королевы Иоланды, с восхищением смотрела на Жанну, которая не без волнения окидывала взглядом свою фигуру в высоком зеркале. Да, платье было и вправду красиво на удивление. Ярко-синее, оно аккуратно облегало фигуру девушки, в то же время оберегая её целомудренность. Под стать замечательному платью были выглядывавшие из-под него синие туфельки на невысоких каблучках, к которым девушке пришлось привыкать несколько дней. Теперь она, приподняв подол, с удовольствием рассматривала своё отражение.

Ещё недавно Жанна опасалась, что её тёмно-каштановые волосы, изрядно остриженные перед отъездом из Вокулёра, произведут на дофина не лучшее впечатление, но теперь и этого можно было не опасаться: за время поездки в Шинон и ожидания аудиенции они успели отрасти. Пусть не до прежней длины, но всё же вполне достаточно, чтобы сделать из них изящную причёску, способную достойно украсить семнадцатилетнюю девушку с красивой стройной фигуркой и миловидными чертами лица. Похоже, предсказания Голосов начали сбываться. Ах, эти Голоса…

С тех пор как Жанна впервые заговорила во сне со Святым Михаилом-Архангелом, она некоторое время сопротивлялась своим грёзам, не соглашаясь превращаться в девушку из легенды. И то сказать — как поверить в собственные сны и мечты? Но если они повторяются день ото дня… Если в церкви, в отсутствии посторонних, к ней приходят Святая Екатерина, Святая Маргарита, а нередко и тот же Святой Михаил-Архангел… такие реальные, что кажется: протяни руку — и осязаешь их… Мечты? Выдумка? Здравый смысл подсказывал — да, Жаннетт, это не более чем твоё воображение. Скажи им «нет» — и они исчезнут, рассыплются, больше никогда тебя не потревожат. Но вот их исчезновения Жанна вовсе не желала. Почему? Неужели так хотелось самой осуществить предсказание Мерлина? Возможно, да. И вместе с тем… ах, как жаль, что за все эти годы так и не появилась какая-нибудь другая девушка, которая взялась бы исполнить легенду. Чтобы можно было, вздохнув с облегчением, вернуться к мечтаниям, привычным для девочек-подростков — о красивых парнях, рыцарях, принцах.

И пусть бы даже она, та другая девушка, не была из дубовых лесов Лотарингии — что за дело? А если бы и не девушка, а смелый рыцарь, так похожий на Ланселота… или вовсе отличный от него. Всё-таки изгнать злых годонов — дело рыцаря, а не девушки, что бы об этом ни говорил волшебник Мерлин. Но нет, никто другой не пришёл на помощь Франции, а бедствия её становились всё злее изо дня в день, и уже огненное дыхание их обжигало Домреми.

Жанна навсегда запомнила тот день, когда она уступила собственному воображению. Ей было тогда тринадцать лет. Она сказала самой себе, а может, и настоящей Святой Екатерине: хорошо… я попробую… постараюсь. И всё же уступать до конца не хотелось. Легенда легендой, но Жанна обещала себе… или Святой Екатерине — «всего лишь» короновать дофина Карла. В конце концов, именно король должен защищать свой народ от чужеземных захватчиков. А если короля пока нет — согласна, должен кто-то помочь дофину. Должен кто-то, а кроме меня некому.

После этого пришлось готовиться к выполнению миссии. Были уроки «рукопашного боя.» под мудрым руководством самого могучего и прославленного в этом деле бойца Домреми — сестрёнки Катрин. Были беседы с отцом Фронтом — о Боге, его избранниках, о жертвенности. В то же самое время, положа руку на сердце, Жанна совсем непрочь была в один прекрасный день вдруг услышать от какого-нибудь вестника: радуйтесь все, наша доблестная армия разбила годонов, дофин Карл коронован, Бургундия признала его власть. Вместо этого пришло горе в когда-то благополучную и тихую деревушку Домреми: нападения мародёров и бургундцев, грабежи и убийства. Односельчане Жанны становились всё более похожи на тех беженцев, которых ещё недавно снисходительно встречали у своих дверей. Как будто кто-то свыше подталкивал Жанну к осуществлению обещанного…

И однажды Голос сердца, принявший облик Святого Михаила, молвил: Жанна! Пора! Твой час пришёл. Теперь, спустя месяцы после этого, она с трудом верила — полно, со мной ли это было? Я ли отказала Эдмону, лучшему жениху Домреми, который уже имел согласие моих родителей… а потом выиграла суд в Туле, отменивший мою с Эдмоном помолвку… Я ли покинула отчий дом, едва не получив на прощание родительское проклятие… возможно, от него, а также от жестоких побоев спасло только вмешательство Катрин… А ещё были бесплодные попытки добиться понимания — то у сира Робера де Бодрикура в Вокулёре, то у герцога Лотарингского.

И когда де Бодрикур в очередной раз отмахнулся от надоедливой девчонки, неожиданно для самой себя я закричала ему, что, пока он прогоняет меня, Франция терпит новое кровавое поражение… Мне и в голову не приходило, что в те самые минуты, когда я произносила эти слова, шло сражение при Рувре, в котором французы снова были разбиты. Едва узнав об этом поражении, он заподозрил меня в колдовстве. Лишь моя покорность его духовнику убедила сира Робера поверить мне, снарядить меня в путь, дать охрану и отправить рекомендательное письмо к дофину и королеве Иоланде.

Затем — долгий и трудный переход по Бургундии с отрядом из семи человек, которыми командовал Жан де Мец… заговор трёх солдат, желавших выдать меня бургундцам… я тогда в отчаянии крикнула им, что грех предательства ведёт к гибели… Я-то имела в виду гибель души и вечные муки ада. Откуда мне было знать, что почти сразу после этого зачинщик свалится в колодец и захлебнётся там на глазах обоих своих сообщников — и мои слова о его гибели приобретут иной смысл, такой неожиданный для меня самой, слишком убедительный для каждого в отряде…

И вот теперь — аудиенция у дофина, которой наконец-то добились его тёща, королева Иоланда, и посланцы жителей Орлеана. А перед аудиенцией остаётся проверить, хорошо ли сидит платье.

Да, платье великолепно… как жаль, что не его я собираюсь носить отныне. А почему, собственно? Если получится то, ради чего я здесь, короную дофина, отправлюсь домой в Домреми, а перед отъездом попрошу добрую королеву Иоланду подарить мне это платье насовсем. Так хочется покрасоваться в нём дома… Между прочим, Эдмон вовсе не противен. Высокий, статный, лицо открытое. Работящий, смелый, честный. После осуществления миссии — почему бы мне не пойти навстречу тому, чего он добивался в Туле? Вот он удивится: без всякого суда!

Правда, до этого нужно прогнать годонов от стен Орлеана, а потом ещё открыть дорогу дофину в Реймс. Сир де Мец говорит, что короновать Карла можно и в Сен-Дени, но все согласны, что лучше Реймс. Там с давних времён коронуются на престол французские дофины — значит, и Карлу туда надо. И… конечно, не это главное, но всё-таки… от Реймса рукой подать до Домреми.

Да, но как справиться с годонами? Не знаю. Но ведь я не одна буду этим заниматься, со мной будут солдаты, храбрые рыцари, опытные капитаны, которых только нужно убедить, что победа возможна, а дальше у них получится всё как следует. Попробую уговорить англичан уйти по-хорошему. Что, если получится? Ведь если меня услышат хорошие англичане, может статься, они постараются убедить плохих. Так не хочется, чтобы лилась кровь…

— Жанна! Ну как, ты готова? Выглядишь отлично! Смотри, не перепутай: король сидит на троне, все остальные стоят перед ним. Лицо у него бледное и… как бы тебе объяснить… всегда обиженное, будто его заставили выпить уксусу. И ещё: есть одна особенность у короля…

Ой, какая неприятная особенность. Лучше бы её величество Иоланда не говорила мне об этом. Хотя — я всё равно вот-вот узнаю сама. Как-нибудь перетерплю. Ведь, кроме него, спасти Францию некому. Постараюсь поменьше смотреть на дофина Карла, побыстрее добиться от него назначения в армию.

* * *

— Её величество королева Иоланда!

Ничего удивительного, что церемониймейстер даже не упомянул Жанну, хотя именно ради неё прибыла королевская тёща. Подумаешь, какая-то деревенская девчонка без роду и племени. Правда, именно на неё, Жанну, тотчас устремились взоры всех придворных дофина Карла. Уж очень хороша эта низкородная девчонка…

Увидев, как все окружающие уставились на неё с любопытством, Жанна, и без того ослеплённая обилием светильников, совершенно растерялась. Куда вдруг подевалась королева Иоланда? Ведь только что была здесь, рядом. Ушла куда-то в сторону, к придворным. И что теперь делать? Наверное, подойти к дофину? А где он? Ах да, на троне. А где трон? Как он выглядит? Королева Иоланда сказала, что на нём дофин сидит, а все придворные стоят почтительно вокруг. Но тут все стоят! Стоят вокруг меня, а не этого непонятного трона! Стоят вокруг меня — и рассматривают!

Жанна покраснела, вконец смутилась и шагнула вправо. Толпа придворных с готовностью расступилась перед ней. «Куда идти? Может, они меня пропускают к трону?» Жанна сделала несколько неуверенных шагов в том же направлении… и едва не наткнулась на молодого человека с землистого цвета лицом, который с потрясённым видом смотрел на неё:

— Как вы узнали меня, дитя моё?

«Ой! Кого это я узнала? Кто он такой, этот человек? Ох… Вот она, та самая особенность, о которой говорила её величество. Так это… дофин Карл?»

Жанна услыхала, как по залу прошелестел громкий шёпот:

— Она узнала короля! Переодетого! Невероятно! Как ей это удалось?!

«Так это и вправду — дофин?!»

— Ваше величество… я…

— Вам указали на меня ваши Голоса?

«Откуда он знает про Голоса? От королевы Иоланды? Может, не стоило мне рассказывать ей о них? Теперь все на свете знают… А как бы иначе я объяснила свою просьбу?»

— Д-да… ваше величество…

«Кто этот высокий человек, уставившийся на меня? Красивый… Да ну, мне сейчас не до него. А другой — рядом с дофином — очень похожий на него, но куда более приятный… Высокий, и лицо красивое.»

— К вашим услугам, Дева Жанна! Я — герцог Алансонский, брат короля!

«К моим услугам — брат дофина?! Ой, как приятно!»

— Как это замечательно, ваше высочество! Чем больше королевской крови примкнёт к нашему делу, тем лучше для Франции!

«Здорово это я сказала! Даже самой нравится!»

— Ваше величество! Мне кажется, вы не должны доверяться этой девушке!

«Кто этот человек, так уверенно обращающийся к дофину? Выглядит как служитель церкви… сиреневая мантия… важная особа… архиепископ? Ой. Что мне делать?»

— Дитя моё, что же ваши Голоса хотели передать мне через вас?

«Вот я и влипла. Что теперь сказать? Что мне нужно в армию? Попросить, чтобы он познакомил меня с капитанами? Уговорил их поверить мне? Нет… кажется, сейчас ему нужно услышать что-то другое. Что-нибудь неожиданное, удивительное. Как быть? Для начала — выиграть время.»

— Ваше величество, благородный дофин! То, что я обязана сообщить вам, предназначено только для ваших ушей! Мы должны остаться с вами наедине!

«Хотя, сказать по правде, именно с ним мне бы хотелось общаться меньше, чем с кем бы то ни было другим из присутствующих. Вот если бы с его братом… или с другим, высоким, который так странно смотрел…»

— Да, дитя моё. Пожалуйста, пройдите со мной в капеллу. Господа придворные, прошу вас, оставайтесь здесь, отдыхайте, развлекайтесь!

«Что, что бы такое сказать? Ну, Голоса, выручайте! О, вот: отец Фронт говорил, что в старых церквах под алтарями непременно клали что-нибудь этакое…»

— Ваше величество! Голоса повелели мне передать вам, что вы, а не английский король Генрих, подлинный наследник французского престола! Доказательством этому станет то, что ваши люди найдут… под алтарём в церкви святой Екатерины в Фьербуа!

«Голоса, только не подведите, умоляю вас! Святая Екатерина, пожалуйста! Ничего умнее мне в голову не пришло. Лишь бы там оказалось хоть что-нибудь достойное внимания.»

Карл вздрогнул, провёл рукой по лицу…

— Хорошо, дитя моё… сегодня, нет, сейчас же мои люди поедут в Фьербуа. Вот только… простите, но… архиепископ требует, чтобы вас проверила церковная комиссия. Это произойдёт в Пуатье. Они хотят знать, что это за Голоса, которые вас направили ко мне. Вы ведь не возражаете?

«Мамочка моя! Час от часу не легче. Ещё не известно, с чем вернутся слуги короля из Фьербуа, а тут ещё комиссия. Хотя — нет худа без добра: комиссия начнёт меня проверять, все забудут про Фьербуа, и… Да, но как мне быть на этой самой комиссии, что говорить, как объяснять? Не скажу ведь я им, что придумала Голоса. Придётся как-то выкручиваться. Может, ко мне и вправду приходят святые Екатерина, Маргарита и Михаил? Ведь я их вижу, слышу так явственно… И как я опишу их комиссии? Как они должны выглядеть — может, именно так, как они предстают передо мной? Разве комиссия это знает? Решено: расскажу им, как я вижу Голоса во сне… в церкви…»

— О, ваше величество, разумеется, я не возражаю! Пусть меня проверяют столько, сколько нужно!

