Лес теней

Франк Тилье, 2006

В романе Франка Тилье «Лес теней» (2007) престарелый миллиардер Артур Дофр решает с помощью начинающего писателя Давида Миллера осуществить давнишнюю мечту: воскресить на страницах книги серийного убийцу, известного под кличкой Палач-125. В результате этой странной прихоти Давид с женой и маленькой дочкой, а также Дофр и его молодая любовница должны провести в немецком захолустье, сердце черного леса, целый месяц. Холод, снег, затерянное в чаще шале. Писатель с азартом берется за историю об убийце-психопате, но вскоре всем становится ясно, что в шале творится что-то странное, а некоторые двери точно не стоило открывать… Впервые на русском!

10

«Ферма тел». Кэти вздрагивала уже от одного названия. В одиночестве она стояла у окна выделенной им комнаты и куталась в свитер. После ужина под предлогом усталости она быстро поднялась к себе, надеясь, что Давид последует за ней. Она ждала его уже час.

Лес погрузился в непроглядную темноту. Кэти нервно потерла руки. Электрическая батарея еле-еле обогревала комнату, а эта Аделина принесла на ночь мало дров. Естественно, никто не осмелился пойти к поленнице за фермой. Рыси — ночные хищники… Шварцвальд не просто так получил свое название…

Она убедила себя, что, решив остаться, сделала верный выбор. Ехать назад сейчас, по такой погоде и в такой темноте, было бы настоящим самоубийством. И потом — разбить мечту мужа только из-за этих насекомых… В конце концов, Давид прав. То, что шале находилось далеко от любого жилья, за многие-многие километры, можно было объяснить этими самыми свиньями. Надо просто о них забыть. Хотя это и не просто…

— Наконец-то, — сказала она Давиду, когда тот переступил порог.

Она бросила взгляд на шкаф из ели, в котором тщательно спрятала коробку с экзацилом, засунув ее подальше к стене.

— Честно говоря, ты могла бы сдержаться за ужином. А не сразу вот так уходить… Ладно, я просто зашел пожелать тебе спокойной ночи: через десять минут Артур ждет меня в лаборатории. Думаю, будем наконец роман обсуждать.

Он забрал соску у Клары, та спала в кроватке, сжав кулачки.

— Не сердись, — смягчилась Кэти. — Я не взяла с собой лексомил, чтобы постепенно снижать дозу… Вот я и нервничаю. Завтра мне будет лучше. Надо просто привыкнуть к этому месту и к этой странной паре…

— Почему же странной? Богатые типчики частенько заказывают себе девушек из эскорта для сопровождения в путешествиях. И часто они на них же и женятся, если уж на то пошло!

— Не сомневаюсь! Я не совсем об этом… Ну вот, например, эта девица… Она все время пялилась на нашу дочь и за целый вечер ни слова не сказала… Кто она? Откуда? Мы же ничего о ней не знаем. Иногда она выкает, а потом раз — и тыкает. То милая, то вдруг неприятная… Уж не знаю, где ее взял Дофр, но, во-первых, у нее явно проблемы с детьми, а во-вторых, мне она не очень нравится.

— Женщины, которые находятся со мной в одной комнате, вообще редко тебе нравятся. А мне она показалась простой, очень открытой.

— Открытой, значит… Доступной, да? Ты это имеешь в виду?

— Хватит, прошу тебя…

— Хотя, судя по реакции, он ее тоже не предупредил о свиньях!

Кэти прошлась по комнате:

— Значит, ты каждый день будешь считать личинки на этих тушах? Мы так не договаривались! Мало того что это противно, так еще и до жути увлекательно! Хотя ты привык, скажи.

— А кто будет считать? Ты? Аделина? Кристиан? Он завтра уезжает. Дофр смог снять эту ферму, потому что финансирует исследования такого рода, ему просто нужен был специалист, который бы этим занимался. Я и есть специалист! Этим, вероятно, и объясняется, почему он меня выбрал. Специалист по смерти, еще и писатель к тому же… Между прочим, я считаю, что вкладываться в подобные вещи очень достойно. Это серьезные исследования, понимаешь. Они реально двигают криминологию вперед.

— Да, да, естественно, но…

— Забудь о свиньях. Они в другой стороне, за деревьями. Ни ты, ни Клара их не увидите. Холод стоит такой, что никакого запаха вы не почувствуете.

