Уинстон Черчилль: Власть воображения

Франсуа Керсоди, 2000

В книге известного современного французского исследователя Ф. Керсоди во всех подробностях прослежен жизненный путь У. Черчилля, оставившего неизгладимый след в мировой истории. На великолепной документальной основе (это меморандумы, деловая и личная переписка, мемуары и многое другое) автор создает запоминающийся образ одного из самых выдающихся политиков и государственных деятелей XX века и неординарного человека с присущими ему характерными чертами. Книга будет интересна широкому кругу читателей и особенно тем, кого не оставляют равнодушными судьбоносные повороты, происходящие в истории благодаря историческим личностям.

III. Прощание в слезах

1 сентября 1893 г. Уинстон Спенсер Черчилль, преисполненный энтузиазма, переступил порог Королевского Военного училища Сандхёрст. Первые инструкторы его энтузиазма не разделяли, ибо новый курсант норовил оспаривать их приказания, не отличался прилежанием и пунктуальностью и не обладал подходящими физическими данными для марш-бросков с полной выкладкой. Поэтому его сразу зачислили в «золотую роту» — взвод отстающих.

Надолго он там не задержался, поскольку обучение в Сандхёрсте быстро пробудило в нем интерес: никакой математики, греческого, французского и латыни, только пять основных дисциплин — тактика, фортификация, топография, военное право и административное управление. Все это ему очень нравилось. Теория напоминала лекции в Хэрроу, и благодаря великолепной памяти он все усваивал без особых усилий; практика казалась продолжением детских и отроческих игр в войну: рытье траншей, возведение укреплений, установка мин и заграждений, подрыв железнодорожного полотна, строительство мостов или их уничтожение, составление карт местности, разведка и патрулирование — все его бесконечно привлекает. В программе много времени отводилось занятиям по стрельбе из револьвера, винтовки и даже пушки, фехтованию и особенно верховой езде — страсти всей его жизни. Он научится ездить без седла, стремян и поводьев, вольтижировать и брать высокие барьеры. Уже через несколько недель после поступления Уинстон считался одним из лучших наездников в Сандхёрсте, а он еще только развивал свое мастерство.

Как и в Хэрроу, у молодого Уинстона в то же время была масса других занятий: он читает все газеты, следит за перипетиями парламентской жизни, делает крупные ставки на скачках, постоянно пишет отцу с матерью, стараясь вызвать интерес к себе, прилежно посещает мюзик-холлы, выступает с первой публичной речью (в защиту проституции во имя свобод!), часто появляется на светских приемах и вечно оказывается на мели… Как и в Хэрроу, у него множество проблем со здоровьем: ужасные зубные боли, не дающие сомкнуть глаз по ночам, бесконечные бронхиты, осложненные чрезмерным курением, невыносимые мигрени, боли в спине — следствие частых падений с лошади, огромные волдыри, которые порой не дают сесть в седло, надоевшая грыжа и больная печень, якобы испорченная отвратительным питанием в Сандхёрсте, но явно ставшая жертвой злоупотребления алкоголем.

Следует знать все это, чтобы по достоинству оценить результаты юнкера Уинстона Черчилля по итогам первого экзамена в декабре 1893 г.: он в числе лучших, набрав 230 очков из 300 по военной администрации, 276 по военному праву и 278 по тактике… Даже его поведение признано «хорошим», правда, с замечанием «недостаточно пунктуален». От этого недостатка он так и не избавится…

Для Уинстона Черчилля, привыкшего за многие годы к роли двоечника, это окрыляющие результаты. Какими бы спартанскими ни были условия жизни в Сандхёрсте (работа по четырнадцать часов в день; минимум комфорта; отсутствие горячей воды; ужасная, даже по английским меркам, пища), избалованный сын лорда с ними превосходно свыкся, проникся уважением к армейской дисциплине и завел множество друзей. «Тяжелый, но счастливый опыт, — подведет он итог своей учебы годы спустя, пожалев только об одном: при всех своих достоинствах программа Сандхёрста не включала в себя стратегию: — На занятиях нам не дозволялось заглядывать за границы поля зрения младшего офицера, но меня иногда приглашали на обеды в школу Генерального штаба, что была от нас всего в миле. Там учились самые блестящие офицеры нашей армии, которых готовили к высшим командным должностям. Вот там оперировали дивизиями, армейскими корпусами и даже целыми армиями».