«Но лучше побыстрее. Королева Иоланда говорит, что орлеанцы не могут долго ждать.»

* * *

Жанна сладко спала рано утром два дня спустя после её встречи с дофином Карлом, когда мимо окон покоев королевы Иоланды проскакали всадники на взмыленных лошадях. И почти немедленно со стороны апартаментов дофина донёсся взволнованный крик:

— Ваше величество! Прибыли гонцы из Фьербуа! Под алтарём в церкви святой Екатерины обнаружен старинный меч! Возможно, что это — меч, принадлежавший самому Карлу Мартеллу!

* * *

— Девица Жанна! Встаньте, суд идёт!

Жанна безропотно поднялась со своего места. Ей порядком уже надоели эти бестолковые проверки, допросы, многократные процедуры изгнания бесов. Вроде бы ничего неприятного или болезненного, но занудно и отнимает время. Но ведь дофин поставил условие — необходимо их пройти, чтобы быть допущенной к армии. Значит, так тому и быть — пройти проверку церковного трибунала здесь, в Пуатье.

О, этот Пуатье… самый большой город, который до сих пор видела Жанна. Есть на что посмотреть девчонке, которая выросла в деревне и с тех пор повидала только небольшие крепости — Нёфшато, Вокулёр — да ещё на днях замок Шинон. Здесь, в Пуатье, заседает парламент, верный дофину Карлу, имеется также университет. Из этого-то университета больше всего судей. Всего их, членов трибунала, пятнадцать, и каждый норовит спросить что-нибудь заковыристое.

На самом деле, больше всего Жанна опасалась одного-единственного вопроса: «Девочка, а не придумала ли ты сама эти Голоса?». Но нет, этого никто не додумался спросить. Повезло с этим мечом из Фьербуа. Принадлежал ли он Карлу Мартеллу или нет, но появился очень вовремя, послужил доказательством того, что Деву Жанну просвещают силы свыше. И теперь единственное, что решала комиссия — какова природа этих сил, происходят ли они из рая или ада, от Бога или Сатаны. От этого зависела также будущая рекомендация комиссии: допустить ли Жанну к командованию войском. Да, но… какое отношение имели к природе Голосов вот такие вопросы, как тот, который задал, к примеру, профессор теологии Гильом Эмери:

— Жанна, по твоим словам, Бог хочет помочь французскому народу избавиться от бедствий. Но если Францию освободит сам Бог, то зачем же тогда нужны солдаты?

Девушка не успела даже задуматься над этим вопросом, как сходу выпалила ответ:

— Бог помогает тем, кто сам себе помогает. Франция должна сражаться за свою свободу. Дело французских солдат — идти в бой и храбро биться за свою страну, а Бог пошлёт им победу!

После этого ответа наступило продолжительное гробовое молчание. Жанне стало скучно, и она заёрзала на своей скамейке. Долго они там ещё?

Монах-францисканец Сеген де Сеген прокашлялся и взял слово:

— Жен-на! Скази-ка нам, на каком язике гофорили с топой Голоса?

Девушка чуть не упала от такого произношения. Конечно, её собственный французский был далёк от совершенства, ну так она и жила до сих пор в провинциальной глуши, а тут… Ничего удивительного, что рассерженная глупыми придирками Жанна ответила несколько резковато:

— На лучшем, чем ваш!

Она тотчас же спохватилась, прикусила язык, испугавшись собственной дерзости, но комиссия только расхохоталась её ответу. Лимузенский акцент брата Сегена успел надоесть решительно всем. Разозлённый брат Сеген закричал:

— Тай знамэние, которое поттвертит, што ты послана Богом!

Жанну на мгновение охолодил страх: вот сейчас она — одна перед всем миром. Тем миром, который задушил голодом героев Руана, а теперь взялся за орлеанцев. Тем миром, который словно сговорился не допустить её к исполнению миссии, провозглашённой мудрым Мерлином. Сжав зубы и мысленно прикрикнув на собственный испуг, девушка встала со скамьи и воскликнула:

— Я пришла в Пуатье не для того, чтобы давать знамения и творить чудеса! Отправьте меня в Орлеан, и я вам покажу столько знамений, что хватит на тысячу лет! Пусть мне дадут хоть немного солдат — и я сделаю это!

Она ожидала, что сейчас на неё рассердятся, начнут кричать… но вместо этого комиссия одобрительно закивала. И сердитый брат Сеген кивал тоже.

Жанна знала, о чём говорила. В то самое время, когда на протяжении трёх недель её допрашивала церковная комиссия, под знамя Девы в Блуа стихийно собирались тысячи добровольцев. Многие из них не имели при себе никакого оружия, опыта боёв, зато другие обладали тем и другим и охотно учили новобранцев.

Удивительно, но местные жители, опасавшиеся прихода англичан, охотно давали солдатам еду и одежду. Занятая делами комиссии, Жанна не имела возможности часто встречаться с теми, кто шёл под её командование, но тем приятнее ей было время от времени видеть их — всё более многочисленных и организованных. А ещё были делегаты из Орлеана, те, которые молили о помощи — как можно скорее. И этой помощи они, разуверившиеся во всём, ожидали от несовершеннолетней, неграмотной крестьянской девушки.

И вот однажды, по прошествии этих трёх недель…

Председатель комиссии поднялся со своего места, значительно прокашлялся, и раздался его баритон:

— Трибунал Университета Пуатье постановляет: нами не найдено никаких препятствий к тому, чтобы разрешить Деве Жанне возглавить армию. Учитывая, что ей придётся какое-то время выполнять мужское дело, мы объявляем её вправе носить мужскую одежду, с целью защиты её целомудренности. Его величество король Карл может направить её в Орлеан!

* * *

Ой, как хорошо! Страшный трибунал позади! Мне разрешили отправиться в армию! А вот и она — армия. Палатки с добровольцами, всеми, кто прибыл сюда, пока меня проверяла комиссия. Люди поверили мне… и даже раньше, чем комиссия разрешила им верить.

Как неудобно. Получается, я всех обманула, ведь в действительности никакие святые ко мне не приходят. Но что же мне делать? Неужели ждать, пока к какой-нибудь девушке, живущей в Лотарингии, в самом деле придут святые? А если никогда не придут — что будет с милой Францией? Вон гонцы из Орлеана рассказывают — так страшно, в городе уже есть нечего. Ещё чуть-чуть — и жители начнут умирать прямо на улицах.

А я ведь много не хочу. Только чтобы армия пришла к Орлеану и отбросила злых годонов прочь. Командовать я не буду, вот ещё, для этого капитаны есть. Наверное, придётся в атаку ходить, держа меч, тот самый, из Фьербуа. Ох и тяжёлый он, надо потренироваться, чтобы из руки не вываливался. Иначе — что я за девушка из предсказания?

Какие красивые доспехи мне сделали! Так отшлифованы, блестят, прямо серебристые. Это называется — полосовая сталь. Говорят, это не только красиво, но и лучше защищает в бою от стрел, мечей, копий. Даже от пушечных ядер — они скользят по поверхности таких доспехов и летят мимо. Если это правда, то почему всем солдатам не сделают такие же? Только потому, что дорого? Как жаль, что из-за денег погибают люди…

И ещё мне следует подумать о знамени. Надо какое-нибудь особенное. Может быть, во время боя я буду держать знамя, а не меч, так ведь легче. А может, сделать два — большое и поменьше? Настоящее знамя и флажок, хоругвь? И как они будут выглядеть? Конечно, белые, но с рисунками. Да, и с шёлковой бахромой. И рисунки какие-нибудь подходящие. Что бы такое придумать?

Я ведь теперь вроде как девушка из предсказания Мерлина, к которой являются святые, значит, рисунки на знамени должны быть подобающие. К примеру, вот такой рисунок: Бог-Отец восседает на троне из облаков, с державой в руке. Два ангела, преклонив колени, подают ему лилии. Надпись какую-нибудь, например: «Jesus, Maria». А на обратной стороне знамени что бы такое нарисовать? Может, корону Франции? А её поддерживают два ангела… А ещё хоругвь… с изображением ангела, подносящего лилию богородице. Не слишком нахально? И так неудобно перед Богом, лишь бы Он на меня не рассердился за обман… но ведь я просто хочу помочь милой Франции, которая так страдает от злых англичан! Неужели Бог разгневается на меня за это?

* * *

Окрестности Орлеана, 28 апреля 1429 года

— Дюнуа… Что это значит? Где мы находимся?

Жанна широко раскрытыми глазами смотрела перед собой. Как же так? Орлеан — вон он, рукой подать. Но… от него отделяет река! Луара!

— Дюнуа… Почему так? Вы же сказали, что приведёте армию в Орлеан?!

Опытный командир с превосходством и снисхождением смотрел на самоуверенную девчонку:

— Эх, Жанна. Какая разница — там или здесь? Там — пяток английских крепостей, здесь тоже пять, фактически две, но одна лишь Турель стоит десятка. Не правда ли?

Жанна посмотрела на большую крепость, на которую указывал ей Дюнуа. Да… высокие стены, перед которыми ров. В проёмах стен отчётливо видны пушечные жерла. На стенах — лучники. Что же делать? Как добраться до Орлеана?

— Дюнуа! Ла Ир! Может быть, всё-таки попробуем атаковать? Ведь если получится, Орлеан свободен?!

Кто-то из командиров позади Жанны отчётливо прыснул от смеха. Девушка закусила губу, из её глаз покатились слёзы. Однако она быстро взяла себя в руки. Ни к кому не обращаясь, произнесла холодно:

— Очень жаль, что вы привели сюда армию. С тем же успехом мы могли бы находиться сейчас на дне морском. Но давайте подумаем, как теперь быть. Ведь можно, наверное, переправиться на тот берег? Лодки где-нибудь удастся найти?

Дюнуа равнодушно пожал плечами:

— Лодки надо было приготовить заранее. Конечно, кое-что найдётся, но не на всю же армию.

— Можно перевезти хотя бы обоз с продовольствием? И сотню солдат хорошо бы ещё. Это получится?

— Продовольствие? И ещё сотню солдат? Да, полагаю, перевезти можно. Но вы же попадёте под обстрел со стороны англичан!

— Может, и нет. — Жанна отвернулась от Дюнуа к другим капитанам. — Ла Ир, у меня к вам просьба. Пока мы будем готовиться к переправе, пусть ваши люди сделают вид, будто готовятся атаковать Турель. Это возможно? Надеюсь, в таком случае англичане отвлекутся, не заметят нас. Когда вы сможете привести армию на правый берег, я присоединюсь к вам, и мы вместе прибудем в Орлеан. Хорошо?

* * *

Весенние сумерки медленно сгущались, превращаясь в мертвящую темноту над городом. Вот и ещё одна ночь наступает. Наступает, ложится на город — в полной тишине. Не слышно ни уличных разговоров, ни собачьего лая, ни даже весенних криков котов. Голод вынудил жителей съесть даже крыс, ещё полгода назад бегавших стаями по городским свалкам. Горожане забыли, как выглядит рыба — её слишком опасно удить из-за обстрела со стороны южных английских фортов. На весь Орлеан осталось всего несколько лошадей.

Защитники города идут в редкие вылазки пешком. Однако сил для вылазок остаётся всё меньше и меньше. И всё же те, кто способен сражаться, получают еду в первую очередь. Для остальных пропитания нет. Поэтому сегодня вечером городская беднота — сорок тысяч женщин, детей, стариков, инвалидов — должны покинуть город в надежде на милость осаждающих. А если англичане не позволят им уйти из осады? Тогда остаётся только умереть.

Тихо, покорно, без единого слова упрёка собирались измождённые, исхудавшие люди перед городскими воротами — за последней надеждой. Городские стражники не смели смотреть им в глаза. Старшины города не вышли к ним — зачем, что бы это изменило?

С унылым скрипом открылись ворота. Застонал опускаемый подъёмный мост через ров. Обречённые люди стояли безмолвно и неподвижно, никто не решался сделать первый шаг навстречу гибели, которая неизбежно сменит зыбкую надежду. Со стены раздался крик часового. Что это — англичане атакуют? О, только не это… Хотя — какая разница…

Часовой на стене закричал снова. В его голосе вовсе не было тревоги. Напротив — радость. То, чего жители не знали уже девять месяцев.

Снаружи послышался звон железа. Ржание лошадей. Взволнованные голоса. Штурмующие, годоны?

Те, кто стоял ближе к выходу, не без труда нашли в себе силы, чтобы расступиться. Спустя мгновение они едва не упали от радости. К городским воротам приближалось несколько десятков французских солдат, следовавших за девушкой в серебристых доспехах, ехавшей на белом коне. И — телеги. Множество телег. Телеги, от которых прямо-таки исходил запах — муки, мяса, рыбы. Запах спасения и жизни. А значит, беднякам незачем уходить из города. Десятки, сотни тысяч орлеанцев не погибнут от голода. Они останутся жить.

Какой-то священник невдалеке завопил: «Слава Богу, к нам пришла помощь! Спасение! Да здравствует король!» В ответ люди, только что получившие помилование от смертного приговора, из последних сил закричали: «Слава Деве Жанне! Да здравствует Орлеанская Дева!». Никто не славословил Бога и короля. Все понимали, кому на самом деле город обязан спасением от голодной смерти.

Окрестности Орлеана, май 1429

— Видите ли… мадмуазель… если мы поведём армию к Орлеану мимо позиций годонов, они нападут на нас!