Кэти скрестила руки на груди:

— Я согласилась приехать сюда из-за тебя, ради того, чтобы дать нам шанс. Я думала, что если ты бросишь на время свою мрачную профессию, то тебе это пойдет на пользу… А оказалось вот как…

Она повернулась к нему и поцеловала в нос:

— Надеюсь, по крайней мере, что у тебя найдется время, чтобы побыть с дочкой и женой, чтобы подышать настоящим воздухом, а не только гнилью.

Давид кивнул и посмотрел на часы:

— Обещаю, муза моя. Я… я пойду, меня ждут…

— Не забудь, если не сдержишь обещания…

— Ты мне больше не подружка, я те больше не дружок. Забирай свои игрушки и не писай в мой горшок!

Он уже ступил за порог, когда она обняла его, втянула обратно и зашептала:

— Только недолго, уже за полночь. Я буду ждать тебя, ты мне нужен, договорились?

Он поцеловал ее в губы:

— Недолго.

— И спроси, пожалуйста, есть ли у него ключ от двери. Не знаю, смогу ли уснуть с незапертой дверью.

— Боишься, что Дофр приставать будет? — ответил с улыбкой Давид.

Он зашагал по коридору. Несмотря на красный ковер, пол скрипел под ногами. Прежде чем пройти в лабораторию, он заглянул в гостиную.

— Спокойной ночи… — сказал Давид, махнув Аделине рукой.

Та сидела перед камином в позе лотоса. На ней было черное шелковое кимоно, стянутое на талии темно-красным поясом. Она медленно повернула голову на звук этого успокаивающего голоса:

— Да, спокойной ночи…

— А где Кристиан?

— Пошел спать. Завтра ему рано ехать…

Давид понизил голос:

— Все эти истории про насекомых и свиные туши… не слишком вас напугали, надеюсь? Простите, застольная беседа была несколько… специфической…

— Знаете, я привыкла… Иногда бывают и более странные темы…

— Артур вас тоже не предупредил об этом кладбище животных, верно?

— Да, до приезда сюда ни слова не сказал… Примерно как вам… Сюрприз!

Она посмотрела на дуб:

— Хотите посидеть у огня? Очень приятно.

— Простите, но… господин Дофр меня ждет… Спокойной ночи…

— До завтра, — ответила Аделина.

Дофр ждал в лаборатории. В ладони он сжимал пару игральных костей, которые бросал в пустую коробку. Он сидел в профиль, его протез на правой руке, благородно покоящейся на ручке кресла, блестел. Из-за игры света и тени казалось, что ноги у него выточены, выпилены из цельного куска дерева.

Дофр обратился к Давиду:

— Если бы вас спросили, какой цветок отождествляется со смертью, что бы вы выбрали? Отвечайте не раздумывая, прошу вас.

— Аронник, — ответил Давид, подходя к Артуру.

— А цвет, напоминающий о смерти?

— Зеленый.

— Ну и наконец, инструмент.

— Бензопила, — сказал наобум Давид.

Дофр порылся в кармане, вытащил сложенный лист бумаги и расправил его:

— Как думаете, что обычно люди отвечают?

— Наверное… хризантема… черный и… коса?

Дофр кивнул:

— Почти в яблочко. Иногда вместо косы называют лопату, а вместо хризантемы розу или черный тюльпан. А почему вы ответили иначе?

Давид опустил голову и задумался:

— Думаю, у меня сама собой возникла ассоциация с профессией. Аронник пахнет аммиаком, это трупный запах. Зеленый — из-за зеленых пятен на животе, это первый признак разложения, возникает в правом подреберье. А вот что до бензопилы… не знаю, это первое, что пришло в голову… Может быть, потому что ею патологоанатомы пользуются, когда вскрывают черепную коробку.

Дофр жестом попросил Давида развернуть листок.

— Аронник, зеленый, пила! Как вы… Так! Я понял! У вас в кармане разные листки с разными комбинациями слов!

— Интересное предположение, но нет. Можете проверить.

— Но я ведь мог сказать, например… скальпель, молоток, топор или синий цвет, как цвет кожи у мертвеца!

— Но вы же этого не сказали. Все дело во влиянии, друг мой, во влиянии!

