Политика у шимпанзе. Власть и секс у приматов

Франс де Вааль

Первое издание книги Франса де Валя «Политика у шимпанзе: Власть и секс у приматов» было хорошо встречено не только приматологами за ее научные достижения, но также политиками, бизнес-лидерами и социальными психологами за глубокое понимание самых базовых человеческих потребностей и поведения людей. Четверть века спустя эта книга стала считаться классикой. Вместе с новым введением, в котором излагаются самые свежие идеи автора, это юбилейное издание содержит подробное описание соперничества и коалиций среди высших приматов – действий, которыми руководит интеллект, а не инстинкты. Показывая, что шимпанзе поступают так, словно они читали Макиавелли, де Валь напоминает нам, что корни политики гораздо старше человека. Книга адресована широкому кругу читателей.

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Политика у шимпанзе. Власть и секс у приматов предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

Благодарности →

Посвящается Яну ван Хоффу

И вот, на первое место я ставлю как общую склонность всего человеческого рода вечное и беспрестанное желание все большей и большей власти, желание, прекращающееся лишь со смертью.

Томас Гоббс, 1651 г.

CHIMPANZEE POLITICS

Power and Sex among Apes

FRANS DE WAAL

25th anniversary edition

The Johns Hopkins University Press

Перевод с английского ДМИТРИЯ КРАЛЕЧКИНА

На обложке — статуйка обезьяны на храме в Убуде, Бали (Лес обезьян — Monkey Forest).

Предисловие к 25-му юбилейному изданию

Книга может выдержать множество переизданий за четверть века только в том случае, если она посвящена теме, неизменно притягивающей к себе читателей. Политика и есть такая тема. Мы с головой погружены в политику, поэтому сразу же распознаем любые связанные с ней махинации — даже за пределами собственно человеческих дел. Если придерживаться предложенной Гарольдом Ласвеллом знаменитой дефиниции политики как социального процесса, определяющего «кто, что, когда и как получает», вряд ли можно сомневаться в том, что шимпанзе занимаются ею. Поскольку и у нас, и у наших ближайших родственников этот процесс предполагает устрашение, создание коалиций и тактики изоляции, общая терминология вполне оправданна.

Некоторые считают, что аргументы, предлагаемые в книге вроде этой, принижают политиков-людей, тогда как другие считают, что они возвышают обезьян. Возможно, у нас есть все причины попытаться сбить спесь с политиков-людей, особенно когда они ведут себя так, словно весь мир принадлежит только им. «Политика у шимпанзе» действительно использовалась с этой целью. Например, издатель французского перевода этой книги разместил на обложке изображения Франсуа Миттерана и Жака Ширака с обезьяной между ними! Я лично не считаю это забавным. Используя обезьян, чтобы посмеяться над людьми, мы на самом деле говорим, что обезьян не стоит принимать всерьез, тогда как я пытаюсь подвести к прямо противоположной идее. Мне больше интересен другой аспект, а именно: поведение наших ближайших родственников указывает нам на важные составляющие человеческой природы. Даже если не брать политические маневры, шимпанзе демонстрируют множество форм поведения, близких поведению человека, начиная с технологий создания различных орудий и заканчивая войной между разными сообществами. В действительности наше место среди приматов все больше определяется на фоне таких существенных сходств.

Столетие открытий

С тех самых пор как Платон попытался определить человека как единственное одновременно бесперое и двуногое животное, но был тут же опровергнут Диогеном, который в качестве подтверждения своей мысли представил аудитории ощипанного цыпленка, человечество прилагало немало сил, чтобы найти окончательное доказательство своей уникальности. Например, некогда создание орудий казалось настолько выдающимся качеством, что даже вышла книга под названием «Человек — творец орудий». Это определение продержалось лишь до тех пор, пока не было открыто, что дикие шимпанзе извлекают термитов из термитников при помощи веток, видоизмененных специально для этой задачи. Другие связывали уникальность человека с языком, определяемым в качестве символической коммуникации. Но как только лингвисты услышали об обезьянах, которые выучили «американский язык знаков», они отказались от символов как критерия и стали больше напирать на синтаксис. Особое место человечества в мироздании — это место претензий, от которых пришлось отказаться, и постоянно меняющихся определений того, что значит быть человеком.

Чем больше мы узнаем об обезьянах, тем больше они кажутся похожими на нас именно в той мере, в какой это обусловлено их генетическим материалом. Знания об их поведении накапливались горсткой лабораторных исследователей с начала прошлого века. Вольфганг Кёлер описал, как шимпанзе, если у них были ящики и палки, пытаясь достать высоко подвешенные бананы, обычно какое-то время просто сидели, прежде чем к ним внезапно приходило решение: мгновенное озарение, которое исследователи в этой области знаний до сих пор называют «моментом Кёлера». Роберт Йеркс документировал темперамент обезьян, тогда как Надежда Ладыгина-Котс пошла по стопам Дарвина и предоставила подробное сравнительное описание мимики молодого шимпанзе, содержавшегося в Москве у нее дома, и ее собственного сына.