Капитан Дюнуа, батард Орлеана, снисходительно, как и полагается при обращении к несмышлёному ребёнку, пытался объяснить Жанне, почему нельзя вести армию в осаждённый город по правому берегу Луары. Однако на левом берегу армия уже побывала несколько дней назад и ушла оттуда ни с чем, даже не попытавшись атаковать Турель. Жанна не могла скрыть своё раздражение:

— Я вас не понимаю, Дюнуа! Ведь мы здесь именно для того, чтобы сражаться с англичанами! Они нападут на нас — отлично, дадим им бой на открытом месте, не придётся штурмовать их бастионы! Вы сами говорили, что на этом берегу их вдвое меньше, чем наших воинов, а ведь к нам ещё придёт ополчение из Орлеана!

— Да, конечно, но… армия не готова к бою. Много месяцев наши солдаты не видели побед. Они просто разбегутся в страхе при виде одного-единственного годона. Вы же этого не хотите?

— Дюнуа, очень жаль, что вы так думаете о своих солдатах! Дайте им шанс! Если вы не собираетесь немедленно стать англичанином, уважайте тех, кто готов биться с врагом! Я знаю своих солдат! Они готовы сражаться и погибнуть ради свободы Франции!

Жанна обращалась к Дюнуа более резко, чем ей бы самой хотелось. Она всё ещё не могла простить ему, как, впрочем, и другим командирам, недавний обман при выдвижении армии к Орлеану, когда её привели не на тот берег. Раздосадованная их поведением, девушка решила взять командование в свои руки, по крайней мере, до прибытия войска в Орлеан, предоставляя остальным капитанам либо присоединиться к ней, либо убираться восвояси:

— Значит, так, Дюнуа! Я веду армию к Орлеану отсюда — правым берегом! Через несколько часов мы будем в городе! Хотите идти со мной — милости прошу!

Дюнуа раздражённо пожал плечами. Вот дура деревенская. Один раз удалось ей проскочить в Орлеан, провезти продовольствие под носом у небольшого английского отряда, пока гарнизоны Турели и Огюстена отвлеклись на фейерверк Ла Ира — она и возомнила о себе. Значит, сейчас всё и закончится. Англичане атакуют, французы разбегутся, на этом история похода Девы Жанны завершится. Ладно, пусть так и будет.

Некоторое время они ехали молча впереди войска. Ла Ир, де Буссак и де Рэ следовали за ними. Дюнуа невольно оглядывался назад: надо же, какая длиннющая колонна — даже хвоста её не видать. Убедила-таки французов Дева Жанна пойти за ней. Только этого мало, надо ещё уметь сражаться и побеждать. Это вам, мадмуазель, не стадо пасти на лужайке.

Вот уже показались впереди английские укрепления.

— Ну, что? Разворачиваемся в боевой порядок?

Жанна молчала, погружённая в размышления. Дюнуа подождал ответа, оглянулся было на других безмолвных капитанов, затем пожал плечами: пусть девчонка делает что хочет, раз всем наплевать.

Всё ближе и ближе английский бастион. Вот уже видны солдаты на стенах… пушки… возле пушек — канониры с зажжёнными факелами. А глупая деревенская девчонка словно и не видит, что перед ней. Сейчас начнётся такое…

Однако армия Жанны Дарк шла без единого выстрела мимо английских укреплений, будто не замечая их. Слышались топот конских копыт, фырканье лошадей, звон доспехов и оружия да скрип телег. И англичане застыли в своих бастионах — словно парализованные.

Жанна не могла знать, что спустя несколько веков военный приём, невольно использованный ею при движении армии к Орлеану, получит наименование «психическая атака».

* * *

Святой Михаил… Святая Екатерина… Святая Маргарита… Завтра — решающее сражение. Мы будем биться за Турель. Помогите мне, пожалуйста! Я так мало знаю… Мне не удалось убедить англичан уйти добром, из-за этого едва не погибли мои гонцы — люди, которые доверяли мне. Пришлось сражаться. Впервые я увидела, как в бою льётся французская кровь. Едва только армия вошла в город, орлеанцы под командованием Дюнуа напали на бастион Сен-Лу — и их отбросили… Я опоздала: когда приехала туда, уже были убитые и раненые французы. Правда, мы немедленно перешли в атаку и почти сразу ворвались в форт…

Святая Екатерина, это ничего, что я кричала солдатам «Кто любит меня, за мной»? Это ведь не грех гордыни? Я просто знала, что иначе нас побьют, а милой Франции уж и без того досталось. А потом вдруг появились годоны со стороны западных укреплений, нас едва не окружили. Это было очень страшно, мне вдруг показалось, что я снова рядом со стадом, на которое нападают хитрые волки — один отвлекает внимание, другие подбираются сзади. Пришлось отправить ополченцев с пиками навстречу врагу. Годоны остановились. И вдруг оказалось, что бастион Сен-Лу уже взят. Так странно, неожиданно! И приятно… победа. Я сама такого не предполагала.

Потом выяснилось, что никто не ожидал, даже сам Дюнуа. Зачем же он тогда повёл людей в бой? Не могу этого понять. И всё-таки самое страшное было позже… когда я увидела убитых англичан. Их было очень много. И на моих латах была их кровь… Господи, вразуми, что мне делать? Я не хочу, чтобы погибали англичане, даже если они плохие! Но ведь иначе — погибнут французы! Неужели только так и возможно?

Потом был бой у бастиона Огюстен на левом берегу. Нас едва не опрокинули англичане, вышедшие в контратаку. Хорошо — моя гвардия с копьями остановила их. Даже удивительно: двадцать человек — против сотни, а то и больше… и годоны неожиданно остановились, замерли, как вкопанные. А тут подоспели Ла Ир и де Рэ, мы бросились вперёд — и вдруг опять оказалось, что бастион взят, бой окончен… я и не заметила, как это произошло. Но что будет завтра?

Такая страшная эта Турель. Я сперва думала штурмовать с левого берега, но Ла Ир объяснил, что лучше нападать со стороны бастиона Огюстен. Оттуда Турель слабее защищена. Там только подпорная стена, которую называют больверком, барбаканом. Её построили англичане, чтобы орлеанцы не могли их атаковать. Но сказать по правде… мне больверк совсем не показался слабо защищённым. Он высокий, перед ним ров, а ещё там на стенах пушки, много солдат с луками и арбалетами.

Как мы будем брать Турель? Не знаю. Но ведь не взять её — нельзя!

Мои Голоса! Пожалуйста, помогите мне! Научите, что делать! Я не знала, когда шла в Вокулёр, что мне придётся самой командовать армией! Я не готова к этому! Я всего лишь слабая, необразованная деревенская девушка! Почему, почему никто не хочет помочь мне?

* * *

7 мая 1429 года

Итак, вот она, Турель — перед нами. Сегодня решится судьба Орлеана. Господи! Хоть бы получилось! Как жаль, что другие капитаны возражали против этого штурма. Не могу я их понять. Почему они считают, что у нас мало сил? Если ждать непонятно чего, нас станет больше? Говорят, сюда идут войска Джона Фастольфа. Он нанёс нам поражение в Селёдочной битве три месяца назад. Если он опередит нас, зачем были все усилия?

Всё, хватит раздумий. Пора действовать.

— Жанна! Как нам быть? Никого из капитанов нет.

— Всё в порядке, я командую атакой. «И что я прикажу? Наверное, сперва ударим по больверку перед крепостью.»

— Пушки! По барбакану — огонь! Солдаты, приготовьте хворост — засыпать рвы! Как только сделаем проёмы — вперёд, на стены!

«Какой грохот… Это пушки бьют по барбакану. Уши закладывает. Зато грохот не даёт думать об опасности, смерти. Запах пороха… Или это запах смерти?»

— Жанна! Барбакан уже сильно разрушен. Прикажете штурмовать?

— Да! Хворост — во рвы! Солдаты — на стены!

— Жанна! Наши отступают! Англичан очень много!

— Не верю! Мы победим! Смелее! Кто любит меня — за мной! К знамени!

«Пора и мне самой к лестнице, не всё же других на смерть посылать. Ох, как высоко подниматься… У меня получится? Я не имею права отступить. Надо смотреть только вверх, тогда высота не будет пугать. Что там наверху — английские солдаты? Они собираются стрелять в меня… Господи, мне страшно… А! Больно! Очень больно! Что со мной — я падаю?»

— Дева ранена! Заберите её отсюда!

«Англичане идут на вылазку, пытаются прорваться ко мне? Они хотят захватить меня, чтобы убить?»

— Защищайте Деву!

«Жаль, что я не могу подняться на ноги. Как больно… И голова кружится… Я вот-вот потеряю сознание. Нельзя! Дева Жанна из Лотарингии, держись!»

— Годоны отброшены! Забирайте Деву, уносите её! Всем уходить! Штурм окончен!

— Погодите! Не отступайте! Продолжайте атаку!

— Жанна, молчите, берегите силы.

— Я в порядке. Снимите с меня панцирь.

— Да, Жанна. Вот так. Вам легче? Надо вынуть стрелу…

— Ой! Больно! Лучше я сама.

— Осторожно, это опасная рана! Стрела вошла в ключицу рядом с шеей!

«Ну же, сказала, что сама, так вынимай. Не думай о боли. Слёзы застилают глаза… И не надо смотреть. Всего лишь один рывок… Ох!.. Всё, получилось.»

— Слава Богу, Дева вынула стрелу сама. Теперь, Жанна, надо смочить оливковым маслом… вот так…

— Да… спасибо. Я чувствую себя хорошо, только отдохну немного. Пожалуйста, скажите людям, чтобы продолжали штурм! Англичане вот-вот отступят!

«Попробовать подняться на ноги? Ой, нет. Голова так кружится, вот-вот упаду. Лучше просто полежать на траве. До чего же больно…»

— Сожалею, Жанна. Люди сделали всё, что могли. Попробуем завтра. В конце концов, барбакан уже наполовину разрушен.

— Ах так, завтра… Пожалуйста, помогите мне надеть панцирь!

— Зачем? Вы ранены! Вам надо в город!

— Я не чувствую раны. «Почти. По крайней мере, голова не так кружится. Вот только правая рука совсем не ощущается. Не хочу, чтобы солдаты это заметили. Возьму знамя левой рукой. Или мне кто-то поможет?»

— Солдаты, за мной — к стене! Как только моё знамя коснётся стены — наверх!

— Дева жива! Она командует атаку! Все на штурм!

«Сейчас — или никогда. Какое счастье — англичане ушли со стены! Они решили, что мы сдались!»

— Вперёд! Победа с нами! Помогите Деве нести знамя!

— Жанна, позвольте мне взять знамя!

— Да… пожалуйста…

«Ура! Наши уже наверху! Моё знамя на стене! Бой идёт внутри барбакана! Ещё немного — и мы победим! Как бы мне теперь взобраться по лестнице…»

— Жанна, держитесь! Я помогу вам!

— Спасибо, дʼОлон. Мне немного трудновато…

— Жанна, из города идёт подкрепление! Ла Ир и другие капитаны! Пушки из города бьют по Турели! Мост на южный берег подожжён брандером!

«Хорошо, если так. А то я вот-вот упаду. Так капитаны передумали, пришли к нам на помощь?! Как славно! Это победа! Держись, Жаннетт, ещё усилие…»

— Отлично! Пусть Ла Ир атакуют мост! Здесь мы управимся сами!

— Англичане бегут! Они покидают барбакан и крепость! Мост горит, годоны не могут переправиться через реку! Падают в воду, в огонь!

«Не могу радоваться этому. Пусть они враги, опасные и жестокие, и всё же смерть в огне — это чудовищно.»

— Гласдейл погиб! Командир годонов мёртв! Ура! Да здравствует Дева!

«Гласдейла больше нет? Мир праху его. Он был храбрый человек. Даст Бог, англичане теперь уйдут сами из Франции.»

— Солдаты, не убивайте тех, кто просит пощады!

— Жанна, это жестокие англичане! При Азенкуре они нас не щадили!

— Дева приказала — пленных не убивать! Или тебе непонятно?

«Вот и вечер наступил. Надо же, как быстро пролетел день — я и не заметила. А теперь совсем плохо… голова опять кружится, всё вокруг застилается туманом… В ушах звон… Надо поскорее вернуться в город.»

— Пожалуйста, помогите мне… Я боюсь упасть…

— Да! Эй, люди! Помогите Деве сесть в седло! Поддержите её! Она совершила сегодня величайшее чудо, которое только видел мир!

«Хорошо, что справа и слева едут капитаны — поддерживают, помогают мне не упасть. Обидно было бы. Хочется самой въехать в город, не на носилках.»

— Люди, радуйтесь! Турель наша! Годоны убиты! Осады больше нет! Да здравствует Дева Жанна! Слава Орлеанской Деве!

«Люди радостно кричат… вот только слова различить трудно… Шум… Звёзды надо мной… Это фейерверк — или обморок? Поскорее бы добраться до постели… Как же больно…»

* * *

Домреми, конец мая 1429

— Эй, Жак! Привет! Спешишь куда-нибудь?

Так неожиданно обратился к пожилому Жаку Дарк его сосед Поль, отец Эдмона. Неожиданно — потому что с тех пор, как Жанна дала Эдмону от ворот поворот, Поль высокомерно отворачивался от Жака всякий раз, когда видел его на улице. Да, конечно, отец вроде бы не виноват, дочка уж больно своевольная, ну так надо было суметь управиться с ней — хоть розгой, хоть как, только чтоб красоту не попортить. Младшую-то сумели приструнить да замуж выдать за кого хотели, а уж какая была норовистая. Вот и со старшей так же следовало.