— То есть?

— Какой цвет доминирует в этой комнате? Зеленый. Тут все мухи зеленые. Когда вы вошли, я специально повернулся протезом к вам, а он блестел. Отрезанная рука, бензопила, видите связь? Что же до аронника, это очевидно, вы сами сказали. Вы каждый день вдыхаете похожий запах, который можно сравнить с тем, что витает рядом со свиньями. Аммиак.

Давид в ответ лишь восхищенно молчал.

— И какой вывод из этого следует? — спросил он наконец.

Старик перебрал игральные кости в ладони. Давид приподнял бровь — на каждой грани были нанесены только шестерки.

— Влияние, — повторил Дофр, убирая в карман белые кубики. — Все дело в точке зрения и влиянии.

Давид взял в руки фотографию в рамке, которая стояла слева от черепа какого-то животного. Снимок был сделан издалека, на нем среди вспоротых свиней стоял огромный бородач в грязном свитере и высоких резиновых сапогах, на его лице была хирургическая маска. Энтомолог за работой.

— Так! Теперь о Палаче! — предложил Дофр. — Разберемся с Палачом и его тайными мотивами!

— «Тайными мотивами»?.. Но сейчас о них прекрасно известно бихевиористам^[8], психиатрам, психологам и полицейским! Да и вообще любому обычному читателю! Это же касается и его почерка, манеры, которую… когда он… когда он принуждал этих несчастных женщин выполнять невозможные вещи… С тех пор столько уже об этом написали…

— То есть для вас Палач — прозрачен совершенно? Вы серьезно занимались этой историей?

— Да… Более чем серьезно.

— Но не более серьезно, чем я. Я уже четверть века ломаю голову, как… — Он сжал пальцы в кулак, поднеся ладонь к лицу. — Как будто меня разъедает какая-то болезнь. Вы поняли, например, почему он не совершил восьмого по счету преступления, которое должно было завершить начатое? Почему покончил с собой накануне предначертанной даты?

— У него была склонность к суициду, фрустрации, легкая шизофрения. Он чувствовал, что собственный бред затягивает его, что он не может владеть собой, ему уже недоставало фетишизма и убийств. Лишить себя жизни значило обрести свободу.

— Пустая болтовня! Вы знаете еще какого-нибудь серийного убийцу, который бы пытался покончить с собой?

— Например, Джон Вейн Гловер и Дэвид Бёрни.

— Это исключения…

— Палач — тоже исключение.

Дофр с шумом выдохнул, как будто потерял терпение.

— Ладно, а цифры, которые он набивал черными чернилами на черепах оставленных им в живых детей. 101703… 101005… 98784…

— Вы прекрасно знаете, что этого никто так и не понял. Ответ он унес с собой в могилу… — Давид сделал паузу и продолжил: — В машине… вы сказали, что мы будем заниматься тайной чисел… Вы считаете себя умнее математиков, которые безуспешно бились над загадкой Палача?

— Нет, к сожалению! Но… тайна этих чисел все еще существует. Потому что существуют дети с вытатуированными на их головах цифрами. Преступник заклеймил их. Они присутствовали, когда он убивал их родителей. Конечно, им было всего по два-три года, но татуировка эта… как бы выразиться… является символом того, что Палач продолжает жить, пока живут они. Вам что-нибудь говорит имя Фредерик Брасар?

— Брасар? Рабочий, который убил своих жену и сына, выстрелив им в голову, а потом покончил с собой?

— Совершенно верно. Он один из тех семи детей. Сын Потье, третьей убитой семьи.

— Не может быть!

— Истинная правда.

Давид сделал шаг назад:

— Но… Откуда вы об этом узнали? Тех детей раздали по детским домам, поместили в приемные семьи, некоторых из них усыновили! Вы точно уверены, что Брасар — один из них?

— Кто ищет, тот находит, особенно когда знаешь, в какие двери стучать… Возьмем, например, дочь Бемов. Она не знает, кто она… А я знаю… И хранить эту тайну очень непросто, поверьте мне…

Давид удивленно развел руками:

— С ума можно сойти. Честно говоря, верится с трудом…

— Вы мне не верите? Хотя, боже мой, ваша реакция совершенно естественна. Но теперь вы понимаете, насколько вы далеки от истинного положения дел. Но приступим, Давид… Сейчас вы мне расскажете… нет, не расскажете… вы оживите для меня последнее убийство Палача. Двойное убийство Патриции и Патрика Бем в тысяча девятьсот семьдесят девятом году. Почти двадцать семь лет назад… Станьте Палачом, станьте Бемами, станьте видеокамерой, будьте точным, предельно точным, когда начнете рассказывать о произошедшем… Удивите меня, удивите снова, так, как это сделала ваша книга.