Люди наблюдали за шимпанзе и в естественной среде обитания, однако в те времена работа в природных условиях не пользовалась большой популярностью и считалась ненаучной: только лабораторные исследования обеспечивали уровень контроля, необходимый для науки. Напряжение между двумя этими подходами сохраняется и сегодня, хотя история исследований шимпанзе служит наглядным подтверждением результативности перекрестного опыления лаборатории и поля. Следующий толчок исследования получили в 1930-х годах, когда кратковременные экспедиции (вроде трехмесячного пребывания Генри Ниссена в Гвинее, позволившего задокументировать пищевые привычки обезьян) стали первыми серьезными попытками изучения шимпанзе в дикой природе. Но только в 1960-х годах были запущены два долгосрочных пионерских проекта. На восточном берегу озера Танганьика (в Танзании) Джейн Гудолл разбила лагерь в заповеднике в Гомбе-Стрим, а Тошисада Нишида сделал то же самое в Махали-Маунтинс в 170 километрах к югу.

Эти полевые исследования опровергли представление о шимпанзе как мирных вегетарианцах и позволили приподнять завесу над поразительной сложностью их социальной жизни. Считалось, что среди приматов потребление мяса встречается только у людей, но у исследователей появились свидетельства того, что некоторые шимпанзе ловили мелких обезьян, разрывали на части и тут же поедали. И если первоначально считалось, что у шимпанзе нет социальных связей за исключением уз, существующих между матерью и потомством, полевые исследователи выяснили, что все особи на определенном участке леса обычно регулярно встречались, образуя одну социальную группу. Напротив, взаимодействия с особями из соседних областей, если и случались, обычно оказывались враждебными. Ученые начали говорить о «сообществах», чтобы не использовать термин «группа», поскольку крупные скопления шимпанзе наблюдались редко: они разбиваются на постоянно меняющиеся небольшие «партии», которые бродят по лесу, — эта система известна под названием «объединение-расщепление».

От еще одной претензии на уникальность людям пришлось отказаться, когда открыли, что мы — не единственные приматы, убивающие себе подобных. Сообщения о драках за территорию со смертельным исходом между сообществами шимпанзе сильно повлияли на послевоенные споры о корнях человеческой агрессии.

В 1970-х годах прошла вторая волна важных исследований шимпанзе, на этот раз в условиях неволи. Эти исследования сблизили их с человеком в когнитивном отношении так, как никто не мог даже себе представить. Гордон Галлап показал, что большие человекообразные обезьяны узнают себя в зеркале, что указывает на определенный уровень самосознания, который отделяет людей и антропоидов от всех остальных приматов. Эмиль Мензел провел эксперименты, в которых обезьяна, знавшая, где был спрятан определенный предмет, выпускалась вместе с другими обезьянами, не имевшими такого знания. Его опыты показали, как обезьяны узнают друг у друга нечто, а также как они друг друга обманывают. Примерно в то же самое время одна из крупнейших в мире колоний обезьян, живущих под открытым небом, была создана в зоопарке Арнема в Нидерландах, где я и начал свои наблюдения, которые привели к публикации в 1982 г. «Политики у шимпанзе».

Историописание

В 1979–1980 гг. только начиная работать над «Политикой у шимпанзе», я был молодым ученым, которому едва исполнилось тридцать лет, и терять мне особо было нечего. По крайней мере так я тогда думал. Мне нравилось развивать собственные идеи, сколь бы спорными они ни были. Следует также помнить о том, что в те времена едва ли можно было соединить в одном предложении слова «животные» и «когнитивные процессы», не вызвав при этом удивленных взглядов. Большинство моих коллег сторонились любых предположений о наличии намерений или эмоций у животных, опасаясь обвинений в антропоморфизме. Не то чтобы все они отказывали животным в праве на внутреннюю жизнь, но они придерживались бихевиористской догмы, утверждавшей, что, поскольку нам неизвестно, что думают и чувствуют животные, нет смысла об этом говорить. Я все еще помню, как часами простаивал у металлической ограды пахучего ночлега шимпанзе и держал у уха единственный в здании телефон, по которому говорил с моим профессором Яном ван Хоффом, который, хотя и неизменно поддерживал меня, все же всегда пытался умерить мой пыл, когда я в очередной раз хотел преподнести ему какую-нибудь из своих диких выдумок. Именно в этих моих спорах с Яном я — сначала в шутку — стал называть процессы, происходящие в колонии, «политикой».