Неудивительно, что от такой внезапной почести Жак резко остановился и разинул рот, с недоумением глядя на соседа. С чего вдруг гнев сменился на такую милость?

— Ты, Жак, эта… В общем, ты плохо обо мне не думай. Ладно?

Жаку оставалось только удивлённо выпучить глаза:

— Поль, ты это о чём? Не понимаю. С чего бы это мне вдруг думать о тебе плохо?

— Ну… что Эдмон судился с дочкой твоей. Жаннетт которая. Мы же не знали, что она эта… сам понимаешь. М-да.

— Не знали? Поль, о чём ты толкуешь, никак не пойму? Чего это вы про Жаннетт не знали?

— Ну… эта. Что она и вправду Богом избрана. Для спасения Франции-то, как Мерлин сказал. М-да. А ты что, сам ещё не знаешь? Дали ей армию, дали, вот так оно и вышло. Комиссия проверила её, всё и подтвердила: точно, являются к ней святые и говорят, как да что делать надлежит. Дофин Карл приказал — дать ей армию, вот. И как приехала она в Орлеан, так сразу годонам и задала взбучку. М-да.

Последовала пауза. Поль мялся и почёсывал макушку, а Жак не в силах был произнести хотя бы слово. Наконец, Поль продолжил свой рассказ:

— Монах у нас останавливался, проездом, понимаешь. Переночевать просился, вот мы и разговорились с ним. А ты, выходит, и не знал ничего? М-да. Как твоя Жаннетт взяла Турель, так годоны и разбежались. Бросили под городом пушки, провизию, даже своих раненых. Так что никакой осады перед Орлеаном больше нет. И дочку твою Жаннетт прозвали Орлеанской Девой. Как годонов прогнала, так три дня в её честь празднества шли по всему городу. На улицах светло было от факелов, все танцевали. Люди чуть с ума не сходили от радости. М-да. А Эдмону я, эта, надавал по шее, чтоб глупостей не делал. Ну, бывай. Не держи на меня зла, ладно? Если Жаннетт увидишь — передай: старый Поль с женой кланяются ей, просят не поминать лихом.

Поль уже неторопливо удалился к своему дому, а старый Жак Дарк стоял в смятении, оглушённый, не зная, что и думать об услышанном.

* * *

Руан, май 1429 г.

Скромный епископ Пьер Кошон корпел над бумагами, продумывая проект очередного указа об увеличении налогов, когда знакомый скрипучий голос заставил его обернуться:

— Приветствую вас, ваше преосвященство!

Это был никто иной как граф Уорвик. Кошон проворно вскочил со своего места:

— Здравствуйте, ваша светлость! Добрый день, милорд!

— Шутить изволите, ваше преосвященство? Разве могут быть сейчас добрые дни?!

Его светлость граф Уорвик был в мрачном расположении духа и не скрывал этого.

— О, милорд, я вас понимаю! Вы имеете в виду то, что произошло под Орлеаном?!

Граф горестно вздохнул:

— Именно это. Какая-то девчонка… пастушка. Это не только одно из самых тяжёлых и унизительных поражений английской короны, но и самое непонятное!

— И попахивает колдовством, не так ли? — подал голос одноглазый граф Люксембургский, только что зашедший в комнату. Уорвик кивнул ему:

— Полностью согласен с вами, граф. Хорошо, что вы приехали, нам с вами предстоит долгий разговор, — и англичанин снова обратился к Кошону. — А вы как полагаете, ваше преосвященство? Эта ихняя Дева Жанна — колдунья? Она побеждает с помощью Сатаны? Может быть, проводит чёрные мессы?

— В этом я не уверен. Про чёрные мессы с её участием ничего не знаю. Но еретичка она — вне всякого сомнения!

— Еретичка?! Но ваши коллеги проверили её благонадёжность в Пуатье и остались вполне удовлетворены! — сердито проворчал Уорвик.

— Вы правы. Самое огорчительное — что эту глупость поддержал бывший ректор Парижского университета. Это из-за того, что меня там не было. Однако не всё так плохо, господа! Материалы процесса в Пуатье могут куда-нибудь исчезнуть, перестанут нам мешать… если того захочет архиепископ Франции. Впрочем, он пока, увы, к этому не готов. Но всё может измениться.

— Она и колдунья, будьте уверены! Она заворожила всех французских солдат! Они с радостью умирают, защищая её! — уверенно заявил граф Люксембургский.

— Граф! Мне кажется, вы несколько поспешны, — обратился к нему епископ. — Извините за вопрос: откуда вы это знаете? Ведь бургундская армия ещё не сталкивалась с Девой Жанной?!

— Граф Люксембург прав, могу подтвердить. Но если бы только французские солдаты… Ваша светлость, ваше преосвященство, всё обстоит намного хуже: чуть ли не каждый английский командир мечтает захватить Деву Жанну в плен — и взять её замуж! Вся английская армия твердит о её необычайной красоте, уме и отваге!

При этих словах Уорвика Кошон упал в своё кресло, с изумлением глядя в лицо своему английскому собеседнику.

— Ну, знаете… — выговорил он, едва к нему вернулся дар речи. — Если так, то я ничуть не удивляюсь тому, что произошло под Орлеаном. Да, это колдовство, бесспорно. Но и ересь тоже. Вопрос — что вы собираетесь делать? Вы можете взять её в плен и передать мне, Церкви, для вынесения обвинительного приговора за ересь и колдовство? Будьте уверены — она получит всё, что ей причитается! Если понадобится вынудить её к признанию в колдовстве, я прикажу её пытать! Её сожгут на костре, а пепел будет выброшен в Сену!

— Боюсь, у нас мало сил для этого. Потери Англии под Орлеаном были очень велики. Я просил его высочество милорда Бедфорда собрать в Англии людей — сколько получится, но вряд ли и это поможет. Дева Жанна окружена всеобщей любовью надёжнее, чем стенами крепости.

— Великие завоеватели говорили: осёл, нагруженный золотом, возьмёт любую крепость, — усмехнулся граф Люксембургский. — Может, и не стоит нам так уж возражать против коронации ублюдка Карла? В конце концов, чем он сможет нам помешать? И не будем забывать, что архиепископ Франции — всего лишь человек…

* * *

Задумавшись о настоящем и будущем, Жанна прогуливалась в парке перед королевским дворцом в Блуа. Рана, полученная в бою за Турель, уже почти не беспокоила её, но на сердце лежала непонятная тяжесть. Внезапный шум шагов, донёсшийся сзади, заставил её обернуться. К ней приближался молодой человек — высокий, стройный, светловолосый, могучего телосложения. Лицо его показалось девушке знакомым. «Откуда я его знаю, когда прежде видела? Ах, да. Это ведь он так странно смотрел на меня в день первой аудиенции у дофина Карла. Возможно, этот человек также участвовал в некоторых боях?..»

— Жанна! Извините, ради Бога. Мне нужно так много вам сказать…

— Простите, сударь, кто вы? Мне знакомо ваше лицо, но…

— О, тысяча извинений. Конечно, прежде всего я должен был представиться. Моё имя — Робер дез Армуаз. И…

Робер вдруг замолчал, уставившись на Жанну. Он смотрел так же странно, как и тогда, на аудиенции.

— Да, сударь? Вы хотели мне что-то сообщить?

Робер встрепенулся и внезапно зарделся.

— Простите, Жанна… Если вы не заняты в эти дни, могу ли я умолять вас о чести навестить мой родовой замок?

Жанна смутилась и в свою очередь порозовела. Похоже, Робер дез Армуаз собирается разговаривать вовсе не о войне, не о политике.

— Сударь… право же, мне приятно ваше приглашение, но… Пока моя миссия не выполнена, я не могу позволить себе… то, что вы, возможно, имеете в виду, приглашая меня.

Робер понуро опустил голову:

— Простите, Жанна. Я всё понимаю. Вам не… не до поездки в мой замок. Ещё раз — извините, ради Бога.

Юноша повернулся и пошёл прочь, а Жанна со странным смешанным чувством жалости и горечи посмотрела ему вслед. «Может быть, не следовало ему отказывать? Вдруг он — тот самый… Нет, нет, не моё дело — заводить придворные знакомства. Вот когда выполню свою миссию, короную дофина… да, но тогда ведь я уеду в Домреми… но, может быть, по пути всё-таки загляну в замок Армуаз?»

Глава 3. Луара — река крови

Долина Луары, июнь 1429

Капитан Дюнуа, любимец прекрасных дам, батард Орлеанский, мрачно смотрел на войска, шествовавшие мимо него к крепости Жаржо. Просто какое-то сумасшествие. Эта девчонка… Может, правду говорят, что она волшебница? Ведьма? Или, хуже того, святая? Ведь это уже не война вовсе. Испокон веков мы так не воевали. Раньше было просто: собрали солдат, дали одно-два сражения, победили или проиграли, заплатили жалование войску, распустили его, получили выкуп за вражеских пленных, заплатили за своих — и по домам до следующего похода.

А теперь что? После чудес, случившихся под Орлеаном, армия растёт с каждым днём. Жалование солдатам задерживается — а они этого будто и не замечают. И при этом не грабят. Ведут себя, будто в церкви… хотя — где, когда это французские солдаты с почтением относились к церквам? А вот поди ты — теперь так оно и есть, ходят в церковь, потому что пастушка из Домреми их к этому приучила. И ни малейшего принуждения, никаких наказаний для нарушителей. Ни повешений, ни даже порки. Кто проштрафился — того попросту выгоняют из армии, отбирают оружие… впрочем, таких случаев было с начала похода два или три.

Солдаты будто в ангелов превратились. И местные жители радостно дают продукты и фураж, принимают к себе раненых и больных. Где, когда такое было? Пастушка… впрочем, нет, теперь её так и не назовёшь, графиня Лилий. Хотя официально титул ещё не присвоен, но церемония никого не интересует. Да и герб у неё будет — почти королевский. Так пожелал Карл — на радостях, когда девчонка вернулась из-под Орлеана. И выходит, что теперь она по своему титулу уступает только герцогам.

Нет, это сумасшествие. Безумие, охватившее и французов, и англичан. Теперь уже годоны как огня боятся вступать в бой. Как только видят приближение армии пастушки, то бишь графини Лилий, сразу уносят ноги, бросая пушки и обоз. А что творилось в Орлеане вечером после взятия Турели! Королей так не приветствуют. Жители выбежали на улицы, всё было освещено факелами, орлеанцы плясали, вопили от радости, старались дотронуться до серебристых доспехов своей Девы, её лошади. Жаль, Карл этого не видел, его радость от снятия осады поубавилась бы. Ведь эта Дева, если вдуматься, сейчас кого угодно на трон посадить может. Захочет — объявит себя королевой, армия встанет грудью за неё, простолюдины с ума сойдут от восторга.

Гм… а ведь это мысль. Надо подумать, как бы преподнести её при случае моему венценосному родственнику. Глядишь, и успокоится сумасшествие.

* * *

Жаржо, 12 июня 1429 г.

Солнце ласково поглаживало землю жаркими лучами. Деревья шелестели листвой под лёгкими порывами ветерка. Вот, жужжа, пролетел шмель… Летняя пора — совсем как в Домреми…

— Поверьте, Жанна, мы не сможем взять Жаржо штурмом! Это даже не Турель!

Девушка встрепенулась. К ней обращался маршал де Буссак. Жанне стало неудобно — не вовремя задумалась о родном доме. Тем временем, маршал продолжал:

— Здесь гарнизон — немногим меньше нашего войска. Сюда отступила большая часть тех годонов, которых мы прогнали из-под Орлеана. Ими командуют Суффольк и братья де ла Поль, которым не занимать военного опыта. И пушек у них хватает. Самое правильное, что мы можем сделать, — осадить Жаржо и спокойно ждать, пока у годонов закончатся продукты. — Маршал со значительным видом поднял палец:

— И вот тут-то их численность сыграет с ними роковую шутку! Они начнут голодать и умирать! Настанет день, когда они поднимут белый флаг и на коленях приползут к нам в плен! Суффольк хочет переговоров с Ла Иром, надеется заключить перемирие на две недели — очень хорошо, это верный признак их слабости!

Девушка выслушала собеседника, не перебивала его ни словом, не выказывая эмоций. Де Буссак забеспокоился:

— Жанна, пусть вас не обманывает лёгкость, с которой вы вчера взяли предместья! Вам просто повезло. Ещё немного — и вас могли захватить в плен!

Жанна не стала отвечать, что ей самой вчерашний бой не показался лёгким. Англичан удалось быстро отбросить, но схватка была очень напряжённой. А вот перспектива долгой осады крепости вовсе не радует. Луару следует очистить от годонов немедленно, значит — только штурм.

— Мне очень жаль, маршал. Велите готовиться к штурму.

«Как, это всё? Самоуверенная девчонка! Так старательно втолковывал, объяснял ей — и понапрасну?» — хотя де Буссак не произнёс эти слова, они явственно проступили на его растерянном лице.

Отойдя от маршала, Жанна занялась расстановкой артиллерии. По её приказу, сразу по нескольку орудий в каждом месте устанавливались так, чтобы подавить ту или иную пушку на крепостных стенах. Когда этого удалось бы достичь, пушки следовало перевозить дальше, туда, где неприятельский огонь ещё был силён. Прошло совсем немного времени, и всё было готово, обе армии притихли перед боем.