Давид опустился в черное кожаное кресло. Семеро детей… Брасар, сам ставший убийцей. Печать маньяка на черепе детей, в умах детей…

— Давид?

— Да, простите… Это… Это проверка?

Дофр потянул за длинный шнурок. Комната погрузилась в темноту. Было слышно лишь тиканье часов и прерывистое дыхание старика. Да брюшки мух дьявольски мерцали в ночи.

— Не проверка, а… скорее погружение в тему.

— У меня есть карт-бланш?

— Карт-бланш… Да — реализм, точность. Вот и все, о чем я прошу.

Давид подумал было о Кэти, которая ждала его в постели.

Но зрачки его расширились, как у кота. Больше ничего не существовало. Кроме разгоряченного воображения.

— Надо мной сверкают молнии, я промок до костей. Зима, холодный дождь струится по моему телу, желание нарастает. То, что я чувствую этой ночью, стоя у окна этого дома, нельзя выразить словами, так со мной происходит каждый раз перед тем, как мне приступить к делу. Ноет налившийся кровью член… Она будет моей, будет! Я несколько недель слежу за ней. Скоро ты будешь меня умолять! Стонать! Вы станете моими на всю ночь, ты и твой муж. И сегодня все будет еще лучше, чем прежде. Меня ожидает само совершенство.

Давид ощупью добрался до окна. У него вспотели ладони, его внутренний взор становился все острее. Сцена вырисовывалась у него в голове, сцена крови и крика. Сколько книг он проглотил… Сколько репортажей о серийных убийцах и особенностях их почерков просмотрел… Сколько сцен убийств, измученных жертв… Он видел их в ночных кошмарах снова и снова, он не мог дышать от ужаса.

— Бемы немецких кровей. Обычная семья, живущая на берегу Рейна недалеко от деревушки Шенау, кажется… Мужчина, женщина, ребенок. Все спят. Палач знает, что в этом доме на опушке леса нет сигнализации. Остатки пищи, жестяные банки поблизости доказывают, что он неделями, если не месяцами, следил за своими жертвами. Ему нравилось знать их наизусть, понимать их слабые и сильные стороны, представлять себе различные сценарии. Палач не надевает перчаток, они ему не нужны. Он стер себе пальцы наждачной бумагой, стер почти до крови, чтобы не оставлять отпечатков пальцев. Он проникает в дом, разбив стекло на черной лестнице, шум стекла не слышен, он пользуется клейкой лентой. Патрик Бем — высокий красивый мужчина. Его жена, Патриция, милая блондинка, работает в турагентстве в нескольких километрах от дома. Думаю, в Сюндузе.

— Не думайте, знайте!

— Бемы… У Бемов есть дочь. Решающий фактор в выборе Палача…

— Сколько лет ребенку?

— Около двух.

Видения сменяют друг друга, Давид чувствует звуки, запахи. Терпкость смолы и шишек смешивается с антисептиком. Дом Бемов двадцать семь лет спустя… Лес… Гроза…

— Палач как можно осторожнее поднимается по лестнице. За спиной у него рюкзак. Там лежат свеча, магазинные весы, священное перо страуса^[9], режущие инструменты. Ножницы, скальпель, щипцы. Наручники, веревка. Револьвер «Smith &…».

— Что за веревка? Цифры, пожалуйста! Белая веревка, девятимиллиметровая. «Smith & Wesson» сорок четвертого калибра, шестизарядный.

Кожаное кресло поскрипывало — Дофр волновался.

— Прошу прощения…

— Продолжайте и постарайтесь получше!

«Девятимиллиметровая? Откуда мне знать?» Давид сосредоточился и вновь погрузился в события.