Уинстон Черчилль всю свою жизнь сожалел, что его не посчитали достаточно способным для изучения стратегии. Это сожаление впоследствии разделяли многие офицеры Генерального штаба Его Королевского Величества, сталкивавшиеся в ходе обеих мировых войн с нахрапистым подходом к вопросам высокой стратегии. Но в те далекие годы у нашего героя были другие приоритеты. Еще в первом триместре в Сандхёрсте его пригласили на обед и торжественный молебен в 4-й гусарский полк Ее Величества Королевы, командиром которого был прославленный ветеран Афганской кампании и старый друг Рэндолфа Черчилля полковник Джон Брэйбазон^[21]. Престиж полковника, внимание, лестное для юнкера, отличная выправка гусар, великолепие их формы, очарование кавалерии, превосходный обед (и портвейн…) произвели сильное впечатление на молодого Уинстона. В начале 1894 г. он принимает для себя решение поступить по окончании Сандхёрста в 4-й гусарский полк, заручившись поддержкой самого полковника Брэйбазона. Увы! Рэндолф желал видеть сына пехотным офицером и уже выхлопотал у герцога Кембриджского место в его 60-м стрелковом полку. «Мне прекрасно известно, — писал лорд Рэндолф, — что Брэйбазон один из лучших солдат нашей армии, но ему не следовало сбивать с пути этого мальчика и предлагать ему поступить в 4-й гусарский». Уинстон был послушным сыном, и все осталось как прежде… на тот момент.

«Став юнкером, — вспоминал Уинстон, — я обрел в глазах отца новый престиж». И, по-видимому, это правда: лорд Рэндолф, находясь в тяжелом финансовом положении, тем не менее распорядился приобрести для Уинстона все книги, которые ему потребуются, а также оплатил дополнительные уроки верховой езды в Кимберли, которые оказались полезнее всего. Почти безропотно он оплатил бесчисленные долги сына и даже снизошел написать ему, дав несколько отцовских советов: «Много не кури, много не пей и ложись спать пораньше». Наконец, он время от времени приглашает Уинстона провести вместе уик-энды в обществе его товарищей по Консервативной партии или приятелей с ипподрома, которым он представляет сына обычно следующими словами: «Он пока еще не бог весть что, но все же славный малый».

От такой формулировки призадумаешься. Лорд Рэндолф редко упускал случай принизить своего сына, о чем свидетельствуют суровые письма: «До чего же ты глуп, что не можешь обращаться ко мне “мой дорогой отец” и снова сюсюкаешь “мой милый папочка”. Это кретинизм». Или вот: «То, что ты пишешь, просто глупо. Я верну тебе твое письмо, чтобы ты мог время от времени полюбоваться на твой тяжелый стиль второгодника». Незадолго до этого Рэндолф написал своей матери, герцогине Мальборо: «Я вам уже не раз говорил, что Уинстон никак не может претендовать на ум, знания или какую-либо способность к планомерному труду». Зная это, лучше понимаешь, что стоит за печальной констатацией сына: «Если я осмеливался хотя бы заикнуться, что между нами могли бы установиться партнерские отношения, он немедленно приходил в ярость. И когда однажды я предложил помочь его личному секретарю составить несколько писем, он бросил на меня такой взгляд, что я застыл на месте». Сложно понять почему, но Рэндолф Черчилль продолжал считать своего сына полным кретином. Однако униформа юнкера Сандхёрста производила большое впечатление в салонах, ее замечали, тогда как самого Рэндолфа — все меньше и меньше, так что он рассчитывал с ее помощью поправить свои дела.