Жанна взмахнула мечом, и французская артиллерия дружно ударила по крепостным стенам. Английские пушки не остались в долгу. Пороховой дым окутал окружающее пространство, от грохота канонады у людей закладывало уши. В дыму сражения англичане не видели, как на мосту, ведущему к крепости с другого берега Луары, появился небольшой французский отряд. Он тихо убрал несколько часовых, которые, отвлечённые шумом битвы на противоположной стороне замка, слишком поздно заметили опасность. Без единого выстрела отряд подошёл к незащищённому участку стены, где некому было отбить нападение, и вскоре осаждающие очутились внутри английских укреплений.

Тем временем, на другой стороне — там, где кипел основной бой, — английская артиллерия была уже подавлена, и начался штурм стен. Англичане, обескураженные неправильным поведением противника — как же так, атаковать одновременно отовсюду, это не принято! — пытались сопротивляться, сбрасывая камни на штурмующих. Один из таких камней задел Жанну. Бой угрожал затянуться, но…

— Мы окружены! — раздался вдруг вопль среди осаждённых. — Французы в крепости, они атакуют сзади!

Это отряд, вторгшийся в крепость с тыла, уже напал на годонов. Разумеется, те могли собрать силы, смять горстку дерзких храбрецов, но само ощущение того, что французов ведёт в бой «ведьма», парализовало мужество англичан.

— Спасайтесь! Все на мост, пока его не захватили! — послышались крики внутри крепости. Солдаты на стенах дрогнули, побросали оружие, кинулись спускаться внутрь укрепления. Не прошло и минуты, как французы захватили стены и уцелевшие орудия. Внутри крепости началась паника, давка перепуганного гарнизона. Все бросились назад, к мосту. Жанна не препятствовала их бегству, и большая часть англичан вскоре нашла спасение на другом берегу.

Когда бой окончился, командир отряда храбрецов, напавших на годонов с тыла, подошёл к Жанне. Та с улыбкой посмотрела ему в глаза:

— Как ты хорошо кричал по-английски! Годоны сразу приняли тебя за своего. Когда ты успел выучиться их языку?

Молодой парень улыбнулся в ответ, тряхнул головой:

— Когда был в плену у годонов, Дева!

* * *

Окрестности деревни Патэ, вечер 18 июня 1429 г.

Господи… как же это страшно… Святая Екатерина, Святой Михаил и Святая Маргарита! Ну почему нет другого пути к свободе и миру? Почему мы должны сражаться и убивать? У этих людей, погибших сегодня здесь, на поле Патэ, в родной Англии остались семьи, вдовы, сироты… Зачем, почему всё это происходит?

Когда вчера капитулировал гарнизон Божанси, мне казалось, что можно будет обойтись без крови. Я надеялась — ещё немного, и англичане сядут на корабли и вернутся к себе домой. А сегодня…

Можно ли было обойтись без атаки? Если бы англичане просто попросили нас дать им уйти, я бы разве отказала? Да мне ничего другого не надо! Живите спокойно в своей родной стране, и будем дружить через пролив! С какой радостью уехала бы и я сама домой…

Когда Ла Ир сообщил о соединении Фастольфа с Тальботом и остатками гарнизона Жаржо, даже жутко стало. Подумалось — вот, снова они постараются устроить нам Азенкур. Я даже не видела ещё ни разу их страшные частоколы, но Ла Ир так ясно объяснил, что там происходит… И сразу стало понятно, как надо действовать. Просто — кавалерийская атака, раньше, чем подойдёт наша пехота. Правда, я рассчитывала, что Ла Ир всего лишь отвлечёт англичан, не даст им построить частокол, а тут и мы подоспеем. Даже была такая мысль — пусть они хотя бы уйдут прочь, как из Жаржо, вот и хорошо будет. А получилось совсем иначе.

Ла Ир застал их врасплох, да ещё засаду лучников сразу разгромил. Когда мы подошли, воевать уже было не с кем. Ла Ир поступил жестоко? А разве был другой выход? Англичан было очень много, они готовились к нападению. Как должны были поступить наши кавалеристы? По крайней мере, тех, кто не сопротивлялся, оставили в живых. И всё же это слишком страшно — холм, залитый человеческой кровью. Тысячи погибших людей. Враги? Они теперь мертвы, значит, уже не враги. Просто — люди, которых мы убили. Мы убили их вынужденно, не желая их смерти, но они всё равно мертвы, и кровь у них так же красна, как у нас. А ведь придётся ещё убивать. Сколько? До каких пор? Почему англичане не хотят уйти по-хорошему?

Хоть я как капитан и не должна так думать — хорошо всё-таки, что Фастольф увёл часть своих людей. Может быть, наконец-то они сами, по доброй воле покинут Францию.

Английские пленники… Бедные, несчастные люди. Испуганные, дрожащие, не понимающие нашего языка, опасающиеся мести. Многие из них ранены… Как это страшно — оказаться в руках смертельных врагов. Я бы и рада отпустить их, и никакого выкупа не надо, но только как бы не взялись они снова за оружие. Сэр Джон Тальбот… грозный лев, как орлеанцы прозвали его. Никакой он не лев. Усталый человек, покрытый шрамами былых ран. Неужели это он едва не уморил голодом большой город? Не могу в это поверить. Не похож он на злодея, нет же!

Господи, прости павших! Даже если они грешили — прости их! Мне страшно думать, что они, погибшие в бою, не получили возможности обратиться к Тебе.

Что же мне делать дальше? Луара стала французской. Дорога на Реймс, к коронации дофина открыта. Скоро я буду дома. Мне впору радоваться? Я смогу когда-нибудь забыть холм Патэ, залитый людской кровью?

* * *

Руан, 28 июня 1429 г.

— Ваше преосвященство! Как поживаете? — с сочувственной улыбкой обратился граф Жан Люксембургский к епископу Кошону, выражение лица которого трудно было назвать жизнерадостным.

— Заходите, ваша светлость… Плохо, всё очень плохо. Вы, конечно, знаете, что случилось на Луаре. Когда мы месяц назад разговаривали с вами, казалось, хуже быть не может, а вот… Больше у Англии нет армии. Проклятие, кажется, я связался с неудачниками! Да простит мне Господь резкие слова.

— Но ведь я слышал — герцог Бедфорд собрал новую армию?!

— «Армию»? Пять тысяч молокососов! И против них — двадцатитысячное войско этой девки-колдуньи! Что мальчишки смогут сделать там, где не справились опытные ветераны? А Бедфорд… когда, после Патэ, заседал его военный совет, капитаны рыдали в голос. Такого Англия ещё не знала. За полтора месяца потерять три армии! Лишиться того, что было завоёвано в течение пятнадцати лет!

— Помилуйте, ваше преосвященство! Мне рассказывали, что сэр Джон Фастольф увёл с собой две тысячи человек?

— А, правда. Они удрали с поля боя, как последние трусы. Сейчас в Англии их будут судить… во всяком случае, Фастольфа.

— Ваше преосвященство, не отчаивайтесь. У меня для вас утешительная новость. Девица Жанна не будет наступать ни на Париж, ни на Руан. Люди Карла убедили её сначала короновать его.

— Короновать — дофина Карла? Где — в Реймсе? Не понимаю, чему вы радуетесь? Ведь она пойдёт походом по Бургундии! Вы надеетесь её остановить?

— О, нет. До Реймса она дойдёт, вне всякого сомнения, и Карла коронует. Но вот потом… Главное — мы рассчитываем, что успеем укрепить Париж. Если она не сможет захватить столицу Франции, Карлу придётся вступить в переговоры с нами, а значит, армия будет распущена. И вот тогда…

— И тогда девчонка останется без своего сброда. Вы сможете взять её и передать мне. Не так ли?

— Вы совершенно правильно поняли меня, ваше преосвященство!

Глава 4. Коронация

Восточная Франция, лето 1429

Дофин Карл не без опаски рассматривал высокие стены города Труа. Город, где его предала мать, королева Изабелла Баварская, когда заставила своего мужа Карла Простоватого от имени всей страны подписать договор с Генрихом Пятым. Она отдала за англичанина замуж свою дочь, сестру дофина, и признала власть годонов над всей Францией. Предательница. Как гнусно и отвратительно предательство. Тем более — со стороны близкого родственника. Матери. А теперь приходится воевать с родной сестрой и племянником. Впрочем, нет, война с ними почти уже закончилась, остаётся только привести в чувство неразумных бургундцев и их сторонников в Восточной Франции.

Здорово укреплён этот Труа. Неужели графиня собирается взять его штурмом? А ведь точно — собирается, вот уже всю армию расположила для атаки. И получится у неё? Говорят, более мощные крепости взяла за один день — Турель, Жаржо. Так что, наверное, возьмёт и эту. Забавно будет посмотреть. Де ла Тремуйль уговаривал заставить графиню отказаться от штурма, похода, распустить армию, но это он зря.

Во-первых, надо время от времени поразвлечься, а война забавнее любого пира. Правда, и опаснее тоже, поэтому военной забавой увлекаться не следует. А во-вторых, нашего брата Филиппа Бургундского привести к покорности не помешает. А то уж очень много он о себе возомнил. Наверное, думает, если англичане победят, то уедут к себе на остров, и он будет здесь править в своё удовольствие. Уже не победят. Все говорят, что после разгрома при Патэ у них не осталось сил, даже под боком у них Нормандия бунтует. Так что, брат Филипп Добрый, не помешало бы тебе перейти на мою сторону, пока я не разозлился. Де ла Тремуйль уверяет, что бургундцы заплатят хорошие деньги, чтобы войну прекратить, но меня не надует: если я коронуюсь в Реймсе, они раскошелятся куда щедрее. Так что пока лучше повоюем.

Удивительно, как безропотно армия слушается графиню. Капитаны, командиры, солдаты — все как один выполняют её распоряжения. И ведь не поймёшь, зачем она требует то да это. А ничего — получается у неё. И города бургундские сдаются один за другим, едва только видят её. Вот этот, Труа, первый заартачился. Молодчина графиня. Надо как-нибудь наградить её, прежде чем она вернётся в свой Домреми. Что бы такое придумать? Деньгами, конечно, жалко. Впрочем, денег она не требует, это хорошо. Титул я ей уже обещал. Наверное, поторопился, надо было сначала короноваться, а уж потом — титул ей. Ладно, я её потом спрошу, чего она сама захочет, авось ничего обременительного.

Жалко, что она чересчур святая да озабоченная войной. Она такая хорошенькая. Неплохо бы с ней попробовать вещи поинтереснее, чем походы, осады да штурмы. И ведь не объяснишь, что в ней такое особенное. Да, фигурка, ножки, личико — загляденье, спору нет, но этого добра и у других хватает. К тому же у неё волосы острижены коротко, а поди ты — и не портит её это. И мужская одежда тоже. Даже напротив — лучше видно, какие у неё ноги длинные да стройные. Эх, графиня, сделать бы так, чтоб англичан прогнать, бургундцев усмирить, но ты после этого никуда не уехала… а ещё — переоделась в нормальное платье, хотя бы вроде того, в котором была, когда мы познакомились… да чтоб святости своей поубавила…

— Ваше величество! Вам лучше уйти отсюда! Сейчас начнётся штурм!

Да? Уже? Ладно, ухожу. Вот здесь мне посидеть можно? Жалко, отсюда не очень хорошо видно, что происходит возле стен. Солдаты суетятся, таскают то-сё, лестницы какие-то длинные, наверное, чтобы на стены взбираться, машины всякие, катапульты диковинные подвозят, мешки набитые чем-то вроде песка, хворост. Мешки-то зачем? А, наверное, в ров сбросят, чтобы легче было на стены лезть. Забавно, все стараются для меня. Приятно, чёрт возьми!

Эге! Все замерли, застыли, притихли. Что — сейчас начнётся, да? Может, мне ещё дальше отойти? Ладно уж, не увижу веселье, зато безопаснее. Графиня вышла к стене, подняла меч…

Ой! Что это? На стене машут чем-то белым. Белым флагом. Что это значит? Открывают ворота. Они что, сдаются? Испугались, да? Вот забавно. Эх, жаль, не пришлось штурм посмотреть. Ладно, может, ещё доведётся.

* * *

Поход армии Жанны Дарк на северо-восток от Блуа, через бургундские владения, оказался неожиданно лёгким. Это было тем более удивительно, что во время двух предыдущих кампаний бургундцам почти не был нанесён урон. Правда, французская армия под знаменем Девы росла день ото дня, и всё же отсутствие сопротивления со стороны противника даже обескураживало капитанов. Закрадывалась неприятная мысль — не кроется ли за этим некая ловушка? Однако армия шла всё дальше, крепости и города сдавались без боя один за другим, и владения французской короны росли, будто тесто на дрожжах.

Злосчастный Труа, главный город Шампани, один из оплотов бургундцев, где ожидалось жестокое сопротивление… а вместо этого — капитуляция без боя, перепуганные именитые горожане, сумасшедший монах, который при виде Жанны завопил, что она одержима бесами, рассмешил её, принялся «изгонять бесов» из девушки — и вдруг пал перед ней на колени с криком «Святая!».