— Я… направляюсь к детской, осторожно вытаскиваю ребенка из кроватки. Не хочу его будить. Девочка дышит, шевелится, но сразу засыпает, когда я прижимаю ее к себе. Я действую так уже седьмой раз подряд. Прихватываю одеяло. Так. Вот их постель. Я тебя вспорю! Мимо проходишь? Я тебе не интересен? Слишком уродлив? Глаз косит, так? Теперь решаю я. Я мужчина всей твоей жизни. Ты принадлежишь мне! Я тебя уничтожу… Сначала морально, а потом физически…

Давид открыл глаза. Видение пропало. Челюсть ломило. Тик-так. Дыхание Дофра. Скрип его кресла. Потрескивание пола, он все трещит и трещит. Несмотря на холод, Давид покрылся едким потом.

— Он вытаскивает из рюкзака револьвер и со всей силы ударяет мужчину в висок, потом срывает одеяло и наотмашь бьет женщину по лицу. В заключении патологоанатома говорится, что у всех жертв были гематомы и переломы. Он их практически нокаутировал ударом руки. Не будем забывать, что Палач качался и…

— Только действие! — захрипел Дофр, тяжело дыша. — Дальше! Не отвлекайся! Давай, давай!

— Хорошо. Он включает свет, тащит мужчину за волосы и приковывает наручниками к правой ножке у изголовья кровати. Связывает руки женщины ве…

— Имена! Используй имена! И пусть двигаются! Они живут, перемещаются! Твой рассказ слишком статичен! Громоотвод! Поддай!

Дофр все больше возбуждался. Давид приложил ладони к оконному стеклу и продолжил вербальные экзерсисы, стараясь контролировать четкость мыслей. Но бурю не удержишь в кулаке.

— Он связывает руки Патриции спереди с помощью белой девятимиллиметровой веревки. Он… «Если закричишь, убью твою девку. Попробуешь убежать, убью девку. Тебя тоже касается, мудила. Сыграем в игру! Согласны? Согласны поиграть? Патриция! Видишь, я знаю, как тебя зовут! Патриция, заткни девку! Прямо сейчас!» Патриция стонет, в рот ей попадают волосы, глаза жгут слезы. Она прижалась к стене, она унижена, растоптана, растерзана. Начинается моральное уничтожение. Она знает, что умрет. Нет, не знает! Она не знает! Это невозможно! Она не может умереть! По лицу Патрика течет кровь, собирается на подбородке. Он умоляет, умоляет снова и снова. Он обещает заплатить. Он ничего никому не расскажет. «Пожалуйста! Пожалуйста!» Патриция поднимается на ноги, она охвачена ужасом. Она не может не плакать. Ее ребенок! Ей хочется заорать, заорать до хрипа. Но нужно успокоить девочку. У Патриции сильный характер, даже в такой ужасный момент она старается владеть ситуацией. «Успокойся! Успокойся, милая!» Она мягко качает малышку. «Вот так, вот так, тише, тише…» — «Отлично. А теперь иди сюда, иди сюда. Не торопись, крошка, не торопись». — «Не трогайте ее! Пожалуйста, не трогайте!» Палач не слушает. Он открывает рюкзак и вытаскивает весы, съемные части, мерные гири. Один, пять, десять граммов. Он медленно, очень медленно собирает весы, сидя на полу лицом к Патрику. Потом он вытаскивает перо и разные пыточные орудия и раскладывает перед собой. Патриция пыт…

— Стоп! Стоп! Стоп!

Зажигается свет. Дофр стучит кулаком по столу.

— Весы собирает, перо вытаскивает, разные причиндалы, ля-ля-ля… Как он выглядит в эти моменты? Речь идет о его почерке, о взрыве чувств! Слюна течет, сердце выпрыгивает из груди, адреналин зашкаливает, кожа гусиная! А жертвы? Как они реагируют? Ты торопишься закончить или что?

— Просто…

Дофр отдышался.

— Ты хорошо рассказываешь, сомнений нет, но надеюсь, что роман будет намного лучше! Как, по-твоему, я могу погрузиться в действие, если ты поешь мне песню, которую уже сто раз на все лады пели, да я наизусть ее знаю! Дух, мгновение, страх персонажей, вот что ты должен передать! Придумай что-нибудь новое! Неужели это так сложно? Я выбрал тебя! Выбрал Давида Миллера! Будь же на высоте!