Увы, этого было явно недостаточно, хотя еще год назад многие были убеждены, что лорд Рэндолф триумфально вернется в политику, и у них были для этого все основания: по возвращении из Южной Африки бывший лидер «четвертой партии» и глашатай «демократического торизма», казалось, обрел второе дыхание и со свойственным ему прежде красноречием и пылом обрушился на проект либералов «Гомруль»^[22]. В 1894 г. победа была уже близка: старик Гладстон, признавший свое поражение после провала его проекта ирландской автономии в палате лордов, подал королеве прошение об отставке. Новым премьер-министром стал лорд Арчибальд Филипп Примроз Розбери, либерал, противник гомруля и один из самых преданных друзей Рэндолфа Черчилля. Но для последнего все было уже слишком поздно. Вот уже несколько месяцев, как его противники, равно как и политические союзники, должны были признать очевидное: лорд Рэндолф не более чем тень прежнего самого себя. Его выступления в палате общин с каждым разом становились все более невразумительными; он терял линию мысли, и под конец его уже посещали галлюцинации, он корчился в судорогах и временами впадал в безумие. Очень немногие знали истинные причины — и его сын еще менее прочих^[23], — но абсолютно все не могли не заметить последствий: «И не было ни ширмы, ни ухода в тень, — печально заметил лорд Розбери, — он незаметно умирал, оставаясь на виду у всех».

Именно по этой причине его мать и супруга посчитали необходимым срочно убрать его с политической арены, где он выглядел жалко и только зря растрачивал силы. Врачи, и в первую очередь верный доктор Руз, советовали годик-другой отдохнуть, и Дженни решила отправиться с мужем в длительное кругосветное путешествие. Их сопровождал доктор Кейт, чтобы оградить больного от всяких случайностей. 27 июня 1894 г. троица отправилась в путь. На вокзале их провожали премьер-министр лорд Розбери и, разумеется, дети — Джек и Уинстон, которые были ошеломлены и расстроены его безумным видом, по-прежнему не подозревая, какой недуг гложет их отца.

Путешествие через США, Японию, Гонконг, Сингапур и Бирму стало для четы затянувшимся кошмаром, поскольку состояние лорда Рэндолфа быстро ухудшалось; впадая попеременно то в агрессию, то в прострацию, он явно утратил рассудок. К концу ноября доктору Кейту удалось убедить Дженни прекратить эту пытку и спешно вернуться домой. В то время Уинстон, только что окончивший Сандхёрст с отличием (выпущен двадцатым из ста тридцати), посетил доктора Руза, который приоткрыл ему часть правды о состоянии здоровья его отца. «Я и не представлял себе, — напишет он матери, — насколько тяжело болен отец». Но когда родители вернутся в Лондон в канун Рождества, он будет знать еще больше: доктор Руз признается ему, что его отец обречен. Лорд Рэндолф проживет еще месяц в состоянии невменяемости с краткими периодами просветления сознания и мирно угаснет утром 24 января 1895 г.

Кончина отца разметала в прах все надежды Уинстона: «Так рассеялись все мои мечты установить с ним товарищеские отношения, войти вместе с ним в парламент и поддержать его в борьбе. Мне оставалось лишь продолжить его дело и защищать его память». Именно это он и сделает, написав длинную апологию лорда Рэндолфа, подражая его стилю и поведению и усвоив политические предпочтения и устремления человека, которым восхищался больше, чем кто-либо другой. Вряд ли можно сказать лучше, чем Уильям Манчестер: «Редко встретишь человека, вложившего в сына столь мало внимания и получившего от него подобные посмертные дивиденды преданности». Впрочем, ничто не проходит бесследно, и сыновья скорбь Уинстона скрывала более сложные чувства, которые он сам довольно ясно выразил, признавшись Фрэнку Харрису: «Он меня никогда не слушал. Никакие товарищеские отношения с ним были невозможны, несмотря на все мои усилия. Он был настолько зациклен на самом себе, что никто другой для него просто не существовал». На вопрос Харриса, любил ли он своего отца, Уинстон отвечал: «И как бы я мог? Он обращался со мной как с идиотом, он рычал на меня, стоило мне лишь задать ему вопрос. Я всем обязан матери и ничем — отцу».

Помимо долгов, Рэндолф оставил сыну весьма тревожное наследие: большинство не знало истинных причин его ранней смерти, для детей они также были загадкой. И вот Уинстон заподозрил, что Черчилли обречены умирать молодыми: три брата Рэндолфа умерли во младенчестве, четвертый, Джордж, маркиз Блэндфордский, скончался в возрасте сорока восьми лет, а сам Рэндолф ушел из жизни в сорок шесть. Не стал ли причиной какой-то наследственный порок? Младший брат Джон, прозванный в семье Джеком, едва не умер при родах, да и у самого Уинстона было хрупкое здоровье. Он заключил, что жить ему на этом свете остается недолго и у него мало времени, чтобы оставить после себя достойную память. Много лет спустя его критики справедливо увидят в нем «молодого торопыгу», но не разберутся в мотивах этой спешки.