Шалон, где сразу после капитуляции города Жанна наткнулась на нескольких жителей Домреми и разговорилась с ними. Они почему-то спросили её, боится ли она чего-либо, и Жанна ответила: «Я боюсь только измены». Почему она так сказала? Разве у неё был повод опасаться чьего-либо предательства? Не имела же она в виду неразбериху, случившуюся три месяца назад на подходе к Орлеану. И наконец, цель путешествия, венец побед — Реймс, где сторонники бургундцев тщетно пытались убедить горожан сопротивляться армии Девы. Как и прежде, французы беспрепятственно вошли в город, и сразу же архиепископ Реньо де Шартр отправился принимать Реймский собор. А назавтра была назначена коронация.

* * *

Сопровождаемая дʼОлоном, Жанна в задумчивости шла по центральной площади Реймса, когда вдруг…

— Жаннетт! Доченька! Милая! Это ты?!

«Кто это?! Отец… Дядя… Вы здесь?! Отец, сможешь ли ты простить мне уход из дома?»

— Доченька моя Жаннетт! Умоляю, прости меня, дурака старого, за то, что я тебе наговорил тогда! Я ведь не понимал, что у тебя такая миссия — спасти Францию! Хочешь — на колени встану?

— Нет, отец, пожалуйста! Так ты на меня больше не сердишься?!

— О чём ты, милая дочка?! Ты была во всём права! Это я ошибался, когда пытался помешать тебе! Я так рад, что ты меня простила!

«Я — простила своего отца? За что?»

— Доченька, вся наша деревня так гордится тобой! Ты спасла Орлеан, всю нашу страну! Ты коронуешь короля! Какое счастье!

— Отец, расскажи, как там все наши? Мама? Катрин?

— Мама немного приболела. Ничего опасного, но она не смогла поехать с нами. Катрин вышла замуж за Колена, мэра Грё, с тех пор я с ней не виделся… гм… ты знаешь, какой у неё характер.

— Надеюсь, с ней всё хорошо…

— Да… я тоже на это надеюсь. Доченька, ты поедешь с нами домой?

— Да, отец, конечно! А по дороге заглянем к Катрин! Шампань теперь наша, можем ехать, куда хотим! Завтра утром и отправимся, ладно? Вы меня подождёте? Вы где остановились? Не хотите поселиться у меня?

— Что ты, Жаннетт, не надо! Мы остановились у знакомого, он нас принял с почётом, а там рядом с тобой важные вельможи, лучше нам быть от них подальше. К тому же — всего-то до утра. Доченька, дорогая моя, я так рад, что ты вернёшься! Вся деревня будет счастлива! А уж женихи, парни наши… о-о… ты не представляешь, как они по тебе сохнут! Ты ведь всегда была самая красивая, а теперь ещё и прославилась! Доченька, а правда, что ты — графиня?

— Да, отец, король обещал сделать меня графиней Лилий. А ты, кажется, станешь графом… если я ничего не путаю.

— Я — граф? Ой, как хорошо! А поместье графское нам дадут?

— Отец, зачем нам поместье? Мы так замечательно будем жить в Домреми! Извините, отец, дядя, дорогие мои, мне сейчас надо идти в Собор. Приходите ко мне сразу после коронации! А завтра утром все втроём поедем домой!

— Да, доченька, дорогая, иди — и да благословит тебя Бог! Какое счастье, что у меня такая девочка славная!

* * *

Свершилось: моя война окончена. Она продлилась три месяца, нет: полгода назад я покинула родной дом — и всё, хватит. Отныне Карл — коронованный, миропомазанный властитель Франции, ему и защищать свою страну. Наконец-то я смогу поехать домой. Домой… Господи, какое счастье! Не могу дождаться утра.

Я ничего не забыла? Прошение об отставке подала, король его подписал, я больше ничего не должна сделать? Хорошо-то как. Сразу по приезде домой переоденусь в нормальное платье. Ах, я так мечтала раньше о том платье, которое мне дала королева Иоланда для первой аудиенции у Карла… да ладно, сошью себе сама не хуже. Отец приехал, и дядя тоже — вот здорово! Отправимся теперь домой вместе. А что, если заехать по дороге в замок Армуаз? Да, сделаем крюк, но… это ведь не страшно? Почему-то хочется увидеться с Робером. Неужели он мне понравился? Пожалуй, да. А кто мне больше нравится — Робер или Эдмон? Эдмон, конечно, простой крестьянин, ну так ведь и я сама, сказать честно…

Не умею себя вести при дворе. И… за столом. Не знаю толком, как ложки с вилками держать надо. Сегодня на праздничном обеде неудобно было. Кто-то позади даже начал хихикать. Хорошо, король Карл сурово посмотрел туда, смешки сразу прекратились… а всё равно неприятно. Чужая я для них всех. А знает ли Робер, что у меня манеры… того… не очень подходящие для благородной дамы? Он ведь меня всего пару раз и видел при дворе. Ну, может, ещё в бою. Я ему не разонравлюсь, если начну неправильно кушать за столом? Может, всё-таки не засматриваться на Армуаз, а вернуться к своим? Улыбнусь Эдмону, извинюсь перед ним, надеюсь, он поймёт… Или всё-таки попробовать с Робером всерьёз? Ой, да у меня, кажется, глаза разбегаются на радостях.

Жаль, что отец и дядя не захотели переночевать у меня. А может, мне следовало пойти к ним? Так я ведь пока на службе, должна быть рядом с королём, моя отставка вступает в силу только завтра с утра. Какой хороший у нас король Карл! И почему это он мне сперва не понравился? Мало ли у кого какие недостатки. До того было приятно, когда он сегодня сказал: Жанна, проси чего хочешь! И так удивился, что я всего лишь попросила отменить подати для Домреми. А чего мне хотеть? Разве что замуж… но это же не к нему, да и немножко рановато, какое-то время подождать надо, понять, кто мне больше нравится — Робер или Эдмон. А так, без податей, всей нашей деревне хорошо будет. Правду сказать, я бы с радостью отменила налоги для всей Франции… но, говорят, это никак нельзя. А кроме податей, главное моё желание уже выполнено: Франция отныне вне опасности.

Хм, забавно получилось. Я как-то раньше не задумывалась, что ведь Домреми находится в Шампани, а не в Лотарингии. «Францию спасёт девушка, пришедшая из дубовых лесов Лотарингии.» Получается, Мерлин имел в виду не меня, когда делал это своё предсказание? Впрочем, какая разница? Франция на пути к свободе, а откуда я пришла, не имеет значения.

Святая Екатерина… Святой Михаил, Святая Маргарита… спасибо вам за то, что вы дали мне эту миссию! Я так счастлива теперь! Всё хорошо и замечательно! Ещё немного — и Франция будет совсем свободна! Я еду домой! Еду домой — с отцом и дядей! Мы едем по свободной Шампани! Как хорошо дома! Как там Катрин? Ладит ли с мужем? Она такая красивая, муж должен её любить. Наверное, скоро у них детки родятся. Племянники мои… А мне вдруг своего ребёночка тоже захотелось… мальчика… или девочку? А может, и мальчика, и девочку? А вдруг Эдмон уже женился? Если он так хотел быть со мной, поехал бы с нами на войну, и завтра бы уже возвращались вместе.

Англичане… простите меня, пожалуйста, я не хотела гибели ваших солдат. Я, наверное, никогда забуду кровавый холм Патэ. Английские матери… вдовы, дети-сироты… Я собираюсь домой, а их мужчины никогда не вернутся в свои семьи. Почему так несправедливо? Как это грустно. Я виновата перед ними… но что мне было делать? Почему они сами не удержали своих мужчин, когда те собирались на войну в далёкую Францию?

* * *

Когда Жанна проснулась, было уже светло. Вот и наступило то самое, долгожданное утро. Утро последнего дня войны Орлеанской Девы. Утро, когда она отправится домой, чтобы снова стать простой деревенской девушкой. Ах, как бьётся сердце в предвкушении! Через несколько минут встретиться с отцом и дядей, сесть на лошадей и отправиться втроём домой… Или нет, может быть, всё-таки сперва заехать в Армуаз? Как об этом сказать отцу? «Папа, сир Робер дез Армуаз пригласил меня в свой замок.» Так прилично, отец с дядей поймут правильно? В конце концов, что тут такого — принять приглашение от рыцаря? Всего лишь посмотреть его замок. Пусть Робер с моими близкими познакомится. Мало ли, вдруг они ему не понравятся своими манерами, вот тогда и посмотрим, что Роберу важнее — Дева Жанна или придворные реверансы. Итак, решено: едем сперва в Армуаз, а… а потом оттуда — в Домреми? А вдруг мне в Армуаз понравится… Вдруг Роберу и родные мои подойдут, и манеры наши… и что, я захочу остаться в Армуаз? С Робером… насовсем… Бедный Эдмон, какие мысли меня посещают, а ведь я ещё не побывала в Армуаз.

Кто это скачет сюда? Королевский герольд? Ко мне?

— Ваша светлость! Срочное послание от его величества короля! Он просит вас не уезжать, остаться капитаном армии!

«Как это — не уезжать? Я ведь уже собралась! Мы с королём обо всём договорились!»

— Я не понимаю! Король вчера подписал мою отставку!

— Да, но его величество пришёл к выводу, что лучше вас никто не сможет командовать армией!

«Вот ещё новость! А как же он сам? Я не понимаю, зачем его короновала, если всё остаётся по-прежнему? Получается, прав был де Рэ, когда после Патэ предлагал наступать на Руан? По крайней мере, уже избавили бы тамошних жителей от казней…»

— Ваша светлость, вы не могли бы забрать своё прошение об отставке?

«Как же так? Мне воевать дальше? А когда я поеду домой? И в Армуаз? Я не смогу уехать сейчас с родными?»

— Ваша светлость, если вы всё-таки решите уехать, то король просил вас перед отъездом зайти к нему!

* * *

Когда Жанна подходила к королевским покоям, она увидала королеву Иоланду в компании капитанов. Её величество встрепенулась и всплеснула руками:

— Жанна! Милая моя девочка! Неужели вы нас покидаете?

— Да, ваше величество. Я выполнила свою миссию, теперь мне на войне делать нечего. Я уверена, его величество прекрасно справится с командованием армией. И ещё… ваше величество, нельзя ли мне забрать с собой то самое платье — помните, в котором я впервые была на аудиенции у короля?

— Жанна! Ну нельзя так! Я к вам привыкла. И Карл тоже. И все наши друзья. Конечно, я прикажу доставить вам то платье, но… Почему вы не хотите остаться с нами? Зачем вам деревенская глушь, скукота? Во дворце так хорошо!

«Почему обязательно глушь? Не так плохо в Домреми, всю жизнь рада была бы прожить там, если бы не война. И потом… мало ли, вдруг что-то получится с Робером…»

— Ваше величество! В этой глуши я родилась и выросла. Глушь Домреми — моя родина, ради которой я сражалась. И… всё, что я сделала, было именно для того, чтобы вернуться в эту самую глушь и отныне спокойно жить там.

В разговор вмешался Ла Ир:

— Милая Жанна! Мы все — я, де Рэ, де Ксентрайль — очень просим вас остаться!

Девушка растерялась. Неужели все будут сейчас уговаривать? Как же быть?

Словно на помощь к уговаривающим, из спальни появился сам король:

— Дорогая графиня! Надеюсь, вы согласитесь отменить своё прошение об отставке? Я могу по-прежнему считать вас своим капитаном? Пожалуйста, выполните просьбу короля Франции! Я буду вам чрезвычайно признателен!

«Неужели без меня французская армия не сможет воевать? Что мне делать?»

— Дорогая графиня! Вчера вечером наш славный Ла Ир предложил, чтобы вы возглавили наступление на Париж. И я считаю, что лучшей кандидатуры нам не найти. Требуется одно — чтобы вы отменили своё прошение об отставке. Это возможно? А потом, как только мы возьмём столицу, сразу двинемся на Руан — и Франция свободна!

«Мы будем наступать на Париж, на Руан? Тогда… может быть, действительно, ещё несколько недель потерпеть?»

Жанна не без грусти вздохнула:

— Да, ваши величества, дорогие друзья, если мы идём сейчас же на Париж, я готова отменить своё прошение об отставке.

«Как жаль, я не поеду домой — с отцом и дядей…»

Глава 5. Веселье его величества

Центральные районы Франции, август 1429 — май 1430

— Ваша светлость! Мы атакуем или нет?

Жанна растерянно смотрела на частоколы, уже выстроенные англичанами на холмах Монтепилуа. Те самые страшные частоколы, которые погубили французские армии при Креси, Пуатье и Азенкуре. При Патэ их строительство удалось предотвратить, сухая почва подвела тогда англичан, задержала их, и результат сражения говорил сам за себя. А на сей раз — англичане опередили. Как же поступить? Несколько частоколов удалось разбить пушечным огнём, но скомандовать солдатам в атаку Жанна так и не решилась. Осмелевшие англичане сами предприняли нападение на один из французских отрядов и, хотя были отброшены с потерями, сумели захватить несколько десятков пленных, которых тут же убили, а головы их насадили на колья. Разозлённые французы в ответ закололи захваченных англичан — раньше, чем Жанна заметила происходящее и успела вмешаться.

Всё не так. Наша армия не вправе убивать пленных, даже в ответ на такое же поведение противника. Что вообще происходит? Как быть? Атаковать страшные частоколы? Все капитаны единодушно говорят — нет, нельзя. Похоже, они правы. А как действовать? Обстреливать их часами напролёт, один за другим? Удивительно, но под Турелью и Жаржо было гораздо легче, хоть там англичан прикрывали высокие каменные стены.