— Буду. Но не торопите меня. Хотите узнать меня лучше… Ведь именно этого вы хотели добиться вашим упражнением, разве нет? Только я не из тех, кем можно манипулировать, господин Дофр.

— И однако же я это сделал, задавая свои вопросики, когда ты пришел сюда.

— Полагаю, все дело скорее в некоем фокусе, не более того.

Артур щелкнул ногтем по ручке кресла:

— Ты думал, что приехал сюда отдыхать? Не забывай — я плачу за каждую секунду, которую ты тут проводишь. И дорого плачу. Подари мне месяц, всего лишь месяц своей жизни, выложись на все сто. И тогда, быть может, ты больше никогда не будешь бальзамировать трупы, от которых тебя тошнит. Не будешь просыпаться в холодном поту от ночных кошмаров…

— Мои кошмары касаются только меня. А если вас так уж интересуют детали, то знайте, я их не бальзамирую. Я их консервирую. Две большие разницы.

Дофр кивнул на стопку лежавших справа от него цветных папок и листов:

— Возьми вот это дело. Здесь подробностей на десять страниц. Жду текст к утру послезавтра.

Давид не шелохнулся.

— Я как раз думал о пишущей машинке… Ведь с ней у нас будет всего один бумажный экземпляр, не так ли? Ни дискеты, ни диска? И как же мы поступим, если текст книги захотят опубликовать, когда мы вернемся во Францию? Нам обязательно понадобится компьютерный вариант!

— Об этом не беспокойся. Отсканируем с распознаванием надстрочных знаков, и все готово. Я передам текст нужным людям, обещаю. Но, как я говорил, он должен быть хорошим… очень хорошим… А теперь возьми, пожалуйста, папку…

Давид помялся, потом взял дело в руки.

— Этот кладезь информации — твой. Запомни каждый нюанс, каждую мелочь.

Молодой человек наклонился вперед. Тень от черепа вытягивается в свете лампочки. Раскрывается рот, ужасы с первых же страниц оставляют на щеках горячую пощечину.

В папке убийства, фотографии. Раны, вскрытия — крупным планом. Море крови. Давид перестал владеть собой.

— Но… это… похоже… на настоящие фотографии сцен убийств! Здесь… заключения экспертиз, вскрытий! Даже результаты вскрытия самого Тони Бурна!

Он поднял голову, потом снова погрузился в бумаги, перелистывая страницы одна за другой… множество документов того времени.

— Это же… Да это же записи сеансов психоанализа Па… Палача! А… Но как?..

Ноги у него вдруг стали ватными, и он опустился на стул.

— Ваша подпись! Ваша, Артура Дофра! Вы были… психологом! Его психологом! Вот почему вы так досконально знаете его историю! В деталях! Тони Бурн приходил к вам на консультации до того, как совершить убийства!

— Нет, не до, а во время… — выдохнул Дофр. — Во время убийств…

— Что? Во время?

— Сеансы продолжались до того дня, когда со мной произошел несчастный случай, после которого моя жизнь остановилась. У меня не осталось аудиозаписей, полиция все забрала. Остались только расшифровки тех записей, мне удалось вырвать их из лап легавых, а еще… еще разные вещи, за которые я дорого заплатил. Ты держишь в руках одно из самых конфиденциальных и скандальных дел за последние тридцать лет…

Давид потрогал свой шрам — крохотный бумеранг.

— Личный психолог, — повторял он. — Личный психолог… Но как же…

Ему не удавалось собраться с мыслями добрых десять секунд.

— Об этом никогда не говорили! Ни пресса, ни правосудие! А книги! Ни в одной, абсолютно нигде нет вашего имени! Этого не может быть!

— Может, может, и я этому живое подтверждение.

Давид понял, что скрипит зубами. Что за призрак ему явился?