«Главное, что теперь я сам был хозяином моей судьбы», — констатировал Уинстон со смешанным чувством горечи и гордости. Его первым решением взрослого человека было освободиться от обязательств перед герцогом Кембриджским, командиром 60-го стрелкового полка, о зачислении в который договорился отец. Правда, месяцев за пять до выпуска Рэндолф написал сыну, что тот должен отказаться от всякой мысли служить в кавалерии, но при том добавил: «В любом случае, пока я жив» — обычная стилистическая фигура для предостережения. В последние дни жизни, в момент временного просветления сознания, он даже прошептал: «Ты уже достал себе лошадей?», что могло косвенно указать на изменение его отношения к карьере сына… впрочем, как и на полное безразличие к происходящему. Но Уинстон теперь мог рассчитывать на помощь матери: «Она вскоре стала моим горячим сторонником. Мы работали вместе как равные, скорее как брат и сестра, нежели как сын и мать». Без всякого сомнения, сестринские чувства в Дженни были развиты намного сильнее материнского инстинкта… В любом случае, для решения вопроса с 60-м стрелковым хватило простого письма от матери: герцог Кембриджский галантно удовлетворил просьбу очаровательной леди Черчилль, и ее сын был освобожден от всех обязательств. В начале февраля 1895 г. Уинстон Черчилль, произведенный в корнеты^[24], прибыл для несения службы в 4-й гусарский полк, расквартированный в Альдершоте.

Служба в любимом полку вовсе не была синекурой: молодой офицер ежедневно проводил в седле четыре часа, а то и все восемь; к вечеру все тело ломило так, что нельзя было ступить и шагу. Он также отвечал за подготовку и состояние тридцати человек и тридцати лошадей, участвовал в бесконечных парадах и смотрах, не говоря уже про ежедневные занятия стрельбой из карабина, игру в конное поло и скачки с препятствиями. Впрочем, были и приятные стороны: по утрам денщик приносил завтрак в постель, дважды в день горячая ванна, бесконечные банкеты, где все собутыльники были консерваторами, как и он сам, превосходная закуска, обильная выпивка — хотя полковник Брэйбазон каждый раз интересовался у интенданта, в какой аптеке он покупает шампанское, такая уж у него была привычка. В довершение полковник проникся большой симпатией к сыну своего старого друга Рэндолфа: они сидели за одним столом на праздничных обедах и часто встречались в выходные на приемах и вечеринках.

Жизнь кавалерийского офицера должна была бы прийтись по вкусу Уинстону Черчиллю, но он скоро понял, что у него другие устремления. С одной стороны, жалованье корнета в сто двадцать фунтов в год являлось мизерным для потомка герцогов Мальборо, у которых расточительство передавалось по наследству. С другой стороны, он осознал, что какой бы приятной и интересной ни была военная жизнь, она совершенно не оставляла ему времени на чтение и самообразование, обрекая на «состояние умственного застоя». Наконец, стоит вспомнить о его детских мечтах, когда отец спросил, не желает ли он служить в армии: «Я подумал, что было бы чудесно командовать армией, поэтому тотчас согласился». Корнет Черчилль подсчитал, сколько времени пройдет, прежде чем младший офицер Ее Величества сможет оказаться во главе армии (а мы помним, что он верил, что жить ему оставалось всего ничего). «Чем больше я узнаю жизнь военного, — писал он матери, — тем больше она мне нравится, но и тем больше я убеждаюсь, что мое призвание не в ней». Дело в том, что в Уинстоне Черчилле, достойном сыне своего отца, продолжала жить сильнейшая тяга к политике…