Вообще этот поход какой-то странный. Зачем меня уговаривали остаться в армии? Ведь меня капитаны уже и не слушают вовсе. Решения принимает король. Надо признать, командует он довольно хорошо. Я бы, по привычке, отправилась сразу штурмовать Париж, и неизвестно, как бы дело обернулось. А король обошёл столицу и прежде всего занял много небольших городов, важных крепостей. Руси, Ванн, Лан, Суассон, Шато-Тьери, Монтмирай, многие другие — все они теперь наши. Я даже сперва не поняла, зачем он это делает, и вдруг оказалось, что мы уже окружили Париж со всех сторон. Чем не осада? Да… командует армией он хорошо. Но я-то ему для чего?

А откуда взялась английская армия? Ещё полтора месяца назад её не существовало. Бедфорд так быстро собрал силы? Невероятно. Зачем же англичане с ним пошли? Разве они там, в Лондоне, не знают, что произошло с их братьями на Луаре? Им мало крови? Не жалко собственных жизней?

— Ваша светлость! Так атакуем мы или нет?

Жанна вздрогнула, очнувшись от размышлений.

— Нет, конечно, нападать сейчас нельзя. Ладно. Попробуем пушками разрушать частоколы один за другим.

* * *

— Ваше величество! К вам посланник от герцога Филиппа Бургундского!

Лакей подобострастно склонился перед новоиспечённым королём Карлом Седьмым. Тот лениво зевнул. Несколько секунд поколебался: а стоит ли говорить с бургундцем?

— Ну ладно. Впускай его.

В комнату вошёл смущённый посланник. Карл ледяным взором уставился на него. Бургундец немного потоптался и склонился, совсем как лакей до него:

— Ваше величество! Прежде всего, позвольте поздравить вас с коронацией, которая так долго откладывалась!

«То-то же, „ваше величество”. Поняли, наконец, кто тут хозяин?»

— Да. Спасибо. Выкладывайте, что там у вас?

— Ваше величество! Ваш брат Филипп просит вас прекратить боевые действия против Бургундии!

— Ещё чего. Вы же дружите с англичанами. Хотите мира — для начала отдавайте Париж, тогда и поговорим. А впрочем, можете не отдавать, на днях мы его сами и так возьмём.

— Ваше величество! К чему кровопролитие?! Мы же все — французы! Бургундцы любят вас и рады назвать своим королём! Но сдать Париж мы пока не можем, ведь иначе на нас нападут англичане!

— Не нападут. Мы их бьём день за днём. Сейчас у них пока остаются Нормандия, Фландрия и Ла Рошель, а скоро и этого не будет. Так что бояться англичан вам нет необходимости, хе-хе.

— Ваше величество! Ваши верноподданные бургундцы просят о перемирии! В знак преданности мы просим вас принять скромную сумму в десять тысяч золотых ливров!

«Ч-что? Десять тысяч золотых ливров?! Да это же цена пяти графств! Нескольких десятков городов! Да, есть смысл обдумать такое предложение.»

— Что же… пожалуй, об этом можно поговорить. Итак, вы мне платите деньги, и я отвожу армию.

«Пожалуй, даже распущу её. Раз мы не больше воюем, незачем кормить такую прорву дармоедов. Но бургундцам об этом знать пока ни к чему.»

— Ваше величество, а нельзя ли сперва отвести армию от Парижа, а потом уже мы внесём деньги?

«Ах ты, наглец!»

— Нет! Деньги вперёд!

Бургундец слегка вздрогнул:

— Хорошо, ваше величество. Если не трудно, пожалуйста, подпишите вот этот договор!

И посланец протянул королю Франции гербовую бумагу, на которой уже стояла подпись герцога Филиппа Доброго. Карл Седьмой прочитал, немного поколебался. «Здесь же и написано — сперва деньги, потом отвод армии. Так о чём я с ним спорил? Он меня за нос водил? Может, у него при себе ещё и другой текст договора? Обыскать бы тебя, верноподданный…» Однако крыть было нечем, да и не хотелось. Уж очень привлекательно маячили обещанные бургундцами горы золотых монет.

Карл Седьмой ещё раз тяжко вздохнул, нехорошо помянул в мыслях коварство бургундцев и подписал столь вожделенную ими бумагу.

* * *

Полуночная тишина в осаждённом Париже нарушалась только мерными шагами бургундских патрулей и бряцаньем их оружия. Люди, кравшиеся в темноте к городским воротам, двигались бесшумно, а тёмные одежды надёжно скрывали их в темноте от посторонних глаз.

Люди, кравшиеся к городским воротам, намеревались открыть их, чтобы впустить в город армию Орлеанской Девы. Заговорщиков было не более десятка. Хватит ли, чтобы справиться с охраной ворот? Так не хочется, чтобы завтра французская армия шла на штурм. Разумеется, Дева Жанна возьмёт этот город, как и все другие до него, но сперва произойдёт битва, одним французам придётся убивать других, в городе неизбежны разрушения. Так что лучше пусть сейчас получится.

Вот они — ворота. Пятеро стражников, это немного, хорошо. Солдаты выглядят настороженными. Ладно, отвлечём вас… вот этот камешек — бросить на десяток ярдов вправо… ага, встрепенулись, побежали проверять… а там наши. Всё, только зазвенело оружие — и уже тишина. Молодцы, справились. Теперь — к воротам! Ребята, взялись вместе вот за этот ворот, он тяжёлый, осторожно поворачиваем…

— Эй! Кто там у ворот? А ну стой!

Что такое? Патруль? Как же так — он ведь проходил пять минут назад, почему вдруг теперь? Не время выяснять, сейчас — врассыпную!

— А ну стойте! Эй, все солдаты сюда, здесь шпионы колдуньи!

Подоспевшая городская стража успела схватить только двоих человек, остальные вовремя разбежались. Эти двое никого не выдали под пытками.

* * *

— Жанна, дочь моя! Нехорошо, что вы назначили атаку Парижа на день Богородицы! Нельзя ли отложить хотя бы до завтра?

— Отец Паскерель! Наверное, вы правы, но даже один день может стоить жизни многим хорошим людям. А кроме того…

— Что, дочь моя?

— Нет… ничего.

«Так не хочется объяснять ему, что завтра и ещё несколько дней у меня будет болеть голова.»

— Жанна! Герцог Алансонский построил мост через Сену и уже переправляется на другой берег! Может, переждём со штурмом — вдруг он оттуда легче справится?

— Нет, Жиль, мы не можем на это рассчитывать. Штурм нужен хотя бы для того, чтобы отвлечь гарнизон от отряда герцога. Сейчас начнём, будьте готовы.

— Эх, жаль, что у наших ребят ночью не получилось…

— Смелые люди. Мы должны взять Париж уже для того, чтобы попробовать спасти их от пыток и гибели. Внимание… огонь!

Десятки пушек дружно ударили по городским стенам. В ответ заговорила бургундская артиллерия. Ладно, это не впервой, не страшно. Под ядрами, посылаемыми французскими пушками в верхнюю часть стен, камни кладки расшатывались, то и дело обваливались, открывая замаскированные крепостные орудия и лучников-бургундцев. Ещё немного — и можно идти на приступ…

— Кто меня любит — за мной!

Подняв меч, Жанна бросилась к стене. Обгоняя её, крича на ходу, бежали сотни солдат с осадными лестницами в руках. Многие падали, сражённые ядрами и стрелами бургундцев, но человеческая масса у подножия стен стремительно нарастала. Вот уже мешки с песком сброшены в ров, лестницы установлены, люди начали взбираться вверх…

Ещё немного — и баррикада, прикрывающая основную стену, взята…

Внезапно что-то ударило с силой Жанну в бедро. Железная стрела. Арбалетный болт пробил доспехи. Как под Турелью. Жанна не устояла, опустилась наземь…

— Дева ранена! Все назад!

— Нет, нет, не прекращайте атаку! Ещё немного — и Париж в наших руках!

— Эй, солдаты! Его величество приказывает прекратить огонь! Её светлость графиню Лилий несите на руках, осторожнее,! Эй, лекаря сюда, живее!

Жанна, сопротивляясь дурноте, в отчаянии смотрела на своих солдат, отходивших от стен города. К глазам подступали горькие слёзы. Как же так? Ведь победа была так близка. Париж можно было, можно было взять…

* * *

Дождь лил как из ведра, словно оплакивая поражение армии Жанны Дарк под Парижем. Впрочем, армии уже не существовало, король распорядился распустить её. Жанна, немного оправившаяся после ранения, явилась к нему:

— Ваше величество! Раз вы распустили армию, то и я могу ехать домой?

— Что? О нет, Жанна. Вы нужны мне здесь. Как вы себя чувствуете? Надеюсь, рана уже не болит? У вас такие красивые ноги, жаль подставлять их под стрелы… Армия распущена, потому что мне нечем платить жалование солдатам. К тому же с бургундцами заключено перемирие на четыре месяца. Вы его чуть было не нарушили своей атакой города, хе-хе…

«Перемирие? Какое ещё перемирие? Почему? Зачем оно нужно?»

— Ваше величество, я не понимаю! Когда мы с вами говорили о возможном перемирии, и не на четыре месяца, а всего на две недели, я возражала, и вы сказали, что отказываетесь от него! Почему мне никто не сообщил, что перемирие заключено? Я не желаю нарушать данное вами слово!

— Не волнуйтесь, Жанна, всё получилось как нельзя лучше. Немного проучить бургундцев не мешало. Если бы вы знали, как они перепугались, увидев вашу атаку!

«Бургундцы — перепугались? И ради этого мы шли на штурм? Для этого погибли десятки моих солдат, отважные горожане, пытавшиеся открыть нам ворота?»

— Милая графиня, всё замечательно! Перемирие с Филиппом Бургундским даёт нам повод рассчитывать на очень выгодные условия мирного соглашения с ним! Бедфорд, которого мы здорово проучили у Монтепилуа, занят нормандскими делами, сидит в Руане, в своём замке Буврёй, не смея высунуть нос. Армию мы сможем набрать заново в любой момент, если понадобится. Однако вы — наш лучший капитан, и я желаю, чтобы вы оставались при мне… при дворе. Пожалуйста, чувствуйте себя здесь как дома. Отдыхайте, веселитесь, развлекайтесь! И… нельзя ли, чтобы вы переоделись, наконец, в женское платье?

— Ваше величество! Капитану французской армии не подобает одеваться по-женски. Однако, как только вы отпустите меня в Домреми, я сменю платье.

Карл Седьмой с досадой закусил нижнюю губу. «Первая атака, похоже, не удалась. Но ведь главное — прекрасная Дева Жанна никуда не едет, остаётся с нами, значит, торопиться со штурмом незачем, и можно перейти к правильной осаде…»

* * *

Ноябрь 1430, Бурж, королевская резиденция

В темноте за окном мела пурга. Жанна задумчиво смотрела, как падают снежинки в тусклом свете одинокого уличного фонаря. Скоро Рождество. Ах, если бы быть сейчас дома, с родными… Как хорошо было проводить зимние вечера в уютном домишке Дарк… Война закончена, по крайней мере, король так полагает, но почему-то не хочет отпускать домой Деву. Да и ведёт себя при встречах как-то странно…

Неожиданно для самой себя девушка вздрогнула: в дверь комнаты постучали.

— Да! Входите!

— Добрый вечер, Жанна! — Маргарита Ла Турульд, жена Рене де Булини, королевского генерального советника финансов, со смешанным выражением восхищения и робости смотрела на свою прославленную гостью, протягивая ей какой-то предмет. — Госпожа де Монтеруа просила, чтобы вы потрогали эти её чётки. Можно?

Жанна не смогла сдержать улыбку. Вот уж три недели как они знакомы, а Маргарита всё ещё обращается на «вы».

— Милая Маргарита, потрогайте их сами! Уверяю вас, от вашего прикосновения они будут так же хороши, как от моего!

Однако молодая женщина смотрела просительно, и Жанна уступила. Взяли в руки чётки, погладила их. Задумалась. Улыбка быстро сошла с её лица. Маргарита присела в кресло и вздохнула.

— Жанна, простите… вы чем-то огорчены?

Девушка слегка вздрогнула. Вот уж ничего нельзя скрыть от людских взглядов.

— Нет… ничего особенного.

— Мне показалось, вам не понравилось у лейтенанта Лесли.

«Это она про молодого шотландца, у которого мы гостили вчера? Неужели моя реакция была так заметна?»

— Нет… просто меня огорчило то, что он рассказал про Уоллеса, шотландского героя.

— Да, вы правы, Жанна. Погибнуть молодым…

— Дело даже не в этом. Не понимаю, как шотландцы могли его предать. Почему?

— Они боялись, что англичане возьмут верх…

— Это их не извиняет. Уоллес сражался за весь шотландский народ, заплатил своей кровью за свободу страны. И этот народ его предал из трусости.

Маргарита смущённо опустила глаза.

— Вы так удивительно говорите, Жанна, что самые знакомые вещи вдруг предстают совсем иначе. Мне казалось, что шотландцев можно понять: они были слабы, разобщены, а англичане так жестоки. А вы заговорили об этом — и я опять сомневаюсь…

Жанна постаралась улыбнуться, тронула Маргариту за левое запястье:

— Оставим это. Слава Господу, французы никогда не поступили бы так, как шотландцы с Уоллесом.