— Сложно поверить, да? Но нужно вспомнить социальную и политическую обстановку того времени, — объяснял Дофр. Голос у него снова звучал спокойно. — Конец семидесятых годов. Все обсуждают смертную казнь. В Европе проводятся многочисленные конференции под эгидой Amnesty International^[10]. Валери Жискар д’Эстен^[11] выступает против высшей меры наказания, но и народ шумит, требует наказания убийцам. В семьдесят первом Бюффе и Бонтем убивают заложников, Рануччи в семьдесят четвертом кончает девочку, и чаша весов клонится в сторону народа. В семьдесят седьмом Патрик Анри получает за убийство ребенка пожизненное, и накал растет. Создаются группы давления, в них входят самые высокопоставленные политики. Прокуроры, министры и даже министр юстиции. Д’Эстен мечется между своими политическими лозунгами и этими влиятельными особами, которые приказывают ему следовать мнению избирателей…

Дофр промокнул лоб носовым платком:

— С появлением Палача дела только ухудшились. Начало семьдесят девятого. Семь двойных убийств менее чем за два года, а он все еще на свободе. Полицейских освистывают, презирают, политики места себе не находят. «Эти слабаки должны его поймать! Должны принести нам его голову!» Вот такие лозунги слышатся на улицах крупных городов Франции. «Смерть ему! Смерть!» Третьего июля Тони Бурна находят повесившимся у себя дома. Вскрытие подтвердило самоубийство. После обыска, после того, как полицейские увидели стертые пальцы Бурна и сравнили оставленные им следы и его волосы с теми, что были обнаружены в домах жертв, стало ясно, что речь идет именно о Палаче. Полицейские проверяют его банковский счет, выявляют выписанные на мое имя суммы и почти сразу же заявляются ко мне, а я на тот момент уже четыре месяца не веду приема из-за несчастного случая. Они тайно увозят меня, допрашивают, уничтожают все, что касается убийцы. Его личное дело, записи наших бесед. Будто бы Палач никогда не обращался к психологам. А мне «для моей же безопасности» советуют переехать и с тех пор перечисляют какое-то грошовое пособие, чтобы я до конца дней «ни в чем не нуждался»… Черт возьми! Да я в три раза больше налогов на наследство заплатил, когда умерли мои родители, и ежегодно продолжаю отстегивать государству кругленькую сумму! Наследование дорого стоит…

— Но… почему?

Собеседник Давида устало опустил руки на колени.

— Ты что, не понимаешь? Палач должен был остаться в глазах французов чудовищем! Когда легавые обнаружили, что он повесился, чувство несправедливости только возросло. Никогда еще опросы мнений не показывали такого высокого процента тех, кто выступал за смертную казнь! Народ прямо-таки жаждал, чтобы Палач сдох у них на глазах, а он умер сам! Тогдашнее правительство просто не могло перед приближающимися выборами объявить, что Палач был болен и хотел вылечиться. Ведь идти против народа значило проиграть выборы! Вот и всё!

Давид резко вскочил со стула, рука его лежала на стопке бумаг.

— Невероятная история! Более двадцати семи лет вранья, лжи… И вас не мучают угрызения совести?

— Если бы мучили, я бы не вел сейчас с тобой эту беседу. Меня уничтожили бы или разведслужбы, или сам народ. Тогда давление было огромным, на кону стояло многое. Они следили за мной, Давид, следили долгие годы… И не забывай, что во время сеансов я не знал, что Тони Бурн и Палач — один и тот же человек. Откуда мне было знать? Он играл со мной, а я ничего не подозревал. Люди бы не поняли… Меня бы линчевали…

Давид снова опустился на стул:

— И вы признаетесь в этом мне… Вы отдаете себе отчет в том, что говорите?

— Я долго об этом думал, поверь мне. Но мне казалось, что ты не сможешь написать о Палаче, если не проникнешь к нему в душу. Он должен стать частью тебя, как был — и как все еще является частью меня. Иначе твой роман окажется очередной кучей предположений и вранья… — Он поднял указательный палец. — Все это, безусловно, останется между нами… Ты отлично понимаешь, если верить твоему последнему роману, что люди ненавидят, когда начинают ворошить старые дела…

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

8

Бихевиористы — психологи, занимающиеся поведенческими реакциями человека и животных.

9

Священное перо страуса — символ египетской богини истины, справедливости, закона и миропорядка Маат.

10

Amnesty International — международная неправительственная организация, основанная в Великобритании в 1961 году. Цель организации — «предпринимать исследования и действия, направленные на предупреждение и прекращение нарушений прав на физическую и психологическую неприкосновенность, на свободу совести и самовыражения, на свободу от дискриминации».

11

Валери Жискар д’Эстен — французский государственный и политический деятель, президент Французской республики в 1974–1981 годах.