Летом 1895 г. либеральное правительство лорда Розбери оказалось в меньшинстве, и на последующих выборах к власти пришли консерваторы. Никто не был этим удовлетворен более Уинстона, и на большой торжественный банкет в честь нового правительства, устроенный в Девоншир-Хаусе, было просто невозможно не пригласить сына лорда Рэндолфа, уже знакомого с большинством присутствовавших министров. Он подолгу беседовал с ними, любовался их мундирами и завидовал их полномочиям: министр или государственный секретарь мог действовать, отдавать распоряжения, оказывать прямое влияние на ход событий, отстаивать интересы королевства в Европе и во всем мире. Что мог бы противопоставить этому величию младший гусарский офицер? Путь к власти лежал через палату общин, а чтобы занять депутатское кресло, требовалось иметь определенное состояние, каковое имелось у кузена Санни, 9-го герцога Мальборо, за первыми выступлениями которого в парламенте Уинстон следил с завистью и восхищением. «Такая прекрасная игра, как политика, — писал он матери, — стоит того, чтобы потерпеть, пока на руках не окажется хорошая карта и можно будет рвануться вперед». В ожидании козырей оставалось достойно принять временное невезение, тем более что для отважного молодого человека, жаждущего приключений и сражений, служба в кавалерии имела свои плюсы, а 4-й гусарский полк в следующем году должен был отправиться в Индию. Там-то он уж сумеет отличиться, и кто знает, не откроет ли ему военная слава двери в парламент или даже в правительство? Всю жизнь Уинстон Черчилль принимал свои желания за действительность… И редко ошибался.

Для двадцатилетнего Уинстона 1895 г. стал годом траура. Вслед за кончиной отца и бабки по материнской линии Клары Джером тяжело заболевает верная нянюшка Вум. Оставшись без места, она уехала к сестре в Айслингтон, куда Уинстон — долг платежом красен — присылал ей временами немного денег. Узнав о ее болезни, он примчался к ней и срочно вызвал доктора, но было уже слишком поздно: Вум умерла от перитонита на следующий день. Уинстон, организовавший достойные похороны, был сражен и подавлен, ведь для него и брата Джека миссис Эверест была второй матерью, да и первой тоже.

В конце лета офицеры 4-го гусарского получили отпуск на два с половиной месяца. Всякий уважающий себя человек должен был провести их охотясь на лис, но Уинстон, как всегда, оказался на мели и не мог себе этого позволить. Впрочем, у него и так имелись другие планы: во всем полку ни один младший офицер еще ни разу не был в бою, благо со времен Крымской войны прошло уже сорок лет, а с экспедиций в Египет и Афганистан набежало почти десять^[25]. Можно представить себе, каким уважением у товарищей и каким успехом у женщин должны были пользоваться ветераны военных походов. И вот Уинстон, уже лет пятнадцать мечтавший о подвиге, сгорал от нетерпения принять боевое крещение. Не это ли основа самой профессии? Увы! Как назло, девятнадцатое столетие завершалось в удручающем спокойствии и мире; во всей бескрайней империи великой королевы Виктории не было ни малейшей подходящей войнишки… По счастью, оставались еще заграничные войны, одна такая как раз разворачивалась в испанской колонии на Кубе^[26]. Прославленный маршал Мартинес Кампос во главе семитысячного корпуса только что отправился на этот остров усмирять повстанцев, которые уже несколько лет вели кровавую партизанскую войну против испанских захватчиков^[27]. Для Черчилля это была отличнейшая возможность отличиться: пока его сослуживцы зря теряют время, гоняясь за млекопитающими из семейства собачьих, он, достойный потомок великого герцога Мальборо, познает искусство войны на поле брани.

Уинстон готовился к своей кампании с образцовой обстоятельностью. Он уже подбил отправиться вместе с ним в это опасное приключение одного из сослуживцев, корнета Реджиналда Барнса; уговорить мать оплатить дорогу до Кубы было лишь чуточку труднее. Предстояло еще убедить испанцев разрешить им въезд, а британские власти — выезд. Вот тут-то и пригодились отцовские связи, благо послом Великобритании в Мадриде был не кто иной, как сэр Генри Драммонд Вольф, видный член «четвертой партии» и старый товарищ лорда Рэндолфа; естественно, что сэр Генри ни в чем не может отказать сыну покойного друга и без промедления отправляется к испанскому министру иностранных дел поговорить об Уинстоне. Вот она, магия отношений на высоком уровне: герцог Тетуанский тут же обещает добыть рекомендательное письмо от военного министра и пишет еще одно от себя лично маршалу Мартинесу Кампосу, который очень кстати оказывается его близким другом. С такими покровителями оба искателя приключений могли рассчитывать на самый радушный прием, тем более что испанские власти были обрадованы интересом к их операциям со стороны британских военных, один из которых был не кем-то там, а потомком того самого Мальборо. Кто знает, не последует ли за этим дипломатический (читай: военный) союз с Лондоном? Именно по этой причине британское начальство двух корнетов проявило гораздо меньше энтузиазма; полковник Брэйбазон посоветовал им обратиться к главнокомандующему лорду Уолсли, который принял их довольно сдержанно: с одной стороны, если пресса преподнесет поездку двух офицеров как официальную миссию, то в парламенте разразится нешуточный скандал; с другой — отказать сыну лорда Рэндолфа было неловко, а вызвать неудовольствие леди Черчилль недостойно джентльмена. Лорд Уолсли, поколебавшись, дал свое согласие и направил корнетов к генералу Чапману, начальнику службы военной разведки. Тот выдал им карты местности и поручил собрать сведения военного характера. Учитывая, что конфликты в тот период были редки, любая информация о методах и результатах применения оружия в боевых условиях действительно представляла большую ценность…