Другим важным фактором, оказавшим влияние на эту книгу, стала широкая общественность. Годами я общался с организованными группами посетителей зоопарка, включавшими юристов, домохозяек, студентов университета, психотерапевтов, учащихся полицейской академии, орнитологов-любителей и т. д. Для начинающего популяризатора просто не может быть аудитории лучше. Посетителям зачастую не были интересны некоторые из наиболее острых академических проблем, но на сведения о базовой психологии обезьян, которые я стал считать чем-то само собой разумеющимся, они реагировали с признательностью и восхищением.

Я понял, что единственный способ рассказать свою историю — показать во всех красках личные черты обезьян и уделить больше внимания реальным событиям, а не абстракциям, которыми ученые так гордятся. Мне сильно помог предыдущий опыт. Прежде чем приехать в Арнем, я занимался диссертационным проектом в Университете Утрехта, работая с длиннохвостыми (или яванскими) макаками. В одной из групп моих обезьян самцы поменялись рангом, что стало основанием для моей самой первой научной статьи, опубликованной в 1975 г. под названием «Уязвленный вожак: временное спонтанное изменение в структуре агонистических отношений среди содержащихся в неволе яванских макак». Занимаясь отчетом по этому исследованию, я заметил, насколько бесполезными оказываются обычные для этологов формализованные записи, когда дело доходит до социальной драмы и интриг. Стандартный для нас сбор данных нацелен на категоризации, которые служат подсчету событий. Компьютерные программы сортируют все эти данные, создавая количественно точную сводку случаев агрессии, груминга или какого-либо иного интересующего нас поведения.

Иллюстрация на обложке диссертации автора (1977 г.), посвященной властным отношениям у обезьян

Элементы, которые невозможно квантифицировать и представить в виде графика, легко можно отбросить как всего лишь «казусы». Казусы — это уникальные события, которые сложно обобщить. Но оправдано ли презрение к ним некоторых ученых? Рассмотрим пример из жизни людей: Боб Вудвард и Карл Бернштейн описывают в своей книге «Последние дни» реакцию Ричарда Никсона на утрату власти: «Рыдая, Никсон продолжал жаловаться… Как простой взлом мог привести ко всему этому?… (Он) упал на колени… вытянулся и ударил кулаком по ковру, громко вскрикнув: “Что я наделал? Что случилось?”»

Никсон стал первым и единственным президентом США, которому пришлось подать в отставку, поэтому вряд ли это может быть чем-то большим, чем казус. Но умаляется ли этим значимость подобного наблюдения? Я должен согласиться с тем, что у редких и странных событий есть значительный недостаток. Как мы увидим, один из моих шимпанзе крайне напоминал Никсона (если исключить речь), когда оказался в похожих обстоятельствах. Из своих прежних исследований я сделал вывод, что для понимания и анализа подобных событий необходим дневник, который рассказывает, как развертывались события, как в них участвовала каждая особь и что особенного случилось в данной конкретной ситуации в сравнении с предыдущими. Вместо того чтобы просто «подсчитывать» поведение шимпанзе и выводить средние величины, я намеревался включить в свой проект историописание.

Популяризация

Итак, приехав в Арнем, я начал вести дневник. Будучи захвачен и просто очарован работой, я провел тысячи часов на деревянном табурете, наблюдая за островом, — я собирался составить самое подробное из всех имевшихся на тот момент описаний борьбы за власть, будь то животных или людей. И лишь перелопатив все эти объемные заметки, несколько лет спустя я сумел восстановить связи между различными событиями, — тогда и начала обретать форму «Политика у шимпанзе».

Когда книга впервые вышла в свет — в 1982 г., в лондонском издательстве Джонатана Кейпа, — она почти не вызвала нареканий. И в популярных, и в академических рецензиях она скорее приветствовалась, чем критиковалась^[1]. Со временем она даже превратилась в то, что некоторые называли лестным словом «классика». Своим успехом она обязана в высшей степени узнаваемым, но порой удивительным историям из жизни человекообразных обезьян. Теперь, оглядываясь назад, я могу понять, что ее базовая предпосылка полностью соответствовала Zeitgeist 1980-х, когда быстро менялись установки по отношению к животным. Поскольку я работал, не имея, в общем-то, никакого контакта с зарождавшейся в те времена в Америке когнитивной психологией, я не понимал, что был не одинок в своих исследованиях этой новой интеллектуальной территории. Этим обстоятельством иллюстрируется то, что предпринимаемые в науке шаги никогда не бывают совершенно независимыми друг от друга. Поэтому работа Дональда Гриффина «Вопрос о сознании животных» не удивила меня, когда я впервые ее прочитал, так же как «Политика у шимпанзе», очевидно, не удивила большинство приматологов.