* * *

Март 1430, Сюлли-на-Луаре, королевский дворец

Будучи не в силах вести пустые разговоры с придворными, Жанна гуляла в саду, раздумывая, не уехать ли всё-таки в Домреми. «Ведь король, по сути, нарушил своё обещание, сорвал штурм Парижа. Зачем он это сделал? Ходят слухи о каком-то бургундском золоте, на которое отстраивается дворец, организуются балы. Конечно, это всего лишь слухи. Но как это может быть: на армию денег нет, из-за этого она распущена, а на дворцовые балы и развлечения хватает? Сейчас вместо армии осталось всего несколько отрядов: мой, Дюнуа, Ла Ира, де Рэ и де Ксентрайля. Правда, англичане не пытаются наступать, не смеют высунуть нос из Нормандии, но ведь там они, как и прежде, каждый день убивают французов. А бургундцы открыто готовятся к захвату Компьени.»

— Милая Жанна! Подпишите, пожалуйста, этот документ!

Жанна невольно вздрогнула: к ней приближался её духовник, державший какую-то бумагу и чернильницу с гусиным пером.

— Да, сейчас, отец Паскерель. А что это такое?

— Это — ваше обращение к богомерзким богемским еретикам, которые называют себя гуситами. Вы требуете от них немедленно сложить оружие и предать себя в руки святой католической церкви.

— Да? Они, значит, так называют себя — гуситы? Какое странное прозвище.

— Они так назвались, потому что поклоняются порождению дьявола, еретику, которого звали Ян Гус! Его казнили пятнадцать лет назад, сожгли на костре за преступную ересь!

Девушка содрогнулась. «Ян Гус… казнён на костре? За что — за ересь? Какой ужас… Несчастный человек.»

— Подождите, отец Паскерель… я что-то припоминаю. Это не их ли называют также таборитами? Это они первые придумали устанавливать пушки на телегах, верно? Смелые, находчивые, сообразительные люди!

— Жанна, это гнусные еретики! Почему вы не подписываете?

Жанна холодно отстранила протянутую ей бумагу:

— Сожалею, отец Паскерель. Я сейчас очень занята. Заканчивается перемирие с бургундцами, мирные переговоры в тупике, и нужно готовиться к возможным неприятностям. Но самое главное… простите, я не понимаю, что плохого табориты сделали Франции.

* * *

— Матушка! Умоляю, помогите мне! Король совсем не любит меня! — с этими словами обратилась, рыдая, молодая королева к Иоланде, едва войдя в её покои.

— Девочка моя! Отчего ты плачешь? С чего ты взяла, что Карл тебя не любит? Лучшее доказательство любви — дети, а с этим у вас всё в порядке!

— Нет, матушка! В последнее время король совсем не бывает со мной! Он словно с ума сошёл, ищет встреч с этой… Девой Жанной. Матушка, почему так? Ведь я красивее её! У неё даже волосы короткие! Неужто правду говорят, что она ведьма? Вдруг она заколдовала, приворожила короля? Почему мой муж ходит за ней, вместо того чтобы отправить её обратно в деревню?

Иоланда смутилась. Не стоит объяснять дочери, кто именно, помимо короля, не захотел отправлять Жанну в Домреми. А может, и правда? Зачем держать её при дворе? Война уже почти выиграна, не сегодня-завтра бургундцы сдадут Париж, а англичанам воевать нечем, некем. Да, но… вдруг теперь Жанна не захочет в деревенскую глушь? А то хуже — уедет, а потом вернётся? Не отправлять же её в ссылку. М-да, проблема.

— Хорошо, доченька. Я подумаю, что можно сделать, чтобы Карл оставил мысли о Деве Жанне.

* * *

Март 1430, Блуа

— Милая графиня! Почему вы так редко бываете у меня в последнее время?

Жанна обернулась на голос: из-за кустов заросли, среди которых она так любила прогуливаться, выглядывал король Карл. Вид у него был какой-то… весёлый? Да, пожалуй, но и…

— Ваше величество, простите, я не понимаю, почему мне нельзя уезжать из Блуа. Если в Домреми я не могу ехать из-за того, что война до сих пор не окончилась, то мне следует быть там, где идут бои. Бургундцы собираются идти на Компьень, вот-вот туда прибудут и англичане, значит, моё место там. Почему вы меня не отпускаете ни домой, ни в армию?

— Потому что… милая Жанна… видите ли… — король говорил как-то запинаясь через слово, смотрел в сторону, приближался к девушке неуверенным шагом. Что-то заставило Жанну насторожиться. Уже несколько раз король позволял себе… правда, он неизменно уверял, что пошутил, но сейчас бы этого очень не хотелось. Тем более что никого поблизости не видно. Уйти? Покинуть парк? Уехать из Блуа? Сбежать от своего короля? Как глупо…

Тем временем Карл оказался совсем рядом с девушкой. Его щёки зарделись, по лицу блуждала странная ухмылка, он по-прежнему избегал смотреть в глаза Жанне. Неожиданно он бросился к ней, обхватил руками в грубом объятии, его рот оказался перед её губами…

Жанна задохнулась от неожиданности и отвращения, увернулась от королевского поцелуя, изо всей силы дёрнулась, стряхивая с себя венценосного насильника…

* * *

Епископ Пьер Кошон пересчитывал только что полученное жалование, когда в его кабинет постучали. Кошон вздрогнул, быстрым движением смахнул деньги в ящик стола и только после этого крикнул:

— Входите!

Дверь открылась, и на пороге появился секретарь.

— Ваше преосвященство! Свежая почта из Блуа! Интересные новости от де ла Тремуйля!

— Правда, интересные? Что же сообщает этот бездельник?

На физиономии секретаря появилась лукавая улыбка:

— Ваше преосвященство, как нам пишет де ла Тремуйль, на днях король Франции сумел, наконец, остаться наедине… хи-хи… со своим лучшим капитаном, ну и…

— Так-так, интересно! И что?

— Он получил оплеуху! Девица Жанна поспешно покинула королевский двор и с небольшим отрядом отправилась в Компьень!

— Эта девка дала ублюдку Карлу по физиономии?! О, правда — замечательная новость! Это ей даром не пройдёт. Пожалуй, начну подбирать кандидатуры для предстоящего суда, скоро пригодятся. Свяжитесь с Реньо де Шартром, пора избавиться от этих дурацких протоколов процесса в Пуатье. Скоро у нас будет совсем другой процесс, наш, со своими протоколами, с нужным приговором!

* * *

— Милый Дюнуа! Могу ли я занять вас ненадолго?

Батард Орлеанский обернулся на вкрадчивый голос и увидел перед собой архиепископа Реймсского.

— Ваше преосвященство! Разумеется, я готов услужить вам, насколько в моих силах. Надеюсь, это не касается дел матери церкви, в которых я ровно ничего не смыслю…

— О нет, милый Дюнуа! Всё гораздо проще. Скажите, вы собираетесь в кампанию на Компьень?

— Да, конечно. То, что туда подходят англичане вместе с бургундцами, довольно неприятно. Хотя — ничего страшного, разобьём, как всегда. Хватит, наверное, трёх отрядов: моего, Ла Ира и Девы. Де Рэ собирался подойти туда. Дева уже там, на месте, молодчина.

— Да-да, конечно… Милый Дюнуа, а стоит ли вам торопиться в Компьень? Да и Ла Ир, де Рэ могли бы не спешить, верно?

— Хм! Странный вопрос. Дева одна не справится… наверное. Хотя — кто её знает. В любом случае, мне бы не хотелось отдавать ей снова лавры победителя.

— О, милый Дюнуа, заверяю вас, одна Дева Жанна не справится. Возможно, она даже потерпит небольшое поражение…

Дюнуа с удивлением посмотрел на загадочно-улыбающееся лицо архиепископа. Конечно, Дева не всегда побеждает, но воюет великолепно. Её неудача под Парижем больше похожа на недоразумение. Шансы англичан с бургундцами очень сомнительны. Или у архиепископа другие сведения? А если даже Жанна проиграет, что в этом хорошего? Задержится освобождение Компьени, может, и война затянется. Хотя… ведь в этом будет виновата Дева, верно? А те, кто придёт позже, исправят её ошибки — и выступят спасителями Компьени. Почему бы нет?

— Пожалуй, ваше преосвященство правы. У нас ещё не всё готово для похода на Компьень. Я поговорю об этом с другими капитанами.

* * *

— Жанна! Будь готова к новому испытанию!

— Святая Екатерина! Я внимаю тебе! Что должно случиться?

— Жанна! До Иванова дня ты окажешься в плену!

— Я попаду в плен? Почему? Нас разобьют? Англичане и бургундцы соберут силы и нанесут нам поражение?

— Это покрыто неизвестностью. Однако твоя судьба — пройти через испытание пленом.

— О Господи… почему? А если я уеду в Домреми — смогу избежать плена?

— Нет, Жанна. В таком случае тебя захватят в Домреми.

— Тогда… получается, я не должна ехать ни в Домреми, ни к Ла Иру… ведь иначе навлеку беду на других людей…

— Поступай так, как считаешь нужным, Жанна. Помни: ты должна пройти через это испытание, его невозможно избежать. Да будет на тебе благословение Господа нашего!

— Святая Екатерина… Когда я уходила из Домреми в Вокулёр — я уже была обречена пройти испытание пленом? А если бы я после коронации не поддалась на уговоры и уехала в Домреми — плен всё равно был бы неминуем? Святая Екатерина… Почему ты мне не отвечаешь?

* * *

Господи! Что это было? Кошмарный сон? Быть может, моё воображение чересчур разыгралось? Или на самом деле — Святая Екатерина приходила ко мне и предвещала беду, которой я не миную?

Голоса! Вы существуете на самом деле? И вы предрекаете мне… гибель?

* * *

Английский флот величаво плыл к французскому побережью. Белые паруса великолепно смотрелись на фоне лазурного моря, освещённого ласковым майским солнцем. На кораблях, помимо двух тысяч солдат-новобранцев, находились министры его величества Генриха Шестого, несколько членов Палаты Лордов и, главное, сам восьмилетний король. Мальчик стоял на носу флагманского корабля и с интересом наблюдал за приближением французского берега.

Король Англии решил последовать советам своей матери и министров и лично явиться во Францию для наведения там порядка и принятия французской короны. Для этого придётся ехать в Реймс или Сен-Дени. Говорят, мятежный дофин Карл посмел надеть на себя корону в Реймсе. Прискорбно, что так поступает близкий родственник, дядя. Впрочем, он сделал это по наущению ведьмы. Той самой колдуньи, которая своим злым волшебством сгубила много английских воинов. Она отравила во Франции все колодцы и реки своими зельями, дающими ей власть над людьми, и свергла власть пресвятой католической церкви, представителем которой в объединённом англо-французском королевстве является его высокопреосвященство кардинал Винчестерский.

Ох уж эта ведьма. Откуда она взялась? Так было хорошо без неё. Война уже заканчивалась, оставалось взять Орлеан, и вдруг эта колдунья появилась — будто из преисподней. Юный король Генрих хорошо знал, как выглядят ведьмы, это описывалось во всех рыцарских романах. С колдуньями воевал король Артур — великий монарх-рыцарь, всегда защищавший добро и каравший зло, спасавший из беды и плена красавиц, волею судьбы попавших к чудовищам, злодеям и ведьмам.

Ведьмы все старые, седые, морщинистые, злые, клыкастые, со скрюченными пальцами. Они шепчут сатанинские заклинания и вызывают ветер, молнию, наводнение и прочие бедствия. Именно так арманьякская ведьма погубила английских воинов. Её ранили под Орлеаном, она воззвала к Сатане, и на английских солдат обрушился страшный ураган. Это потому, что воины, защищавшие Турель, сделали ошибку: нет смысла пытаться убить ведьму, словно неприятельского солдата, её надлежит изловить и сжечь на костре. Вот теперь это и будет сделано, и тогда война победоносно завершится.

За спиной его величества раздалось деликатное покашливание. Генрих обернулся: перед ним стоял капитан корабля.

— Ваше величество! Мы вот-вот прибудем в порт Кале!

— Да, сэр! Делайте своё дело!

Малолетний король Англии Генрих Шестой величественно кивнул и вернулся к созерцанию морского пейзажа.

* * *

— Милая Жанна! Не кажется ли вам, что это слишком опасно — атаковать бургундские укрепления? Не лучше ли подождать в стенах города, пока подойдут подкрепления?

Комендант Компьени мессир Гильом де Флави снисходительно, по-отечески улыбался Жанне, словно намекая, что её намерение снять осаду, имея в распоряжении всего несколько сот человек, это не более чем детская наивность.

— Мы будем действовать, как под Орлеаном. Мы одолели тогда, победим и теперь.

— У вас же так мало сил!

— Но и англичане уже не те. У них нет ни Турели, ни Сен-Луи, ни Жаржо. Их силы истощены. Они не могут замкнуть кольцо осады вокруг города и вынуждены растянуть свои войска. Они и бургундцы сейчас строят наспех несколько укреплений, которые мы легко захватим, если ударим внезапно.

Гильом Флави таинственно улыбнулся и пожал плечами:

— На войне всякое случается. Вдруг противник окажется проницательнее, чем вы ожидаете, и придётся отступить?

— Вы правы, и такое возможно. Значит, отступим. Важно, чтобы люди остались живы и невредимы. Я распорядилась подготовить на берегу реки лодки — невдалеке от Марньи. Если понадобится, большая часть отряда спустится в них, а моя гвардия будет прикрывать отступление. Затем мы вернёмся к воротам, и вы нас впустите.

Конец ознакомительного фрагмента.