Следуя во всем по стопам отца, Уинстон отправился в редакцию газеты «Дейли джиогрэфик», издавшей четыре года назад путевые заметки лорда Рэндолфа про Южную Африку. Уинстон заключает с издателями аналогичный договор: ему заплатят пять гиней за каждое письмо, отправленное с «кубинского фронта». До сего времени он писал лишь любительские статьи для газеты Хэрроу и Сандхёрста, да еще отправил несколько полемических писем для читательской рубрики «Таймс», вот и весь его творческий опыт; ну а в этот раз он уже будет настоящим журналистом по совместительству и сможет сам оплачивать свои расходы.

И вот 2 ноября два приятеля отправляются в Нью-Йорк на борту пакетбота «Лукания». В Соединенных Штатах предполагалось провести всего полтора дня и отбыть на Кубу без проволочек. Но у Дженни в Новом Свете друзей и знакомых было не меньше, чем в Старом, и она снабдила сына адресом полезного человека в Нью-Йорке — видного адвоката Бурка Кокрана, члена Конгресса и… любовника леди Черчилль. Этот милый человек оказался гостеприимнейшим хозяином. Он ввел молодых людей в светское общество Нью-Йорка и показал им все, что их заинтересовало, от броненосного крейсера до военной академии Вест-Пойнт. В результате господа офицеры и не заметили, как пролетело восемь дней. В Гавану они добрались только 20 ноября. Там их ждали более спартанские условия, но не менее радушный прием: рекомендательные письма из Мадрида произвели большое впечатление, и британских наблюдателей немедленно доставили в Санта-Клару, где расположился штаб маршала Мартинеса Кампоса.

Маршал охотно согласился оказать содействие молодым офицерам: если они желают принять участие в боевых операциях, то могут присоединиться к пехотной колонне генерала Суареса Вальдеса, еще утром выдвинувшейся в направлении Санкти-Спиритуса, что в шестидесяти километрах к югу. Чтобы не глотать пыль на марше, с колонной решили встретиться уже в пункте назначения. К месту предстоящих боев добирались сначала на поезде до Сьенфуэгоса на южном побережье, затем морем до Туны и потом снова поездом на север до Санкти-Спиритуса — всего двести пятьдесят километров и три дня пути. На четвертый день должны были подойти четыре батальона генерала Суареса. Все прошло по плану, и в назначенный день генерал любезно принял корнетов Черчилля и Барнса, в которых (как и его начальство) видел знак моральной поддержки со стороны Великобритании испанской операции по умиротворению острова. Генерал был только рад, что английские офицеры пожелали присоединиться к его колонне. На следующий день отряд выдвинулся к укрепленной деревне Арройо Бланко на северо-востоке.