«Политика у шимпанзе» была написала с прицелом на широкую аудиторию, однако она нашла путь также и в учебные классы, и к бизнес-консультантам, и даже попала в список литературы, рекомендуемый конгрессменам на первом году их работы. По причине интереса, который не снижался на протяжении всех пятнадцати лет, мы с издательством Университета Джонса Хопкинса решили, что юбилейное издание будет с радостью принято новой аудиторией, желающей разобраться в своих отношениях с обезьянами. Это юбилейное 25-е издание соответствует переработанному изданию 1998 г. и включает несколько фотографий, которых не было в исходной книге; также здесь внесены дополнения в описание некоторых важных персонажей.

Чтобы прояснить выводы, полученные из моего исследования, я люблю использовать параллели с островной биогеографией. Легко понять, что экологическая сложность растет с числом видов растений и животных. На островах, однако, видов бывает обычно меньше, чем на ближайшей континентальной территории. Эта относительная простота островов позволяла натуралистам от Чарльза Дарвина до Эдварда Уилсона разрабатывать идеи, применимые также и к более сложным системам. Точно так же на острове шимпанзе в зоопарке Арнема содержалось ограниченное число обезьян, живущих в условиях, упрощенных по сравнению с экваториальными дождевыми лесами. Если представить, что число игроков-самцов в колонии было бы в три раза выше, как часто бывает в диких сообществах, или что у шимпанзе была бы возможность перемещаться на остров и уходить с него, я вряд ли смог бы осмыслить драму, которая разворачивалась передо мной. Подобно островному биографу, я видел больше, потому что событий было меньше. И все же общие принципы, открытые мной, применимы не только к обезьянам на острове, но и к любым формам борьбы за власть.

Мое желание написать популярную книгу объясняется тем, что мне всегда нравилось читать книги о животных и науке, написанные для широкой аудитории. Литература такого рода гораздо важнее, чем, вероятно, считают многие академические ученые. Именно такие работы притягивают студентов к той или иной области знаний и наделяют последнюю определенным общественным имиджем. После «Политики у шимпанзе» я написал несколько других популярных книг — о бонобо (близких родственниках шимпанзе), о миротворчестве и даже о происхождении морали и культуры. Поскольку я также руковожу работой активной исследовательской команды, в каком-то смысле я веду двойную жизнь. Днем мы занимаемся нашими научными исследованиями, тогда как вечерами и по выходным я пишу свои популярные книги. Они позволяют мне обращаться к более широким вопросам, которые подчас едва ли возможно поднять в научной литературе.

Не только мои глаза были прикованы к драме, разворачивающейся в колонии: внимательно следят и сами обезьяны. Некоторые из них наблюдают, как Никки (задний план, слева) будит Йеруна устрашающей демонстрацией

В «Политике у шимпанзе» я ухожу от прямых сопоставлений с политикой людей, за исключением нескольких случайных сравнений. Например, я не стал указывать на то, что власть старого самца шимпанзе, вроде Йеруна, крайне напоминает власть пожилых государственных деятелей. В каждой стране есть свой Дик Чейни или Тед Кеннеди, которые действуют за кулисами. Такие опытные мужчины стоят над схваткой и эксплуатируют ожесточенную борьбу между более молодыми политиками, приобретая в итоге огромную власть. Также я не провожу явных параллелей между тем, как соперничающие шимпанзе пытаются снискать расположение самок, занимаясь грумингом и щекоча их потомство, и тем, как политики-люди поднимают и целуют детей, что они, как правило, делают только во время избирательных кампаний. Таких параллелей множество, в том числе и в области невербальной коммуникации (важничанье, понижение голоса), но я не стал их специально проводить. Мне они были слишком очевидны, поэтому я рад оставить их читателю.

Результатом является относительно простой рассказ о том, через что прошли обезьяны Арнема, смысл которого не затемняется отсылками к тому, что сделали бы в подобных обстоятельствах люди. Таким образом, на переднем плане находятся именно наши родственники, и мы можем рассмотреть их поведение само по себе. Но любой, кто пожелает оглядеться в своем офисе, в политических кулуарах Вашингтона или же на факультетах университетов, заметит, что социальная динамика во всех этих местах, по сути, является точно такой же. Игры, связанные с прощупыванием противника и вызовом, формирование коалиций, разрушение чужих коалиций и удары кулаком по столу, которые должны закрепить правоту, — все это может заметить любой наблюдатель. Воля к власти — человеческая универсалия. Наш вид занимается макиавеллиевскими уловками с древнейших времен, вот почему никого не должна удивлять эволюционная связь, выявленная в этой книге.

Благодарности →