Последующие десять дней прошли в переходах, марш-бросках, засадах и перестрелках в дебрях влажных и враждебных джунглей Матанзаса. Тяжелая жизнь, полная опасностей и приключений, которой Черчилль, по собственному признанию, был просто очарован. Его желание оказаться под пулями исполнилось быстро и даже сторицей: пули порой пролетали в каких-то миллиметрах от головы^[28]. Удивляясь каждый раз, что остался жив, казалось бы, в безвыходной ситуации, Уинстон объяснял свое везение тем, что партизаны стреляли плохо, а удирали быстро; испанские солдаты, напротив, казались ему хорошо подготовленными, а их отвага и выносливость были выше всяких похвал. Испанские офицеры не ложились даже под самым плотным огнем противника, считая для себя недостойным прятаться в укрытиях; Уинстон считал себя обязанным последовать их примеру, чтобы не уронить чести. Перенесенные вместе опасности сплотили британцев и их гостеприимных хозяев, установив между ними отношения братства по оружию; между перестрелками, на марше и привалах они на ломаном французском обменивались взглядами на вооружение, тактику и политику. Уинстон вынес из кубинской экспедиции много ценных сведений, любовь к сигарам и ронкоттелю — ромовому коктейлю. Генерал Вальдес удостоил обоих своих гостей ордена Красного Креста — дипломатический шаг, но вместе с тем и знак признания бесспорной личной храбрости британцев.

Однако корнет Черчилль отправился на Кубу еще и в качестве репортера, и в этом качестве оказался в щекотливой ситуации: если он встанет на сторону повстанцев, обидит новых друзей, отплатив им черной неблагодарностью, а если поддержит испанцев, то поставит в затруднительное положение британское правительство, вызвав возмущение американских и английских читателей, которые в большинстве своем симпатизировали мятежникам. Решив эту дилемму, Черчилль проявил удивительные для своего возраста объективность, практицизм, стратегическое мышление и политическое чутье. И что же он в итоге поведал в своих пяти «письмах с фронта», напечатанных «Дейли джиогрэфик» в декабре и январе под заголовком «Восстание на Кубе»? Если испанцы мастера скрывать правду, то кубинские повстанцы горазды выдумывать небылицы; партизан поддерживает население, они очень мобильны и превосходно информированы обо всех передвижениях врага, но это недисциплинированные и нестойкие бойцы, бахвалы и скверные стрелки, неспособные взять хотя бы один город, имеющий какое-то значение. Испанские солдаты храбры, дисциплинированны и выносливы; их офицеры великолепно обучены и отважны, но островная администрация чрезвычайно коррумпирована на всех уровнях; операции в джунглях столь же дороги, сколь и неэффективны, поскольку ведутся против противника, умело использующего местность и способного нанести неожиданный удар и выйти из боя, когда пожелает. При таком положении дел война может затянуться и истощить скудные ресурсы Испании. Надо ли в таком случае желать победы восставшим? Конечно нет: они могут только разрушать, но не умеют управлять, и только передерутся между собой, окончательно разорив страну. В завершение Черчилль предложил компромиссное решение проблемы, довольно размытое, но в целом весьма напоминавшее план ограниченной автономии. Все это было написано легким языком, с большим юмором, определенной зрелостью взглядов и некоторым предвидением будущего. В свои неполные двадцать два этот корнет осознал то, что французы и американцы поймут только три четверти века спустя: в партизанской войне в заморской колонии победить решительно настроенного противника сугубо военными средствами невозможно, какими бы мощными они ни были…

По возвращении в Англию в конце декабря Черчилль узнал, что его статьи были благосклонно приняты публикой и что британские журналисты приветствовали, не без доли ехидства, появление нового собрата, который, по-видимому, владел пером не хуже, чем саблей. «Провести каникулы, сражаясь на чужой войне, — ворчали в “Ньюкасл лидер” от 7 декабря 1895 г., — это слишком даже для Черчилля». Уинстон вернулся в полк, готовившийся передислоцироваться в Индию к осени 1896 г., и к своим любимым занятиям: поло, скачкам, политике и светским раутам. На приемах у лорда Ротшильда, в салонах своей тетки герцогини Лили, богатой американки миссис Адер или леди Черчилль он встречается и заводит знакомства с главными фигурами в правительстве, финансах и армии: лордом Гарнетом Джозефом Уолсли, сэром Фрэнсисом Джёном, Джозефом Чемберленом, Гербертом-Генри Асквитом, Бальфуром, лордом Джеймсом, герцогом Девонширским, лордом Ландсдауном, полковником Брэйбазоном, лордом Бересфордом, генералом сэром Биндоном Бладом, не говоря уже о самом принце Уэльском — широкий круг высокопоставленных лиц, которые позже будут рады ему услужить в память об отце… или о матери.

Но в тот момент они ничем не могли помочь в его новом замысле: корнет Черчилль, начав осознавать все мрачные перспективы девятилетнего изгнания в Индии вдали от английской политики и полей сражений, вбил себе в голову, что ему надо уйти из полка и проявить себя в бою где-нибудь на Крите, в Южной Африке или Судане, не важно, где именно. Он обратился к матери, но на этот раз не помогли даже ее обширные связи. 4 августа 1896 г., всего за месяц до отправки 4-го гусарского полка в Бомбей, Уинстон посылает матери письмо, в котором раскрывает свои честолюбивые планы: «Несколько месяцев в Южной Африке могли бы принести мне медаль и, по всей вероятности, ротный отличительный знак. Оттуда я галопом помчусь в Египет, откуда через год-два вернусь еще с парой наград и смогу сменить саблю на портфель». Министерский портфель? Уже? Рассеянный и вечно спешащий Уинстон даже проскочил депутатский период! Он продолжает: «Я не могу поверить, чтобы при стольких влиятельных друзьях, коими вы располагаете, и всех тех, кто готов сделать что-либо для меня в память об отце, это было бы для меня невозможно». И все же оказалось, что никто не горел желанием видеть Уинстона Черчилля в Южной Африке или Египте, и все высокие чины, к которым обращалась леди Черчилль, посчитали более правильным, чтобы молодой корнет проявил дисциплинированность и последовал за своим полком. Жребий был брошен: 11 сентября 1896 г. Уинстон Черчилль поднялся на борт парохода «Британия», следовавшего в Индию…

Примечания

21

Джон Артур Генри Мур-Брэйбазон был в чине подполковника. Он участвовал во второй, победоносной, англо-афганской войне 1878–1880 гг. — Прим. переводчика.

22

Гомруль (англ. Home Rule, буквально — самоуправление, автономия) — программа автономии Ирландии, предусматривавшая создание ирландского парламента и национальных органов управления при сохранении над Ирландией верховной власти Великобритании.

23

До 1990-х гг. версии смерти лорда Рэндолфа Черчилля от сифилиса придерживалось большинство историков, и сам Уинстон Черчилль разделял это мнение. Но по результатам продолжительных и тщательных исследований архивных материалов и записей лечащих врачей, проведенных американским доктором Джоном Мазером, было установлено, что наиболее вероятной причиной смерти отца Уинстона была левосторонняя опухоль головного мозга. — Прим. переводчика.

24

Чин Уинстона Черчилля часто указывают как «младший лейтенант», но правильнее использовать звания той исторической эпохи: в пехоте — подпоручик, в кавалерии — корнет. В сочетании с «гусарский» или «уланский» звание «младший лейтенант» звучит просто нелепо. — Прим. переводчика.

25

Со времени Крымской войны шанс понюхать пороха выпадал английским офицерам все же чаще, чем полагает автор: англо-иранская война 1856–1857 гг., вторая «опиумная война» в Китае 1856–1860 гг., восстание сипаев в Индии в 1857–1858 гг., участие в Мексиканской экспедиции 1862 г., подавление тайпинского восстания в Китае в 1862 г., англо-абиссинская война 1866–1868 гг., пятая и шестая войны с Ашанти (Ганой) в 1863 и 1873–1874 гг., англо-зулусская война 1878–1879 гг., вторая англо-афганская война 1878–1880 гг., первая Англо-бурская война 1880–1881 гг., англо-египетская война 1882 г., англо-суданская война с Буньоро на стороне Буганды (королевства в Уганде) 1894 г. — Прим. переводчика.

26

В 1890–1899 гг. в мире произошел двадцать один военный конфликт. С 1896 г. за оставшиеся до конца столетия четыре года англичанам пришлось воевать еще пять раз. — Прим. переводчика.

27

Так в тексте. В действительности испанцы не могли быть захватчиками для испанских колонистов Кубы (коренное население истреблено за триста лет до этого конфликта). Причиной гражданской войны стало чрезмерное повышение метрополией пошлин на экспорт. — Прим. переводчика.

28

Свой 21-й день рождения Уинстон отмечал в испанской маршевой роте в кубинских джунглях. В разгар устроенной по такому случаю небольшой пирушки кубинская пуля выбила кусочек цыпленка прямо из руки именинника. — Прим. переводчика.